Гость из будущего. Том 4

Глава 8

Стандартная дощатая сцена ДК «Пищевиков», на которой мы расставили свои самопальные «усилки», наверное, ещё никогда не видела такого наплыва любителей песни и плясок. Потому что когда раздвижной занавес раскрылся, я увидел такое количество зрителей, что на несколько секунд реально онемел. И первая моя мысль была: «Как они в такой толкучке собираются танцевать?». А вторая: «Вы какого лешего продали больше двух с половиной тысяч билетов? Люди же здесь как сельди в бочке!».

— Привет, народ, — скромно буркнул я в микрофон.

— Неслышно! — кто-то под хохот толпы выкрикнул из зала.

— Привееееет! Нароооод! — заорал я, что было мочи, и адреналин, моментально выбросившись в кровь, тут же сорвал все мои внутренние комплексы и препоны. — Сегодня перед вами выступает вокально-инструментальный ансамбль «Поющие гитары»! И поэтому первая композиция нашей программы так и звучит: «О чём плачут гитары!». И раз, два, три! — заорал я, повернувшись к своим музыкантам, которые стояли на сцене со стеклянными глазами.

Особенно растерянными выглядели молодые и ещё не обстрелянные: басист Женя Броневицкий и его друг на электрооргане Лёва Вильдавский. «Эх, для первого раза нам бы где-нибудь в кафешке полабать, — пронеслось в моей голове. — Чё застыли, черти⁈».

— Раз, два, три, — повторил я в надежде, что хоть кто-нибудь проснётся.

И первым само собой врубился в ситуацию самый опытный Толя Васильев, который видел аудиторию и побольше, и посерьёзней. Он тут же выдал соло на электрогитаре и вся наша музыкальная банда, словно в замедленной киносъёмке, заиграла нужные аккорды и нужный мотив.

«Ритм не тот! Что за сопли, музыканты мать твою?» — мысленно воскликнул я, но, всё же улыбнувшись публике, запел, при этом непривычно растягивая слова задорной и танцевальной композиции:

По-че-му в семнадцать лет

Пар-ню но-чью не до сна?

По-че-му в семнадцать лет

Песня немного груст-на?

Однако собравшаяся публика даже и не заметила, что мы реально тормозим, и сначала парни и девчонки задвигались в танце на каких-то отдельных островках переполненного зала, потом танцевальная лихорадка захватила тех, кто был у самой сцены. И наконец, под «плач гитар» стал отплясывать уже весь зал. Кстати, к этому моменту мои «музыкальные гаврики», немного успокоились и заиграли с другим темпом и с другим энергетическим напором.

Плачут гитары, ну что же пусть!

Если на парня находит грусть!

То виноваты во всем они,

Только они одни! — голосил я с удвоенной энергией и азартом, войдя в музыкальный раж. А сам про себя приговаривал: «Ну что, пошла движуха! Пошла родимая! Давай ребятушки — жги напалмом!».

— Отличное начало! Молодцы! — выкрикнул я, когда наш ударник выдал финальную сбивку. — Однако между первой и второй перерывчик небольшой!

— Наливай! — рявкнул кто-то недалеко от сцены.

— Не наливай, а запевай, — хохотнул я и объявил новую песню, — «Как провожают пароходы, совсем не так как поезда»!

— Это наша пионерлагерная, — загоготал ещё кто-то из зрителей, а мои музыканты, уже выйдя из «каматоза», дружно заиграли композицию номер два.

Кстати, после «пароходов» мы так же быстро перешли и к «Королеве красоты». Растягивать паузы в самом начале концерта я не рискнул. «Пусть парни разыграются, разогреются, а народ как следует распрыгается и растанцуется», — подумал я, затянув хит Муслима Магомаева. И надо сказать, что Муслим Магомаев зашёл собравшейся публике на ура. Только твист в такой тесноте смотрелся несколько комично. «Ничего, темнота и теснота — друг советской молодёжи», — усмехнулся я про себя, не переставая петь и выбивать аккорды из своей акустической гитары, звук которой практически не был слышен. Просто с гитарой мне было как-то привычней. Благодаря ей, я прекрасно ориентировался, когда должен начаться куплет, когда припев, а когда инструментальный проигрыш.

… а я иду к тебе навстречу

И я несу тебе цветы,

Как единственной на свете

Королеве красотыыыы!

— Эге-гей! — зачем-то я выкрикнул, когда наш ансамбль доиграл последний аккорд. И тут же мне захотелось пообщаться с залом:

— Как настроение⁈ — выкрикнул я в наш единственный микрофон.

— Нормально! — заорали парни, которые тусили около самой сцены.

— Тесновато немного! — взвизгнули девчонки, которые тоже стояли в трёх метрах от меня.

— Кстати, о тесноте есть замечательный анекдот, — хохотнул я. — Представьте автобус, где едет много пассажиров. Теснота, толкотня, в общем, не продохнуть. И вдруг одну молодую барышню случайно прижали к священнику, а она, наткнувшись на одну внушительную вещицу, удивилась и прошептала: «Ого, святой отец». А священник такой покраснел и смущённо буркнул: «Это не „ого“, а ключ от храма».

— Ха-ха-ха! — загоготал зал.

— Вот теперь я вижу, что настроение хорошее! — обрадовался я. — Поэтому следующая композиция нежная и лирическая. Дамы приглашают кавалеров, а кавалеры приглашаю дам. У нас здесь всё по-простому. Мы с вами пока не в Кремлёвском дворце. Итак, премьера песни — «Для меня нет тебя прекрасней», — произнёс я и кивнул своим парням.

И сначала, как мы и договаривались, выдал сбивку на барабанах Сергей Лавровский. Затем одиночными аккордами на электрооргане заиграл Лёва Вильдавский, а потом на басу вступил Женя Броневицкий и я, не дожидаясь сольной гитарной партии Толи Васильева, запел ничуть не хуже Юрия Антонова:

Для меня нет тебя прекрасней,

Но ловлю я твой взор напрасно,

Как виденье, неуловима,

Каждый день ты проходишь мимо…

Странное дело подумал я, исполняя песню Юрия Антонова. Как только натыкаешься на его шлягеры, сразу возникает вопрос: «Где он позаимствовал эти мелодии? Почему Антонов писал хит за хитом, а потом его словно подменили — ни одного интересного музыкального произведения?». Среди музыкантов даже ходила такая байка, дескать молоденький Юра, работая в минском ВИА «Тоника», выкупил на гастролях в «Тмутаракани» тетрадь с нотами у какого-то спивающегося коллеги. Однако тетрадочки заветной так никто и не обнаружил.

Да и не было ничего такого. Пока Антонов был молодым, задорным, оптимистичным и влюблённым в жизнь — красивые мелодии сами вливались в его голову. А потом появились большие деньги, которые некоторых людей портят до неузнаваемости, зазвучали «медные трубы» и на макушке выросла гигантских размеров корона «короля советской эстрады». Ну, а писать что-то новое — это не царское дело. Ушёл кураж, пропал творческий запал, а вместо него в душу влилась озлобленность на весь мир и жадность до авторских отчислений и артистических гонораров.

А я повторяю вновь и вновь:

Не умирай, любовь,

Не умирай, любовь,

Не умирай, любовь!

Последние аккорды этой нежной и романтичной баллады угасли в тишине зрительного, точнее танцевального зала. И через секунду тысячи молодых людей разразились громкими аплодисментами, и кое-где послышались крики: «Браво! Молодцы! Давай ещё!».

— Спасибо, Ленинград! — рявкнул я. — Вы лучшая публика Советского союза! А теперь разрешите представить состав нашего вокально-инструментального ансамбля! Барабаны — Сергей Лавровский!

Сергей тут же выдал небольшое соло на ударнике.

— Электроорган — Лев Вильдавский! — продолжил я представление коллектива, и Лёва тоже пару раз провёл по черным и белым клавишам своего инструмента. — Бас-гитара — Евгений Броневицкий! — закричал я, и Женя также сыграл соло на басу. — Музыкальный руководитель ансамбля — Анатолий Васильев! И наконец, я, ваш покорный слуга — Ян Нахамчук, — произнёс я и поклонился залу.

Но тут кто-то с задних рядов гаркнул: «Это Феллини с „Ленфильма“!». И народ моментально загоготал.

— Спокойно, товарищи, — смущённо буркнул я в микрофон. — В паспортном столе разберутся, кто Феллини, а кто залётный гастролёр. Итак, мы продолжаем нашу концертную программу! Кавалеры приглашают дам, потому что «Любовь настала».

На этих словах я кивнул своим музыкантам.

— Первое отделение оттарабанили за 45 минут, — сказал Толя Васильев, когда, придя в гримёрку, мы все буквально рухнули в разные кресла.

На восьмой композиции «Смешной весёлый парень», на своей любимой «ша-ла-ла-ле» лично я так прыгал и по сцене, демонстрируя силовой брейк-данс, что чуть не улетел на головы танцующего народа. И теперь где-то в боку что-то неприятно покалывало, а по лицу струились самые настоящие солёные капли пота.

— 45 минут? — пожал я плечами, откупорив бутылку минералки. — Для первого раза нормально. Мы потом увеличим инструментальные проигрыши каждого хита, и будет самое то. А сегодняшний концерт добьём песнями на бис. Пусть люди тоже почувствую свою сопричастность к происходящему на сцене.

— А может увеличить количество самих песен? — хитро прищурившись, спросил Серёжа Лавровский.

— Объясняю для особо одарённых, — рыкнул я. — Сейчас задача стоит следующая — отработать концертную программу от и до, чтобы она от зубов отскакивала. Так как в перспективе на неё мы запишем диск-гигант и снимем фильм-дивертисмент. А что-то новое начнём петь тогда, когда освоим старое. Я ясно выражаюсь? — зыркнул я на нашего лихого барабанщика.

— Феллини прав, — поддержал меня Васильев. — Мы уже налажали выше крыши. Куда нам новый материал?

— Репетиция-то была всего одна, — проворчал Женя Броневицкий, который на басах дважды перепутал исполняемые композиции.

— Да, ладно, — отмахнулся Лёва Вильдавский, — в зале никто ничего не заметил. Честно говоря, я такого не ожидал: народищу уйма! Ха-ха.

— Кстати, по поводу народа, — буркнул я, жадно глотая минералку прямо из горлышка. — Где дядя Йося?

— Да вроде где-то за кулисами был, — пожал плечами Толя Васильев.

— Для такой площадки две с половиной тысячи — это предел, — сказал я, вытерев полотенцем мокрое лицо. — Это хорошо, что пока у нас всё обходится без драк, и никто не лезет на сцену. Не дай Бог, начнётся какое-нибудь нездоровое движение, случится давка, и последствия могут быть самые печальные.

На этих словах я отбросил полотенце на спинку кресла и вышел в служебный коридор, куда простые зрители не допускались. И тут же стал свидетелем того, как мой дальний родственник и директор ДК «Пищевиков» делят денежные средства, вырученные от реализации билетов.

— Мы же договорились, что 500 вам, остальное нам, — выпучив глаза, шептал дядя Йося.

— Побойтесь Бога, Иосиф Фёдорович, мы договорились на 20% от сборов, — шипел невысокий и кругленький мужчина.

— Александр Павлович, 500 рублей и ни копейкой больше, — возражал мой родственник. — И не приплетайте имя Творца всуе. У нас, кстати, атеизм и гражданин Бог отменён ещё в 17-ом году.

— Бога может быть, и отменили, но деньги ещё никто не отменял! 20% и не процентом меньше, — тут же возразил директор ДК.

— Добрый вечер, — проворчал я. — Извините, что я вам выручку мешаю делить и спорить на религиозные и философские темы. У меня вопрос намного проще — вы, сколько билетов продали?

— Это Феллини, — представил меня своему собеседнику дядя Йося.

— Я уж догадался, что не Антониони, — ухмыльнулся кругленький мужчина. — Александр Палыч Ландау, — представился он, пожав мою руку. — Вот вы нас молодой человек и рассудите. У меня квартальный план горит — это раз. На разные кружки требуется дополнительный инвентарь — это два. Премии преподавателям тоже нужно платить — три. Да у меня во дворце сотни детей выжигают, пилят лобзиком, танцуют, а ещё в шахматной секции не хватает пешек — это четыре. Поэтому 500 рублей, кхе, то есть 20% от сборов принадлежат мне.

— Логично, — улыбнулся я, представив шахматную секцию без пешек. — Сколько продано билетов?

— Почти три тысячи, — пробубнил мой родственник.

— Больше трёх, — прошипел директор ДК.

— Значит 20% — это 600 рублей, — кивнул я. — Следовательно, 600 рублей остаётся на премии преподавателям и детский инвентарь. И в следующий раз билетов продавайте на двести штук меньше. Или хотите, чтобы в давке кто-нибудь погиб?

— Перегиб вышел, не досмотрели, — недовольно пробурчал дядя Йося.

— Да-да, ошибочка произошла, — обрадовался Александр Палыч Ландау из-за того, что 20% решились в его пользу. — Кстати, сыграете здесь ещё завтра и послезавтра? Афиши я обеспечу. Знаю, что у вас завтра выступление в ДК имени 10-летия Октября. Но можно же с семи до девяти поиграть там, а с половины десятого и до половины двенадцатого здесь. Тут и ехать-то всего 5 минут.

— Такие вопросы решаются только на общем собрании ансамбля, — сказал я. — После концерта поговорим. А сейчас, извините, антракт подошёл к концу.

После первого концерта, который в целом прошёл успешно и без серьёзных эксцессов, мне совершенно не спалось. Меня всего переполняли эмоции, и как только я закрывал глаза, то тут же видел переполненный зрительный зал и слышал крики: «Браво! Молодцы! Давай ещё!». Поэтому около часа ночи я вышел на общую кухню и поставил чайник на плиту. А чтобы не прозевать, когда закипит вода, присел за стол и выложил перед собой записную книжку, где были тексты песен и ещё разные полезные киношные идеи, которые пока ждали своего воплощения.

Среди них значились: «Звёздные войны», «Назад в будущее» и фильм ужасов «Челюсти». И если с «Челюстями» всё было предельно ясно, этот с позволения сказать «шедевр» можно было легко снять за месяц следующим летом, то «Назад в будущее» мне виделся как прыжок из 1960 года в сентябрь 1941, когда началась блокада Ленинграда. А потом я планировал перелёт главного героя в 1980 год, в дни московской Олимпиады. В общем, всё это можно было интересно и увлекательно обыграть, отдав долг героизму наших отцов, дедов и прадедов.

«Это пока подождёт», — проплетал я себе под нос и, открыв страницу со списком нашего концертного репертуара, стал мысленно припоминать детали прошедшего выступления. Кое-что в нём мне не совсем понравилось. Когда из зала стали заказывать песни на бис, то никто не упомянул «Королеву красоты» и «Как провожают пароходы». Больше всех просили «Ша-ла-ла-лу», «Девчонку девчоночку» и «Если б не было тебя». И остальные композиции хоть по разу, да упомянули.

«Значит „Королева“ и „Пароходы“ зрителя зацепили меньше всего, — пробурчал я, подчеркнув эти вещи. — Возможно, эти песни многие успели послушать в исполнении дорогого товарища Хиля. И его оперный вокал для них годится куда как лучше, чем мой голос, которым я легко пою под Женю Белоусова и Юрия Антонова. Увы, перепеть Эдуарда я не смогу никогда, так уж распорядилась природа. Следовательно „Королеву“ и „Пароходы“ нужно заменить чем-то более современным. Это ведь самое начало программы, где нужен напор, встряска, энергетический и эмоциональный удар. Вопрос — только на что менять? На что?».

Я нарисовал на листе большую загогулину с такой же большой точкой. И тут откуда не возьмись прибежал чёрно-белый кот Чарли Васильевич и, запрыгнув на колени, принялся утробно урчать.

— Я же тебе полтора часа назад целую тарелку каши скормил, — хмыкнул я. — Ты давай уже как-то контролируй свои кошачьи рефлексы. Поел, три часа отдохни, перевари пищу, соберись с мыслями. У нас тут вообще-то коммунальная квартира, а не турецкий отель, который работает по системе всё включено. Встал с кровати, поел-попил, пришёл на пляж, там тоже поел-попил. Вернулся с пляжа, очень много поел и попил. Хотя кому я это рассказываю? — буркнул я, почесав котофея за ухом. — Ты, наверное, считаешь, что если человек появился на кухне, то значит, обязательно будет кашеварить? А если он что-то кашеварит, то непременно должен покормить и тебя, верно?

Задав этот скорее риторический вопрос, я взял Чарлика на руки и вернул его на пол, чтобы сосредоточиться на музыке. Однако не прошло и пары секунд, как тот снова вскарабкался на колени и заурчал громче прежнего.

— Ну, всё-всё, будет тебе каша, — прошипел я и, отложив в сторону свою занимательную записную книжку, посадил кота на плечо и подошёл к окну, на подоконнике которого в жестяной банке хранилась гречневая крупа.

И вдруг в тусклом свете уличного фонаря я увидел во дворе дома одинокую мужскую фигуру. Этот «ненормальный лунатик» во втором часу ночи стоял и смотрел на окна моей квартиры. Конечно, лицо незнакомца с таким светом и на таком расстоянии было не разглядеть, однако я кожей почувствовал, что это мой «московский гость». Поэтому Чарлика я, тут же сняв с плеча, усадил на подоконник. Затем походя, выключил чайник и бросился в прихожую, где за какие-то секунды надел кроссовки, а поверх футболки натянул свитер и, схватив молоток, который почему-то затерялся на обувной полке среди туфель и ботинок, в обычных домашних трико рванул в коридор. Само собой, молоток мне понадобился не для забивания гвоздей, а в качестве психологического оружия. Ведь при определённом ракурсе молоток вполне мог сойти и за пистолет.

«Спокойно-спокойно», — шептал я сам себе, большими шагами отмеряя пролёт за пролётом. «Спокойно», — шепнул я, выскочив на улицу, где уже было достаточно прохладно, неуютно и темно. Однако двор нашего дома оказался абсолютно пуст. И либо незнакомец успел где-то укрыться, либо я на нервной почве за фигуру человека принял хитрую игру света и тени. «Не-не-не, — усмехнулся я про себя, медленно шагая на то место, где стоял „странный лунатик“. — Он где-то здесь. Притаился, сволочь, и изучает меня словно полоумный учёный невинную букашку под микроскопом. Только я не букашка. Я могу и в лоб дать».

— Ну что, может поговорим? — спросил я спокойным и уверенным голосом, который эхом разнёсся, отражаясь от холодных и каменных стен окружающих домов. — Я не совсем понимаю, когда я тебе перешёл дорогу? А хочешь, угадаю — кто ты такой? — произнёс я и, выйдя на самый центр, стал так же осторожно и медленно поворачиваться по часовой стрелке. — Ты из будущего. Возможно из 1996 или 1997 года. И перелетел ты благодаря старому эксперименту советских учёных. Гипноз там какой-то или что-нибудь подобное.

На этих словах что-то хрустнуло и громко звякнуло, ударившись об наш старый и потрескавшийся асфальт. Но из-за эха я даже не смог определить направление звука. А из-за темноты у меня не получалось никого и ничего разглядеть.

— Давай пообщаемся, нам делить нечего, — снова в пустоту сказал я и, выждав ещё несколько секунд, добавил, — в общем, знаешь, где меня искать. Как надумаешь что-то путёвое, приходи, попьём чаю. Мы, гости из будущего, должны держаться вместе.

«Похоже, беседы у нас сегодня не получится», — решил я и направился обратно в подъезд. Вот только перед подъездной дверью, которую ещё не научились закрывать на кодовые и прочие замки, я поднял правую руку к уху, словно говорю по мобильнику, и лишь потом вошёл внутрь. И сделал я это в целях страховки, в таком положении на тебя не так-то просто накинуть удавку или верёвку. «Кто же ты такой — псих или путешественник во времени?» — подумал я, ещё раз оглянувшись назад.

На следующий день, на субботнюю утреннюю репетицию, я пришёл немного больной и помятый. Во-первых, толком поспать мне так и не удалось. Во-вторых, если я и забывался сном, то видел какие-то ужасы, где бегал по каким-то подвалам, лазил по чердакам и блуждал по запутанным коридорам, напоминающим мосфильмовские лабиринты. А в-третьих, я кое-что новенькое под утро успел сочинить. К слову и мои музыканты выглядели не лучше. Толя Васильев и Сергей Лавровский жадно пили минералку. Клавишник Лёва Вильдавский хлебал горячий кофе из буфета. А у крепыша Жени Броневицкого, который задумчиво перебирал струны на бас-гитаре, под левым глазом сиял свеженький синячок.

— Вижу, что вчерашний дебютный концерт вы успели где-то хорошенечко отметить? — усмехнулся я. — И даже с приключениями.

— Это я дома на косяк налетел, — проворчал Броневицкий.

— А у косяка оказалась рабочая правая рука, — хохотнул я. — Ладно, это лирика. Синяки — это всё преходяще, а музыка — вечна. Я сегодня ночь долго думал и вот что решил: «Королеву красоты» и «Как провожаю пароходы» из программы убираем.

— Не понял, как убираем? — возразил Васильев. — Я уже к ним для аранжировки кое-что придумал.

— Задумки свои запомни, а ещё лучше запиши. Пригодятся. Лично я так поступаю всегда, — пробурчал я, вынув записную книжку из кармана.

— Ну, хорошо, — кивнул барабанщик Лавровский, — если «Пароходы» и «Королева» — минус, то что тогда плюс? Ты же сам говорил, нам нужно откатать 16 песен для диска.

— Провалами в памяти пока не страдаю, — улыбнулся я. — Первая, она же начальная композиция в программе должна являться нашей фирменной, забойной и знаковой вещью. И в ней должно звучать название — «Поющие гитары».

— Изобразишь? — заинтересовался Толя Васильев.

— Само собой, — усмехнулся я, взяв гитару, — у нас же сегодня два вечерних концерта. Не будем же мы на этих выступлениях лажать. Итак, песня «Поющие гитары», — сказал я.

После чего заиграл мотив хита ВИА «Самоцветы», который в той моей молодости назывался «У нас молодых» или «Наши руки не для скуки». Вещица имела забойный битовый проигрыш и пользовалась большой популярностью на всех танцплощадках Советского союза. И я даже видел, как в нулевые годы под ремикс этой песни спортивные и подкаченные парни отплясывали силовой брейк-данс. А это значит, что в этой композиции было какое-то неуловимое сочетание нот, какой-то неуловимый мотив, делавший песню бессмертной.

У нас, молодых, впереди года,

И дней золотых много для труда.

Пусть «Поющие гитары» греют нам сердца!

Для любви сердца — той, которой нет конца.

Для любви сердца — той, которой нет концаааа! — допел я первый куплет, из которого начисто исчезли «руки не для скуки», не вписавшись в новое будущее. А далее я как мог на басовых струнах выдал простенький, но забойный проигрыш, и тут же затянул второй куплет:

Пусть в сердце твоём, как родня, живут

Навеки вдвоём и любовь и труд.

Пусть «Поющие гитары» греют нам сердца!

Для любви сердца — той, которой нет конца.

Для любви сердца — той, которой нет концаааа!

Пусть сердце найдёт молодую новь:

Сто тысяч забот и одну любовь.

Пусть «Поющие гитары» греют нам сердца!

Для любви сердца — той, которой нет конца.

Для любви сердца — той, которой нет концаааа!

Хряпнул я в завершении по струнам и спросил парней, которые сидели, открыв рты:

— Что скажете, ромалы?

— Сдаётся мне, что это будет забойная хитяра, — проплетал Лёва Вильдавский, моментально наиграв на электрооргане проигрыш песни.

— Чумовая вещь, — кивнул головой Толя Васильев. — Здесь бы духовая секция не помешала.

— Обойдёмся пока без секции дУхов, — хмыкнул я и, хотел было исполнить ещё один будущий хит на все времена, как в кинопавильон вбежала редакторша нашего «Первого творческого объединения» Фрижета Гургеновна и потребовала моей срочной аудиенции.

— Вот текст, вот аккорды, репетируйте пока без меня, — пробурчал я, отдав ребятам листок со своими каракулями и, тут же подумал: «Где я ещё успел накосячить и чем провинился, коли такая срочность и спешка?».