Гость из будущего. Том 4

Глава 22

В тот же самый поворотный четверг, ближе к 9-и часам вечера, я и Владимир Семичастный с тремя «своими орлами» проводили нашего «гостя из будущего» в аэропорт «Шереметьево». Иннокентия нужно было срочно переправить в Ленинград, потому что, по его утверждениям, в первый день после того как сознание возвращается обратно в 1997 год, здесь в этом теле наступает состояние заторможенности и раскоординации, к которым добавляются сильные головные боли. И лучше, по словам Кеши, весь этот день провести дома в собственной кровати.

— И ты значит, ничего назавтра уже не вспомнишь? — пророкотал Семичастный за пять минут до посадки в самолёт, оставив своих ребят в машине.

— Останутся рассказы родных о том, что я целый месяц ежедневно чудил и поражал их воображение разными фантастическими рассказами, — горько усмехнулся Кеша. — Ко мне даже прицепится обидное прозвище — «больной». Зато когда в 1990 году отец спасёт все свои сбережения, купив на них доллары, то на меня разве только молиться не будут. Хи-хи-хи.

— А что произойдёт в 90-ом году? — насторожился председатель КГБ.

Иннокентий снова усмехнулся, подозрительно покосился в мою сторону и, пожав плечами, произнёс:

— Так с января 1991 года заморозят вклады, и начнётся галопирующая инфляция.

— Это что за зверь такой? — криво усмехнулся Семичастный.

— Это когда 5 тысяч рублей, на которые раньше можно было купить одну квартиру, обесценятся до одной бутылки водки, — пробурчал я.

— Мать твою, — выругался председатель КГБ. — Так кто у вас там к власти-то придёт? Троцкисты что ли недобитые?

— Аха, каменевцы и зиновьевцы, — хмыкнул я. — Если я не ошибаюсь, то в середине 80-х при Политбюро ЦК КПСС создадут комиссию по экономическим реформам. Вот из неё эти младореформаторы и появятся. Золотые медалисты, детишки писателей и профессоров. Одним словом — золотая молодёжь. Правда, если их поскрести пальчиком, то наружу полезут тупость, жадность и бездарность.

— И поэтому развалится СССР? — резко посмурнел Семичастный.

— Ещё ни одна страна в мире не развалилась из-за экономических проблем, — снова ответил я. — Союз канет в лету, потому что управляющие элиты каждой республики захотят своей собственной ничем не ограниченной власти. Но самая большая беда, которая, так или иначе, коснётся каждого человека — это всеобъемлющий бандитизм и коррупция. И как следствие повсеместно установится власть воров с их тюремными порядками. Те ребята, у кого голова хорошо соображает, побегут из страны, и многие отрасли промышленности просто развалятся в прах. Потому что воровская психология до безобразия примитивна: нахапать, награбить, поставить себе золотой унитаз и усесться на этом унитазе жрать в три глотки. На большее интеллекта элементарно не хватает.

— Объявили мой самолёт, — прервал мою тираду Иннокентий. — Удачи вам. Что-то мне подсказывает, что она вам очень понадобится.

— И тебе, удачи, — пророкотал Владимир Семичастный, пожав руку нашему «гостю из будущего».

И когда Кеша бодро посеменил на посадку, председатель КГБ с подозрением посмотрел на меня и вдруг спросил:

— А ты сам откуда так много знаешь о будущем?

— Владимир Ефимович, так он мне всё и рассказал, — кивнул я в сторону Иннокентия, изобразив на лице немного придурковатую улыбку.

В пятницу 18-го сентября на квартире Левона Кочаряна, точнее говоря на кухне, заработал самый настоящий координационный центр. С самого утра сюда кто-то приезжал и так же быстро после непродолжительной беседы уезжал. А самым первым появился Сергей Павлов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ. Глаза розовощёкого главы советского комсомола горели, а руки чуть-чуть подрагивали. По всему чувствовалось, что Сергей Павлович очень сильно трусит, однако жажда новых карьерных перспектив заставляла включаться в работу по полной программе.

— Что я должен объявить своим подчинённым? — спросил он первым делом. — Как мы выведем студентов и комсомольцев на Красную площадь?

— Партия сказала — надо, комсомол ответил — есть, — криво усмехнулся я. — Объявим студенческий день знаний. Дети у нас идут в школу 1-го сентября, а студенты после 20-го, после сбора советской картошки и капусты. Логично?

— Логично, — тяжело вздохнул он, выдавив из себя несмелую улыбку.

— И вот ещё что, сегодня нужно всех комсомольских вожаков собрать в одно время и в одном месте, чтобы переговорить и узнать общий настрой, — уверенно произнёс я, подумав, как бы товарищ Павлов из-за стресса с этой самой минуты не ушёл бы в запой. — Может быть, кого-то придётся и переубеждать.

— Где? — выдохнул он. — Здесь?

— Не-не-не, — отмахнулся я. — Здесь так-то люди живут. Лучше всего на 6 часов вечера где-то назначить какое-нибудь весёлое мероприятие. Допустим соревнование по волейболу среди комсомольских лидеров всех московских ВУЗов и крупных производств.

— Отличная идея, — обрадовался Павлов. — Вот за это я ручаюсь. Соберёмся в спортзале института физкультуры. Я там учился, я там всех знаю. А ты приедешь?

«Вот ведь жук, ничего сам делать не желает», — усмехнулся я про себя и, кивнув головой, сказал вслух:

— Всенепременно.

После Сергея Павлова приехал какой-то посыльный от Владимира Семичастного и передал небольшой почтовый конверт. На мой вопрос, что внутри, он перед выходом коротко козырнул и ответил, что не имеет ни малейшего представления. Оказалось, что товарищ Семичастный сделал мне самый настоящий подарок. Потому что в конверте я обнаружил красные корочки сотрудника КГБ на моё имя и фамилию. А короткая записка от Владимира Ефимовича гласила: «В воскресенье они тебе могут понадобиться. Вечером того же дня сдашь под расписку».

— Феллини, я связался с Робертом Рождественским и с Женей Евтушенко, кому ещё позвонить? — спросил Кочарян, заглянув на кухню в тот самый момент, когда я разглядывал красные корочки и думал: «потерять их после воскресной смены власти в Кремле или не потерять».

— Левон Суренович, ты словно вчера родился, — улыбнулся я. — Звони Вознесенскому, Белле Ахмадулиной, Булату Окуджаве и, — задумался я на несколько секунд, — и Юрию Визбору: «Уже и рассветы проснулись, / Что к жизни тебя возвратят, / Уже изготовлены пули, / Что мимо тебя просвистят».

— И что мне им сказать? — хитро прищурившись, пробурчал Левон Кочарян.

— Скажи им, что 20 сентября сего года на Красной площади состоится грандиозный концерт в честь дня студенческих знаний, — хохотнул я. — Нужно будет прочитать стих, спеть песню и толкнуть короткую, но пламенную речугу. Оплата будет произведена по договору в соответствии с общепринятыми расценками.

— Может им ещё и про кино приврать? — захихикал Кочарян.

— Про кино, это в первую очередь, — сказал я и, встав из-за стола, расправил затекшие плечи. — Кстати, сегодня вечером идём играть в волейбол с комсомольцами и с комсомолками.

— С кем, с кем? — заворчала, появившись на кухне Нонна.

— С комсомольским активом города Москвы, — буркнул я. — Дело предстоит ответственное и серьёзное.

— Вместе пойдём, — прорычала моя подруга, сунув мне под нос свой маленький кулачок.

А где-то около часу дня в наш координационный центр приехали Владимир Высоцкий, Валерий Золотухин и Нина Шацкая. Я к этому времени как раз смог дозвониться до художественного руководителя «Поющих гитар» Анатолия Васильева и в общих чертах объяснить ему, что от нашего ансамбля требуется. А требовалось от Толи Васильева и компании прилететь в субботу вечером в Москву, заселиться в гостиницу «Юность», отрепетировать одну героическую песню и в воскресенье дать большой концерт на Красной площади, который войдёт в мировую историю и сделает наш коллектив культовым и легендарным на все времена. На вопрос, что это будет за песня, и какие последствия светят всему коллективу, если в воскресенье всё пойдёт наперекосяк, я уверенно ответил, что всё будет лучше некуда и, изобразив голосом помехи на линии, бросил трубку.

— Значит в воскресенье? — пророкотал Высоцкий.

— Иначе в город могут войти танки, — кивнул я.

— Как танки? — дружно пролепетали Золотухин и Шацкая.

— Когда идёт борьба за власть, в ход могут пойти не только танки, но и много другое, — совершенно серьёзно сказал я. — Поэтому действовать нужно быстро и решительно. Кстати, и в воскресенье вполне возможны разные нежелательные провокации. Не думаю, что случится что-то серьёзное, но всё предусмотреть нельзя.

— Провокации? — удивился Валерий Золотухин. — Не хотелось бы.

«С Валерием Сергеевичем всё ясно, — подумал я. — Утром в воскресенье у него заболит живот, поднимется температура и так далее по списку. На Красной площади товарища Золотухина можно не ждать. А ты, Владимир Семёнович, что скажешь?». Я выразительно посмотрел на Владимира Высоцкого.

— Да уж, — крякнул Высоцкий, — жизнь она такая, всё предусмотреть нельзя. Но лучше погибнуть так, чем от водки или простуды.

— Хосподи, — проворчала Нонна, вбежав на кухню, — что вы его слушаете? Придёт много народу, мы выступим, никто и не посмеет стрелять по безоружным людям. Я просто уверена, что всё будет замечательно. Мы с Инной ушли по магазинам, — прощебетала моя подруга, чмокнув меня в щёку. — Революционер, — добавила она, хлопнув меня по плечу и помахав напоследок рукой.

— Но пасаран! — ответил я Нонне, а сам подумал, что в Новочеркасске по безоружным людям стреляли только так. Справедливости ради, тех людей не поддерживала местная милиция и комитет госбезопасности.

— Мы вот чего зашли, — замялся Владимир Высоцкий, — хотели посоветоваться, с чем лучше всего выйти к людям?

— Может, прочитать что-нибудь из Маяковского? — робко предложил Валерий Золотухин.

— Можно и из Маяковского, и из Пушкина, главное чтоб от души, — кивнул я.

— Да-да, Пушкин, Маяковский, — пробурчал будущий кумир миллионов. — Слушай, Феллини, подскажи мне какую-нибудь стихотворную строчку? Очень хочется выступить перед сотнями тысяч человек с новой песней.

— Левон Суренович, у тебя есть строчка какая-нибудь⁈ — крикнул я в коридор, обратившись к хозяину квартиры.

— Есть! — хохотнул он, появившись с телефоном в руках, который благодаря длинному проводу можно было перемещать почти по всей жилплощади. — По улицам ходила Большая крокодила, она, она зелёная была. Ха-ха-ха! Через полчаса Окуджава приедет, — сказал он мне. — Какие-то у него появились вопросы и пожелания.

— Ясно, — обиделся Высоцкий, — для Окуджавы у тебя строка есть, а для меня нет. Хорош друг, нечего сказать.

— Ладно, — кашлянул я, взяв в руки гитару. — Пройдут годы, Левон Суренович, снимет документальный фильм об этом историческом событии. Не с «Конями же привередливыми» тебе входить в мировую историю. Требуется какая-то мощная и духоподъёмная песня, верно?

— Да-да, нужно что-то поднимающее дух, — обрадовался Владимир Семёнович.

Я медленно провёл по струнам, перебирая в уме самые известны песни Высоцкого, которые касались военной тематики. Но тут вдруг мне подумалось, что мы на Красную площадь идём не воевать, и не требовать новых казней, посадок или расстрелов. Народ по большому счёту выскажет все, что у него наболело, о вечном дефиците и бытовом неустройстве. А потом Никита Хрущёв спокойно отправится на пенсию, Леонид Брежнев так же спокойно поедет послом куда-нибудь в Европу или в Северную Америку. Пройдёт время, товарищ Брежнев ещё и спасибо скажет, что ему не пришлось тащить на себе бремя лидера огромной страны. И дочь Брежнева не сопьётся от безнаказанности и вседозволенности и не закончит свою жизнь в лечебнице для душевнобольных. Наоборот, в воскресенье произойдёт поворот в сторону нормальной человеческой жизни, к социализму с человеческим лицом. А значит и песня нужна о дружбе и взаимовыручке.

— Не получается? — буркнул Левон Кочарян. — Нет, так нет, Володя, не судьба, — сказал он Высоцкому.

— Есть кое-что, — улыбнулся я и запел:

Если друг оказался вдруг

И не друг и не враг, а так…

Если сразу не разберешь,

Плох он или хорош.

Парня в горы тяни — рискни,

Не бросай одного его,

Пусть он в связке в одной с тобой —

Там поймешь, кто такой.

— Вай-вай-вай, — картинно запричитал Левон Кочарян. — Ты, Феллини, когда это успел настрочить?

— Сегодня утром, как только зубы почистил, так и настрочил, — прорычал я.

Спортзал Московского института физкультуры или ГЦОЛИФК, как институт официально назывался, откровенно потряс моё буйное воображение. Потому что располагался он в усадьбе графа Алексея Разумовского. Причём не на территории, а прямо в зале для бальных танцев. На потолке с лепниной чётко просматривались крепления, куда ещё в начале этого бурного 20-го века подвешивались самые настоящие хрустальные люстры.

Народу на волейбольный мини-турнир тоже пришло не мало. Здесь были представители МГУ, МАИ, МИСИ, МВТУ имени Баумана, Московского института нефтяной и газовой промышленности и многие другие. Кроме того комсомольские ячейки прислали представителей с Автозавода имени Лихачёва, с АЗЛК, с «Москабеля», с Электромеханического завода имени Владимира Ильича, с Московского станкостроительного завода имени Орджоникидзе, с завода «Динамо» и ещё с нескольких предприятий.

По самым приблизительным подсчётам сюда приехало около двух сотен комсомольцев. Кое-кто предусмотрительно привёз с собой и настоящих действующих спортсменов. Так как по телефону сложно было разобрать, ради чего организован сегодняшний внеплановый сбор.

— Ну, как? — с гордостью произнёс Сергей Павлов, дыхнув на меня, вполне заметным перегаром. — Между прочим, у нас в Союзе почти 20 миллионов комсомольцев.

— Да, — кивнул я, — комсомол — это страшная сила.

— По каким правилам будем играть? — спросил он.

— Играем одну партию до 10 очков, кто проиграл, тот вылетел, — отчеканил я. — Все команды сделаем сборной солянкой. И пусть твои комсомольцы сами разобьются на отдельные коллективы. Поэтому пред началом соревнования нужно сделать небольшое объявление.

— Делай, — усмехнулся Павлов и, громко захлопав в ладоши, предложил всем собравшимся подойти к центру волейбольной площадки.

«Вот ведь жук, всё перекинул на мои плечи», — прошипел я про себя и, когда комсомольцы немного угомонились и уставились на меня своими лучезарными глазами, сказал:

— Здравствуйте, товарищи. Сегодня мы собрались не просто так, а по поводу. И повод этот более чем значимый. В воскресенье в 10 часов утра на Красной площади состоится студенческий день знаний.

— Мероприятие согласовано с облисполкомом? — спросила какая-то бойкая девчонка. — А то тут слух прошёл, что завтра планируется чуть ли не политическая акция.

— Любой сбор молодёжи, — отчеканил я каждое слово, — а я думаю, что завтра придёт не менее ста тысяч человек, это уже политическая акция. Или вы думаете, что коммунизм сам собой построится?

— Всё-таки хотелось бы знать, — забубнил какой-то очкастый паренёк, — что конкретно завтра планируется? И почему сбор именно на Красной площади?

— Во-первых, сбор согласован с облисполкомом, — снова с небольшой толикой агрессии произнёс я. — Во-вторых, на митинг-концерт приедут первые лица страны. А на Красную площадь приехать для них проще всего. Кстати, мы получим возможность задать им свои вопросы.

— Какие? — пискнула ещё одна деловая пигалица.

— Насущные, — прорычал я, начиная заводиться. — Вас всё устраивает в жизни? Вам нравятся километровые очереди за иностранными шмотками? Многие из вас имеют холодильник, магнитофон, телевизор, стиральную машину и пылесос?

— Значит, мы на Красной площади пылесосы будем требовать? — хохотнул какой-то комсомольский вожак. — Это какое-то мещанство получается. Я так думаю.

— На Красной площади мы будем разговаривать, а не требовать, — улыбнулся я, решив сбавить обороты. — Если большинство молодых людей, которым жить и создавать свои семьи в будущем, выскажутся, что им ничего не надо, и они готовы ходить в калошах и в рубище и обходиться без бытовой техники, которая ни разу не роскошь, то так тому и быть. Только вот вы, осуждаете мещанство, а пришли сюда в иностранных ботинках и в американских джинсах. Как это понимать?

— Одел, что получше, — смутился этот комсомольский вожак.

«Интересно, почему люди облачённые властью, надев на себя дорогущие вещи, очень любят порассуждать о том, что все остальным надо быть скромнее? — подумалось мне. — По их мнению, надо иметь поменьше запросов и жить на одних макарошках. А ещё они любят поговорить о том, что запад загнивает. Однако покупают дома на лазурном берегу, и пользуются всем иностранным, начиная от носков и заканчивая автомобилями премиум класса. Вроде я и в прошлом, но люди почти не поменялись. Разве, что у комсомольских вожаков пока возможности намного пожиже».

— Если наша советская промышленность перестанет клепать пушки и снаряды в несоразмерных количествах, как будто всё ещё идёт война, и повернётся лицом к народу, то кому от этого будет плохо? — сказал я, в образовавшейся паузе. — Вот об этом мы и поговорим в воскресенье с первыми лицами государства.

— А кто выступит на концерте? — спросил чей-то весёлый голос с задних рядов.

— Выступят известные советские поэты, барды, а ещё будет сольный концерт ансамбля «Поющие гитары», — ответил я, облегчённо вздохнув, так как народ вокруг заулыбался. По всей видимости, слава о «Поющих гитарах» докатилась уже и до Москвы.

— А они точно прилетят? — спросили уже с другой стороны. — У меня друг недавно из Ленинграда вернулся, говорит, что там от их музыки все на ушах стоят.

— Точнее некуда, — улыбнулся я. — Потому что я — лидер этого ансамбля, автор музыки и текстов песен. А моя замечательная подруга, актриса Нонна Новосядлова — солистка «Поющих гитар».

Я помахал в сторону балкончика, где было три ряда зрительских мест, и где расположились немногочисленные болельщики. И все комсомольцы разом повернулись туда. А Нонна, весело помахав в ответ, крикнула:

— Привет, участникам соревнований!

После чего напряжение первых минут разом испарилось. Народ одобрительно загудел и, узнав правила сегодняшний спонтанных соревнований, комсомольцы стали быстро организовывать свои сборные волейбольные команды.

— Здравствуйте, — дёрнул меня за рукав высокий и худой парень в больших круглых очках, — можно я сыграю в вашей команде? А то я приехал из Свердловска и пока здесь никого не знаю.

— Как же ты, друг, собираешься играть в очках? — прокашлялся я. — И потом, ты, извини, но у нас своя команда, киношная.

Я кивнул головой на разминочное поле, где, встав в круг, перепасовывали мяч друг другу Олег Видов, Лев Прыгунов, Сава Крамаров, Левон Кочарян и Владимир Трещалов. Высокого, статного и по-спортивному хорошо подготовленного актёра Трещалова в нашу компанию привёл Владимир Высоцкий. Они познакомились на картине «Увольнение на берег» и теперь были если не хорошими друзьями, то близкими приятелями. Кроме того они вместе снялись в спортивной кинокомедии «Штрафной удар».

И вообще с Трещаловым были хорошо знакомы почти все, кто был вхож в нашу тесную компанию. Все, кроме меня одного. Лично я с Владимиром Леонидовичем на съёмочной площадке ещё не работал. Сам же Высоцкий в данный момент сидел на самом краю зрительских трибун и наигрывал на гитаре «Песню о друге». И, к сожалению для меня, этот песенный шедевр пока будущему кумиру миллионов не давался. Из-за чего он каждые пять минут прибегал и, пропев ещё одну строчку, спрашивал: «Как, Феллини, годится?».

— Подумаешь очки? — захихикал незнакомец, похожий на кролика из советского мультфильма о похождениях Винни-Пуха и Пятачка. — Я в принципе вижу и без них. Извините, забыл представиться: Андрей Григорьев, младший преподаватель УПИ. В Москву приехал на курсы повышения квалификации. И воскресенье могу выступить от имени всех свердловских студентов. У нас в Свердловске в магазинах шаром покати, полный голяк.

«Что-то ты, парень, больно резв», — улыбнулся я про себя, однако вслух сказал совершенно иные слова:

— Выступить со сцены на Красной площади — это дело серьезное и ответственное, поэтому перед выходом на помост, покажешь мне основные тезисы, договорились?

Я протянул руку этому представителю УПИ, а сам подумал: «будешь нести чушь, отрублю микрофон и врежу по шее».

— Договорились, — радостно закивал Андрей Григорьев, вцепившись в мою руку, словно утопающий за соломинку.

«Ненормальный», — подумал я, еле-еле от него отцепившись. И только-только я присел на лавку, чтобы перевести дух, как тут же прибежал Владимир Семёнович с гитарой.

— Слушай, Феллини, внимательно, — прорычал он и, заиграв аккуратным перебором, вполголоса запел: Если парень в горах не ах, / Если сразу раскис — и вниз, / Шаг ступил на ледник — и вжик, / Оступился — и в крик…. Как, Феллини, годится?

— Слово «вжик» вычёркиваем, — тяжело вздохнул я. — И вместо этого пишем слово «сник».

— Шаг ступил на ледник — и сник? — задумчиво пролепетал Высоцкий. — Да, так действительно лучше. Ничего-ничего, потерпи ещё чуть-чуть, — похлопал он меня по плечу. — Нам эту песню до воскресенья хоть так, хоть сяк кровь из носу надо закончить.

— Да-да, — кивнул я, схватившись за голову, — либо так, либо сяк, либо чем-то об косяк.

— Феллини, ты сегодня разминаться будешь или как? — гаркнул мне Левон Кочарян.

— Иду, — устало выдохнул я, еле-еле отвязавшись от Высоцкого.

Приблизительно через полтора часа волейбольный мини-турнир добрался до своего финального матча. И хоть команд было почти три десятка, но кто-то слабо подавал, кто-то плохо принимал, кто-то бездарно пасовал, кого-то губила плохая сыгранность, поэтому некоторые коллективы вываливались из турнирной борьбы за считанные минуты. Сильнее всех на этом любительском фоне выглядела сборная, собранная из ребят с заводов ЗИЛ, АЗЛК и «Динамо». Кроме них была ещё одна волейбольная дружина из спортсменов-студентов. Они как раз пересеклись в полуфинале, где верх в красивой и упорной борьбе взяли заводчане.

Наша киношная сборная тоже добралась до финала. Потому что я «кошмарил» соперников силовой подачей, Левон Суренович неплохо принимал на задней линии, а актёр Владимир Трещалов мощно лупил, взлетая высоко над сеткой. Но кроме наших козырей в команде имелось и своё слабое звено — это был заслуженный комик советского союза Сава Крамаров, который играл так же смешно, как и на киноэкране. То он вместо подачи на чужую половину площадки, мог залепить мячом кому-нибудь из своих же товарищей в голову. То, принимая простейшую подачу, мог поскользнуться и, комично падая, рассмешить до икоты всю собравшуюся публику. Поэтому мы по турниру проползли не шатко и не валко, с большим трудом обыгрывая даже слабаков.

Однако с заводчанами мы начали матч, состоящий из одной партии до десяти очков, более чем уверенно. Я вышел на подачу и неожиданно для соперника, вместо силовой и мощной подачи, запустил хитрый «планер». И пока соперник перестраивался, мы повели со счётом 4:0. Правда, когда я свою подачу потерял, заводчане так же быстро и отыгрались. Как известно в волейболе при выигрыше права подавать, игроки переходят на одну позицию по часовой стрелке. И когда мы сделали полный круг, и я снова взял в руки мяч, счёт был уже равный — 4:4.

Но мне и тут удалось перехитрить нашего непростого соперника. Я сначала вколотил силовую подачу, затем запустил «планер», а потом снова «силовую» и снова «планер». Однако при счёте 8:4 в нашу пользу я совершил непростительную ошибку и шибанул мячом прямо в стеку. Чуть-чуть не рассчитал высоту, на которую обычно подкидываю волейбольный снаряд, и этой оплошностью соперник вновь воспользовался сполна. И когда я, сделав круг по площадке, в третий раз встал на место подающего, счёт был уже 8:8.

— Феллини! Феллини! — закричали наши персональные болельщицы, среди которых главным образом были актрисы из училища имени Щукина.

Пока шёл турнир, сюда подъехали Наталья Селезнёва, сёстры Вертинские, Валентина Малявина и ещё несколько одногруппниц моей красавицы Нонны. Вот они громче всех и болели. Кстати, за заводских ребят тоже много кто болел.

— Тайм аут! — попросил я главного судью матча.

— Мужики, — обратился я к своим партнёрам по команде, когда мы встали вкруг, — нужно сейчас держать подачу из последних сил.

— Правильно, — согласился Владимир Трещалов, — мы только на подачах Феллини очки набираем. Нужно мужики упереться, потому что…

— Потому что моральных сил до победы не хватит, — закончил за него Левон Кочарян. — Сава, ты можешь хоть что-то нормально отбить?

— Могу, сегодня просто не мой день, — обиделся Крамаров. — Хотите, меняйте.

— Поменяли бы да не на кого, — проворчал Лева Прыгунов.

— Всё, собрались! — рявкнул Кочарян.

Мы пожали друг другу руки и я, схватив мяч, выбежал за лицевую линию. Затем несколько раз ударил его в пол, дождался свистка главного судьи, подбросил волейбольный снаряд вверх, разбежался и вместо мощной силовой подачи, закрутил хитрый «планер». Дело в том, что «планер» можно подавать и в прыжке, и так как я сегодня такого фокуса ещё не делала, парни из заводской волейбольной команды растерялись. Видя, что я выполняю подачу в прыжке, они сели поглубже на лицевую линию, а мяч закрутился точно под сетку.

— Гооол! — закричали наши болельщицы.

— Счёт 9:8, — объявил судья соревнований. — Матчбол!

Соперники на той стороне площадке забегали, засуетились, ломая голову, какая подача сейчас полетит. А я, отойдя за лицевую линию, вдруг за спиной услышал быстрый шёпот Высоцкого:

— Феллини, я песню закончил. Слушай: «Если шел он с тобой, как в бой, / На вершине стоял больной, — / Значит, как на себя самого, / Положись на него!».

И в этот же момент судья на вышке дунул в свисток. И у меня совершенно всё вылетело из головы, как я планировал сыграть. Поэтому мяч я подбросил высоко вверх, а затем, не успевая выпрыгнуть, просто пробежал вперёд и, кое-как шибанув рукой по волейбольной сфере, еле-еле перекинул мяч на ту сторону площадки. И на нашу большую удачу, двое игроков соперника, тоже запутавшись, пошли на этот простенький удар одновременно. И вместо того, чтобы организовать ураганную и неотразимую атаку, они столкнулись друг с другом, а мяч свободно плюхнулся на волейбольный паркет.

— Гооол! — закричали наши болельщики и болельщицы, а главный судья на вышке торжественно объявил нашу победу.

— Владимир Семёнович, ты хоть понимаешь, что сейчас сделал? — всплеснул я руками.

— Что-что, — насупился Высоцкий, — я песню закончил и вам помог выиграть. Кстати, как концовочка, годится?

— Годится, — усмехнулся я. — Только слово «больной» надо зачеркнуть, а вместо него написать — хмельной.

— Качай, Феллини! — эмоционально закричал, подбежав ко мне, Левон Кочарян.

— Аккуратно! — заблажил я, когда меня схватили несколько пар рук. — Высоко не подкидывать! Я высоты боюсь! Помогитеее! — выкрикнул я, подлетев в воздух.

— Куда идём отмечать⁈ — загудел, довольный до ушей, Левон Кочарян, когда мы всей гурьбой вывалились из усадьбы графа Разумовского. — Ко мне? В сад 'Эрмитаж? Или в ресторан?

— Давай в ресторан, — первым предложил я. — Мы вам и так уже какой день нормально жить не даём.

— Да уж, Левушка, вот такие мы беспокойные гости, — захихикала Нонна, которая держала меня под руку.

— Обижаете, мои дорогие, — обиделся он. — Вы мне друзья, а для друзей у меня всегда дверь открыта.

Но тут девчонки из Щукинского училища радостно защебетали, что хотят в ресторан, поэтому какой-либо спор совершенно потерял смысл. Однако далеко мне уйти не удалось. К усадьбе подъехала черная «Волга» с правительственными номерами и водитель машины, показав красные корочки сотрудника КГБ, предложил мне проследовать за ним. Я, конечно же, возразил, что у меня на данный момент совершенно другие планы и добавил, что ехать никуда не намерен. Но тот передал записку от товарища Семичастного и уверил, что эта прогулка займёт не больше десяти минут.

— Ладно, Феллини, мы пока поедем в ВТО, — шепнул мне Кочарян. — Приезжай сразу же туда.

— Кто сдаст нормы ГТО, тех покормят в ВТО, — пробурчал я и, чмокнув свою красавицу Нонну в щеку, направился в чёрную «Волгу».

Кстати, вдвоём с водителем мы действительно проехали совсем чуть-чуть. Через пару поворотов машина затормозила, и на набережной Яузы меня уже поджидал Владимир Семичастный. Он сурово курил сигарету и равнодушно взирал на плавающих в речушке диких уток. Мы молча пожали друг другу руки, и так как мне была не ясна суть этой встречи, я также в тишине уставился на проплывающих мимо птиц.

— Мне наш вчерашний разговор всё никак не даёт покоя, — наконец пророкотал Семичастный. — Я полночи толком не мог уснуть и всё думал — это как же так получилось, что всю власть в стране захватили воры и бандиты? Куда смотрели коммунисты?

— Для вас разве секрет, что сейчас в партию наравне с идейными людьми вступает множество карьеристов? — усмехнулся я, разглядывая катающихся на реке лодочников. — И когда, ближе к 80-му году, станет окончательно ясно, что коммунизм построить невозможно, партия практически целиком превратилась в аппарат для добывания личных благ. Коммунизм где-то там, за горизонтом, а жить хочется здесь и сейчас. Другими словами к 80-у году партия выродится и придёт к состоянию морального разложения. А с бандитами всё ещё проще. Сейчас бандитское сообщество слабенькое: украл, выпил, в тюрьму, украл, выпил, в могилу. Но пройдёт пару лет и в стране заработают сотни теневых цеховиков.

— Они и сейчас кое-где есть, — кивнул председатель КГБ.

— И вот когда бандиты начнут с них брать мзду, это воровское сообщество начнёт расти, крепнуть и пухнуть, — продолжил я. — Кроме цеховиков в 70-е годы бандиты обложат данью фарцовщиков, колхозные рынки, бани и питейные заведения. Абсолютно всё, что будет где-то и как-то нарушать официальный закон, воры будут доить и богатеть с космической скоростью. И к 80-м годам оргпреступность будет представлять собой мощную и организованную силу. Спасибо, дорогому Леониду Ильичу и лично товарищу Щёлокову. Вот такие они оставят после себя «сиськи-масиськи».

— Получается, надо передавить всех цеховиков? — сделал, к сожалению, ожидаемый вывод Владимир Семичастный.

— Нужно объявить ленинский НЭП, а затем заставить цеховиков работать легально, и платить налоги в госказну, — тяжело вздохнул я. — А воровское сообщество, которое попытается к ним присосаться, давить без жалостности и сострадания. Потому что они покусились на наше народное добро. Причем задержание таких гопстопщиков желательно проводить в жесточайшей форме. Некоторые люди от рождения так тупы, что пока им руки и ноги не переломаешь, до них не доходит.

— И фарцовщиков сделать легальными? — удивился председатель КГБ.

— Почему нет? Поставим для них павильон на колхозном рынке, пусть там торгуют и также законно платят процент с прибыли, — кивнул я. — И частные бани, и частные питейные заведения, и частники-фермеры тоже буду платить нам, а не воровскому каганату. Вот так мы и построим нормальную человеческую жизнь, где будет главенство закона, а не воровские понятия. Кстати, частники быстро решат вечную проблему с дефицитом. А для стран соцлагеря, после таких реформ, товарищ Шелепин станет лучшим другом и братом. Они для НЭПа давным-давно созрели.

— Значит, есть за что в воскресенье побороться? — улыбнулся Владимир Семичастный.

— Есть, — снова кивнул я.