Как повываешь?

Глава 17Коннор О'Дойл



Перерык на размышления.⁴⁵

Я просыпаюсь и приоткрываю один глаз, опустив брови. Темная прядь волос, принадлежащая кому-то другому, касается лица, но мне не нужно гадать, кто так уютно устроился в моих объятиях. Ее запах не только на мне, но и вокруг, в руках, в каждом вдохе — опьяняющий, пульсирующий в теле, и так продолжается уже несколько часов.

Уитли шевелится во сне, заставляя меня вспомнить про болезненно твердый член, скользящий по ее спине. Я вздрагиваю, двигаю бедрами и убираю утренний стояк подальше от нее.

Хотя память немного затуманена, я помню, как оказался в комнате и кровати Уитли. Мне следовало бы беспокоиться, что я здесь, и часть меня действительно переживает, потому что это означает, что мне нужно начать принимать то, что я отрицаю, но мне странно спокойно, просыпаясь рядом с ней. Уитли теплая и мягкая, и мне хочется притянуть ее поближе, чтобы все эти изгибы идеально прилегали ко мне.

За очень долгое время ни одна женщина не соблазняла меня спать в какой угодно постели, кроме моей собственной — ведь легко избегать привязанностей, когда приходится скрывать то, кем ты являешься.

Я никогда не хотел этого. До нее.

Я никогда не чувствовал такого влечения, такой потребности и умиротворения, которое испытываю, когда она рядом. Я хочу злиться и ругаться на себя за то, что не смог устоять перед ней, но чувство удовлетворения слишком сильное.

Поборов желание пойти к ней, я по глупости решил принять не один, а три флакона предполагаемого успокоительного, которое прислал Джекилл.

Вот уж помогло так помогло…

Я смутно помню, как поднимался по лестнице, инстинкты неустанно требовали, чтобы я пошел к ней. Как будто тело и подсознание скучали по ней, и я был бессилен им отказать.

Эмоция, которую я боюсь назвать, наполняет грудь при осознании того, что она не отказала мне в простом удовольствии — держать ее и обнимать всю ночь, что помогло утихомирить желание.

По какой бы то ни было причине женщина в моих объятиях способна простить мое невероятно отвратительное поведение за последние недели. Становится совершенно ясно, что она влияет на меня, как ни одна другая, но я обнаруживаю, что чем дольше это продолжается, тем меньше меня это беспокоит.

Теперь я признаю, что, когда она впервые вошла в замок, мгновенная реакция на нее напугала меня до смерти, и я хотел, чтобы она немедленно ушла.

После того, как я заставил ее кончить средь бела дня в лабиринте, я обнаружил застрявшую грязь под когтями, впивавшимися в землю, когда я поедал ее сладкую пизду. Вид огромных отпечатков, похожих на следы лап, слишком ясно дал понять, что она сводит меня с ума, но я скорее отгрызу себе руку, чем причиню ей боль, что делает мое поведение неприемлемым.

Я вздрагиваю, когда она сильнее прижимается грудью к моей руке, слегка потягиваясь. Мягкая, округлая и полная. Блядь, она идеальна.

Я отдергиваю ладонь, когда Уитли удовлетворенно вздыхает, прежде чем повернуться на другой бок. В этот момент ее голова опускается на мое плечо, а красивые карие глаза распахиваются, чтобы посмотреть на меня.

— Доброе утро, — голос звучит как гравий даже для меня самого.

— Привет, — отвечает она с ямочками на щеках от улыбки.

Кожа Уитли пылает, и она двигается, чтобы устроиться поудобнее. Ее бедро задевает мой член, и мы оба вздрагиваем.

— Прости. У него свой ум рядом с тобой, — бормочу я.

В голове крутятся мысли о том, как я могу загладить свою вину за последний месяц.

Позволит ли она мне баловать себя целый день? Такую упрямую женщину, вероятно, пришлось бы заставить.

— Который час? — спрашивает она и отталкивается от моей груди.

Я хмурюсь, борясь с желанием притянуть ее обратно, и признаю, что, как ни странно, — меня абсолютно не волнует, где в данный момент находится мой телефон.

— Я не знаю.

Она откидывает одеяло и тянется за мобильником.

— Почти шесть, — говорит она с усталым вздохом. — Мне нужно идти готовить завтрак. Ух, сегодня уроки хореографии. Надеюсь, я не упаду лицом в грязь.

Она откидывается на спинку кровати и потирает глаза руками.

— Позволь мне подержать тебя еще немного, — говорю я, желая еще хоть чуть-чуть ее мягкого тепла, когда притягиваю Уитли в свои объятия. — Это может подождать еще пять минут, все будет в порядке.

— Ну, разве ты не мил сегодня утром? Хочешь, я приготовлю лекарство от похмелья? Ты был изрядно пьян.

Легчайший юмор в ее голосе разрушает опасения, что она может быть расстроена моим присутствием.

Когда ее голова опускается мне на грудь, а дыхание становится ровным, мне хочется, чтобы одежда между нами исчезла. Член дергается при мысли о том, чтобы предложить ей заняться утренним сексом. Или просто заняться сексом — то, что я никогда не был в ней, убивает.

— Я чувствую себя хорошо, но спасибо, — я прижимаю ее к себе и сдерживаю довольное урчание, когда ее рука пробегает по моему животу.

— Что ты помнишь о прошлой ночи, король Артур? — фыркает она.

Я думаю о прошлой ночи, но воспоминания все еще немного расплывчаты. Помню только, как она улыбалась, и как красиво это выглядело. Черт. Я стону и зажимаю переносицу свободной рукой, а другой прижимаю ее к себе.

— Что я сказал?

— Ты фактически назвал свой член Экскалибуром, — ее тело сотрясается от смеха.

От ее хриплого голоса мой член становится еще толще, и я осторожно подталкиваю ее встать с кровати, прежде чем скажу что-нибудь идиотское, что испортит утро, например, «помоги мне вытащить его». Из-за нее я не могу нормально думать, она слишком красива, чтобы я мог устоять перед роскошной копной растрепанных волос и небольшим количеством одежды на ней.

Думай, ублюдок.

— Точно. Прошу прощения, — ноги в носках касаются потертого деревянного пола, когда я хватаю пиджак с ближайшего стула.

Я сгребаю свои туфли в охапку, оглядываю комнату и хмурюсь от того, насколько она скудна и пуста. Осознание приходит, когда я вспоминаю ее страдальческое выражение лица каждый раз, когда в разговоре речь заходит о премии, заставляя меня чувствовать себя полным и абсолютным ослом. Вот почему она не увольнялась, когда мы ссорились, независимо от того, насколько очевидно я давал понять, что хочу, чтобы она ушла. Идиот. Безмозглый дурак!

Мне не следовало угрожать ей премией, она так явно в ней нуждается. Не похоже, чтобы женщина жила здесь в течение трех месяцев, тут голые стены.

— Я все исправлю, — бормочу я, не уверенный, что она услышит или даже поймет, что я имею в виду.

Она хмурится, и от чувства вины у меня сводит живот.

Схватив пиджак, чтобы надеть его, я избегаю ее взгляда, когда стыд захлестывает меня. Внезапно комната кажется слишком маленькой, мне нужно сбежать.

— Не кажется, что нам стоит поговорить обо всем этом? — спрашивает она, жестикулируя.

Я пытаюсь, но не могу быстро придумать какое-либо оправдание своим действиям, буквально задыхаясь в панике.

Я возвращаюсь к кровати, не обращая внимания на удивленные глаза Уитли, когда наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в лоб.

— Мне нужно бежать, но я найду тебя позже и попытаюсь все объяснить, — говорю я, уклоняясь от разговора, потому что подходящего ответа пока нет.

Я мысленно добавляю заказ новой одежды в растущий список дел, которые нужно сделать, чтобы ей было приятнее оставаться здесь, в отеле.

— Ммм, хорошо, — голос Уитли дрожит, но она не выглядит чрезмерно расстроенной, просто слегка сбитой с толку.

— Не волнуйся, у нас будет достаточно времени, чтобы поговорить сегодня вечером, — я поспешно выхожу за дверь, зная, что не смогу оторваться от нее, если останусь. Я не могу думать, когда она рядом, но, судя по всему, также не могу быть от нее слишком далеко.

Я в полной жопе.



Уитли Уитт

Я делаю глубокий вдох, пытаюсь расслабить затекшие плечи, упираясь бедром в кухонную стойку, и резко выдыхаю. Одной рукой я потираю затекшее плечо, а другой поворачиваю шею, потянув за тяжелую белую ткань униформы.

— Ну и что, что я обнималась со своим боссом, верно? — бормочу я пустой кухне, жалея, что рядом нет кого-то вменяемого, с кем можно поговорить, потому что, по-видимому, меня сильно привлекают ходячие красные флаги⁴⁶.

Может мне изобразить разъяренного быка, подняв пальцы к ушам и заревев?

Обычно мне требуется около часа, прежде чем мозг отключается и позволяет заснуть. Но с Коннором я просто вырубилась без всяких проблем, как по щелчку, и отправилась прямиком в страну грез. Я не могла нормально заснуть уже много лет, а прошлой ночью спала великолепно. Во рту пересыхает от воспоминаний о том, каким я увидела его этим утром — с растрепанными, такими милыми волосами. Мне хотелось запустить в них пальцы, но противоречивые сигналы от него сводят с ума.

Я по уши в этом увязла и понятия не имею, что происходит. Теперь я устраиваю ночевки с засранцем — ну, вроде как — начальником.

Поднимая руки вверх, потому что пустая кухня мне так и не ответила, я перехожу к кофеварке и наполняю ее водой из-под крана. Я делаю еще один глубокий, успокаивающий вдох. Все нормально.

Нужно просто собраться и задать ему несколько вопросов, а их у меня немало. Что он делал в моей ванной на днях? Почему у него был мой вибратор? Почему его голова оказалась между моих бедер в саду? Что вообще между нами происходит? Я понятия не имею, как реагировать на то, что он довел меня до оргазма, а затем предложил ночевку с обнимашками.

Было так приятно проснуться в его объятиях — даже слишком приятно.

Мы с Тревором никогда по-настоящему не обнимались, потому что ему не нравилось, когда его трогают во время сна.

Примерно через год после развода я поняла, что, хотя мы с Тревором были лучшими друзьями, между нами не было никакой страсти. Я согласилась выйти за него замуж из страха потерять его — и себя тоже. Страх перед неизвестностью удерживал меня на месте, в городе, где я выросла. Именно поэтому я сказала «да», когда он сделал предложение.

Обниматься с Коннором — это совсем другое, и я даже не уверена, что мы друзья. Друг ведь, кажется, не просыпается с членом друга, прижатым к ягодицам. Слава богу, я проснулась раньше, чем успела сделать что-то абсолютно бесстыдное — например, попыталась оседлать его во сне.

Мысль о том, что мы увидимся позже, вызывает у меня одновременно волнение и тревогу, но обычно он появляется на кухне только после обеда. Это дает время побыть наедине с мыслями.

Я просто надеюсь, что, когда увижу его, он будет тем Коннором, которого я начинаю узнавать, а не мистером «Правила О’Дойла».

Я ставлю чайник на плиту и вытираю руки о фартук, завязанный вокруг талии.

Отгоняя тревожные мысли, я направляюсь в столовую как раз в тот момент, когда Мария раздвигает шторы на больших эркерных окнах. Яркий солнечный свет заливает комнату и освещает вихрь мельчайших пылинок, заставляя воздух блестеть.

Я улыбаюсь завораживающей сцене и тому, как солнечный свет делает ее каштановые волосы более блестящими, чем обычно, придавая им медный оттенок. Смуглая оливковая кожа и ярко выраженные румынские черты Марии всегда казались мне красивыми, тем более когда она улыбается, и в ее темно-карих глазах появляются радостные морщинки при виде меня.

Мария вытирает руки о темно-синюю рабочую рубашку, смахивая пыль, и поворачивается ко мне.

— Доброе утро, красотка, — традиционно говорит она, отчего мне каждый раз хочется покраснеть. — Предполагаю, что завтрак скоро будет готов?

— Да. Я уже поставила кофе и заварила чай, — отвечаю я, и улыбка тут же расплывается на моих губах. — Ты сегодня с утра прямо шустрая.

Мария, подначивая, кокетливо отбрасывает волосы за плечо.

— Мне, наверное, не стоит заставлять тебя выполнять мою работу по утрам, да? — смеется она.

Я отмахиваюсь.

— Все в порядке. Мне совсем не трудно.

Пока мы разговариваем, Мария начинает вытирать столы в столовой, подготавливая ее к приему гостей. После того, как она накрывает их скатертями, она также ставит на каждый квадратный стол маленькие баночки с джемом и медом, а затем солонки, перечницы и сахарницы.

Она надувает губы и вздыхает:

— У Антона без конца звенели будильники. Пришлось буквально вышвырнуть его из постели, но я уже не смогла заснуть.

Я прекрасно понимаю, что она имеет в виду. Тревор делал то же самое каждое утро в течение полутора часов, и от этого мне хотелось кричать.

Рассмеявшись и покачав головой, я начинаю помогать с ее обязанностями, так как я не могу сидеть спокойно на работе. Да и чайник еще не закипел, хотя я уже слышу, как он начинает свистеть.

— Кстати, ты не видела сегодня утром мистера О’Дойла? — спрашивает Мария, бросая на меня взгляд, пока накрывает очередной стол скатертью. — Я хотела спросить его насчет генеральной репетиции, которая у нас сегодня днем.

Я почти вижу, как она подпрыгивает от радостного предвкушения, и в этот момент ее юность — чуть за двадцать — проявляется во всей красе. Я же не могу придумать ничего хуже. Наряжаться в костюмы и прыгать по сцене, как та чашка из «Красавицы и Чудовища», — от одной мысли об этом хочется броситься в камин.

Мозг зависает, пытаясь придумать, как ответить на ее вопрос о местонахождении Коннора.

Что я должна сказать? Этим утром он спал в моей постели, но мы не спим вместе? Или просто заявить, что не знаю, где этот надменный осел?

— Доброе утро, — раздается голос Коннора у меня за спиной.

Спина напрягается от его неожиданного появления. Я оборачиваюсь и натягиваю на лицо улыбку, совершенно не соответствующую тому, как колотится сердце в груди.

Он никогда не приходит на кухню или в столовую так рано, и мой удивленный взгляд тут же падает на белую коробку в его руке.

— Мистер О’Дойл! — восклицает Мария, прерываясь в работе и подходя к нему с лукавой улыбкой, по которой я сразу понимаю, что она что-то задумала. — Я тут подумала, а можно мне пропустить сегодняшнюю репетицию?

Коннор приподнимает бровь, глядя сверху вниз на хрупкую Марию.

— Я думал, что мое письмо всем сотрудникам было предельно ясным. Ни репетиции, ни мероприятия не подлежат обсуждению.

Мои губы приоткрываются от удивления. Я думала, что он ведет себя как гондон только со мной! Почему я чувствую легкую ревность? Я начала считать, что это просто наше личное танго. Как он смеет мне так изменять?! Или, может, я просто невыносима.

Мария заправляет прядь каштановых волос за ухо.

— Я знаю все движения и уже давно их отработала, так что надеялась, что можно будет сделать исключение только в этот раз?

Один уголок его губ дергается, как будто он пытается не улыбнуться.

— Ну, ты действительно самая воодушевленная участница мероприятия, и к тому же единственная, кто знает все, в отличие от некоторых сотрудников, — его взгляд скользит на меня, но в этот раз в нем нет привычной враждебности, словно он просто хочет поиграть со мной. — Так что я разрешу это только на этот раз. Наслаждайся вечером с Антоном.

Губы Марии приоткрываются от удивления.

— Откуда вы знаете?

Коннор смеется — тепло и непринужденно.

— Я знаю обо всем, что происходит в этом отеле, — затем он наклоняет голову в мою сторону. — Вы не возражаете, если я попрошу продолжить выполнять свои обязанности в другом месте? Мне нужно поговорить с Уитли наедине.

Мария бросает на меня обеспокоенный взгляд, но быстро направляется к выходу.

— Я скоро вернусь, чтобы закончить сервировку столов.

— Все в порядке. Я могу закончить последние несколько столов за тебя, — отвечаю я, пока Мария выходит из столовой, оставляя нас с Коннором наедине. Я резко оборачиваюсь к нему и выпаливаю:

— Что ты здесь делаешь?

Восхищенное выражение на его лице сменяется обвиняющим хмурым взглядом.

— Очевидно, ищу тебя, — он протягивает мне белую коробочку, которую держит в руке. — Я принес тебе новые туфли, так как ты жаловалась, как сильно болят ноги.

Мои брови сходятся на переносице, поскольку я не помню, чтобы когда-либо рассказывала Коннору о своей проблеме с обувью. Иногда мне кажется, что у него суперслух.

Я вижу его в обычном костюме дворецкого, с подстриженной бородой и волосами, все еще влажными после душа. Он даже отдаленно не похож на человека с похмелья, как выглядела бы я после бурной ночи, и это просто возмутительно. Я хочу, чтобы у него были мешки под глазами до колен, и чтобы он выглядел как ходячий мертвец.

Я оглядываю коробку в его руках, пытаясь понять, что он задумал с этим спектаклем. Новая обувь? Он будто вообще другой человек. Более того, когда и как он успел ее заказать?

Я машинально беру коробку, когда он буквально всовывает ее мне в руки.

— Мне не нужна эта обувь, если ты собираешься вычесть ее стоимость из моей зарплаты, — говорю я, проводя пальцем по краю коробки и замечая высокое качество. — Это, похоже, дорогое удовольствие.

Я не могу даже понять язык бренда, тисненый сверху, но выглядит это очень изысканно. Прямо в духе «нос кверху, мизинец в сторону, губы поджаты, палка в заднице» — настолько пафосно.

— Нет. Это всего лишь подарок.

Он улыбается так, будто все прекрасно, в то время как все, о чем я могу думать, это: где шутка или колкий комментарий, который заставит меня почувствовать себя дурой? Я никогда не могу его понять, потому что он то добрый со мной, то холоден как лед.

— Ты серьезно? — спрашиваю я с недоверием.

Его лицо становится грозным.

— Почему ты всегда спрашиваешь, серьезен ли я?

— Не знаю, — отвечаю я, не в силах скрыть растерянность и огорчение в голосе. — Может, потому что всего пару недель назад мы были врагами, а теперь уже обнимаемся? Ты даришь мне туфли, Коннор. Ты вообще это осознаешь?

— Я бы не сказал, что мы были врагами. Это слишком преувеличено. Мы же не сражались с мечами на поле битвы, — ворчит он, словно я веду себя глупо! — И тебе действительно нужны были новые туфли.

Он мило хмурится и дуется, будто я пнула щенка, — и это совсем не помогает делу.

Мне хочется закричать в подушку, но вместо этого я резко разворачиваюсь на каблуках и направляюсь обратно на кухню. Мне нужно держаться подальше от него и смущения. По крайней мере, там я могу найти что-то еще, на чем можно сосредоточиться и игнорировать его.

— Уитли, подожди, — говорит он, следуя за мной и нарушая личное пространство, схватив меня за руку.

Я вырываюсь из его легкой хватки, пытаясь при этом не уронить коробку с обувью.

— Нет, Коннор.

Вероятно, для него все это игра. Если бы он просто объяснил, почему был пьян и оказался в моей постели, а не сбежал из комнаты, оставив меня в ступоре, я бы не была такой эмоциональной. Но он продолжает так себя вести, убегая без объяснений, и это начинает раздражать.

Хуй знает, почему он с первого взгляда возненавидел меня, но это не дает ему права вести себя так, будто ничего не было. Несколько милых поступков не исправляют дерьмовые, и это бесит. И я действительно ненавижу то, как сильно мне нужен этот подарок из-за моей ситуации — настолько, что я уже не могу с ним расстаться. И еще хуже то, что он обо всем догадался, отчего стыд обжигает лицо.

— В первую же ночь, как я сюда приехала, ты хотел, чтобы я убралась, — бросаю я через плечо, распахивая дверь на кухню, а этот идиот тащится за мной. — Ты, может, и забыл об этом, но я — нет.

— Все не совсем так, — бурчит он, его голос звучит болезненно искренне. — Я ничего не забыл. На самом деле, я хочу все исправить. Это причина, по которой я их приобрел.

Удивленная, я бросаю коробку на столешницу и оборачиваюсь, чтобы одарить его недоверчивым взглядом. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я поднимаю руку, прерывая его.

— Мы грызлись друг с другом целую вечность, а теперь обнимаемся. Что в этом вообще имеет хоть какой-то смысл?

— Ты забываешь, как пару дней назад кончила мне в рот, — хватает у него наглости сказать!

Он опирается на столешницу, будто это обычный разговор, и скрещивает руки, как ни в чем не бывало, пока моя кожа горит от воспоминаний. Чтобы скрыть реакцию, я бросаю на него прищуренный взгляд, ясно давая понять, что он идиот.

Чайник начинает свистеть, и я отворачиваюсь, радуясь возможности скрыть румянец и нарастающее возбуждение.

— И ты еще удивляешься, почему я не могу воспринимать тебя всерьез, — произношу я сквозь стиснутые зубы.

— Прости за то, как я с тобой обращался, Уитли, — он открывает коробку, и я вижу самую удобную пару черных рабочих туфель, которые когда-либо видела. Он ставит их рядом со мной, как будто ищет предлог, чтобы вторгнуться в мое пространство. — Я правда сожалею и хочу, чтобы мы стали друзьями.

— Друзья не лижут друзьям половые губы, Коннор, — говорю я с каменным лицом, раз он сам уже завел эту тему.

Я оглядываю его подарок, чувствуя, как сердце готово сжаться, но заставляю себя не поддаваться его чарам.

Коннор сокращает расстояние между нами, и дыхание перехватывает, когда он ставит руки по обе стороны от меня, загоняя в угол. Он дьявольски облизывает губы и наклоняется ко мне.

— Тогда я могу быть твоим особенным другом. Правда, у меня нет половых губ, так что придется одолжить твои.

— Угх! — я раздраженно стону, странным образом возбужденная его извращенным чувством юмора.

Он продолжает глубоким вибрирующим голосом:

— Хотя у меня есть еще много вещей, которые ты можешь полизать.

Глаз начинает дергаться от ухмылки, появившейся на его слишком уж милых губах.

— Я убью тебя во сне, — тихо бормочу я.

Я почти стону от раздражения, когда чертова киска реагирует трепетом на его запах и горячее дыхание, касающееся моей шеи. Он настолько близко, что я почти чувствую прикосновение его губ, когда он говорит:

— Нет, не убьешь, потому что тогда тебе придется объяснять, какого черта я делал в твоей постели.

Он отстраняется, его голубые глаза впиваются в меня, сверкая озорным жаром, к которому я совершенно не привыкла. Откуда вдруг взялся этот дразнящий извращенец? Он отталкивается от стойки и направляется к двери, оставляя меня с челюстью, готовой упасть прямо на грудь.

— Ах да, новый костюм пришел. Я оставил его в твоей комнате. Увидимся вечером.

С этими словами он ушел.

Я бросаю злобный взгляд на туфли, стоящие на стойке, но он тут же сменяется смущенным.

По телу пробегает теплая волна, наполняя грудь легким трепетом и радостью от мысли, что он купил их специально для меня — и они, кажется, идеально моего размера.

— Глупая девчонка, — ругаю я себя.

Он ведь так и не объяснил, что делал в моей ванной, роясь в вещах на днях, и почему вообще оказался в моей постели этим утром.

Я прикусываю губу и смеюсь, вспоминая, как вибратор упал на пол и отскочил.

Это, безусловно, самая странная дружба, которая была у меня в жизни, но я никогда не чувствовала себя такой живой.