Гость из будущего. Том 4

Глава 20

Тучного и широкоплечего 34-летнего Левона Кочаряна я знал всего по нескольким работам в кино. Он должен был спустя какое-то время снять боевик «Один шанс из тысячи», про наш отряд разведчиков в тылу немецких оккупантов. А ещё в качестве второго режиссёра должен был ассистировать Эдмонду Кеосаяну на кинокартине «Неуловимые мстители».

Пока же Левон Суренович состоял в штате киностудии «Мосфильм» в качестве сценариста, ассистента и помощника режиссёра, где был занят на таких фильмах как «Увольнение на береге» и «Живые и мёртвые». А ещё, в декабре прошлого 1963 года, он поучаствовал в создании Новогоднего голубого огонька. Кроме того Кочарян окончил юридический факультет МГУ и пару лет отработал в Московском уголовном розыске. Поэтому в песне Владимира Высоцкого про Большой Каретный переулок и появились такие строчки: «Где твой чёрный пистолет? На Большом Каретном».

— А почему ты решил, что я тебе помогу? — спросил с заметным кавказским акцентом Левон Суренович, посмотрев на меня исподлобья, когда в понедельник 14-го сентября во второй половине дня я, Нонна и Высоцкий приехали по адресу Большой Каретный переулок 15, квартира 11.

Кстати, Нонну, которая буквально измучилась после нескольких авиаперелётов, супруга Кочаряна Инна Крижевская уложила спать, а мы втроём ради серьёзного мужского разговора засели на кухне.

— А я ещё ничего не решил, — буркнул я. — Мне просто кажется, что человек, мечтающий снимать боевики, с драками, погонями и перестрелками, не останется равнодушным к небольшому постановочному трюку. Кстати, деньги на трюк имеются.

— Лёва, я за Феллини ручаюсь, — пророкотал Владимир Высоцкий. — Ты бы видел, какой мы сняли детектив. Закачаешься.

— А я его и так уже посмотрел, — криво усмехнулся Кочарян, продолжая внимательно изучать моё лицо. — Мужики знакомые из МУРа показали два дня назад. Боевые сцены сняты здорово. Ты мне, Феллини, главное объясни — ты ради чего всё это задумал? Ты в политику-то зачем полез? Ты в этом хоть чуть-чуть соображаешь?

— Кое-что понимаю, — ответил я, так и не притронувшись ни к чаю, ни к бутербродам. — Как решить проблему вечного товарного дефицита и какие подводные камни следует ожидать, мне прекрасно известно. А ещё я в политику полез, чтобы наш советский кинематограф вывести на мировую арену. У нас много талантливых сценаристов, операторов, режиссёров и много первоклассных актёров, но мы делаем местечковое кино, которое кроме нас почти нигде не смотрят.

— А Герасимов с «Тихим Доном»⁈ А Бондарчук с «Войной и миром»⁈ — зарычал Левон Кочарян.

— «Тихий Дон» в 1960 году был отмечен почётным дипломом Гильдии режиссёров США, — кивнул я. — Награда не рядовая. Согласен. И «Война и мир» получит свой приз. Только ответь мне, Левон Суренович, сколько человек посмотрело «Тихий Дон» в кинотеатрах США, Канады и Западной Европы? Ноль. При том, что в 1960 году мировой кинопрокат просто взорвал Голливудский исторический фильм «Бен-Гур». И если я не ошибаюсь, то кроме сверхдоходов в валюте, этот «Бен-Гур» принёс своим создателям сразу 11 «Оскаров» и 3 «Золотых глобуса». А затем так же мощно выстрелил и «Спартак» с Кирком Дугласом в главной роли. Неужели мы хуже их?

— Они нас никогда смотреть не будут, — проворчал Кочарян.

— Будут, — упрямо произнёс я. — Будут смотреть, причмокивать, и просить добавки. И ради этого, мне нужна небольшая помощь.

— Эх, я бы не отказался пройтись по Голливудской красной дорожке и позагорать на пляжах Калифорнии, — хитро подмигнул мне Высоцкий.

— На Чёрное море съезди, позагорай, — хмыкнул Левон Кочарян и, встав из-за стола, стал нервно расхаживать взад и вперёд.

«Засомневался, это хорошо», — подумал я и принялся подкидывать «новые дровишки в топку раскрывающихся перспектив», так как все большие дела начинаются именно с мечты:

— Я всех наших вытащу на мировую арену: Саву Крамарова, Кирю Лаврова, Васю Лановова, Олега Видова, Лёву Прыгунова, Лёню Быкова, дядю Лёшу Смирнова, Женю Леонова.

— А меня? — удивился Высоцкий.

— И тебя, куда же без тебя? — улыбнулся я. — Мы снимем своего «Гамлета с гитарой». А какие у нас красавицы актрисы? Вот чем они хуже голливудских? Да и тут в Союзе я многим режиссёрам помогу. Вот тебе, Левон Суренович, не дают снимать свой фильм? А я этот вопрос решу. Если вы мне протяните руку помощи, то я стану своим человеком там, в Кремле, своим среди чужих.

— Хватит, много говоришь, — не выдержал Кочарян. — Давай к сути дела.

— Завтра и послезавтра нам понадобится полуторка, кузов которой будет набит старыми матрасами и тряпками, — сказал я, вытащив записную книжку. — Нужно ещё раздобыть накладную, что это старьё везут из туберкулёзной больницы на утилизацию.

— Забавно, а это-то зачем? — заинтересовался Владимир Высоцкий.

— Чтобы в случае чего, в эти тряпки никто не вздумал совать свой любопытный нос, — ответил я, ткнув пальцем в записную книжку, где был примерный план комбинации номер один. — В этих матрасах спрячусь я.

Левон Кочарян встал у меня за спиной и с интересом стал рассматривать мои закорючки с несколькими эскизами, которые были похожи на киношные раскадровки. Я их нарисовал, когда мы летели сначала из Ленинграда в Минск, затем из Минска в Киев, а потом из Киева в Москву. В общем, времени на разработку плана у меня было предостаточно.

Я прекрасно понимал, что после моего первого звонка товарищу Семичастному, ко мне на встречу приедут его бравые и лихие парни. И от них мне требовалось красиво ускользнуть, дабы задеть самолюбие председателя КГБ. И уже тогда, когда я позвоню во второй раз, на разговор прибудет сам товарищ Семичастный. А дальше я ему расскажу такое о нашем «светлом будущем», что группа Шелепина с группой Брежнева ни на какие переговоры больше не пойдёт.

— Ты хочешь пробежать по крышам сараев и гаражей и спрыгнуть в кузов проезжающей машины? — удивился Левон Суренович. — Кстати, как ты впопыхах заберёшься на эти крыши?

— Во-первых, на крышу гаража или сарая я залезу за три часа до назначенной встречи, — усмехнулся я. — Во-вторых, машина будет стоять с заведённым двигателем. В проезжающий грузовик я могу с первого раза не попасть. А ноги и руки у меня пока не казённые.

— Тогда твои преследователи сразу же догадаются, что ты в кузове, — возразил Высоцкий.

— Мои преследователи в этот момент будут по другую сторону гаражей и кладовок, на каком-нибудь захолустном пустыре, — я ткнул пальцев во второй рисунок-схему. — Главное найти подходящее место.

— Значит, тебе нужна полуторка, старые матрасы, накладная на их утилизацию и надёжный водитель? — впервые за вечер улыбнулся Кочарян. — И желательно кто-нибудь из нашей киношной публики, я правильно понял?

— Верно, — с облегчением вздохнул я.

— И подходящий пустырь, — хохотнул Владимир Высоцкий.

— Да, — кинул я. — И завтра на том месте мы должны провести генеральную репетицию.

На поиски подходящего пустыря или, если выражаться киноязыком, подходящей локации ушла вся первая половина следующего дня. Кое-что похожее на мою фантазию удалось подсмотреть в старых деревянных двориках недалеко от Киевского вокзала. Кое-что мне понравилось около метро «Сокол», где за сталинскими девятиэтажками были такие деревянный лабиринты, что любо-дорого посмотреть. Но больше всего мне приглянулся дворик за гостиницей «Украина». Там несколько, почерневших от времени, двухэтажных бараков окружали живописные сараи, какой-то одноэтажный склад с высокой покатой крышей и несколько деревянных гаражей. А самое главное по этим гаражам можно было легко пробежать до самой набережной имени Тараса Шевченко.

— Что опять что-то не так? — заворчал Левон Кочарян.

— Работать будем здесь, — кивнул я, прогуливаясь по дворику, который давным-давно сам просился под ковш бульдозера.

— Вы чего тут удумали? — разволновалась любопытная старушка, которая сидела на лавочке и наблюдала за маленьким ребёнком, ковырявшимся лопаткой в местной грязи.

— Спокойно, мать, мы здесь завтра будем снимать кино, — хмыкнул я, показав синие корочки режиссёра «Ленфильма». — Поэтому большая просьба завтра утром из домов не выходить, и дверь незнакомым людям не открывать.

— Да, лучше никому не открывать, — поддакнул Кочарян. — А то актёры всякие встречаются. Наврут, что являются сотрудниками госбезопасности, а сами зайдут, наследят и всю картошку в качестве вещественных доказательств подчистую вынесут.

— Свят-свят, — запричитала бабуля. — Катенька, пошли быстренько домой! — окрикнула она свою внучку и сама же бросилась за девочкой.

— Скажешь тоже, картошку вынесут, — шепнул я Левону Кочаряну.

— Я тебе как бывший сотрудник МУРа гарантирую, что завтра после твоего спектакля здесь будет устроен поквартирный обход, — прошептал он. — И эта бабуля, во-первых, никого в дом не впустит, а во-вторых, ничего не скажет.

— Мы репетировать будем или как? — высунулся с водительского сиденья актёр Руслан Ахметов, которого многие любители кино запомнят по роли шофёра Эдика из «Кавказской пленницы».

Откровенно признаться, я всегда думал, что Ахметов был штатным сотрудником не то «Таджикфильма», не то «Узбекфильма», не то «Казахфильма». А оказалось, что Руслан был уроженцем Московской области и являлся актёром Московского театра-студии киноактёра. И на роль водителя нашей полуторки я выбрал его сам, потому что кроме гонорара ему можно было пообещать протекцию к самому Леониду Гайдаю.

— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! — загоготал я. — Давайте репетировать. Вы с Левоном едите на набережную, а я доберусь до неё своим ходом.

— А что это будет за кино? Вы мне так и не сказали, — смущённо пробормотал Руслан Ахметов.

— Фильм будет называться «Полуторка уходит от погони», — соврал я.

— Да-да, — закивал Кочарян, посеменив в кабину автомобиля. — Кино про разведку. Поехали.

И когда наша мосфильмовская полуторка затарахтела и стала разворачиваться, я разбежался, одной ногой опёрся на какой-то ящик, оттолкнулся и с помощью рук взобрался на ближайшую ко мне деревянную кладовку. К моему изумлению на крыше оказалась чья-то голубятня. Её сконструировали из разнокалиберных досок и сетки-рабицы. Самих голубей в этой самопальной конструкции уже не было.

«Голубятня — это хорошо, — подумал я, проходя мимо. — Есть возможность, где притаиться. Вдруг одного сотрудника пошлют сюда? Я бы, к примеру, именно так и поступил. И двор отсюда хорошо просматривается, и если клиенту, то есть мне, захочется побегать и попрыгать, то тут меня можно было бы и принять».

Я ещё раз окинул взглядом двор этих захудалых двухэтажных бараков и побежал трусцой в сторону Москвы реки. В одном месте зиял метровый просвет между крыш, и я его относительно легко перепрыгнул. А вот когда я подобрался к набережной и помахал своим коллегам рукой, чтобы те подъехали как можно ближе, то заметно оробел. Так как высота кладовки была примерно два с половиной метра, ширина тротуара два метра, а борт автомашины находился на высоте метр пятьдесят. Если чуть-чуть быстрее разбегусь и как можно сильнее оттолкнусь, то вылечу на проезжую часть с другой стороны. А если буду действовать вполсилы, то воткнусь в борт полуторки и рухну на тротуар, получив множество самых неприятных травм и повреждений.

«Ничего-ничего, — подбодрил я сам себя, сделав пять шагов назад, — Бог не выдаст, свинья не проглотит». А затем я мысленно перекрестился и, разбежавшись, прыгнул по невысокой дуге. И хоть на кучу старого тряпья и десяток таких же древних матрасов я попал точно, всё рано больно ударился плечом об деревянный борт машины.

— Чёрт, — просипел я и подумал, что в следующий раз, нужно этот дальний борт весь обложить чем-нибудь мягким.

— Живой? — высунулся из кабины Лёва Кочарян.

— Кости целы, остальное нарастёт, — простонал я, растирая плечо. — Поехали, пока на нас не обратили внимания товарищи из ГАИ.

— Да-да, поехали, — скомандовал он актёру из «Кавказской пленницы». — Завтра весь этот эпизод будем снимать скрытой камерой. И я скажу, что у нас получится замечательное кино, ха-ха.

Примерно в четыре часа дня из телефон-автомата недалеко от панорамного кинотеатра «Мир», который находился на Цветном бульваре рядом с Московским цирком, я позвонил председателю КГБ СССР. Людской шум и суета, царящая вокруг, нисколечко меня не смущали. Наоборот, чем я сильнее растворялся в толпе, тем сложнее меня можно было найти.

— Приёмная председателя КГБ СССР слушает, — ответил мне бойкий женский голосок.

— Добрый день, я хотел бы услышать товарища Владимира Ефимовича Семичастного, — так же бодро протараторил я.

— Он сейчас занят, — в женском голосе появились нотки презрения и недовольства. — Вы по какому вопросу звоните?

«По вопросу светлого будущего всего нашего многострадального союза», — хмыкнул я про себя и, кашлянув одни раз, с большим пафосом произнёс:

— Я — эмиссар американской разведки Генри Киссинджер. Готов сдать явки, пороли, двойных агентов и всю нашу агентурную сеть. Ради чего требую политического убежища и хочу прямо сейчас услышать товарища Семичастного.

После моих слов на том конце провода сначала что-то брякнуло, затем что-то звякнуло, и секретарша, буркнув что-то неразборчивое, куда-то немедленно понеслась, зацокав каблуками по паркету. И через десять секунд трубку взял сам председатель КГБ.

— Владимир Семичастный у аппарата, — пророкотал он. — Слушаю вас внимательно, Генри Киссинджер.

— Здравствуйте, Владимир Ефимович! — весело выкрикнул я. — Вот, пишу новый сценарий политического детектива, который называется «Ошибка резидента». Дай думаю, позвоню, проконсультируюсь. Как поживаете?

— Ну, здравствуй беглец, — произнёс Семичастный, чеканя каждое слово в отдельности. — Ты почему сбежал из Ленинграда? Я ведь тебе русскими буквами написал, чтоб ты сидел на попе ровно?

— Между прочим, ради вас стараюсь, — я тоже сменил дружеский тон на более деловой. — Потому что Леонид Брежнев не так прост, поверьте, он и вас, и товарища Шелепина переиграет как детей. Давайте завтра встретимся, и я вам такие «явки с паролями» расскажу, что вы на какое-то время потеряете дар русской речи.

— Хорошо, — тяжело вздохнул Владимир Семичастный. — Во сколько и где?

— Завтра в 9 часов вечера у подъезда двухэтажного деревянного барка, который стоит аккурат за гостиницей «Украиной», — протараторил я. — Адрес назвать затрудняюсь, это строение под снос. Надеюсь, поговорим спокойно и без свидетелей. И всех вам благ, Владимир Ефимович, — добавил я, положив трубку на рычаг телефон-автомата.

— Ну, как? — нетерпеливо спросил меня Левон Кочарян, когда я вышел из телефонной будки.

— Встречу товарищу Семичастному я назначил, — кивнул я. — Далее работаем по заранее утверждённому плану. Только мне потребуется пистолет с одним холостым патроном.

— Какой такой пистолет? — зашептал Кочарян. — Совсем сбрендил? А если они в ответ начнут палить из табельного и совсем не холостыми?

— Не начнут, — усмехнулся я, — есть у меня одна весёлая идея. И потом я дам один выстрел в воздух, чтобы водитель знал, когда подогнать машину.

— Идеи твои, вот у меня где? — прошипел Левон Кочарян, постучав себя по горлу. — Ладно, я возьму с собой ручную кинокамеру, если всё пойдёт не по плану, попробуем как-нибудь отбрехаться.

— Правильно, — согласился я. — А ещё мне нужна плечевая кобура и одежда попроще. А то в джинсах и свитере много не побегаешь.

— Кабура-шмабура, — заворчал Левон Суренович. — Будет тебе и кобура.

В среду 16-го сентября к назначенному месту встречи я приехал примерно за три часа. В темноте забрался на вчерашнюю кладовку, затем согнувшись пополам, пробежался к старой голубятне, где и благополучно спрятался. Вероятность того, что группа захвата от товарища Семичастного прибудет раньше срока, была стопроцентной. Вопрос заключался только в одном — насколько раньше здесь появятся бравые парни из КГБ. Я предполагал, что они примчатся сюда где-то за час до «долгожданной встречи» и первым делом полностью исследуют двухэтажный барак, что находился от этих кладовок и гаражей в тридцати метрах. Поэтому Левон Кочарян и актёр Руслан Ахметов на полуторке должны были появиться на набережной к восьми часам утра.

«Лишь бы эти бравые парни сюда не попёрлись», — подумал я, зябко поёжившись. А затем вытащил из наплечной кобуры настоящий чёрный пистолет ТТ. Это оружие являлось главным отечественным пистолетом в годы Второй мировой войны, и теперь подобными тульскими самозарядными «шпалерами» конструктора Фёдора Токарева были обеспечены все киностудии Советского союза. Я потёр рукавом пиджака стальной бок пистолета и тяжело вздохнул. Нервное напряжение последних дней сильно сказывалось на моём общем физическом состоянии. И этой ночью, ворочаясь с боку на бок, и забываясь короткими отрезками сна, я думал только об одном: «Быстрее бы всё это закончилось. Надоело бегать, прятаться и скрываться». Потом я вложил пистолет обратно в кобуру и, оперевшись головой в тонкую дощатую стенку голубятни, неожиданно для себя заснул.

Пробуждение моё вышло резким и внезапным. Я почувствовал, что кто-то тихо шагает по этой крыше. И посмотрев в маленькую щелочку между досок, увидел бравого парня из комитета госбезопасности. Двигался он вполне профессионально, пригнувшись и озираясь по сторонам. Я быстро глянул на часы, отметил про себя, что проспал почти два с половиной часа, и что сейчас уже 8 часов и 25 минут. После чего медленно из наплечной кобуры вытащил пистолет ТТ. А вот бравый парень, который стоял в пяти метрах от меня, заметно оплошал. Вместо того чтобы осмотреть старую заброшенную голубятню, он проследовал на край крыши и стал всматриваться в двухэтажный барак. Затем он кому-то махнул рукой и, сев на корточки, вытащил сигарету и закурил.

«За курение на рабочем месте, в засаде или в укрытии, я бы руки отрывал, — проворчал я про себя. — Значит сейчас 8.25? Следовательно, полуторка уже ожидает на набережной Траса Шевченко? Значит можно смело начинать работу? Ну что ж, с Богом».

Я чуть-чуть наклонил корпус, чтобы выскочить из бывшего домика для голубей, но тут же замер как памятник. Потому что до бравого парня из КГБ дошло, что голубятня осталась вне зоны его внимания. Он затушил сигарету и медленно двинулся прямо ко мне. А моё сердце в эти самые секунды заколотилось так сильно, что готово было выскочить из груди. Наконец, бравый парень открыл дверь голубятни.

— Тихо, двинешься, вскрикнешь, дёрнешься, мозги вышибу, — прошипел я, направив на горе-разведчика дуло пистолета ТТ.

— Что тебе надо? С ума сошёл? — прошептал он. — Откуда у тебя оружие?

— Эхо войны, — усмехнулся я. — Сделай пять шагов назад и веди себя спокойно. Мне жертвы не нужны, я приехал сюда просто поговорить. Но видать: товарищ Семичастный передумал?

— Так занят он, — попытался улыбнуться мой нежданный и негаданный противник, сделав пять шагов.

Я же в этот момент медленно вылез из домика для голубей и, не отводя дула пистолета в сторону, прошипел:

— Если Владимир Ефимович занят, то передай ему, что завтра я его буду ждать в два часа дня на Устьинской пристани, недалеко от парка Зарядье.

— Чего? — опешил он.

— Я говорю недалеко от гостиницы «Россия», — буркнул я, обозвав себя старым склеротиком. — И пусть Владимир Ефимович приезжает без целой роты автоматчиков. А то поползут по Москве нехорошие слухи о личной трусости и нерадивости подчинённых председателя КГБ.

— Так у нас и нет автоматов, — снова попытался пошутить бравый парень из госбезопасности.

— Шагай на край крыши, — рыкнул я.

— Ты чего задумал, парень?

— Шагай, не дёргайся и мозги твои не вылетят на воздух, — прошипел я, кивнув головой в сторону двухэтажного барака. — И предупреждаю, что у меня чёрный пояс по японскому каратэ. Поэтому без глупостей.

— Знаю. Я, кстати, смотрел твоё кино, классный фильм, — пробухтел парень и уже не пригибаясь, пошёл на то место, где он полминуты назад курил сигарету.

И вдруг он резко ранул вперёд и, спрыгнув с крыши на землю, заорал:

— Он здесь! Здесь наш режиссёр! Все сюда!

— Спокойно, товарищи из КГБ, — сказал я, выйдя на самый край этой деревянной кладовки. — Сегодня прямо здесь будет совершён акт международной политической провокации, — объявил я ещё пятерым бравым парням, которые выскочили из старого барака. — Обратите внимание на верхние этажи советской гостиницы «Украина», которые нависают над нами. Сейчас эмиссар американской разведки, Генри Киссинджер, вывесит оттуда многометровый портрет президента США Линдона Джонсона. Вон он, сволочь! — рявкнул я и выстрели холостым патроном по гостинице.

И пока бравые парни, растерянно хлопая глазами, пялились на 34-этажное здание, я резко развернулся и рванул по крышам старых кладовок и гаражей. Сердце бешено колотилось, смех от той нелепости, что я наплёл парням, разрывал меня на части. «Политическая провокация, — гоготал я про себя, — Генри Киссинджер, метровый портрет Линдона Джонсона! Бред! И ведь сейчас побегут в гостиницу разбираться. Вот что значит, когда в стране шпиономания гипертрофированных размеров». На этих мысля, я легко перескочил метровый просвет между двух соседних крыш. И когда мне оставался совершить последний прыжок в кузов автомобиля, я резко притормозил и выглянул на проезжую часть. Полуторка стояла чуть впереди на целый метр.

«Твою ж дивизию! Не долечу!» — выругался я про себя и, сделав пять шагов назад, разбежался и прыгнул что было силы. Однако при приземлении я больно ударился голенью ноги об борт машины.

— Твою ж дивизию! — выкрикнул я, прячась в старых матрас, тюках и тряпках.

И наш грузовой автомобиль тут же дал по газам. А следом за машиной, которой управлял актёр из «Кавказской пленницы» поехал на такси Левон Кочарян. Он высунулся в окно и снимал, держа в руках кинокамеру канвас-автомат, что была изначально придумана для подобной оперативной работы.

Вечером на квартире гостеприимного Левона Суреновича собралось шумное праздничное застолье. Приехали Владимир Высоцкий с Татьяной Иваненко, Валерий Золотухин с Ниной Шацкой, Сава Крамаров привёз какую-то симпатичную подругу, Олег Видов прибыл с Викторией Лепко. А Нонна, которая весь день спокойно разгуливала по московским магазинам, пригласила на ужин Наталью Селезнёву и сестёр Вертинских. Однако Анастасия не вечеринку не пришла. Марианна сказала, что у неё сейчас бурный роман с Никитой Михалковым и тот её буквально ко всему ревнует, тем более ко мне. Кроме того в гости заглянул Лев Прыгунов, которого пригласил не то Видов, не то Высоцкий, не то Крамаров.

— Друзья мои, давайте наполним бокалы этим прекрасным армянским гранатовым вином и выпьем за будущее нашего советского кино! — произнёс хозяин квартиры Левон Кочарян. — Кстати, сегодня мы с Феллини сняли замечательную фильму. После проявки покажу. Ха-ха-ха!

— Сделал дело, выпей смело! — захохотал Золотухин.

— А не сделала, просто пей, — проворчал я, предпочитая гранатовому вину, обычный гранатовый сок.

И честно говоря, мне сейчас было не до веселья. Гематома на правой голени распухла до размеров детского кулачка, а ещё для завтрашнего многое решающего разговора с товарищем Семичастным не хватало данных. И пока гости радостно чокались бокалами, я думал о том, что смогу поведать председателю КГБ? Что в 90-е победит организованная преступность и страна погрузиться в дикий капитализм бандитского типа? И что эта оргпреступность расцветёт буйным цветом в 80-е, а зародится под тёплым крылышком Николая Щёлокова в 70-е? Что кроме слов я смогу реально предъявить?

— Как сегодня всё прошло? — шепнул Высоцкий.

— Красиво сыграли, артистично, — улыбнулся я. — Только нога правая побаливает. Но она, я надеюсь, до свадьбы с Нонной заживёт.

— Кстати, Феллини, а что тебе понадобится завтра? — так же тихо спросил Лёва Кочарян.

— Нужен будет катер, а ещё лучше прогулочный трамвайчик, — хохотнул я. — Негоже на встречу с председателем КГБ идти на катере. Не солидно.

— Трамвайчик? — затрясся от смеха Левон Суренович. — С тобой, Феллини, не соскучишься. Будет тебе речной трамвайчик. А Семичастный-то сам придёт?

— Теперь сто процентов, иначе его подчинённые уважать перестанут, — кивнул я, отхлебнув ещё гранатового сока.

А тем временем Владимир Высоцкий объявил премьеру песни. Он покосился в мою сторону и хриплым голосом пророкотал, что с подачи одного хорошего человека родилась замечательная песня, которая называется «Моя цыганская».

В сон мне — желтые огни,

И хриплю во сне я:

— Повремени, повремени, —

Утро мудренее!

Но и утром всё не так,

Нет того веселья:

Или куришь натощак,

Или пьешь с похмелья…

И пока Высоцкий пел, мне подумалось, что хоть будущее и многовариантно, но почему-то мы, люди, совершаем одни и те же поступки. Даже слова в песне пушится те же самые. Словно нам кто-то прочертил и разметил весь будущий жизненный путь. И прём мы по нему как трамвай по рельсам. А если не прём, если не ползём упрямо по этой кем-то размеченной дорожке, то камнем падаем вниз, деградируем и вырождаемся. И по дорожке такой идти тяжело, а не идти совсем плохо.

Где-то кони пляшут в такт,

Нехотя и плавно.

Вдоль дороги все не так,

А в конце — подавно.

И ни церковь, ни кабак —

Ничего не свято!

Нет, ребята, все не так,

Все не так, ребята!

Владимир Высоцкий выбил тревожную трель из своей немного расстроенной гитары и все гости разразились громкими и продолжительными аплодисментами. Из-за этих аплодисментов я не услышал, когда кто-то позвонил в дверь квартиры Левона Кочаряна. Зато обратила внимание на звонок его супруга, Инна Крижевская. И когда все чокались и поздравляли Владимира Семёновича с творческой удачей, Инна шепнула мне на ухо, что пришёл какой-то странный паренёк и требует вызвать именно меня.

— Как тебе, Феллини, моя песня⁈ — гудел Высоцкий, когда я выбирался из-за стола.

— Ещё пару десятков таких песенных произведений, и народ тебе воздвигнет памятник нерукотворный, к которому не зарастёт народная тропа, — усмехнулся я. — После смерти, конечно.

— Типун тебе на язык! — гоготнул будущий кумир миллионов. — Я жить собираюсь долго, чего и всем присутствующим здесь желаю!

— Правильно, так давайте за это выпьем! — предложил Золотухин. — Потому что жить хорошо!

— А хорошо жить, ещё лучше, — под хохот всей дружной компании буркнул я.

После чего я вышел коридор и чуть не присел прямо на ступеньки, так как передо мной стоял Иннокентий, Кеша, ещё один гость из будущего. Однако, как он утверждал, гостем он был бракованным, то есть здесь в прошлом его хватало всего на сорок дней.

— Привет, — по-простому кивнул он. — Завтра к Семичастному поедем вместе. Мне есть, что ему рассказать.

— И что же? — недоверчиво проворчал я.

— Правду, — как-то по-детски улыбнулся он. — Про спецпроект КГБ и так далее. Ничего нет сильнее, чем правда.