Как повываешь?

Глава 33Уитли Уитт



Раскрываем карты.⁹¹

— Я люблю его, — шепчу я пустой библиотеке, затем падаю в кресло перед камином.

От этого движения пылинки разлетаются в воздухе, освещаемые утренним солнцем из открытых окон. Черт бы меня побрал.

Он сказал, что любит меня. А я даже не ответила тем же, хотя так хотела. Но, похоже, он этого даже не заметил — был слишком занят, опустошая в меня свои яйца.

Что хуже всего, так это назойливое чувство, терзающее меня с тех пор, как он упомянул Ван Хельсингов. Я не знаю, что делать, что сказать и как сообщить ему, что один из моих предков, возможно, причинил ему боль. Я едва сдержалась, чтобы не заняться с ним сексом, даже когда желание умолять его трахнуть мою киску вчера стало непреодолимым. Насколько он может чувствовать мой аромат, настолько и я могу ощущать его, и этот запах меняется, когда он возбуждается. Он почему-то становится приятнее и слаще.

Я жаждала его члена уже несколько дней, даже когда избегала его из-за того, в чем он не был виноват. Теперь я чувствую себя полной сукой.

План почитать книгу, чтобы отвлечься, сработал не так, как я ожидала. Я надеялась, что смогу почитать, помастурбировать и продолжить день, не усложняя ситуацию, ведь мне кажется, что я скрываю от него что-то важное.

Но, конечно же, он появился.

Сама мысль о том, что я могу когда-либо отказать Коннору в чем-либо, особенно когда он предлагает свое большое мощное тело на блюдечке с голубой каемочкой, смехотворна. У меня сжимается все внутри от вины за сокрытое.

Я тру глаза руками, пытаясь собраться с мыслями. Сегодня я просто старалась держаться подальше и работать, но теперь большинство гостей уехали. Я встаю и потягиваюсь, прогибая спину и выпячивая грудь, а затем осматриваюсь в библиотеке.

Не знаю, через что на самом деле прошел Коннор, и не имею понятия, как он отреагирует. Взгляд скользит по солнечным лучам, косо падающим сквозь массивные окна, зеленые бархатные шторы которых перехвачены золотыми кистями, а затем — по дубовым стеллажам.

— Здесь должно быть минимум сотня полок, — бормочу я себе под нос. — Интересно, есть ли тут что-то о ликанах?

Через полчаса я сдуваю прядь волос с лица, осознавая, что взвалила на себя слишком много.

Я не могу не признать, что веду себя как трусиха. Трусиха, которая копается в книгах, вместо того чтобы просто признаться и поговорить. Но моя любовь к нему так нова. Я до ужаса боюсь обрести его и тут же потерять, а затем остаться в этом волчьем обличье без него. Каждая волосинка на моем теле встает дыбом, и я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Я вздыхаю с облегчением, когда резинка для волос чудом остается на месте, и успокаиваюсь.

Не думаю, что справлюсь без него… И разве это осознание не пугает до чертиков?!

Если бы я знала, где комната Одетты, я бы спросила ее.

Может, она могла бы сказать, насколько это серьезно, и предугадать, насколько сильно он разозлится на меня.

Я не знаю, как Коннор отреагирует на то, как если бы я ее расспрашивала о чем-то, но если кто-то и знает, причастны ли мои предки к его страданиям, так это она. Я бы попросила Аллана сказать, в каком номере остановилась эта «Королева Ведьм», но понятия не имею, как это сделать. «Эй, Аллан, ты не знаешь, где живет Королева ведьм?» Разве это не вызовет больше вопросов, чем ответов?

К тому же, я даже не уверена, что она официально зарегистрировалась. А с учетом того, что она сверхъестественное существо, кто знает? Черт.

Я опускаю плечи, когда в голову приходит другая мысль: Одетта уже могла уехать, и я бы даже не узнала об этом. Это может вообще не быть вариантом, а значит, я останусь копаться в библиотеке, перерывая книги и полки, все, что смогу найти.

— Похоже, мне придется научиться взламывать замки, чтобы хоть что-то здесь узнать, — бормочу я себе под нос, дергая очередной закрытый ящик за ручку, пока нос щекочет пыль в воздухе.

Здравый смысл подсказывает, что в библиотеке может не быть всей информации, но хоть что-то лучше, чем ничего. Если бы только те, кто здесь жил, оставили ящики стола незапертыми — моя жизнь была бы намного проще.

Я тяжело выдыхаю и убираю пряди волос с лица. Громко тикают старинные часы, а запах пыльного ковра и бумаги наполняет ноздри с каждым вдохом. Я крадусь вдоль книжного шкафа и провожу пальцами по старым кожаным переплетам.

Было бы лучше, если бы я могла прочитать их все. Но, похоже, в моем списке дел появится еще один пункт — выучить румынский.

Вздыхаю и снова опускаю плечи.

Боже милостивый, как же я по уши в этом увязла. Но сама мысль о том, что он может отвергнуть меня, вызывает тошноту. Сердце сжимается.

Месяц назад я так хотела покончить с этой работой, чтобы вернуться домой и открыть свою пекарню. А теперь я понятия не имею, что делать.

Если я перестану быть нужной, попытается ли он выгнать меня?

Я любуюсь красивым подсвечником и вдруг чувствую за спиной чье-то присутствие — странное, заряженное энергией. Мурашки бегут по предплечьям, сердце громко стучит в ушах, а волосы угрожают снова вырваться из резинки.

В последнее время я настолько на взводе — прячусь от Коннора, крадусь по библиотеке, — что даже не осознаю, что делаю.

Рука сжимает изящный металлический подсвечник, когда я поворачиваюсь… и швыряю его со всей силы в бедолагу, который незаметно подкрался ко мне. Это не его вина, но мой разум и тело сейчас в таком хаосе, что все кажется нелогичным.

При звуке щелчка пальцев прямо перед моим лицом вспыхивает яркий свет, и подсвечник останавливается в воздухе.

Я замираю и в ужасе смотрю на Одетт, чьи радужные глаза угрожающе сверкают. Она явно в бешенстве.

— Боже мой! Я чуть тебя не убила. Упс! — я натягиваю на лицо извиняющуюся улыбку. Меня охватывает облегчение от того, что я все же не попала в нее подсвечником, а затем и от осознания, что она еще не покинула замок, и я могу задать ей несколько вопросов.

Она морщит нос, и цвет глаз возвращается к обычным темно-коричневым. Она смотрит на меня так, будто у меня не все дома⁹².

— Что? — выпаливаю я, чувствуя, как лицо заливает краска. Одетт с помощью магии возвращает бесполезное «оружие» на место.

— У тебя теперь есть когти. Зачем тебе подсвечник? — язвительно отвечает она и снова принимается за свое занятие.

Рядом с ее головой парит маленький светящийся шар, освещающий черные волосы и бронзовую кожу. Несмотря на дневное время, ей явно требуется дополнительный свет, особенно когда она заходит в темные уголки. Она наклоняется над шкафом с карточками, каталогизирующими библиотеку.

— Все время забываю, — я разжимаю пальцы, наблюдая, как когти отбрасывают устрашающие тени по комнате в свете ее магического шара. — А ты что делаешь?

Я бросаю взгляд на ее новый наряд — темно-синий комбинезон с длинными рукавами и кремовые туфли, в которых я бы точно свернула себе шею, даже с улучшенными рефлексами.

— Ищу кое-что.

Ее пальцы с нечеловеческой скоростью перебирают карточки. Она поднимает бровь и кладет руки на бедра, когда карточки продолжают шуршать уже без физического воздействия.

— А мне можно узнать что? — спрашиваю я, не скрывая раздражения из-за ее уклончивости.

— Старую книгу, которую оставила здесь моя сестра, — отвечает она, скрестив руки. — Но сомневаюсь, что Влад и Дойл вели хороший учет, — она взмахивает рукой, и сзади появляется стул, в который она театрально плюхается, запрокидывая голову. — Мужчины — сплошное разочарование.

В ее руке появляется бокал с оливкой на шпажке.

— И не говори, — я вздыхаю, но тут же жалею о сказанном.

Она делает глоток и приподнимает бровь.

— С Коннором тебе повезло больше, чем многим, поверь.

Одетт встает и делает странный жест рукой. Мое дыхание перехватывает. Ее ладонь движется перед книжной полкой… которая на самом деле вовсе не полка.

Я приближаюсь, чтобы рассмотреть поближе.

— Вау, — выдыхаю я и толкаю ее сзади.

Она цокает языком и, явно недовольная, заходит в скрытую комнату, которой не было секунду назад.

— Что это за место? — спрашиваю я, пораженная кирпичными стенами, витой металлической лестницей и многочисленными полками с книгами.

— Место, в котором нам обеим быть не стоит, — отвечает Одетт, небрежно заходя в полутемную тайную библиотеку. — Я знаю одну могущественную горничную, у которой здесь спрятан гримуар, и которая взбесилась бы, если бы увидела, как я рыщу в ее вещах. Надеюсь, ты сохранишь это в тайне. Иначе я превращу тебя в грызуна или лягушку.

Я сверлю ее взглядом и скрещиваю руки.

— Скажи мне то, что я хочу знать, и я забуду о существовании этой милой комнатки.

Ее бровь изящно поднимается, а на лице медленно расплывается хищная улыбка. Я чувствую себя рыбкой в аквариуме с акулой.

Я скольжу взглядом по комнате и замираю на светильнике в форме летучей мыши с фиолетовым пламенем. Нифига себе.

— Ну же, спрашивай, — говорит Одетт и машет рукой, призывая меня не тянуть, пока она копается в старом столе.

Я опускаю руки и нервно переминаюсь с ноги на ногу.

— Что тебе известно о Ван Хельсингах?

— Это группа охотников, выслеживающих сверхъестественных. А что? — бормочет она, перебирая вещи в старом сундуке и щелкая пальцами. — Казалось бы, такая чистюля могла бы поддерживать тут порядок. Похоже, она не заходила сюда целую вечность.

Она раздраженно фыркает.

— Черт возьми.

Фиолетовые огоньки вспыхивают ярче, воздух в комнате сгущается.

Я проглатываю волну дурного предчувствия и замираю на месте, стараясь не мешаться, пока книги и всякие странные предметы начинают пролетать мимо моей головы, напоминая сцену из «Меча в камне»⁹³, где Мерлин набрасывает всякую ерунду в свою сумку. Мой взгляд останавливается на старой книге в кожаном переплете, которая волшебным образом аккуратно проскальзывает на полку на противоположной стене, и я вынуждена признать — магия, это, конечно, чертовски круто.

Скомканная записка плавно парит к мусорной корзине и падает в нее, а я моргаю от удивления. Она убирается, пока ищет свои вещи. Удобный трюк.

Сдерживая вихрь мыслей, я спрашиваю:

— Из любопытства, на кого вообще охотились Ван Хельсинги? Они были… ну, реально плохими? — я опускаюсь в свободное кресло за большим, богато украшенным столом в комнате, стараясь не мешать Одетт, пока она творит свою магию.

Одетт фыркает.

— Коннор упоминал их? — в ее голосе впервые появляется обеспокоенность вместо обычной небрежности. — Да, они были ужасными. Охотиться на оборотней и ставить над ними эксперименты — уже само по себе отвратительно. Но то, что они пытались сделать с Коннором… — она содрогается. — И даже не будем вспоминать о том, что они сотворили с упырями.

Сердце сжимается, и тревога расползается по всему телу.

— Что они сделали с Коннором?

— Что они не сделали? — отвечает она. — Это был бы лучший вопрос.

Живот скручивает, и страх заставляет сердце биться в бешеном ритме. Я прочищаю горло и начинаю нервно ковырять кутикулу, пока Одетт сверлит меня взглядом.

— Одетт, моя пра-пра-бабушка была Ван Хельсинг.

— Что? — она отшатывается от меня, и в комнате сразу гаснут фиолетовые огоньки. Древнее помещение погружается во тьму. Ее ярость становится почти осязаемой в воздухе. — Это значит, ты одна из них? — зло шипит она.

— Я не знала, что это так важно!

— Тише! — Одетт начинает ходить взад-вперед в своих дизайнерских туфлях. — Черт, это плохо.

Меня тошнит.

— Почему это так плохо?

Королева ведьм тяжело вздыхает и садится напротив меня. Беспокойство проступает на ее красивом лице.

— Это плохо, потому что они охотились за ним, поймали и пытали его, и он убил их за это, Уитли.

Кровь отливает от моего лица, холодный пот покрывает тело.

— Что?!

Фиолетовые огоньки во вновь вспыхнувших бра создают зловещее освещение, и мне не нравится, как она на меня смотрит — будто видит впервые.

— Судьба — жестокая сука, — говорит она. — Недаром у тебя в крови ликантропия. Доктор Августин Ван Хельсинг обнаружил, что один из его родственников — ликантроп, и хотел «исправить» его, экспериментируя над ним. Конечно, об этом грязном семейном секрете никто не знает, но именно поэтому за Коннором так безжалостно охотились. Именно кровь твоего предка его изменила — просто через укус оборотня, а не напрямую. Это чуть не убило его, — Одетт прищуривается, ее взгляд полон злобы. — Ликанская и ВанХельсинговская кровь в твоих жилах — причина всех его страданий.

Мое сердце начинает биться в тревожном ритме. Пламя в бра потрескивает, отдаваясь в голове, как статический шум.

Впервые за долгое время, с тех пор как умерли мои бабушка и дедушка, я почувствовала настоящую надежду. Я вышла из зоны комфорта, погналась за мечтой и своим собственным спасением. Я не могла оставаться в Новом Орлеане, поэтому схватилась за первую возможность и сбежала.

Я сбежала сюда и нашла его.

Теперь у меня появилась новая мечта, и он — ее центр. Более того, он стал центром моей вселенной. И теперь я как-то причинила ему боль, даже не понимая, как и насколько. Но это должно быть поправимо. Я не собираюсь его терять. Я слишком многим ради этого пожертвовала.

— Пока ничего ему не говори, — говорит Одетт, сжимая губы в раздумьях, вновь начав шагать по комнате. Наконец она останавливается и смотрит на меня. — Он их ненавидел, Уитли. Я думала, что они вымерли. Большинство из нас объединились, чтобы истребить их.

Мое сердце сжимается, я вцепляюсь в край стула, а когти вырываются из пальцев, и волосы встают дыбом.

— Одетт… что мне делать?

— Дай мне подумать, как лучше это преподнести. Может, получится смягчить удар.

— Смягчить удар от того, что мои предки — причина его трехсотлетних страданий? — язвительно выпаливаю я, заставляя свои когти втянуться. Это катастрофа.

— Не паникуй, — говорит она. — Все должно быть в порядке.

— Рассказываешь сказочки, Одетт? — раздается голос Коннора.

Даже не оборачиваясь, я чувствую в его голосе ледяное безразличие.

Я настолько отвлеклась на реакцию Одетт, что не услышала, как он подошел. К тому же здесь столько пыли, что нос чешется, как при аллергии.

Я выпрямляюсь и оборачиваюсь. Холодок пробегает по позвоночнику, когда я вижу его в элегантном костюме у потайного входа. Отвращение в его взгляде заставляет кожу покрыться мурашками.

— Коннор, я могу все объяснить, — выпаливаю я, едва сдерживая тошноту от презрения в его глазах. Он даже не смотрит на меня.

Он буравит взглядом Одетт, словно меня не существует.

— Мне пора уходить, — говорит она.

Она бросает на меня взгляд и морщится, словно извиняясь, а затем щелкает пальцами и исчезает из комнаты, оставляя меня наедине с ним.

— Мне жаль, — говорю я, не в силах сдержать эти слова.

Я делаю шаг к нему, желая коснуться, может быть, даже утешить, но рычание, вырвавшееся из его груди, заставляет меня замереть на месте. Его лицо выглядит таким напряженным и полным ненависти… Он наклоняет голову вбок, и я вижу, как из-под кожи начинает пробиваться шерсть, прежде чем он с трудом сдерживает превращение. Он в ярости, и хищный желтый блеск в его глазах пугает меня до глубины души. Все, что я чувствую от него, — это презрение.

Он ничего не говорит, просто разворачивается и уходит.

— Коннор, — слезы жгут глаза, угрожая пролиться, пока мое сердце разрывается на части. Я замираю, чувствуя спазм в животе, когда он останавливается и бросает взгляд через плечо.

Его глаза встречаются с моими всего на мгновение, и, презрительно скривившись, он, наконец, произносит:

— Убирайся. Вон.