И грянул град

-- Сестрица, милая, опомнись, тебя же продадут в рабство!

-- Ну и что?

-- Но ведь ты тогда будешь во власти своего господина, и он заставит тебя делать всё, что ему захочется... разве тебе не страшно, что тебя будет насиловать какой-нибудь грязный бандит? А если тебя в бордель продадут?

-- Значит, такова моя судьба.

-- Неужели ты хочешь сгнить от сифилиса?

-- Никто не хочет, конечно. Но разве есть выбор?

-- Да, есть. Конечно, жить среди простого народа будет тебе трудно, придётся работать, чтобы себя прокормить, но ведь это по-любому лучше борделя.

-- Наивная моя сестрица. Простые люди в городах скоро начнут умирать с голоду, ведь с падением власти инков система снабжения городов рухнет. Точнее, она уже рухнула. Многие вскоре сами будут рады продать себя в рабство за сухую лепёшку.

С горечью Луна осознала, что её сестра, похоже, во многом верно оценивает обстановку. Именно потому, что страна инков была устроена по плану, малейшее нарушение снабжения городов имело самые страшные последствия. В школе Луна, как и все в Тавантисуйю, проходила историю конкисты и помнила про этот момент довольно хорошо. Да, скоро многие горожане под угрозой голода побегут к родственникам в деревни, а раба или рабыню, если их будут держать в качестве прислуги или наложниц, кое-как хозяева кормить будут.

Но Луне была отвратительна мысль, что ради выживания ей придётся делить ложе с каким-нибудь мерзавцем. Звезде решиться на такое, может, и проще -- её муж был так себе человек, да и большой любви у них не было. Хотя и ей идти в наложницы к победителю -- не мёд, а меньшее из зол.

Но для Луны это по-любому было злом большим. И не только потому, что белый хозяин едва ли даст ей доносить младенца или убьёт его, если он всё-таки родится в срок. Луна с юности была очень свободолюбива, и мысль даже о законном браке с нелюбимым мужчиной вызывала в ней протест. Асеро тем и покорил её сердце, что хоть и бы влюблён в неё по уши, но никогда не подумал бы о насилии или принуждении. Даже в браке он никогда не шёл в интимных делах против её воли, впрочем, и она его не обижала невниманием, если только была здорова. Но она всегда знала: он ценит её как личность и потому никогда не унизит её принуждением, не растопчет хрупкий цветок их любви...

При мысли о муже на глаза у Луны навернулись слёзы. Ещё утром они были вместе, могли видеть друг друга, разговаривать, прикасаться друг к другу, а теперь их разделяла каменная тюремная стена. Небось лежит он где-нибудь на холодном каменном полу, мучается от ран, полученных во время избиения, от голода и жажды, но сильнее всех телесных мук его жалит мысль, что его любимая Родина теперь стала добычей белых стервятников. Если бы она могла хоть чем-то облегчить его муки... Но единственное, что она могла -- это постараться сохранить жизнь их малышу и свою честь, сделать всё, чтобы белые негодяи не смогли надругаться над памятью об их счастье... Кое-как преодолев навернувшиеся слёзы, Луна сказала:

-- Сестра, пойми, я отчасти понимаю твой страх перед голодом, но всё-таки пока мы на свободе, у нас ещё не отняли наше достоинство. А в рабстве отнимут честь, и зачем жить тогда? Вместе нам выжить будет легче. Надо только не падать духом. Подумай, ведь в наших жилах течёт кровь самого Великого Манко, а ведь ему пришлось не легче, чем нам.

Звезда печально посмотрела на сестру и не ответила ничего. В этот момент к ним вошла Лама и сказала:

-- Светлоликая, вот ты где! А это кто?

-- Её зовут Звезда, она уцелела во время погрома, но её мужа отвели в тюрьму, всех остальных членов семьи -- в рабство, и теперь она в отчаянии. Она уже готова сдаться врагам на поругание, хотя я уговариваю её идти к нам.

-- Конечно, пусть идёт к нам. После того как я выгнала мужа, места в доме должно хватить. Тем более что... -- Лама помрачнела, -- что я не надеюсь увидеть своих старших детей в ближайшее время.

-- Ты что-то узнала?!

-- Да, и вести прескверные. Эти гады блокировали обитель Дев Солнца, Университет и некоторые школы.

-- А школы зачем?

-- Среди детей хотят вычислить тех, кто является детьми инков. Всех инков, а не только носящих льяуту.

-- И всё чтобы обратить их рабство? Или ещё зачем-то? -- непонимающе спросила Луна.

-- Согласно указу новой власти, каждый инка должен сдаться для ареста и проверок, соучаствовал ли он в злодеяниях кровавых тиранов. Если его сочтут чистым, то он должен публично отречься от проклятого прошлого и только после этого будет свободен. Конечно, многие инки такому унижению предпочтут уход в подполье. Только вот теперь на них можно будет давить при помощи захваченных в заложники детей...

-- А что будет с теми, кто не пожелает отрекаться?

-- Они будут брошены в тюрьмы, а их родные проданы в рабство. А тех, кто укрывают инку или его родственника, может ждать изъятие всего имущества...

-- Значит, из-за меня вы можете лишиться крыши над головой, -- сказала Звезда, -- и по домам будут обыски.

-- Но какой негодяй донесёт на нас? -- спросила Лама.

-- Да разве у вас нет врагов? -- спросила Звезда, мрачно усмехнувшись. -- Вот увидите, сегодня же ночью к вам нагрянут с обыском. Поверьте, лучше сдаться добровольно.

После чего она встала и пошла. Лама, вспомнив о муже, не нашлась что ответить. Луна заплакала. Лама сказала:

-- Ну не бойся, ты же не из инков и их родичей. А Звезда -- дура, что её жалеть.

Луна наконец-то решилась сказать правду:

-- Я обманула тебя. Я из рода инков и Звезда моя сестра.

Лама посмотрела на неё с недоумением:

-- Послушай, ты... как же это так? Я же много говорила с тобой, ты ведь и готовишь, шьёшь, и стираешь, и убираешь, и детей кормила грудью... Как ты можешь быть из потомков Солнца? Ведь они по идее должны жить как европейские господа...

-- Ну да, я умею всё это делать, так как в личном быту мы обходились без слуг, которые убирали только парадную часть дворца. Да и готовить на Первого Инку должна была только я, чтобы его не отравил никто.

-- Ещё скажи, что ты делила с ним ложе! -- фыркнула Лама.

-- Делила... как законная жена. Я понимаю, что теперь весь город, вся страна уверена, что он распутник и предавался оргиям. Но я-то знаю, что он другой женщины, кроме меня, в жизни не знал, -- сказала Луна и всхлипнула.

-- Ладно, пошли домой, там мне всё расскажешь. Только вот я заберу свою дочь у знакомых неподалёку.

Луна подчинилась. Когда они зашли в дом к знакомой Ламы, то на вопрос, в порядке ли её дочь, хозяйка ответила:

-- Цела, но запугана очень. На улицу целый день боится выходить. Знаете, что тут творилось-то?! Сперва Казначейство окружили, потом разгромили, потом какая-то потасовка была, кто за что не разобрать, одного схватили, обвинили в предательстве, выдал он, мол, какие-то списки якобы Горному Ветру, так его связали и оставили в горящем здании, оно горит, он корчится и кричит, страх! Хоть бы он и виноват там был, ну разве может быть причина, чтобы человека живьём жечь?!

Испуганная девочка согласилась выйти к матери, но от страшных руин отворачивалась и пряталась за материнскую юбку. А Луна с грустью думала о Тучке и Фиалке, и о Золотой Розе, дочери Славного Похода. Ведь ей вроде только 12 лет, значит, не щадят и таких... а что с его старшими дочерьми?.. Сделать она тоже ничего не может. Лучше не думать, чтобы только не начались схватки, малышу в её утробе и так досталось...

После того, как дома девочку уложили спать, Лама ещё долго расспрашивала Луну о жизни во дворце.

-- Ну, все-таки, зачем ты меня обманула вначале, назвавшись служанкой?

-- Затем, что мне было нельзя иначе выходить, а сидеть взаперти надоело. Хотя, идя за наследника престола, я знала, что обречена на затворничество.

-- Бедная... тебя очень заставляли за него идти? А если бы ты отказалась?

-- Я пошла за него добровольно. Потому что я его любила и люблю. Он же, в конце концов, не виноват, что Горный Поток счёл достойным именно его. К тому же тайно выходить мне до англичан позволяли.

-- А тебя не смущало, что он твой близкий родственник?

-- Ну, не такой уж и близкий. Двоюродный дядя. Но я как-то о нём так никогда не думала. Сперва воспринимала его как друга своего брата, а потом влюбилась... И он меня полюбил, так как мало кто любит. Среди инков такая любовь -- редкость, чаще симпатии, которые проходят через некоторое время, потому обычно многожёнство.

-- Не понимаю, как женщины такое терпят.

-- Не то что терпят, а сами порой просят мужей завести им помощниц. Ведь нам надо и мужей обихаживать, и в делах им помогать, а это очень тяжело одной, особенно когда дети ещё маленькие. Я было тоже по глупости мужа о помощнице просила, но он предпочёл временно мою тогда незамужнюю сестру вызвать помогать, но жениться ещё раз ни на ком не стал. Хотя никогда не имел недостатка в желающих.

-- Многие девушки мечтают стать жёнами носящих льяуту. А мне вот никогда не хотелось. Сидит он сложа руки, ты вокруг него хлопочешь...

-- Ну, сложа руки никто не сидит. Некоторые думают, что работать головой, а не руками -- это значит бездельничать, а работает лишь тот, кто камни ворочает. Нет, у инков тоже хлопот хватает, надо же государством управлять. Во времена Манко Капака казалось, что это можно совместить -- управление и работу руками, и что каждого работника можно будет сделать немного инкой. Но в большой стране управление так усложнилось, что это стало невозможно. Дело именно в размерах страны. Когда наша страна во время конкисты ужалась до маленькой Вилькапампы, там Манко, не переставая быть Первым Инкой, мог таскать камни, потому что ему не нужно было целый день тратить на государственные дела. Но в большой стране у тех, кто ей управляет, государственные дела целый день занимают. И свободно ходить по улицам носящим льяуту нельзя, нужно всё время быть под охраной, а поэтому -- жить во дворцах. Хотя я часто вам, простым людям, завидовала -- и забот у вас много меньше, и когда женитесь, о престоле думать не должны... Значит, у вас все всегда по любви женятся.

-- Да нет, любят и у нас не всегда, -- ответила Лама, -- вот я вышла замуж за своего мужа во многом потому, что больше никто не предлагал, а моя юность уже отцветала. Я уважала его, конечно... Ну, как честного труженика. Но любви особой не было.

-- А почему?

-- Не знаю. Может, чтобы любить мужчину, надо верить, что он -- герой. Ну, хотя бы может быть таковым в случае нужды. Может рисковать собой ради других. А таких мало. Таких на всех не хватит.

-- Наверное... Мне не нужно было верить, я знала. Ты не поверишь, но в дни моей юности знакомство с Асеро началось с того, что его передо мной очень сильно оклеветали. И я очень боялась, что такой человек получит Алое Льяуту. А потом я убедилась, что он достойный человек, а тот, кто клеветал, сам оказался вероломным негодяем и насильником. С наибольшим удовольствием сочиняют такую клевету как раз те, кто, окажись у власти, вёл бы себя именно так -- пьянствовали бы, развратничали, казнили бы всех неугодных... А если в тебе самом такое сидит -- ну как поверить, что кто-то другой чист от этого? Если тебе самому вести себя по-скотски только условия мешают -- как поверить, что другой, имея возможность так себя вести, тем не менее, от скотства удерживается? Или даже не удерживается, просто не нужно ему это.

-- Наверное, ты права, Луна. Хотя я считала своего мужа честным тружеником, но в нём всегда гнильца была. Всё бы попроще да полегче, поспать бы да поесть. Ведь он небось всегда был рад возможности утырить проклятые тарелки, просто до того возможности уворовать не было.

Они ещё долго говорили о разных вещах, а потом Луна всё-таки заснула, и ей снились то горящие в огне люди, то холодная тюрьма с избитыми узниками на холодном каменном полу...

"Вот так и умирают", -- ещё успел подумать Асеро, задыхаясь под навалившейся тяжестью, как вдруг его мучители отхлынули точно по команде. Впрочем, почему "точно"? Видимо, команду им кто-то дал, но он, Асеро, не мог этого заметить из своего положения.

Бывший Первый Инка лежал на брусчатке площади, изрядно помятый и совершенно нагой, так как его палачи на нём успели разодрать и штаны. Если срывание с него туники ещё можно было объяснить символическим лишением его статуса, то штаны на нём разодрали только для того, чтобы ещё больше унизить его и без того растоптанное достоинство. Асеро с трудом сел и в смущении попытался прикрыться валявшимся рядом истоптанным куском ткани, бывшим до того его одеждой. Видя это, стоявшие вокруг него мерзавцы захохотали и стали отпускать глумливые замечания.

Подошёл Дэниэл, демонстративно покуривая сигаретку (до того закон запрещал курение во избежание пожаров):

-- Вот что, Первый Инка, -- произнёс он саркастически, -- мы тут подумали и решили, что убивать тебя пока что не будем. Так что если будешь паинькой, то, может быть, сохраним тебе жизнь и даже семью. Хотя об этом поговорим позже. Золотой Лук, отведи своего государя с почётным экспортом в приготовленные ему хоромы, Розенхилл их уже освободил.

Золотой Лук подошёл к Асеро, нагнулся, вырвал из его рук растоптанный кусок материи и отбросил его в сторону.

-- Царственные наряды тебе ни к чему, -- сказал он издевательски, -- твоё солнечное достоинство лучше всего подчеркнут браслеты, -- сказав это, он сковал цепями (видимо, заранее приготовленными) руки Асеро за спиной. А потом подошёл к нему спереди и пнул его добавок в низ живота. Сидевший до того Асеро упал, корчась от боли. Зрители загоготали.

-- Полегче, -- сказал Дэниэл покровительственным тоном, -- надо чтобы он до места своим ходом дошёл, ты же не хочешь везти его в паланкине?!

Это вызвало новый взрыв гогота. Золотой Лук пинками заставил Асеро встать, тот подчинился. Хотелось застонать, но Асеро старался сдержаться -- не хватало ещё показывать при врагах собственную слабость. Золотой Лук гнал Асеро пинками сзади, а несколько воинов открывали дорогу впереди. Толпа перед ними расступалась, образовав нечто вроде коридора. Как ни тяжело было Асро идти, он всё равно пытался изловчиться взглянуть в лица людей в толпе. При виде его многие отворачивались, но было невозможно понять, стыдятся ли они произошедшего или просто банально не хотят видеть нагое человеческое тело в кровоподтёках. Асеро не знал, насколько сильно он повреждён, но, в общем-то, это было и не важно. Всё равно его потом будут пытать и убьют, так что теперь уже мало что важно.

Его довели до тюрьмы и бросили на пол камеры одиночки. При ударе он опять скорчился от боли, но потом немного пришёл в себя и даже сумел встать и оглядеться. Руки его были по-прежнему скованы за спиной, и в камере ничего не было, кроме ложа, с которого сняли всю постель, и голого стола.

Потом к нему вошёл Золотой Лук:

-- Придётся мне всё-таки снять с тебя цепи, -- сказал он, -- хотя делаю это я отнюдь не из жалости, а потому, что они нужны для кое-кого другого.

-- За что ты так со мной?

-- За то, что ты был жестоким тираном и обладал безграничной властью надо всеми, в том числе и надо мной.

-- Но я не сделал тебе ничего плохого... Разве я тебя бил, унижал, калечил?

-- Не сделал, но МОГ! Потому что обладал властью. А я каждый день облизывался, глядя на то, как ты обжираешься мясом ламы с золотых блюд, как ты напяливаешь на себя золото, и ненавидел тебя. Ненавидел, боясь в то же время, что ты узнаешь об этой моей ненависти, и от того мучился от страха. Вот потому, когда мне представился шанс отомстить за свой страх, я с удовольствием сделал это. Да, ты не позорил моей сестры, но ведь этот страх -- он ведь тоже унизителен. Ты ведь пользовался такой властью, которую иначе как тиранической не назовёшь.

-- Наоборот, жесткий тиран -- это как раз ты. По твоей логике власть нужна только для того, чтобы издеваться над людьми, что ты сейчас, пользуясь моментом, со мной и делаешь. И я знаю, что ты не пощадишь теперь и чести моей дочери.

-- Послушай, если ты знал о моей страсти к Розе, то почему тогда не оскопил меня?!

-- Потому что я ? не ты. И за чувство само по себе не наказываю. Да вот только из-за этого ты хоть и чужими руками, но убил своего брата. Ты знал, что Роза любила его и никогда в жизни не полюбит его убийцу. Так что ты можешь овладеть только телом Розы, но не сердцем. Если в тебе ещё осталась капля совести -- умоляю, пощади её...

Говоря последние слова, Асеро знал, что проще умолить камни, из которых сложены стены вокруг, чем сердце этого каменного юноши.

-- Если бы я её теперь пощадил, то обессмыслил бы все свои усилия, -- ответил побледневший Золотой Лук, -- поздно мне отступать. Неволею или волею Роза будет моя.

-- На нашем горе ты своего счастья не построишь, -- сказал Асеро.

-- Это можно считать проклятьем? Слабенькое. Впрочем, мне и не нужно счастье, мне нужна победа! -- сказал Золотой Лук.

-- Недолгим же будет твоё торжество. Свои же кинут, как ты им перестанешь быть нужен.

Золотой Лук ничего не ответил, лишь, быстро выходя, хлестнул Асеро по лицу кандалами. Тот прикрылся свободными теперь руками. Теперь оставались только невесёлые мысли.

Итак, всё рухнуло. Власть инков пала, кому-то повезёт выжить, но многие погибнут, и сам он обречён. Может, кто-нибудь и сумеет оказать сопротивление -- Асеро от души желал им удачи, но понимал, что они его не спасут, в лучшем случае отомстят за него. Было жаль своих дочерей, похоже, что все они, не только Роза, обречены на рабство, даже младшенькие, когда подрастут, едва ли сумеют избежать позора. Впрочем, Роза едва ли смирится и рано или поздно или убежит, или убьёт мерзавца, тем более что её любимый пострадать не должен, и место, где его прячут, она знает.

Впрочем, что думать о своей семье, когда очень многие обречены на смерть, пытки, позор, рабство... И во всём этом есть и доля его вины -- слишком поздно он хватился с тем, чтобы выдворить англичан из страны, ведь всё можно было понять из того спора с Дэниэлом -- отказавшись запродать им страну с потрохами, он по сути подписал себе смертный приговор. Да, он подозревал, что его хотят погубить, но тогда он и представить себе не мог, как это будет, что он окажется в тюрьме на холодном полу, весь израненный и искалеченный, лишённый всего... Он не смог предотвратить катастрофы и теперь расплачивается. Видно, не достоин он был носить Алое Льяуту, раз всё так обернулось. Да, всё случившееся ведь, по сути, перечеркнуло все достижения его правления. Поневоле вспомнился Атауальпа. Говорят, что он неплохо показал себя и как наместник Кито, и в войне с каньяри и своим братом Уаскаром, в общем-то, умом и талантами обделён не был, и кабы не испанцы, вошёл бы в историю как достойный правитель. Да вот только всё равно при упоминании его имени вспоминают в первую очередь о его бесславном пленении и кончине на виселице.

Но в чём была ошибка Асеро? Его упредили. Может быть, надо было не полагаться на разоблачения Горного Ветра, а идти напролом? Или всё равно не помогло бы? Что теперь сохранится о нём в народной памяти? Предавался пьяным оргиям, бесчестил девок, за что был избит народным мстителем? Теперь он понимал, почему Золотой Лук ударил его прямо в пах -- мстил за свой страх, что его оскопят. А ещё расчётливо предвидел, что борец против тирании, мститель за честь сестры вызывает всегда уважение и сочувствие. Кто же теперь подвергнет сомнению слова Золотого Лука и поверит, что Асеро этой самой сестры и в глаза не видел? Так что Асеро теперь опозорен, и вряд ли даже после его смерти кто-нибудь восстановит его честное имя. Обидно было умирать с этим, ведь Асеро мечтал оставить добрую память среди потомков, но ничего поделать было нельзя. Единственное, что он мог сделать сейчас -- это умереть достойно, не показав себя сломанным, хотя об этом никто теперь и не узнает.

Да и что сожалеть о памяти среди потомков, если её будут формировать такие же, как Франсиско де Толедо? Труды поколений будут пущены на ветер, а белые люди потом обязательно станут доказывать, что ничего тут и не было толком, это они пришли к голым дикарям и научили их всему. Правда, пришлось при этом угробить значительную часть "учеников", но зато оставшиеся приобщились к "цивилизации". Белые любят произносить это слово так, точно только у них есть города, дороги и всё прочее. И на фоне гибели страны гибель отдельных людей, пусть сколь угодно достойных, как-то терялась, хотя Асеро временами думал о них.

Он представлял себе Инти, мертвого, лежащего лицом вниз и проткнутого стрелой с угрожающе-хвастливой надписью. "Ты тоже посмертно обесчещен, друг", -- сказал Асеро. -- "Неужели после всего, что ты сделал для страны, ты не будешь даже погребён по-человечески, и твою мёртвую плоть растерзают голодные псы?". Потом он подумал о Горном Ветре и Лани, которым хорошо если удастся покончить с собой, избежав ареста, иначе умирать придётся долго и мучительно, а ведь эти изуверы могут даже пытать их на глазах друг у друга. А что станет с их малышами?

Вдруг дверь в камере на мгновение отворилась, и туда втолкнули Золотого Слитка. Он тоже был совершенно наг и при падении ударился своим пресловутым животом. Асеро помог своему свояку подняться и сесть.

-- Я хочу пить, -- простонал Золотой Слиток, -- попроси их дать нам воды.

-- Я тоже хочу пить, -- грустно ответил Асеро, -- но просить наших тюремщиков об этом бесполезно, они будут только смеяться над нами.

-- Если они хотят, чтобы мы выжили, они должны дать нам воды. Асеро, пойми, я и сам бы попросил, но видишь, я ранен в ногу и не могу встать и подойти к двери. Брат, умоляю тебя...

После минутных колебаний Асеро подошёл к двери. В находящееся на ней зарешеченное окошко он увидел, что его страж сидит за столом, и перед ним стоит кувшин, явно не пустой, и сам тюремщик что-то закусывает.

-- Послушай, -- сказал он, -- сжалься над нами. Мой друг ранен в ногу, ему нужно её чем-то перевязать, и дай нам воды, мы страдаем от жажды.

Их страх обернулся, и Асеро увидел, что этот юноша из воинов его охраны. Правда, Асеро никак не мог вспомнить его имени.

-- А больше ничего не хотите? -- спросил он. -- Может, вам ещё и обед на золотых блюдах?

-- Послушай, разве мы так уж много просим? Или ты обижен лично на меня? Но за что?

-- За то, что ты роскоши предавался.

-- Тебе ли говорить это? Ты же сам видел, что я ел примерно то же, что и вы, все мои туники можно было по пальцам одной руки пересчитать. А теперь меня и вовсе раздели! Ты знаешь, что я невиновен в том чудовищном преступлении, которое мне Золотой Лук приписывает. Так за что ты меня ненавидишь на самом деле?! Неужели только за то, что я был у власти! Или англичане просто купили тебя?

-- Купили? Чисто за деньги я бы не рисковал. Просто ты мне противен!

С этим словами он захлопнул тюремное окошечко. Асеро поневоле задумался над последними словами их немилосердного стража. Что значит ? противен? Что такого он делал, будучи у власти, чем мог вызвать отвращение у своих охранников? Но его отвлёк Золотой Слиток, который опять застонал:

-- Неужели мы так тут и помрём. Ведь они же не убили нас на месте, значит, хотят, чтобы мы выжили.

-- В том-то и дело, что не хотят, -- сказал Асеро, убирая с лица растрёпанную прядь волос, -- нас запытают и убьют.

-- И ты так спокойно об этом говоришь? -- вздрогнул Золотой Слиток, и его живот мелко затрясся. -- Но я хочу жить.

-- Мне тоже умирать не улыбается, -- ответил Асеро мрачно, -- однако мы расплачиваемся за свои ошибки.

-- Да, ошибку я совершил. Асеро, ты уж прости меня, со мной Жёлтый Лист разговоры заводил, чтобы я думал о том, чтобы тебя заменить. Я отказался, но и тебе про это не сказал. Но вот я не понимаю, при чём тут Жёлтый Лист и англичане, почему они помогли ему сместить нас? Мы ведь были им надёжнейшими партнёрами, с чего они накинулись на нас с ножами?

-- Первой ошибкой было пускать их в страну. Увидев наши богатства, они тут же сообразили, что чем торговать с хозяевами, выгоднее их прирезать. Второй ошибкой было то, что, боясь войны, мы решили стерпеть оскорбление. Тогда они окончательно решились. И теперь нас не просто прирежут, а будут убивать долго и мучительно, надеясь выведать какие-нибудь секреты. И не стоит пытаться их разжалобить -- это всё равно бесполезно, да и лучше умереть, как это достойно сынов Солнца.

-- Послушай, я понять не могу -- ну зачем им нас убивать? Что мы им сделали дурного? -- голос Золотого Слитка звучал умоляюще.

-- В глазах англичан мы виноваты уже тем, что существуем и занимаем земли, которыми в противном случае владели бы они. Чем жертва разбойника виновата перед ним? -- Асеро грустно улыбнулся, но его свояк не понял иронии.

-- Тогда скажи, почему они назвали меня вором? Кричали, тыкая меня копьями в бока, где, мол, наворованное прячешь?

-- Потому что у них в голове не укладывается, что чиновник такого ранга, как ты, может не воровать. По их логике, у тебя непременно должна быть тайная кубышка с золотом. И что это не так, ты не убедишь их никакими силами. Так что советую лучше говорить, что не скажешь им ничего, тогда они будут досадовать.

-- Так они ещё больше разозлятся... Хочу жить!

-- Не ной! Ты инка, а не младенец. Не мы первые, не мы последние, к сожалению. Думаешь, Тупаку Амару и его соратникам было легче? Или ты думаешь, что им меньше твоего жить хотелось?

-- Не знаю... -- всхлипнул Золотой Слиток, -- они были крепкие, твердокаменные... а я жалкий червяк.

-- Жалкий червяк живет в каждом из нас, -- сурово сказал Асеро, отметив про себя, что именно необходимость поддерживать собрата вдохнула в него волю. До того он и сам был близок к тому, чтобы расплакаться, -- нужно лишь вовремя давить его в себе.

-- Только для того, чтобы он нас сложили героические песни? Но ведь не сложат, Тавантисуйю конец, а английские историки изобразят нас трусами и ничтожествами, как бы мы себя не вели.

-- Может быть, но всё равно надо держаться до конца.

Золотой Слиток некоторое время помолчал, а потом добавил:

-- Скажи мне, Асеро, ты веришь в загробную жизнь?

-- Не знаю, -- сказал тот, -- хотелось бы верить, конечно, что мы не просто так тут умрём, а продолжим существование в какой-то иной форме. И что встретим тех, кого уже успели проводить туда.

-- А ты этой встречи не боишься?

-- А с чего мне бояться?

-- А Горный Лев? Ведь это ты его убил, я знаю. Пусть тогда я не носил льяуту, но ваше решение для меня и тогда было не секрет. Тебя за это совесть не мучает?

-- Если бы я этого не сделал, то, что случилось с нами теперь, случилось бы раньше. Если я в чём и виноват, так это в том, что не уберёг врученную мне страну. Так что бояться мне следует встречи с Горный Потоком. И с Манко.

Золотой Слиток ещё поныл немного, Асеро его не слушал. А потом в камеру вошли охранники и повели куда-то пленников, подталкивая копьями.

-- Куда вы нас ведёте? -- жалобно спросил Золотой Слиток, но ему ничего не ответили.

Во дворе уже собирали конвой, где пленников сковывали в вереницу по двое. Часть пленников были совсем обнажены, на некоторых ещё кое-как держались штаны и изорванные остатки туник. Было видно, что всем им досталось как следует. С Золотым Слитком их разлучили, Асеро как главного поставили вперёд шеренги, рядом с ним в пару поставили беднягу Искристого Снега. Сзади него были скованы Киноа и Небесный Свод. Старик выглядел очень плохо, и сердце Асеро просто кровью от жалости обливалось при виде его страданий. Было очевидно, что долго он не протянет.

-- Ну что, соблюдают они "Habeas Corpus"? -- спросил Асеро несчастного законника. -- Как думаешь, будут они нас судить или так прикончат?

-- Ведут нас явно не на казнь, -- ответил тот, -- в такое время её едва ли будут устраивать.

В этих словах была логика -- ведь уже вечерело, а публичная казнь в темноте не имела смысла. Хотя если их хотят просто убить тайком... И это самое логичное, так как других тюрем в городе и за городом всё равно нет, и держать их там негде.

-- Я до сих пор не могу поверить во всё, что произошло, -- сказал Киноа, -- ещё пару дней назад Дэниэл и Розенхилл улыбались мне и соглашались на наши условия. Что произошло за эти два дня?!

-- До чего же ты наивен, Киноа. Впрочем, теперь это не имеет значения, так как Жёлтое Льяуту тебе всё равно не светит... Руки скованы, выборы не провести, -- Асеро иронически улыбнулся.

-- Раз ты шутишь, значит, надеешься на лучшее, -- сказал Киноа, ему по привычке хотелось надеяться, но было непонятно, на что.

-- Нет, не надеюсь. Нас запытают и убьют. И жить нам осталось считанные дни, если не часы! Так что можно и пошутить напоследок.

-- Не верю, я не понимаю, как и зачем им... И нельзя же без суда!

-- Да какая теперь разница, -- с горечью сказал Асеро. -- Я уверен, что даже когда Дэниэл пошёл на уступки, подписавшись, что никакие улучшения не могут идти за счёт ухудшения положения работников, за счёт их здоровья и жизней, он понимал, что это ты подписал себе смертный приговор. Впрочем, я тоже наговорил чего не надо и тоже виноват. Именно из моих слов они поняли, где мы уязвимы.

Асеро хотел ещё что-то добавить, но тут бич хлестнул его по лицу, и пришлось сглатывать кровь с губ.

Тем временем построение колонны закончилось, и пленников погнали по пустынным улицам. Редкие прохожие отводили от них глаза. Хотя темнело, сегодня никто не зажигал фонарей, и в темноте с трудом угадывались знакомые здания. Они прошли мимо того места, где раньше стоял дом Горного Ветра, теперь на этом месте зияли обгорелые руины.

-- А что случилось с Горным Ветром, не знаете? -- спросил шёпотом Асеро спутников.

-- Говорят, что он покончил с собой при аресте, -- ответил Киноа, -- счастливец....

Асеро не успел ничего ответить, так как Небесный Свод внезапно застонал и рухнул. Шеренга остановилась.

Конвоир подошёл к нему и потыкал копьём:

-- Ты-ы... Вставай давай!

-- Неужели ты не видишь, что он не может встать, -- сказал Асеро, обращаясь к молодому охраннику, -- если он вам нужен живым, то дайте ему воды и везите на телеге, а если вы решили его уморить, то чего вы продлеваете его мучения?

-- А ты вообще заткнись! -- ответил охранник, -- тебя не спрашивают.

По акценту Асеро понял, что перед ним каньяри. Может, один из тех, кто приехал поступать в Куско... да, точно из них, откуда здесь другим взяться?

-- Юноша, у тебя есть отец? -- спросил Асеро. -- Представь себе, что его также заковали и пинают ногами?

-- Ты моего отца не касайся! Было время, когда и ты точно так же под конвоем выгонял каньяри из родных селений, тоже не щадил ни стариков, ни детей! А он, -- каньяри указал на лежащего старика, -- тогда уже небось льяуту носил!

-- Неправда твоя, так над ними издеваться я не приказывал! Но ты слишком юн, чтобы ты мог помнить переселение, прошло уже около двадцати лет...

-- Да, мой отец не пострадал... потому что мой отец жил тогда не на родине, и вообще.... он даже стал потом наместником и верно вам служил... Да только теперь ваша песенка спета!

-- Так значит твой отец -- Орлиный Глаз? -- сказал поражённый Асеро, -- и он знал, зачем вас отправляют в Куско?!

Было нестерпимо больно узнать, что он своими собственными руками подписал себе и другим смертный приговор, но ещё больнее -- узнать, что Орлиный Глаз оказался предателем. И что теперь будет с несчастной Розой...

Юноша-каньяри тоже вдруг смутился:

-- Нет, он не знал. Англичане обещали мне, что пощадят его. Если он отречётся от звания инки, скажет, что носил его лишь вынужденно...

-- Поставишь перед ним выбор: смерть или подлость? Хорошенький подарок ты приготовил своему отцу. Трижды лучше не иметь сына, чем иметь такого как ты!

-- Скажи, мы-то перед тобой чем виноваты, -- умоляюще спросил Киноа, -- я человек мирный, войной не занимался, строил плотины и террасы, в том числе и у вас... Даже льяуту тогда не носил...

-- А с чего мы должны быть благодарны вам за террасы? -- спросил каньяри. -- Вы хотели превратить нас из гордых воинов в каких-то жалких огородников! Вы, инки, мешали нашему народу жить так, как он хочет, а это -- его естественное право.

-- Ишь ты, от англичан слов набрался, -- сказал Асеро, -- "Естественное право!" А набеги и рабовладение -- тоже естественное право?

-- Отчего нет? Ведь европейцы тоже совершают набеги и держат рабов, -- ответил юноша, -- почему не сделать рабом того, кто хуже тебя? Или не убить его, если он бесполезен? -- склонившись над стариком, он сказал, -- Всё, труп.

-- Всё-таки я не пойму, как так можно! -- сказал Киноа. -- Обсуждать со мной проекты дренажных систем, которые можно было бы сделать у них на родине, и знать при этом, что они ворвутся ко мне, изобьют, разгромили мой дом, совершили бесчестное по отношению к моим женщинам... Чтобы сделать такое, нужно или очень ненавидеть меня, или быть нелюдем.

-- Они и есть нелюди, -- сказал Асеро, -- они заранее готовились, это очевидно теперь.

-- Но ведь дренажные системы были им выгодны! Выгодно же, чтобы им голод не грозил, почему же они предпочли...

-- Да потому что предпочитают людоедство, -- ответил Асеро с ненавистью, -- не хотят отказывать себе в этом удовольствии. Нравится им над нами издеваться.

-- Ну, каньяри нас считают виноватыми в своих бедах, -- сказал Искристый Снег, -- надо было всё-таки помягче с ними, наверное...

Асеро ничего не ответил, так как в этот момент из конца колонны привели Золотого Слитка и заковали на место Небесного Свода, чей труп так и лежал, где упал:

-- Что это с ним? -- спросил Золотой Слиток.

-- Умер, -- мрачно ответил Асеро, -- угробили его.

-- А его-то за что?

-- За то же, что и всех. Инка. Одно это уже преступление в их глазах.

-- Интересно, почему не двигаемся? -- спросил Киноа.

Золотой Слиток ответил:

-- Там из конца некоторые сбежали, вместо цепей там гнилая верёвка. Теперь их ловить долго будут. Если бы не проклятая нога, я бы тоже был на свободе... Хотя скорее мёртвым. Они стреляли по убегавшим, а в меня легко попасть.

-- Я уже завидую мёртвым, -- сказал Асеро, -- мы все тоже обречены, скорее всего, так те хоть не мучаются. Похоже, нас всё-таки решили на всякий случай убить где-нибудь за городом, там трупы прятать проще.

-- Я не думаю, что они собрались нас убивать, -- вставил Искристый Снег, -- ведь нельзя же казнить нас совсем без суда, тем более что ты считаешься персоной королевской крови...

Асеро с грустью сказал:

-- Неужели ты, наивный юноша, до сих пор не понял, что все их законы не про нас писаны, нас можно пытать и убивать, а потом сказать, что мы убиты при попытке к сопротивлению... как жаль, что это в самом деле не так и мы обречены умереть в цепях...

-- Разговорчики! -- крикнул вернувшийся сын Орлиного Глаза. -- Кто ещё болтать будет, я по морде дам, -- и демонстративно замахнулся плёткой. Желающих получить лишний шрам не оказалось, и колонну повели дальше. При этом задние ряды были вынуждены пройти по трупу старика, а тех, кто пытался этого избежать, больно били по лицу хлыстом.

Потом пленных погрузили на подводы, при этом крепко заткнув им рты, кляпами и накрыв сверху чёрной тканью, чтобы случайным встречным не было видно, что везут живых людей, а не груз. Асеро уже если и надеялся на что, то только на скорую смерть, после которой будет уже всё равно.

Он не мог понять, сколько длилась дорога, но, судя по всему, не очень долго. Ночь ещё не кончилась, однако когда полуживых пленников сняли с телег и кого развязали, кого расковали, Асеро понял, где находится. Замок Инти... Но зачем их было везти сюда? Асеро уже даже и не пытался ломать над этим и без того болевшую голову. Раны страшно болели, всё тело так затекло, что он даже сел с трудом, и безумно хотелось пить. Утренняя жажда казалась уже пустяком. Воин-каньяри дал ему воды. Асеро поблагодарил.

-- Не стоит благодарности, -- ответил тот, -- всё равно тебя ждёт смерть. Знай, что в боях с инками погибли мой дед и его старший сын, мой отец выжил лишь потому, что был слишком мал для боёв. Он рассказывал мне, что его тоже вели на переселение, и как-то он страдал от жажды, и конвоир-инка дал ему воды. Я всю свою жизнь ненавидел инков, лишивших мою родину свободы, но не могу видеть, как вы мучаетесь.

-- А если бы каньяри жили, как хотели, и держали бы рабов, их бы видеть смог? -- спросил Асеро. -- Ведь рабы в ямах тоже выглядят неважно.

-- Не знаю. Ты хочешь переубедить меня? Не стоит. Всё равно ты умрёшь, -- и охранник отвернулся и стал давать воду другим несчастным. Вода чуть-чуть улучшив самочувствие, дала некоторую ясность мыслей. Итак, он умрёт... но зачем убивать его именно в замке Инти? Чтобы показать ему перед смертью, что его друг мёртв? Но ведь он поверил бы и на слово. Чтобы ещё больше унизить его? Но зачем тогда всех остальных сюда тащить? Асеро понял, что, несмотря ни на что, он хочет жить. Даже теперь, когда он жалок, унижен и изуродован, ему всё равно жалко расставаться с собственным бытиём. Умом он понимал, что расстаться придётся, и избежать смерти не получится, и главное не ныть, чтобы уйти достойно.

Прекрасная Лилия и в самом деле хотела поговорить с Золотым Подсолнухом и даже попросить у него прощения, но... вовсе не потому, что хотела и надеялась с ним воссоединиться. За ночь она всё обдумала и сочла нужным, что лучше всего сознаться ему во всём откровенно, чтобы он не питал ни необоснованных обид, ни необоснованных надежд. Так честнее. Но в то же время она мысленно прокручивала в уме воображаемый конец разговора.

"Ещё раз пойми меня правильно, ты ни в чём не виноват передо мной. Ты хороший, умный, добрый, честный, верный, но... но вот Розенхилл сумел пробудить во мне такую вспышку чувств, такую страсть, какой у меня никогда к тебе не было и не будет. Да, я знаю, что он негодяй и не любил меня, но.. Теперь, когда я знаю, на какую страсть я способна, я уже не хочу обманывать ни тебя, ни себя. Я же не смогу полюбить тебя, как любила его, да и никого другого не смогу! Лучше мне запереться в обители..." Обвинить во всём себя казалось самым лучшим способом не нанести юноше ещё большей обиды, и в то же время ей было как-то досадно, если бы он согласится со всеми её обвинениями. В глубине души ей хотелось, чтобы он обвинял не столько её, сколько судьбу, нежданно-негаданно сведшую столь неподходящих друг другу людей. Впрочем, кто подходил ей? Теперь она уже и сама не знала...

Поначалу всё шло, как Лилия и рассчитывала. Она поймала Золотого Подсолнуха перед лекцией-диспутом, на который приглашались все амаута и все девы Солнца, да и вообще все желающие, так как событие было явно не рядовое, и шепнула ему: "Мне надо поговорить с тобой наедине". "Хорошо", -- шепнул он в ответ, -- "приходи после обеда в Библиотечный Сад к Центральному Фонтану". Лилия кивнула. Именно там, на формально нейтральной территории, порой встречались Девы Солнца и амаута.

Потом начался диспут. Поначалу Золотой Подсолнух был слишком взволнован предстоящим разговором с Прекрасной Лилией и потому слушал вполуха, но потом постепенно втянулся. Диспут носил название "наша культура и европейский Ренессанс, общность противоречий". В роли спорщиков, точнее, спорщиц выступали две широко известные Девы Солнца, который считались на научном небосклоне звёздами первой величины. Заколка была известна своим восторженным отношением к европейской культуре, правда, не столько в христианской, сколько в языческой её ипостаси, и Радуга, известная к этому своим скептическим отношением, хотя при этом тоже великолепно разбиралась в предмете.

Пока не начался диспут, Золотой Подсолнух с интересом разглядывал обеих спорщиц. Заколка была одета в европейское платье и всем своим видом подчёркивала свою "элегантность", Радуга была одета так же, как всегда одевались наставницы Дев Солнца, и совершенно не стремилась подчёркивать свой индивидуальный облик при помощи каких-то ухищрений. С первой же минуты Заколка, как-то по особенному многозначительно щурившаяся, если хотела подчеркнуть свою мысль, была юноше чем-то неприятна, но лишь потом он понял, чем именно -- и своей одеждой, и своими манерами она всячески хотела выделиться над толпой, подчеркнуть, что она выше их. А ведь "толпа" в данном случае состояла даже не из рыбаков и крестьянин, перед которыми образованный человек чувствует своё превосходство почти бессознательно, а из людей начитанных и образованных. Так почему же Заколка воображала себя лучше других? Только из-за это своей подчёркнутой европейскости? Ведь человека, одетого по-таватисуйски, сколь бы добротно ни было его платье, как-то нельзя назвать "элегантным", это чисто европейское понятие.

Диспут первой начала Заколка:

-- Итак, уважаемые слушатели и слушательницы, прежде всего, что такое так называемый "Ренессанс", или, на нашем языке, "возрождение". Возрождение чего? Все мы знаем, что в Европе была языческая древность, когда, как и у нас, у них были водопроводы, процветали науки, искусства и философия. Ваятели создавали великолепные статуи, которые до сих пор поражают своей красотой, хотя порой лишены рук и даже голов, поэты создавали прекраснейшие стихи, от многих из которых дошли только отрывки, так как эта цивилизация погибла. На её руинах власть захватила церковь, которая подмяла под себя все сферы жизни. Философия стала служанкой богословия, науки, не нужные церкви, заглохли, произведения искусства стали делать только такие, какие нужны церкви, водопроводов не стало, Европу накрыла тысячелетняя ночь.

Отпив воды из бокала, Заколка продолжила:

-- Много чего не было в Европе того времени, но самое главное -- не было личностей, люди были лишь детальками механизма. Даже когда искусный ремесленник создавал своё произведение, он его создавал исключительно по канонам и был уверен, что творит за него Рука Господня. Люди были всего лишь детальками в механизме государства, а Возрождение началось именно тогда, когда личность снова появилась. Когда появились люди, которые заявили о себе не как о детальках, а как об активных деятелях. Люди, которые сказали: "Я сам". Они поставили вопрос о свободе личности, то есть о свободе отдельного человека. О свободе во всех смыслах -- свободе экономической, политической, духовной. Чтобы человек мог расправить крылья и сказать "Я сам". Я не обязан подчиняться церкви, я сам определяю свою судьбу и сам отвечаю за свои поступки! И вот с этого "я сам" и началось Возрождение.

Потом слово взяла Радуга.

-- Всё сказанное здесь Заколкой звучит красиво, но во многом неверно. Прежде всего, к вопросу о личностях. Нигде и никогда не существовало общества, в котором бы не было личностей, а люди были бы только детальками. Тут Заколка просто находится в плену у заблуждения, что личностью может быть только образованный и окультуренный человек. Но ведь таких -- ничтожное меньшинство. Большинству людей во всём мире эти блага не доступны. Но это не значит, что простой человек не может быть личностью: когда я была в экспедиции в Амазонии, мне приходилось там работать с простыми людьми, которые даже читать не умели, но тем не менее это были личности.

-- Особенно твой любовничек был личностью, -- прошипела какая-то дева из передних рядов.

-- Да, он был личностью, -- ответила Радуга, и тут же перешла в контратаку, -- и с какой стати ты говоришь о нём так пренебрежительно? Он любил меня и обещал сделать женой, как только мы вернёмся в Тавантисуйю. И, несомненно, он бы это обещание выполнил, он же не виноват в том, что его убили враги. Но пусть это был простой воин, закончивший только школу, не художник, не учёный, не поэт, но своей героической смертью он доказал, что он -- личность. А многие ли из вас, таких образованных и культурных способны выдержать зверские пытки, но не сломаться и не предать? Задумайтесь над этим, юноши и девушки!

Окончив атаку, Радуга добавила:

-- Возвращаясь же к теме, отмечу, что в Европе задолго до эпохи, называемой ныне Возрождением, были люди, которые осмеливались критиковать общественные порядки и даже поднимали восстания с целью их изменить. Да, им не случилось перейти к разумному государственному устройству, но это не значит, что там никто никогда и не пытался это сделать. Нет, пытались, и не раз. И едва ли даже Заколка скажет, что пытавшиеся изменить мир не были при этом личностями.

-- Тут уважаемая Радуга немного неправильно поняла мои слова, -- ответила Заколка. -- Я вовсе не отрицаю, что и до Ренессанса в Европе были люди, способные бороться за правое дело, мужественно переносившие пытки и мужественно встречавшие смерть. И я не отрицаю, что её покойный жених умер как герой, но за что он умер? -- произнося это, Заколка как-то особенно хитро прищурилась. -- Точнее, за кого? Он умер за Инти. Значит, он не был личностью сам по себе, он был человеком-деталькой, человеком-функцией. Я это не к тому, чтобы умалить его достоинство. Нет, я это к тому, чтобы вы поняли разницу.

-- За Родину он погиб, -- ответила печально Радуга, и ехидно спросила, -- а может, с твоей точки зрения и Инти -- не личность?

-- А собственно кто такой Инти? -- ответила Заколка, -- он не человек сам по себе, он лишь часть нашего государства. То есть тоже человек-деталь, хоть и очень важная. Он лишь слуга Первого Инки. Он -- совсем другое дело, чем те люди, которые говорят "я сам" и сами делают свой выбор и сами несут за него ответственность.

-- Ах, так бы и сказала с самого начала -- личностями, мол, являются только одиночки, ни перед кем кроме себя за свои поступки не отвечающие. Тогда как наше общество основано на том, что все люди несут ответственность за свои поступки перед обществом. И чем выше положение человека -- тем больший с него спрос.

-- Но ведь человек, работающий ради государства, не вполне самостоятелен, -- ответила Заколка. -- То ли дело тот, кто бросает вызов всему, кто не чувствует над собой никаких авторитетов, ни церкви, ни государства. Кто смеет сказать "я сам" и действует так как считает нужным. Только так может создавать свои творения художник, презревший каноны, или учёный, тайком вскрывающий трупы, потому что истина для него важнее мнения общества. А такие, как Инти, могут лишь одёргивать свободных людей из соображений "как бы чего не вышло". Такие как Инти лишь мешают свободным людям, они лишь преграда на пути реки Истории.

-- Заколка забывает, что именно преградами на реке являются плотины, при помощи которых подают воду на поля, -- ответила Радуга, и тут она заметила, что Золотой Подсолнух поднял руку и сложил её в определённом жесте, означающем "прошу слова". -- У меня ещё есть много что сказать, но пусть говорит этот юноша.

Бывший монах встал и заговорил с места:

-- Моё имя Золотой Подсолнух, и многие здесь знают, что мои детство и юность прошли среди белых людей. Я видел немало таких, которые по определению госпожи Заколки были личностями. Людей, которые не чувствовали над собой никакого авторитета и никаких обязательств ни перед кем. Только вот мне не встречались среди них ни художники, ни учёные, а в основном наёмники и разбойники, а также ушлые дельцы, мошенники и работорговцы. Честные труженики таких "свободных личностей" справедливо опасаются, презирают и ненавидят. Даже авторитет Католической Церкви в народе основан именно на том, что они видят в ней силу, хоть как-то противостоящую таким "свободным личностям". Хотя это наивно, конечно, беспринципных негодяев полно и в Церкви, но там они так себя в открытую не показывают, сохраняя внешнюю благопристойность.

Заколка смерила его презрительным взглядом и сказала:

-- Юноша, ты слишком молод и вряд ли прочитал столько книг, сколько прочла я. Дорогие слушатели и слушательницы, напомню вам, что Манко Капак основывал наше государство, желая видеть страну свободных людей. Он желал создать такое общество, где все люди будут творцами и созидателями, но со временем всё пошло куда-то не туда. Пачакути превратил людей в детальки механизма, правда, вольный дух первых инков порой прорывался сквозь все наслоения.

Радуга ответила:

-- Неужели Заколка столь наивна, что думает, будто Манко Капак надеялся создать общество, состоящее из одних художников и учёных?! Кто бы тогда для этих учёных выращивал картофель, пас лам, строил дома и шил одежду и обувь? Нет, Манко Капак не мог быть столь наивен. Его великая и благородная цель была в том, чтобы не было рабов и чтобы к людям, вынужденным заниматься даже самым низким и непрестижным трудом, было по-человечески уважительное отношение. Чтобы и их голос звучал, чтобы и они могли влиять на условия жизни обществе, чтобы нельзя было отпихивать их сапогом. Осмелюсь напомнить также, что ко временам Пачакути нашу страну охватил кризис, вызванный тем, что из-за несовершенства плановой системы инки сначала вынужденно допустили частную торговлю, а потом она так разрослась, что стала разъедать плановую систему, породив все пороки, свойственные неразумно устроенным обществам. Если бы не реформы Пачакути, нашей стране грозила бы гибель, ибо и без того в некоторых местах ситуация была на грани голода. Пачакути усовершенствовал плановую систему, построил новые плотины и тем самым спас нашу страну от голода и краха. Да, для этого он прикрыл частную торговлю, и те, для кого торговля была и есть свобода, именно за это его ненавидят и проклинают, называя его кровожадным тираном.

-- И к чему это привело? -- ответила Заколка. -- К тому, что человек стал полностью зависеть от государства, у него не осталось свободы выбора. А свобода выбора -- вот что создаёт свободных личностей! А чем больше свободных личностей -- тем лучше и совершеннее общество. Если для наличия свободных личностей необходима свобода торговли, то что ж -- пользы от этого будет больше, чем вреда. А то сейчас это очень сильно тормозит развитие торговли с англичанами -- всё приходится решать через государство.

Потом опять слово взяла Радуга:

-- Итак, Заколка сама согласилась, что главное для неё -- это яркие свободные личности, а какой ценой достигнута их яркость и свобода -- не суть важно. Однако свобода хозяйственной деятельности на практике означает свободу торговли вплоть до работорговли, свободу ростовщичества и мошенничества, закабаления и закрепощения неимущих, отказ от спроса с власть имущих. Конечно, при неразумной государственном устройстве приличные правители -- большая редкость, но всё-таки мало кто может сравниться с негодяями Борджиа и Медичи, демонстративно плевавшими на любые моральные ограничения. И всё логично вытекает из идеи "яркой личности". "Я сам" означает на деле "Я сам себе судья". Думаю, никому из вас не захотелось бы стать жертвой произвола такого свободного негодяя. Никто ведь не хочет видеть себя в роли раба, закованного в цепи и брошенного в трюм, чтобы свободный человек мог обогатиться, пусть бы даже деньги, вырученные от его продажи, пошли бы на покровительство науками и искусствам.

-- Можно подумать, что тебя эти свободные личности лично обидели, -- процедила Заколка.

-- А что, разве не так? -- ответила Радуга. -- Разве не свободные яркие личности схватили меня и подвергли пыткам, следы которых до сих пор хранит моё тело. И я знаю, почему они так поступили со мной -- потому что не признавали за нами, меднокожими дикарями, человеческого достоинства. Речь идёт о вещах, настолько само собой разумеющихся для нас, что мы о них обычно даже не задумываемся. Нас с детства учат, что люди связаны друг с другом тысячью невидимых нитей, и потому боль, причинённая другому, непременно отзовётся и тебе, потому что этот другой тоже существует не сам по себе, а как часть общества. А среди белых людей есть такие, которые как раз индивиды сами по себе, им никто не дорог и не нужен, и они сами никому не нужны, разве что как наёмники за деньги. И именно свобода от всех и всего и делает из человека жестокого изверга. Когда негодяи схватили нас и стали надо мной глумиться прямо на глазах у моего жениха, а он мог лишь бессильно смотреть на это, я не понимала, как люди могут быть так жестоки. Лишь потом поняла -- это потому, что они никогда никого не любили. Никогда у них не было дорого и близкого существа, за которое бы сжималось их сердце, никогда они даже и не мечтали о любви и счастье, и потому никогда не боялись оказаться на месте тех, над кем так жесткого глумились. Впрочем, они даже едва ли понимали, что значит, когда люди любят друг друга. Они лишь знали, что я -- его женщина, и наслаждались унижением человека, который не мог помешать делать с его женщиной всё, что им заблагорассудится.

-- Может, хватит жевать жвачку на тему "как ужасно было, когда меня насиловала целая толпа отморозков", -- раздражённо бросила Заколка. -- Говоря о свободных людях, я говорила не о солдатах удачи, а о художниках и учёных.

-- А разве у нас мало художников и учёных? -- спросила Радуга. -- Или кто, по-твоему, всё это создал? -- и она указала на потолок и стены зала, изукрашенные мозаиками и золочёными орнаментами. Орнаменты были полны стилизованных изображений солнечных дисков, кукурузных початков, головок подсолнухов и побегов картофеля. Во времена Манко, когда строили это здание, наряду с интересом к европейской культуре была и идея подчёркивания "своего", того, чего нет у европейцев. Мозаичные картины прославляли труд и знания, рисуя с одной стороны юношей и девушек, с горящими глазами читающих книги, с другой стороны -- новые города, поднимающиеся над рекой плотины, поля-террасы на склонах гор, полные изобильного урожая, мосты и корабли -- одним словом, всего того, что создаётся трудом и знаниями. -- Разве наше искусство хуже искусства белых? Там у них художник -- лишь слуга церкви и богачей, он вынужден рисовать лишь то, что понравится им. У нас же заказ художнику даёт государство. Оно даёт ему все материалы и говорит устами чиновника: "Твори!" И он творит. Да, иногда созданное им не нравится, да, иногда хорошую работу зарубают несправедливо -- но в целом возможность творить для народа гораздо лучше, чем творить для церкви или богачей.

Заколка в ответ только скептически скривилась, Радуга продолжила:

-- Что же касается учёных, то превосходство нашего государства ещё более очевидно. Все мы знаем, что не где-нибудь, а именно у нас была изобретена прививка от оспы. Но я не говорю, что её в принципе не мог изобрести белый человек. Мог бы, отчего нет. Но что было бы дальше? Допустим, открывателю такого полезного средства повезло, и им не заинтересовалась инквизиция, допустим, повезло вдвойне, и ему удалось попасть на приём к какому-нибудь королю, у которого хватило ума оценить это средство. Ну, допустим, сделал бы король прививку себе, своей семье, желающим из вельмож... и всё. Просто народ бы никто прививать не стал, его бы эпидемии косили по-прежнему. У нас же результат труда учёного приносит пользу всем. Однако и при этом прививки обязали сделать всех, потому что нравится это кому-то или не нравится, но без поголовного прививания болезнь не искоренить, и могут пострадать дети, которым ещё нельзя сделать прививки в силу их малолетства. И можно надеяться, что со временем люди изобретут столь же эффективное средство и против других болезней.

Золотой Подсолнух думал, что победит Радуга. Заколка не может опровергнуть её аргументов, лишь только объявляет их неважными. И даже скользкий момент с любовной связью в Амазонии Радуга сумела повернуть в свою пользу.

-- Но как ни важны науки и искусства, важнее в разумном государственном устройстве другое -- у нас нет рабства и нет неограниченной власти одного человека над другим. Даже самый последний слуга, даже заключённый -- это человек, его нельзя безнаказанно унижать, избивать, подвергать пыткам. И у нас ни у кого ни над кем нет неограниченной власти, ибо чем выше человек поставлен -- тем больше у него спрос и тем выше ответственность его перед другими за то, что ему вручено для управления. И отвечает он не перед собой лично, а перед обществом.

-- Много перед кем у нас Первый Инка отвечает, правит себе как абсолютные монархи! -- фыркнула Заколка.

-- Ну, какой же он абсолютный? А носящие льяуту, которые могут его снять? А остальные инки, способные большинством голосов лишить его льяуту и отправить в ссылку. Да если бы он мог попросту убивать не понравившихся людей, ты бы так язык не распускала! Однако лично я считаю Асеро достойным внуком своего деда Великого Манко, и пусть его правление продлиться как можно дольше.

-- А я же уверена, что Асеро либо пойдёт на компромисс со свободными людьми, отменит цензуру и сделает страну более открытой для внешнего мира, либо когда-нибудь свободные люди возьмут верх! -- ответила Заколка.

Радуга хотела что-то ответить, но в этот момент в зал вбежал запыхавшийся гонец и затараторил:

-- Прошу меня простить, что перебиваю вас, но я принёс вам известия необычайной важности. В Куско переворот, Первый Инка лишён льяуту и брошен в тюрьму. Инти убит, Горный Ветер покончил с собой при аресте. Все носящие льяуту должны быть арестованы в ближайшее время. До тех пор, пока это не произойдёт, вам всем велено оставаться здесь и не выходить из зала. Это делается во избежание кровопролития. У меня всё, -- сказав это, гонец уже собирался покинуть зал.

-- Погоди, -- сказала Радуга, -- кем велено? Кто теперь власть, раздающая приказы? И сколько мы тут должны сидеть? Полдня? День?

-- Не знаю, но не меньше нескольких дней... -- ответил ошарашенный гонец.

-- Хорошо, как тогда насчёт еды, питья и прочих телесных нужд? А если кому-то плохо станет?

-- Власть в городе взяли в свои руки англичане, они и будут решать этот вопрос. Они -- единственная сила, способная навести порядок и не допустить кровопролития. Впоследствии будет установлена Республика.

-- А какое право имеют англичане так командовать? -- сказала ни капли не сробевшая Радуга. -- Почему они должны решать за меня, имею ли я право пойти в столовую или должна сидеть здесь голодная? Или мы у них в заложниках?

-- Да, вы в заложниках -- раздался голос откуда-то сверху, и, подняв голову, все сидящие в зале увидели, что во все выходы заходят вооружённые воины. Голос принадлежал англичанину, который ими командовал. Сердце у Золотого Подсолнуха упало. Впрочем, не только у него одного. Одна старушка в первом ряду вскрикнула и упала в обморок, соседки принялись её откачивать, какой-то старичок взмолился: "Воды!".

Радуга обратилась к англичанам:

-- Умоляю вас, несчастной плохо, позвольте передать её в руки лекарей.

-- Подумаешь, плохо, -- издевательски ответил Розенхилл (а это был он), -- даже если эта старая кошёлка помрёт, это никому не интересно. Вы должны нам быть ещё благодарны, что мы вас не перестреляли всех.

-- Может, объясните, зачем вы нас взяли в заложники? -- холодно спросила Радуга, -- если у вас уже в руках наше государство, то нет смысла требовать выкуп с кого бы то ни было.

-- А мы и не ради выкупа. Я знаю, что здесь, среди Дев Солнца и амаута, находятся те, кто является ближайшими родственниками носящих льяуту. Ты, вроде, здесь одна из главных? Так вот, давай, выдай нам списки своих учениц с указанием, кто из них кому дочь, младшая сестра или племянница. А мы уж сами отберём, кто нам нужен, а остальных, так и быть, отпустим, -- при это он так противно улыбался, что это заставляло поневоле усомниться в искренности его слов.

-- Я никогда не выдам своих учениц! -- твёрдо ответила Радуга.

-- Борзая, -- ответил Розенхилл, -- а ты знаешь ли ты, дева, что мы твоё девство можем подпортить?

-- Нашёл чем пугать меня, -- презрительно улыбнулась Радуга. -- Когда такие же, как вы, на моих глазах калечили того, кого я любила больше всех на свете -- я молчала. Когда такие же, как вы, убили во мне только нарождающуюся жизнь -- я молчала. Да что бы вы не сделали со мной теперь, это уже не будет страшнее того.

-- С тобой мы ещё разберёмся, сука, -- сказал Розенхилл, -- а пока займёмся кем-нибудь посговорчивее. Вот это что за птица? -- и он жестом указал на Заколку.

-- Я ничего не знаю, ни в чём не виновата, -- жалко и заплаканно затараторила та, -- я тут недавно, не знаю еще, кто есть кто. И вы не может меня убить. Меня, такую умную, утонченную, культурную...

-- С этой тоже всё ясно, -- сказал Розенхилл, -- и рада бы кого выдать, да не может. Ладно, пока подождём...

Золотой Подсолнух поневоле поёжился. Да, прямым родством он не замазан, но если раскопают, что он -- Главный Оценщик, да и льяуту у него маячило в перспективе... Что с ним могут сделать? Потом он подумал об Инти и о Горном Ветре -- неужели они оба мертвы? А жена Горного Ветра Лань -- ей тоже не позавидуешь... А если Асеро в тюрьме, то что теперь будет с его семьёй? Взглянув на то место, где сидела Прекрасная Лилия, он увидел, что они с Розой сидят в обнимку, может, о чём-то шепчутся, а может -- плачут... Конечно, будешь тут плакать, когда родной отец в тюрьме и его наверняка ждут пытки. Юноше и самому хотелось плакать от горя, что всё так вышло, но от усилием воли заставил себя сидеть спокойно, понимая, что слёзы привлекут к нему внимание.

С ужасом Золотой Подсолнух увидел, что к сёстрам подходит англичанин.

-- Нечего прятать личико, красотки! -- сказал он с издевательской ухмылкой, -- ну что, Прекрасная Лилия, теперь, когда твой папаша брошен в тюрьму, а мамаша скрылась не пойми куда, никто не помешает нам вновь воссоединиться, ведь тебе нравилось любить меня? Согласна пойти ко мне в наложницы?

-- В наложницы -- никогда! -- ответила Лилия. -- Ты никогда не любил меня, и даже в те моменты, когда обнимал, думал о том, как погубить моих отца и мать.

-- Вот что, красотки, -- ответил Розенхилл, -- тут разговор будет долгий, и лучше его вести не здесь. Вставайте и идите за мной.

-- Никуда я не пойду, -- ответила Лилия. -- И зачем вам Роза?

-- Затем, что её тоже кое-кто ждёт для разговора, -- ухмыльнулся Розенхилл. -- И запомните, что вы теперь никто, ваш папаша в тюрьме, валяется там на голом полу весь в кровоподтёках, так что нечего тут строить из себя принцесс.

-- Ты пытал его?! -- вскрикнула Лилия.

-- Ну что ты, его ещё никто не пытал, так, побили маленько. А пытки ещё впереди... Ну, пошли, или я заставлю вас подняться при помощи воинов!

Девушки встали и, роняя слёзы, побрели к выходу. Уходя за ними Розенхилл крикнул:

-- Позже вечером потолкуем, когда я вернусь. Тогда вы точно все станете посговорчивее.

-- Куда это их повели? Что с ними будет? -- прошептал Золотой Подсолнух, обращаясь скорее к самому себе, чем к кому-то другому.

-- Да уж верно ничего хорошего, -- сказал сидевший рядом с ним Золотое Перо. -- Видел, какая у этого Розенхилла рожа плотоядная? Жалко девушек... Хоть Лилия и легкомысленна была, но всё-таки такого ужаса не заслужила, а уж Роза и вовсе не в чём не виновата. Эх, повезло тебе ещё, что ты -- сирота. А мне вот повезло меньше... Боюсь я, как бы они за моего отца не взялись...

-- А кто твой отец? -- спросил Золотой Подсолнух шёпотом. -- Ты никогда не называл его имени.

-- Славный Поход, -- ответил шёпотом Золотое Перо. -- По счастью, его нет сейчас в столице, но раз я у них в заложниках, то на моего отца можно будет надавить через меня, а я меньше всего хочу быть грязной игрушкой в их руках.

Золотой Подсолнух понимающе кивнул, поняв, что ему нужно разобраться со своими мыслями. Значит, Розенхилл знал в лицо Лилию и Розу и даже сумел каким-то образом соблазнить старшую из девушек. Видно, клюнула бедняжка на запретный плод. Как ни странно, юноша даже не ревновал, до того ему было жалко экс-невесту, тем более если она и любила Розенхилла, то теперь-то не любит, и теперь он её только силой взять может. Но, несмотря ни на что, он был готов простить свою любимую, готов был сделать всё, что угодно, чтобы только вырвать её из рук этого мерзавца, но что он мог сделать, бессильный заложник?

Краем глаза, однако, юноша продолжал наблюдать за происходящим. Воду, о которой так просили, их тюремщики всё же принесли. Огромный чан. Некоторые, очевидно из сильно страдавших от жажды, жадно набросились на неё. Юноше тоже хотелось пить, правда, умеренно, но он решил пока воздержаться, предвидя те проблемы, которые это может вызвать.

Те же, кто был менее осмотрителен, вскоре стали подходить к сидевшим возле дверей воинам из охраны со смущённым видом и потихоньку просить о чём-то. Это встречало грубый хохот. Один несчастный юноша уговаривал со слезами стражников довольно долго, потом отошёл, но не дошёл даже до места, как под ним вдруг образовалась лужа. Несчастный закрыл от стыда лицо руками, желая, очевидно, провалиться сквозь землю. Впрочем, смеялись над ним только стражники, а заложники при этом угрюмо молчали, думая, что их позор ещё впереди.

Золотой Подсолнух с ненавистью думал о стражниках. Это было даже противнее, чем угрозы Розенхилла Радуге. Там враг угрожал врагу, а тут человек был уничтожен, пусть не физически, но морально, совсем ни за что. Какими бы достоинствами не обладал юноша до этого, этот злосчастный конфуз перечёркивал разом его личность. Золотой Подсолнух вспомнил, что чувствовал он сам после того, как монахи совершили над ним своё мерзкое дело. "Сволочи!" -- повторял он про себя. -- "Сволочи, сволочи!"

Потом после долгих переговоров стражники всё-таки согласились выводить пленников по очереди, которая тут же растянулась на час и более, так что с целью ускорения процесса заложников стали водить до уборной по двое. Золотое Перо и Золотой Подсолнух заняли очередь вместе.

-- Вот что, -- сказал на ухо другу Золотое Перо, -- нам надо попытаться удрать из окна уборной, второго такого шанса не будет.

Бывший монах поначалу засомневался. Дело было даже не в том, что это было технически трудно -- окно было невысоко над землёй, можно было удрать при желании -- но если двое заложников сбегут, то что разъярённая охрана сделает с остальными? Самое меньшее -- опять запретит им справлять нужду. Но Золотое Перо ответил, что и без этого заложников не ждёт ничего хорошего, просто у их тюремщиков пока руки до них не дошли. Кроме того, юноша думал не только о себе -- он надеялся, что можно будет привести на помощь воинов и освободить томящихся пленников. Золотой Подсолнух подумал, что если бы это было так просто, наверняка кто-нибудь бы уже сделал это. На это Золотое Перо ответил, что могло просто не найтись решительного человека. Чтобы понять, кто из них прав, нужно было узнать обстановку, а для этого решиться на побег. "Я не хочу разделить судьбу Атауальпы", -- шептал Золотое Перо. -- "А если бы юный Манко также боялся бы убежать?". Да, такие аргументы для ушей любого тавантисуйца звучали весомо, а Золотой Подсолнух уже больше года как стал тавантисуйцем.

Убежать оказалось сравнительно просто -- снаружи здание никто не охранял, и потому им относительно легко удалось от него отбежать. Теперь куда дальше? Золотое Перо предложил поначалу забежать к нему домой -- так у отца в определённом месте хранилась золотая пластина, которая давала возможность поднять войска её держателю. А потом уже идти к войскам.

В доме у Славного Похода юного амаута приняли неплохо. Мать Золотого Пера, Шерстяная Накидка, покормила юношей лепёшками. Золотое Перо поначалу отказывался, говоря, что надо спешить. Однако бывший монах счел благоразумным согласиться поесть. Не столько потому, что чувствовал голод (кто знает, когда ещё есть придётся), сколько потому что хотел получше узнать обстановку. А было видно, что жене Славного Похода есть что сказать.

Они сидели на втором этаже, Шерстяная Накидка накрыла им на стол, и всё было бы так мирно, если бы через улицу, после ряда одноэтажных домов, не возвышалось то, что ещё утром было домом Инти, теперь же представляло собой горелый остов. И было странно слушать, как женщина перед ними, такая уютная и домашняя, рассказывала о штурме и жертвах, которыми это всё сопровождалось. Бывший монах поневоле задумался: чтобы окружить дом Инти и взять его, нужны люди. Чтобы захватить заложников в университете, нужны люди, и уж тем более чтобы взять дворец, нужны люди. А откуда у англичан столько людей? Самих их немного. Ну, правда, есть ещё и каньяри, якобы приехавшие поступать и провалившие экзамены, но их тоже не очень много. Ну человек двадцать. Самое большее пятьдесят. Да и оружие... откуда они его взяли?

Тут одно из двух: или англичане тайно от людей Горного Ветра сумели подготовить кучу вооружённых отрядов, или на их стороне часть воинов из воинских частей. Второе казалось более вероятным -- первое было бы едва ли возможно проглядеть. Но как и почему столько воинов приняло сторону врагов инков? Конечно, англичане могли подкупить за счёт обещаний -- но даже в мире белых людей мало кто что делал исключительно за деньги. Помимо выгоды, должна была быть и ненависть к инкам, месть им за что-то... Может, и среди них были каньяри или представители других народов, считавших себя "обиженными" при инкской власти? Во всяком случае, тут надо было соблюдать осторожность, чтобы самим не попасться.

-- Послушай, Накидка, а ты сама как думаешь -- были ли у воинов причины быть недовольными твоим супругом? Ты же была в курсе его дел.

-- Не думаю. Вроде он старался заботиться о них как велит долг. Вон недавно позаботился о том, чтобы стиральные машины поставить в каждую часть. Не было ничего такого, за что бы лично его могли ненавидеть.

-- Ну как же не было, -- сказал Золотое Перо, -- а как быть с тем фактом, что мой отец незнатен? Что он сам вышел наверх на войне с каньяри? Ведь не так уж мало командиров, которые бы тоже хотели выдвинуться, но без новой войны это едва ли реально. Думаю, они как раз могли поддержать мятежников.

-- Командиры -- может быть. Ну а простые воины? У них-то какие мотивы? -- спросил Золотой Подсолнух.

-- Подойдём к воинским частям, узнаем. Всё-таки не понимаю, куда смотрел Горный Ветер и его люди? Проглядеть такое...

-- Горный Ветер понимал, что присутствие англичан в стране само по себе очень опасно. Но у него руки были связаны, -- сказал бывший монах, -- ведь англичане, если кто-то пытался сунуть нос в их дела, тут же строили из себя оскорблённых, и любую проверку считали стеснением, скандалили, и им шли на уступки. Вот им и уступали. И доуступались.

Шерстяная Накидка добавила:

-- Я надеюсь, что наш дом не тронут, конечно, им нужен Славный Поход, но его в столице, по счастью, нет. И они это знают. А тут я да дети малые.

Шерстяная Накидка дала юношам туники простолюдинов, чтобы те могли бегать по городу, не привлекая лишнего внимания. Студенческие туники как-то в один миг стали опасны.

Ближайшая к их дому воинская часть была без людей и без оружия. Были следы мелкого грабежа, но на сильный погром не было похоже. Каких-то следов сопротивления тоже было не видно. Золотой Подсолнух с горечью подумал, что его наихудшие опасения оправдались -- воины перешли на сторону мятежников. Золотое Перо предложил также заглянуть в дом к Острому Камню, военачальнику, отвечавшему за часть. Сын Славного Похода знал его лично. Бывший монах, хоть и не без опасений, но согласился.

Острый Камень лежал, развалившись на диване. Он был в гражданской тунике и к тому же изрядно пьян. Впрочем, не настолько пьян, чтобы не узнать сына своего бывшего командира. Увидев того, он тут же начал кричать:

-- Ну что стоишь, чего зыришь! Твой отец мне больше не начальник! Но передай своему папаше добрый совет -- чтобы уматывал отсюда подобру-поздорову, и семью забирал! Ты знаешь, что все мои воины в ряды мятежников встали и дома инков громить пошли?! Я не мог их удержать. Меня обещали пощадить, правда...

-- Но почему... -- вымолвил растерянно Золотое Перо.

-- Да вот потому! -- сказал Острый Камень и сунул под нос газету с карикатурой, где Первый Инка намеревался обесчестить собственную дочь.-- Кем оказался Первый Инка? Мерзавцем и подонком. Ну, вот я пьян, да, пьян в хлам, но и то на такое не способен.

-- Но ведь громят не только дворец...

-- Да, не только. Дома всех инков. Ну, пусть твой папаша в этом не участвовал -- но ведь он же знал всё?! И молчал! И кто теперь такого подлеца защищать будет?!

Бывший монах на миг остолбенел. Клевета об Асеро больно резанула его по сердцу, но не сильно удивила. Такого рода сплетен и карикатур он в своё время и в Испании насмотрелся. Ну, тиран непременно должен быть запредельным развратником, без этого публике не интересно. Поразило его другое: неужели одной карикатуры и одной газетной заметки было достаточно, чтобы тавантийсуйцы перечеркнули вообще всю свою прежнюю жизнь? Ведь жизнь без инков точно не будет прежней. Неужели ни у кого не возникло мысли, что всё это ложь? В Европе простого обывателя очень трудно убедить в том, что его привычные представления о мире были ложными, а уж если он печёнкой чует, что правда лично ему не выгодна, то это вообще практически невозможно. Впрочем, ложь почти всегда была выгодна -- хотя бы тем, что позволяла вести прежнюю жизнь и не задумываться ни о чём, правда же требовала лишений и жертв.

Хотя Золотой Подсолнух почти четыре месяца проработал в Оценке, только теперь он понял, почему старые оценщики порой так спорили из-за вещей, которые казались юноше мелочами. Он привык выхватывать в первую очередь главное. Один из оценщиков, Золотистый Орех, совсем недавно объяснил ему: тавантисуец может не поверить устной сплетне, но тому, что выходило в печати, верил почти безоговорочно. Фантазии автора о том или ином историческом персонаже нередко принимали так, как будто автор был свидетелем-очевидцем. Именно поэтому всё это и требовало такого внимания. Не все понимали, что автор мог кое-что и присочинить. Но даже те, кто понимал это насчёт книг, Газете мог поверить безоговорочно.

-- Смотри, кто выпустил эту газету, -- сказал Золотое Перо, и ткнул пальцем в имя в верхнем правом краю листа. Там было чётко написано "Желтый Лист". -- Послушай, Острый Камень. Ведь Жёлтый Лист много лет выпускал Газету и ничего такого не писал. Так получается, что он лгал или тогда, или сейчас. И я думаю, что он лжёт сейчас, потому что не мог мой отец покрывать такое! Не мог!

-- Ступай к Супаю, юнец. Как будто ты знаешь, кто чего мог, а кто не мог? Да я сам этого не знаю! Или ты думаешь, что ты умнее меня?!

Золотой Подсолнух жестом показал другу, что лучше убираться подобру-поздорову. Всё равно разговаривать с пьяным было теперь бессмысленно, чего доброго, ещё на драку нарвёшься.

Во второй части их опять ждало фиаско -- часть была разоружена полностью и сидела в заложниках. Накануне воины, как обычно, легли спать, отнеся все орудия на склад, который поутру оказался в руках мятежников, среди которых были и предатели из своих. Именно это и подкосило сильнее всего. Обезоруженные воины не могли оказать серьёзного сопротивления людям, пришедшим их арестовывать. Кроме того мятежники поступили хитро -- первым же захватили в плен командира и, выведя его с ножом у горла, сказали, что за малейшую попытку сопротивления он будет убит. Обо всём этом стало известно со слов одного юноши, которого отпустили, оставив в заложниках его родственника. Ему разрешили собрать еду и прочее для пленников среди тех, кто сердобольно согласится поделиться. Собственно, с этим он и обратился к двум встреченным юношам, приняв их за жителей ближайших улиц. Также он сообщил про цели мятежников: оказывается, они хотели вычленить родственников инков. В общем-то, захват заложников хорошо подавлял сопротивление в столице: как восставать, если точно знаешь, что твоему беззащитному близкому из-за этого перережут горло точно курице? Но опять же, откуда у мятежников столько сил? Как им удалось в такой короткий срок сделать своими активными сторонниками столько народу?

Но, пожалуй, самое ужасное ждало их в третьей части. Сама часть не пострадала. Было видно, что воины куда-то организованно ушли. А вот на соседней улицы были видны остатки сломанного оружия и клочки обгорелой одежды. Трупов, впрочем, не было видно. Однако это не говорило ни о чём. С утра прошло довольно много времени, и трупы могли убрать даже местные жители -- мало кому приятно видеть у себя возле дома разлагающиеся тела. Но что всё-таки здесь произошло?

Золотое Перо решил зайти в один из домов, чтобы разузнать подробности. Юноши зашли в первый попавшийся двор, но там никого не было. Подсолнух уже думал покинуть двор, но Перо решил зайти в дом. Когда он толкнул внутрь дверь, раздался испуганный женский крик и грохот от падающей и разбивающейся посуды. Перо рванул внутрь.

Когда в дом вбежал бывший монах, он увидел следующую картину -- насмерть перепуганная ещё не старая женщина дрожит от страха, у её ног разбитая миска с какой-то снедью, по счастью, не горячей, а Перо, по ходу дела извиняясь, пытается ликвидировать учинённый им невольный разгром.

-- Вы извините меня, юноши. Я дверь забыла закрыть, вот и перепугалась и уронила всё. Вы с чем пожаловали-то?

-- Да хотим понять, что тут случилось, -- сказал Перо, -- у меня в той части служил родственник... Где его теперь искать?

-- Да кто же его знает, где искать. Ладно, мальчики, пошлите с кухни в столовую, там я вам и расскажу всё.

Но когда они вошли в столовую, отдернув занавеску, закрывавшую дверной проём, бывший монах чуть не вскрикнул, увидев перед собой незнакомого юношу, глаза которого были плотно замотаны повязкой. Женщина же совсем не испугалась:

-- Ты что, Жук, тебе помочиться нужно?

-- Нет, я шум и крики услышал, решил узнать, в чём дело.

-- Нельзя тебе выходить. И меня не спасёшь, и себя погубишь.

-- Я и так погибну здесь один. Я же теперь беспомощен.

-- Не бойся, Жук. Это не враги. Хочешь поесть?

-- Не могу. Мне глотку обожгло. Пока только пить могу.

-- Садитесь, мальчики. Как вас зовут? Впрочем, лучше не отвечайте. Ещё и вас могу выдать ненароком. Жук, здесь двое юношей. Родственник одного из них служил в твоей части. Ты можешь рассказать ему, что у вас случилось?

-- Не имеет смысла скрывать. Утром нас построили. Я сразу понял по виду нашего командира, что случилось что-то... что-то очень плохое. Таким я его ещё никогда не видел.

Золотого Подсолнуха как обожгло слово "видел". Ведь ещё сегодня утром этот юноша был здоров и мог всё видеть так же, как они... А теперь? Как он будет жить теперь?

Юноша продолжал:

-- Он рассказал нам, что в столице враги. Они захватили газету и поместили туда пасквиль на нашего государя, мерзко оклеветав его. Он сказал также, что дом Инти сейчас штурмуют. Горный Ветер со своими людьми кое-как держится, но долго они не протянут, нужно прийти им на подмогу. А потом вместе спасать Государя. Кто-то предложил, правда, сначала спасать Государя, а Горного Ветра потом, но наш командир ответил, что без Горного Ветра нам будет трудно проникнуть во дворец, а тот знает потайные ходы. Мы построились и пошли. Но только не дошли. Когда мы проходили по этой улице, на нас вдруг посыпался град горящих стрел. Строй рассыпался. Люди как обезумели, метались... У меня тоже на голове волосы загорелись. Я вбежал в первую попавшуюся калитку, мне волосы затушили, но смотреть теперь больно. Мне повязку на глаза сделали, что боль унять. А как же я... неужели я теперь всегда слепым буду?!

Кажется, эта мысль не приходила юноше в голову. Женщина сказала:

-- Кто знает. Может, и обойдётся ещё. Лекарю тебя надо показать. Только где же его найти теперь?

Потом она всхлипнула и продолжила:

-- С самого утра всё как обычно было. Детей в школу отправила, муж у меня отсыпался после смены. Он у меня кучером работает, экипажи в область возит. Тут у нас большинство мужчин на этой работе. Я уже тоже с утра в ткацкую мастерскую собиралась, но тут вваливаются какие-то люди. Думаю, что они не из Куско, я тут никого из них раньше не видела. И говор у них не наш. Хотя кечуа у них если не родной, то хорошо знакомый. У всех луки и колчаны со стрелами. А стрелы обёрнуты ватой какой-то. И сразу же потребовали масла. Я сперва давать не хотела, поняла, что оно им для чего-то плохого. Врала, что кончилось, а новое на склад не завозили. Тогда они схватили моего мужа, выдернув из постели, и приставили нож к животу. Сказали, что проткнут, если масла не дам. Когда близкий человек в таком жалком положении, то уж не только масло дашь. Ну, потом они нож от живота отвели, одного поставили нас охранять, а сами на крышу полезли с маслом, и там факел зажгли. А потом стали стрелять по улице. Я не знала, что по ней идут воины, хотя понятно, что раз стреляют, то кто-то там есть. А ведь они от этого всего живьём горели. Этот вбежал во двор, на голове волосы горят, сам ничего не видит. Я скорее ведро с водой ему на голову плеснула. Затушила кое-как, а смотреть он не может, больно ему. А эти его ещё его добить хотели. Ну, я им высказала всё что о них думаю -- как это убивать ослепшего и беспомощного. Вроде не стали. Только потом мужа моего забрали.

-- Куда? -- спросил Золотое Перо.

-- Говорят, что трупы отвозить. Он же подводу возил. И многих мужчин с нашей улицы так. У нас тут трупов вроде немного было, большинство разбежались, но их ещё куда-то отправили, там, наверное, больше народа погубили. Боюсь, как бы после этого их самих как лишних свидетелей не прикончили. Многие не хотели трупы отвозить, но когда тебя убить грозятся, то выбор невелик.

-- Мы всё поняли, -- сказал бывший монах. -- Скажи, можем ли мы чем-нибудь помочь?

-- Дойдите до лекаря, он живёт в конце улицы. Сама бы сходила. А я боюсь отлучиться.

В крупных городах Тавантисуйю дома лекарей были помечены особым образом, чтобы даже иногородний знал, куда обратиться в случае внезапной беды. Золотое Перо уже был готов подняться и пойти, но в этот момент в прихожей послышались шаги. Бывший монах мысленно ругнул себя на то, что забыл запереть за собой дверь. За год с небольшим он уже настолько стал тавантисуйцем, что утратил эту нужную во враждебном мире привычку. Теперь опять придётся привыкать... Вошёл мужчина средних лет, и по реакции хозяйки стало понятно, что перед ней её муж. В первый момент он не заметил гостей и заговорил, обращаясь то ли к себе, то ли к жене:

-- Уф. Неужели теперь каждый день такие ужасы? Погрузили трупы на подводы, вывезли в лес и бросили там в яму, которую до этого, кажется, местные выкопали. Хотели нас убить как лишних свидетелей, но тот человек, который отговорил убивать Жука, сказал, что мы ещё пригодиться можем. Да и некому нам разбалтывать, законной власти всё равно теперь нет и не будет. Впрочем, и никогда не было...

-- Как это -- никогда и не было?! -- изумлённо спросила хозяйка.

-- А так! На обратном пути мне рассказали, что наш государь тоже как-то решил скрыть документы службы безопасности. И людей, которые закопали ящик с документами, он тайно казнил. А потом казнил их убийц. А потом и этих... Короче, и так семь раз. Так сильно ли он лучше этих?

-- А если это ложь? -- спросил бывший монах.

-- А ты, собственно, кто такой? -- тут только пришедший заметил его и Перо. Вряд ли это его сильно обрадовало, но идти на прямой конфликт с двумя юношами было явно неуместно.

Ответила хозяйка:

-- Да вот, зашли... Они родственника ищут, он в той части служил...

-- Не найдёте уже. Даже те, кому здесь повезло, едва ли живым покинул город, таких на выходе отлавливали... и говорят, что многих убивали на месте, -- чуть помолчав, извозчик добавил. -- А про государя нам не лгали, увы... Про такое не лгут. И теперь я знаю, на что способен человек под угрозой жизни. А потому верю, что слуги Асеро молчали, когда видели, как он бесчестит собственных дочерей или убивает по собственной прихоти.

Бывший монах не нашёлся что ответить. В глубине души он понимал этого человека. Если бы его самого кто выдернул внезапно из постели и приставил нож к голому животу, то уж едва ли он в этих условиях представлял из себя образец мужества. Да он помнил себя в час своего унижения, когда казалось, что после такого жизнь попросту кончилась... Впрочем, он понимал, что тут всё несколько иначе. Над ним было совершено насилие. Это было очень стыдно, но он был ни в чём не виноват. А этого человека под угрозой жизни заставили соучаствовать в преступлении. Ещё с утра этого человека, как и у любого честного тавантисуйца, не было оснований сомневаться в собственной добродетели, и тут вдруг такое... Разуверившись в себе, тот разуверился во всём и вся. И едва ли желает теперь видеть невольных свидетелей своего позора.

Юноши потихоньку вышли и побежали в дом к лекарю. Не факт, что муж, хоть и пришёл живым и невредимым, сам тут позаботится.

По дороге бывший монах спросил друга:

-- Послушай, я всё-таки не понимаю... мне Томас рассказывал, что для тавантисуйца сжечь человека, пусть даже и врага, нечто запредельное. Не то что в Европе...

-- Томас о нас слишком хорошо думал. Да, в мирное время мысль о сожжении заживо ужасает. Но тавантисуец тавантисуйцу рознь. Во время войн, разумеется, творится всякое... А уж во времена, когда инкскую власть устанавливали, были случаи, когда врагов даже в ямы со змеями кидали.

-- Неужели инки...

-- Не, сами инки, конечно, нет, но они задним числом признавали результаты народного самосуда. Тем более что богача-насильника это и в самом деле справедливое наказание. Ведь эта яма -- откуда? А он туда сбрасывал нагишом тех, кто против него бунтовал. Вот и кормили его той самой кашей, которую он другим приготавливал.

-- Хуже другое, -- добавил Золотое Перо, -- тех, кто умеет стрелять горящей паклей, вообще не должно было быть в столице. У нас такое слишком опасно, хорошо, что день безветренный и нежаркие, а так бы весь город мог сгореть. Такие стрелки у нас только по краям страны, но они проникли в город тайно... давно это готовилось, значит.

В доме лекаря было тихо и пусто. То есть разгрома в квартире не было, но хозяин отсутствовал. Однако тавантисуйские правила приличия позволяли дожидаться дома хозяина, особенно если тот нужен по делу. С условием ничего не трогать. Юноши сели на скамью, специально предназначенную для ожидающих.

-- Наверное, кто-то его уже вызвал раньше нас, -- предположил бывший монах, -- ведь Жук не один такой. Давай подождём.

-- Если только лекарь не прячется где-нибудь от расправы, -- сказал Золотое Перо, -- тогда его ждать бесполезно.

-- От расправы? Но его-то за что? Или он может быть инкой?

-- Не обязательно. Мне отец рассказывал, что каньяри безо всякой жалости убивали лекарей и учителей. Даже если они не были инками. Потому те очень не любят, чтобы их в эту область распределяли. Хотя, конечно, долг должен быть важнее жизни, но всё-таки они тоже люди, я их понимаю.

-- А почему каньяри именно их ненавидели?

-- Потому что наши лекари посрамляли их шаманов. А те в отместку распространяли слухи, будто лекари специально хотят извести всех каньяри!

-- Но это нелепость!

-- Ну, если очень хочется верить в нелепость, то верят. А учителей ненавидели за то, что те учат, что инки хорошие. А некоторые вообще считали, что школа мешает подготовить будущего скотовода и воина. В школе учат, что все люди это люди, а многие каньяри считают себя выше остальных людей.

-- А лучники могли быть из каньяри?

-- Не знаю. Может, и не каньяри. Но скорее всего ?из скотоводов. Среди тех до сих пор много наших врагов. Не хотят они жить при плановом хозяйстве, считают это унижением. Я, как сын Славного Похода, порой слышал многие обрывки разговоров... Когда стали разворачивать проект "Крылья", было предложение набирать мальчиков для него из таких вот скотоводческих племён. Чтобы повысить их лояльность... Видимо, это была ошибка.

-- Я не понимаю, при чём тут крылья и лучники...

-- Ну, юноши на крыльях должны были экстренные сообщения доносить. Но вот садиться в том месте, где нет катапульты им крайне нежелательно. Как потом планер до катапульты тащить? Так что было решено -- они учатся параллельно стрелять из луков, и стреляют письмами в специальную подушечку возле окна у должностных лиц. Ну а потом, когда вырастают и тяжелеют, навыки лучника у них остаются, и решено из них соответствующие войска комплектовать.

-- Понятно, -- сказал бывший монах. -- Послушай, я в военном деле совсем не смыслю. Вот зачем нужны луки, когда ружья есть?

-- Затем, что из ружей не попадёшь как следует. А в ситуации, когда штурмуют, важно не попасть по своим.

-- А стрелять горящей паклей их что, тоже учили?

-- Не знаю. Если они из Чимора, то могли учить с целью расстрела вражеских кораблей, а если это каньяри... Таких и учить не надо, раньше умели. Ещё при конкистадорах.

-- Не понимаю, о чём ты.

-- Ну да, ты ведь нашу историю не очень подробно знаешь. Ты знаешь, что первое восстание под предводительством Манко едва не закончилось победой, но именно каньяри всё испортили? Был момент, когда Манко запер остатки испанцев в центре Куско, но запер не одних, а с союзниками, среди которых были и каньяри. Он уже думал, что победа у него в руках, рано или поздно те сдадутся, запасы у них небезграничные. А штурмовать он не решился, боясь лишнего кровопролития. Он хотел сохранить город более-менее целым, понимал, что это труды людей. И зачем лить кровь, если можно просто взять осадой и измором? Он даже часть своего ополчения отпустил по домам для полевых работ, для осады много народу не надо. Да только... просчитался он. И потом горько корил себя за ошибку. Дело в том, что враги не рассчитывали на пощаду и решили прорываться. А для этого они вот так огненными стрелами подожгли город... Ну и прорвались. А дальше ты знаешь...

-- Да, я читал про это. Просто не сообразил от усталости сразу. В Европе, кстати, про это совсем другое пишут. Что мол, это сам Манко столицу горящими стрелами сжёг. Мол, так как он тупой деспот, то человеческие жизни совсем ни во что не ставил, и потому ему обстрелять и сжечь свою столицу ничего не стоило. Однако взять крепость конкистадоров ему святой Сантьяго помешал. Ну а про их союзников и вовсе обычно не упоминали. Была, мол, только огромная-преогромная армия Манко и горстка конкистадоров.

-- Да уж представляю, что там несут про нас. Хотя для каньяри, небось, обидно должно быть, что их заслуги перед белыми господами даже в историю не попадают. Ведь их за людей всё равно не посчитали. А они так старались! -- в эту реплику юноша вложил весь свой сарказм, но потом добавил -- Впрочем, мой папаша тоже с каньяри не особенно церемонился. Как-то рассказывал случай, как он одного каньяри пытал...

-- Да ты что! Ведь по закону...

-- На войне иногда на законы глаза закрывают. Впрочем, отец только бил того каньяри, требуя признаний, больше ничего. А оправдывал это так: "Я не чистоплюй и не боюсь запачкать ручек, как иные слюнтяи. Мне куда важнее жизни моих ребят, половина из которых может завтра погибнуть, если я не развяжу этому мерзавцу язык". Он считал того виновным в вырезании соседней деревни, потому не считал, что с негодяем надо щепетильничать. Но я, выслушав эту историю, твёрдо решил, что военной карьеры делать не буду.

Золотой Подсолнух поёжился. Ожидание начинало томить, тем более какое-то шестое чувство подсказывало ему, что ждут они напрасно.

-- Как ты думаешь, пока мы тут сидим, они твой дом не разорят? -- спросил он.

-- Без моего отца в этом нет смысла, а они знают, что он не в столице. Хотя... -- и тут Золотое Перо хлопнул себя по лбу, -- какой же я идиот!

-- Идиот?! Почему?

-- Я вспомнил один разговор, который был пару дней назад. Я был у матери, и как раз в этот момент к ней зашёл Киноа. Ты не думай, между ними нет ничего такого... он скорее у нас от жён прячется порой. Устаёт от них. У моего отца дополнительная жена отдельно живёт. А у Киноа все пять вместе. Впрочем, тогда Киноа по делу зашёл. Спрашивал, когда мой отец вернётся, хотел узнать по поводу нововведения -- машин для стирки. Стоит ли их и гражданским использовать, стоит ли ещё мастерские для их изготовления строить... Мать поделилась своими впечатлениями от этой штуки, сказала, что стирает хорошо, только сил много требует. Теперь, когда она уже забеременеть не может, это ничего, а вот если бы могла -- стирала бы руками. Ну и полезла в документы, стала рыться в статистике отзывов... А в этот момент пришёл англичанин... Дэниэл, кажется. Я спрятался за занавеску, решил послушать, о чём он без меня с Киноа говорить будет. Мать ушла, кажется, еду готовить, может, к братику... Подслушивать, конечно, нехорошо, но... но я понимал, что англичанин -- враг. А вот Киноа, кажется, этого не понимал. И терпеливо объяснял, что мол, мы отвечаем за безопасность наших работников, потому не можем сделать так, чтобы в зеркальных мастерских работали без проветриваний и перерывов, не можем сэкономить на масках при работе со ртутью или на безопасности в шахтах. Не можем увеличивать рабочий день так, чтобы работники уставали и калечились... Киноа распинался, как мог, а англичанин слушал вполуха и соглашался, так как ему было лень спорить. А потом Киноа с матерью ушли, так как она не хотела вопрос про стиралки обсуждать при англичанине, там же Запретные Города упоминались. А англичанин сказал, окинув всё самодовольным взглядом -- "Дураки эти ушаны. Скоро всё это будет моё!" Теперь, если любое возможное сопротивление подавлено, что им мешает залезть в дом моего отца и захватить все карты расположения воинских частей?! А ведь это такие карты, которые только у моего отца есть, только на них запретные города обозначены... И он же видел, куда мать за документами заглянула... ну примерно видел. Значит... Слушай, всё равно мы этого лекаря не дождёмся. Бесполезно всё. Бежим лучше ко мне домой! Только бы не опоздать.

Увы, когда они подбегали к дому, стало очевидно, что подтвердились самые худшие опасения. Погром был в самом разгаре -- какие-то люди тащили из дома всё ценное, а один из них схватил маленькую сестрёнку Золотого Пера, которая отчаянно кричала и сопротивлялась. Бывший монах похолодел. "Неужели он будет её... прямо на улице?!". Небольшая толпа, видимо, в основном жители соседних домов и случайные прохожие, смотрела на это не сказать чтобы с одобрением (были слышны выкрики типа: "Девчонку-то оставь в покое, совести у тебя нет!"), но вмешаться не смели. Погромщики были вооружены не камнями и палками, а серьёзным оружием, и противостоять им могли только вооружённые воины. Золотое Перо зашептал: "Сейчас я попробую отбить у этого сестру, надеюсь, она сумеет убежать. А ты пролезь по стене за домом на второй этаж, спасай документы, если они ещё там".

Бывший монах без труда залез по каменной запасной лестнице и через балкон проник на второй этаж. Там уже царил полный разгром, и ценные вещи были уже вынесены, и как-то странно было видеть голые стены там, где ещё утром висело наградное оружие. В камине пылал огонь, и в нём горели какие-то бумаги. Не сразу посреди всего этого разгрома он заметил Шерстяную Накидку. Она лежала в луже крови и не стонала даже. Когда их взгляды встретились, она сказала тихо и безнадёжно:

-- Ты опоздал, Золотой Подсолнух. Я успела всё сжечь, но они в ответ отомстили мне. Со мной покончено. Иди спасай тех, кого ещё можно спасти.

-- Но неужели ничего нельзя сделать...

-- Эту кровь не остановить, я умру. Не думай обо мне, думай о тех, кого ещё можно спасти. Я слышу крики внизу, я знаю, что мой сын защищает малышей. Иди, помоги ему! Умоляю! Мне ты ничем не поможешь.

-- Клянусь, что я вернусь -- пробормотал бывший монах и побежал вниз.

Но внизу его ждала ещё более ужасная картина. Погромщики с награбленным барахлом уже куда-то испарились. Наверное, побежали грабить в другое место. На мостовой лежал Золотое Перо и тихо постанывал. Крови, впрочем, не было видно. Золотой Подсолнух наклонился к другу:

-- Тебе помочь встать.

-- Не поможешь... уже пытались. Я не могу. Похоже, я сломал спину, и со мной покончено. Друг, если можешь, попроси нож у кого-нибудь и перережь мне горло. Я не хочу умирать долго и мучительно.

Бывший монах растерялся. С одной стороны, похоже, его друг прав, во всяком случае, он сам не мог подсказать другого выхода. Но в то же время сделать то, что он просит...

-- Твои братья и сёстра где? -- спросил он, скорее чтобы оттянуть время.

-- Их утащили. Сестра вырвалась, но её перехватили там, на другом конце улицы. Братьев тоже схватили. Они же ещё совсем малыши... Мне ещё много тебе надо сказать, но только сначала попроси нож...

Золотой Подсолнух стоял как вкопанный, не зная, что делать. Вдруг он почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел, что рядом стоит Золотистый Орех. До того он знал об этом оценщике довольно мало -- что тот когда-то служил в Амазонии, из-за полученных там ран не вполне здоров, помимо оценки занят также преподаванием солдатам какой-то воинской дисциплины, связанной с его прошлым опытом войны в Амазонии. Больше бывший монах не знал об этом человеке ничего, но интуитивно был скорее склонен ему доверять -- по тем комментариям, которые он давал произведениям, было видно, что человек действительно воевал, а не по тылам отсиживался. И что в разведку с таким человеком пойти скорее можно. Золотистый Орех сказал:

-- Вот что, нужно отнести твоего раненого друга ко мне. Но просто так его поднимать нельзя, погоди, я принесу доску, валик и верёвку. Его надо привязать к доске.

-- Зачем меня привязывать? -- спросил Золотое Перо.

-- Так надо, когда повреждена спина. Со мной тоже так делали, так что я знаю, что говорю.

Золотому Подсолнуху ничего не оставалось делать, как подчиниться.

-- Ты с ним знаком? -- тихо спросил Золотое Перо.

-- Это один из оценщиков. А ты его знаешь?

-- Слышал кое-что. Сосед как-никак. Но близко наши семьи не общались, как-то не доверяли ему...

Больше ничего Золотое Перо сказать не успел, потому Золотистый Орех вернулся, и нужно было заняться укладыванием на носилки.

-- Кое-как, с несколькими остановками, они всё-таки дотащили юношу до дома и положили на кровать.

-- Никогда я так не жалел о своей контузии, сегодня, -- сказал Золотистый Орех, -- видеть всё и не мочь ничего сделать. Послушай, сбегай к дому Славного Похода ещё раз и проверь, не осталось ли кого-нибудь ещё живого? А я пока позабочусь о нём. Хоть я и не лекарь, но в ранах кое-что понимаю.

Юноша побежал выполнять данное раненой женщине обещание. Но когда он влетел в ту комнату, где она лежала, там её уже не было. Не было, впрочем, и трупа. Залив на всякий случай уже угасавший огонь в камине, Золотой Подсолнух осмотрел весь дом, из которого уже ушли мародёры, и не обнаружил ни живых, ни мёртвых, только следы разгрома и разорения. Впрочем, ничего удивительного, скорее всего трупы просто убрали (хотя какой смысл в подобной аккуратности сейчас?). Впрочем, куда больше его озадачивало другое: Славный Поход, человек из низов, и отличавшийся какой-то простоватостью, не мог вызывать какой-то особенной ненависти среди народа. Наоборот, народ его скорее любил. Кому же он был так ненавистен? Хотя каньяри... Или дело совсем не в этом, просто он априори был врагом уже потому, что был не на стороне заговорщиков, а значит, его надо было убрать. Заговорщики не обязательно знали, что хозяина дома нет. Но почему убирать надо было через погром, а не просто арест?

Во всяком случае, надо было возвращаться к Золотистому Ореху.

Только второй раз взглянув на его дом, юноша понял, что он разве что самую малость уступает дому Славного Похода, разве что второго этажа нет. Сам хозяин в этот момент уже поставил на стол какую-то закуску.

-- Ешь, -- сказал он вернувшемуся Золотому Подсолнуху. -- Золотое Перо сейчас в забытьи, я дал ему специальную траву. В общем, дела у него плохи, может статься, что он так и обречён быть прикованным к постели на всю жизнь. Хотя тут должен смотреть лекарь. Я пойду за ним, когда стемнеет, так безопаснее. Сегодня едва ли зажгут фонари, а дом своего друга я найду и вслепую. Выследить же меня по темноте куда сложнее.

-- Послушай, а ты тут один живёшь?

-- До сегодняшнего дня. А теперь буду делить свой кров с вами. Тебе ведь некуда возвращаться, Золотой Подсолнух, комнаты университета они уже присвоили себе.

-- Понятно... Но почему у тебя нет семьи и при этом такой большой дом?

-- Была у меня семья, да вот только жена два месяца назад ушла от меня и детей забрала. Не думаю, что вернётся. До последнего времени я ещё надеялся на примирение, но говорят, что у неё теперь другой муж. Так что я не надеюсь уже.

-- А отчего она тебя бросила?

-- Я свидетельствовал против её брата, который проявил преступную халатность, если не сказать более. Он был командиром одной из столичных воинских частей. Захожу я как-то к нему в дом и вижу такую сцену: сидит он с англичанами, пьёт с ними это ихнее пойло, кажется, оно называется "виски" и рассказывает про свою часть такие подробности, какие вообще не положено знать посторонним, а уж иностранцам тем более. Ну, я его урезонить попытался, был скандал, меня выгнали из дома... А на следующий день в части у воинов обнаружилась английские буклетики, где наше государство объявлялось кровавой тиранией, за которое не стоит воевать. Ну и я рассказал про случай накануне, сказав, что это командир виноват, и что его снять нужно. А его не только сняли, но и посадили за измену. Ну а жена от меня ушла, громко хлопнув дверью -- мол, родственник должен быть важнее, чем честь, долг, родина и даже элементарная безопасность. Тогда я беседу воспитательную с воинами провёл, конечно, но, видно, не особенно помогло. Потому что отморозки, пришедшие громить дом Славного Похода, были из тех, кто в своё время прочитал эти самые буклетики. Там и Славного Похода облили грязью. Ведь, по их логике, раз он якобы убил чьих-то детей, теперь можно расправляться с его детьми, хотя они-то точно не могут быть ни в чём виноваты по малолетству.

-- Это ведь та часть, которая ближе всех отсюда? -- на всякий случай переспросил бывший монах, и вспомнил пьяного Острого Камня. Новому командиру достались уже подчинённые, настроенные против инков. Да, показал он себя не с лучшей стороны, но, в общем-то, оказался крайним.

-- Увы. Да и не посмели бы эти гады решиться на переворот, если бы не были уверены, что столичные воинские части будут, как минимум, бездействовать. Подозреваю, что мой бывший шурин будет на стороне новой власти, но пока лично он безопасен -- его сослали далеко от столицы. Ну, кажись, я тебе про себя всё рассказал, всю правду.

И тут Золотой Подсолнух вспомнил слова Горного Ветра, что кто-то из оценщиков связан с людьми Инти, и что подумал он тогда о Золотистом Орехе. Но тогда он подумал и забыл, сейчас же... Бывший монах решился и сказал:

-- Нет, Золотистый Орех, не всё ты мне рассказал. Хоть и правду, да не всю. Ты был на службе у Инти, и за своим шурином и его частью ты именно следил, а не просто там преподавал. Думаю, что с англичанами ты его далеко не случайно застукал. Но, конечно, на суде просто как свидетель выступал. Твоя жена, однако, всё равно всё поняла, и именно потому с тобой и разорвала.

-- Допустим, что ты прав, и всё было именно так. Но считаешь ли ты меня по этому поводу подлецом?

-- Нисколько, Золотистый Орех. Я знаю, что ты и такие, как ты, пытались спасти наше государство. Жаль, что не спасли. Но это значит, что у тебя ещё могли остаться какие-то связи, чтобы можно было переправить моего друга в более безопасное место. Потому что сам понимаешь -- если к тебе придут погромщики, то нам тоже конец.

-- Конечно, я уже думал об этом и буду думать ещё. Но я ещё не знаю, не могу знать, кто из наших уцелел. Многое зависит от того, какие бумаги попали в руки врагов. Да и не только бумаги... ну вот ты меня как вычислил? Конечно, ты, как бывший монах, душеведец весьма тонкий, однако неужели ты догадался обо всём исключительно благодаря чутью? Давай, говори, где я себя выдал?

-- Горный Ветер как-то намекнул, что среди оценщиков есть его человек. Поскольку из них в Амазонии был только ты, то я подумал на тебя. Только вот... пока ты не согласился, я не был до конца уверен, но решил пойти "ва-банк", как говорят у белых людей. Что ты думаешь делать в ближайшие дни?

-- Хочу понять ответ на один вопрос. Мой дом с домом Инти связывал подземный ход. Горный Ветер дорожил жизнью жены и детей, и причина, по которой он не смог их спасти, мне не вполне ясна. Я пытался сам по нему пройти со своего конца -- увы, запорный механизм не сработал. Хотя он был рассчитан на открытие в обе стороны. Так что теперь, когда дом Инти обратился в руины, мы можем беспрепятственно зайти туда на рассвете и понять, в чём дело. Сможем ли мы восстановить выход или нет.

-- А сам ты как думаешь?

-- Разумеется, девять из десяти шансов, что имела место не просто поломка, а измена. Кто-то изнутри очень хотел, чтобы семейство Горного Ветра попало в руки врага. Я даже подозреваю причину этого -- просто пытками Горного Ветра было не сломать, но вот если на твоих глазах истязают жену и детей... Такое мало кто способен выдержать. Но вот вопрос -- ломавший знал механизм, или просто сломал наугад? Это сможет мне сказать о степени посвящённости предателя во внутренние дела, а значит, и о том, знал ли он, куда ведёт ход. Отсюда можно понять, что лучше сделать -- остаться здесь или бежать. Ладно, я пошёл за лекарем. Надеюсь, что вернусь скоро. Впрочем, где у меня еда и вода, ты видел, так что на первых порах не пропадёшь.

-- Послушай, Золотистый Орех, ведь в доме Славного Похода охрана была, почему же они не смогли дать отпор погромщикам?

-- Была. Всего четыре человека. А погромщиков сколько? Никак не меньше десятка, а то и полтора. И не просто бухие парни с булыжниками, а, судя по всему, каньяри, умелые воины, и презлющие. Пачку коки охранники сопротивлялись, как раз чтобы Шерстяной Накидке документы сжечь, а так исход был предрешён. Один с детьми пытался бежать через боковую дверь, но его тут же на улице и сразили стрелой в лоб.

Как только Золотистый Орех ушёл, бывший монах подошёл к раненому, чтобы проверить как он там, и обнаружил, что тот не спит.

-- Когда ты проснулся?

-- Пачку коки назад. И я слышал, о чём вы там с хозяином говорили. Вот что, Подсолнух, утешительная ложь ни к чему. Дела мои очень плохи. Если я и в самом деле больше никогда не встану, то лучше бы меня просто убили сегодня.

-- Но ведь Золотой Орех говорит, что с ним также было. Подождём лекаря, может, он скажет что-то обнадёживающее...

-- Короче, обещай мне... если я безнадёжен, то помоги мне принять яд.

-- Давай лучше потом об этом поговорим.

-- А о чём ещё говорить сейчас?

-- Ну, что-то мне хотел сказать ещё там... Перо, я знаю... догадываюсь, что у тебя была девушка. В других обстоятельствах я бы не стал тебя расспрашивать, но теперь...

-- Да, пожалуй, мне стоит про это рассказать, -- согласился Золотое Перо, -- может, ты увидишь Властиславу и расскажешь ей, что я любил её до последней минуты...

-- Значит, её зовут Властислава?

-- Да... Она была дочерью Жёлтого Листа. Видно, ещё когда он давал ей имя, он уже мечтал о власти и о славе. Потомок Солнца... А может, он уже тогда планировал выдать ей выгодно замуж за наследника престола. Пытался выдать её за Асеро, но только если на дочь он ещё мог давить, то на самого Государя -- никак. Властислава подозревала, что её отец как-то причастен к интриге с попыткой устроить жене Асеро выкидыш, чтобы она точно не родила наследника и стала бесплодной, но так её отец в эти дела не посвящал. Потом он вроде поменял планы, давить на неё на тему брака с Асеро перестал, но зато намекал, что есть кандидат подостойнее. А меня он, естественно, отшил -- не годится, мол, мне так высоко нос задирать, чтобы на его сокровище покушаться. Ведь мой отец из простых выбился сам, к потомкам Солнца прямого отношения не имел... Конечно, можно было заручиться согласием отца, похитить девушку и поставить Жёлтого Листа перед фактом... Отец бы меня понял и поддержал. Но тогда мне надо было расстаться с мечтой о карьере звездочёта и делать военную. А я этого не хотел. Я не знал, на что решиться, потом появилась возможность переселиться в город Звездочётов, где сразу выдадут дом. Обидно! -- юноша даже всплакнул от досады. -- Если бы переворот случился хоть на неделю позже, я был бы уже там, живой и здоровый.... Но Властислава не хотела ждать так долго, и ей и мне очень хотелось... А может, она просто надеялась, что, лишившись невинности, она уже перестанет быть игрушкой в руках её отца, он не сможет выдать за этого самого наследника... Ну, отец как-то обнаружил нас, меня прогнал, а она куда-то исчезла. А сегодня утром от неё письмо пришло, что она беременна и она в Кито. Послала она его по своим каналам, конечно, а не прямо по почте. И мне его передали на диспуте. Оно до сих пор у меня на груди, я его из туники в тунику переложил... Обидно будет, если я так и умру, не увидев своё дитя. Ещё утром я мог надеяться, бороться... а теперь всё! Пусть выходит замуж за кого получится, не всё ли равно....

-- Не думаю, что даже в нынешних обстоятельствах она согласится идти за этого... которого на престол пророчат. Не может он быть хорошим человеком, раз связан со всей этой мерзостью.

-- Подсолнух, что ты думаешь о будущем? Лучше езжай в Кито, там должно быть безопаснее, заодно может найдёшь её.

-- Не знаю, что делать. Думаю, что выехать из города будет сложно. К тому же это должно было случиться в обеих столицах одновременно, иначе бы Жёлтый Лист свою дочь туда бы не послал.

-- Хм... похоже, ты прав. А у меня не только спина сломана, но и голова не варит.

-- Я думаю, что сейчас не стоит резких движений делать, надо сначала понять обстановку. Дня через два-три решу.

В этот момент вернулся хозяин вместе с лекарем. Золотой Подсолнух вышел в прихожую и сказал, что его друг не спит, можно осматривать прямо сейчас. Лицо лекаря показалось ему смутно знакомым. Лекарь сказал:

-- Мне Золотистый Орех рассказал, что вы из заложников сбежали. Дело очень скверно обстоит. Сам я не очень хорошо умею с костями разбираться, я по ядам специализировался, но наш главный костоправ, увы, всё равно в заложниках. И сколько эта история продлиться может, никто не знает. А среди заложников уже есть жертвы. Страшную смерть приняла Радуга, её казнили как человека Инти. Ходят слухи, у кого-то из пленных не выдержало сердце.

Золотистый Орех сказал на это:

-- Повезло нам с тобой, Панголин, что мы на этот диспут не пошли. Хоть меня Радуга и приглашала её поддержать, но я видеть эту Заколку не могу, тошнит просто. А теперь вдвойне досадно, что Радуга мертва, а Заколка... не удивлюсь, если она потом станет служить этим сволочам!

-- Сейчас я осмотрю больного.

-- Тебе помочь?

-- Боюсь, вы его излишне смущать будете. Лучше посидите в столовой, я позову вас, если будет нужно.

-- Хорошо.

Бывшие оценщики остались в столовой вдвоём. У Золотого Подсолнуха на языке вертелось множество вопросов, но в то же время его он как-то робел. Всё-таки Золотистый Орех ему в отцы годился, хоть формально и был его подчинённым.

-- Значит, Радуга мертва? -- спросил, наконец, бывший монах.

-- Увы, мой друг. Она приняла страшную смерть. Зная характер Радуги, я полагаю, что она сказала этим подонкам что-то дерзкое, а может, они прознали про её связь со Службой Безопасности... Но её вывели на крышу университета, облили маслом и подожгли. Она упала с крыши, утянув, правда, одного из палачей. А они в отместку поволокли её тело по улицам... Панголин видел всё это, так как его комната выходит окнами на университет. Это ужасно -- видеть и не мочь спасти...