Книга 15. Пожиратель Богов. Часть 3

Глава 66

Тьма.

Не та мягкая, обволакивающая тьма, что скрывает мир перед рассветом, а густая, вязкая, как деготь, забивающая легкие и прилипающая к векам. Я попытался моргнуть — ресницы склеились чем-то липким.

Кровь? Слизь? Неважно. Важно было заставить тело слушаться.

Я лежал на чем-то твердом, но неровном. Не земля, не камень — обломки. Осколки. Когда зрение прорезалось, я увидел: вокруг плавали обрубки мира.

Кусок мраморного пола с выщербленным узором. Обгоревший фрагмент арки, еще дымящийся по краям. Половина лица Майигу с тремя глазами, застывшая в вечном крике.

Повернул голову — боль пронзила шею, будто кто-то вогнал туда раскаленный гвоздь. Но я разглядел больше.

Фестиваль Содружества больше не существовал. Там, где должны были быть башни, дворцы, арены — только рваные края реальности, мерцающие, как плохо зашитая рана. Воздух (если это был еще воздух) дрожал от остаточной энергии взрыва. Каждый вдох обжигал, словно я глотал стекло.

А потом я увидел их. Тела. Не просто трупы — останки существ, которые еще минуту назад могли стирать миры одним жестом.

Вот бог из Божественного Царства — его золотые доспехи теперь напоминали смятую фольгу, а из-под шлема сочилась черная жижа вместо крови.

Рядом — Кудесник из Прекрасной Невозможности. Его тело теперь выглядело как потухший фонарь: потрескавшаяся оболочка, внутри — пустота. Дальше — кто-то из Владык, судя по остаточной энергии. От него осталась только рука, сжимающая посох. Пальцы не разжимались даже в смерти.

И повсюду — осколки того, что совсем недавно было Руйгу мира фестиваля. Говорили, что Руйгу нельзя окончательно убить? Вот — доказательство обратного.

Они светились. Тускло, но назойливо, как угли после пожара. Кусочки ауры, обрывки энергии, фрагменты законов — все, что осталось от того, что когда-то называлось великой силой.

Я попытался толкнуться от крупного обломка камня, на котором лежал.

Правая рука не ответила. Глянул вниз — ее просто не было. Плечо заканчивалось рваным шрамом, будто меня разорвали, как тряпку.

Ног тоже не было. Ладно. Значит, будем работать с тем, что есть.

Я приподнялся на локте (левом, единственном), осматриваясь.

Пустота вокруг медленно вращалась, унося обломки в никуда. В огромном пространстве, некогда занимаемом целым миром, лишь в нескольких местах можно было заметить движение.

Варгат, Второй Абсолют из Абсолютного Домена, такой хладнокровный и непоколебимый, теперь походил на вытащенную из пожара куклу. Его доспехи треснули по швам, обнажая обугленную плоть, правая рука висела как тряпичная, пальцы судорожно сжимали и разжимались, будто пытаясь поймать ускользающую жизнь.

В противоположном от него конце хаоса корчился в немой агонии Пламенный Кулак. Его нижняя половина тела превратилась в кровавое месиво, внутренности вываливались наружу, пульсируя в такт угасающему сердцебиению, волосы слиплись от крови и пыли. Глаза были полны животного ужаса. Кажется, Алистеру не удастся совершить месть за свою любимую собственными руками.

Эр Фи Си, одна из Высших Богов, прислонилась к обломку мраморной колонны. Ее стройная нога была переломана в неестественном положении, бедренная кость прорвала кожу и торчала наружу, окрашенная в багряный цвет. Она пыталась залатать магией рваную рану на животе, но пальцы дрожали, а нити ауры рвались, не выдерживая нагрузки.

А потом пространство разорвалось. Не треснуло, не раскололось — именно разорвалось, как гнилая ткань под когтями. И из разлома вышли они.

Байгу.

Семь фигур, каждая — воплощение закона, который они представляли. Катрион, абсолютно бесстрастный в своем жучином обличьи. Умса, чьи глаза пожирали свет. Семургдалион, пылающий пламенем феникса. Циарин, Воффалин, Золотая Челюсть, Беннингируда.

Было очевидно, что они прекрасно знали о взрыве, а значит и устроили его тоже они. Мысли Алистера по поводу духовной арены и ее странных правил обрели смысл.

— Как вы смеете устраивать подобное⁈ — взвыл Понтифик, также как и я, лишившийся трех из четырех конечностей. — Наши скопления не позволят вам…

— Вам не позволят? — Умса рассмеялся, и звук этот заставил треснуть один из осколков мира под ногами раненых. — Вы сейчас похожи на щенков, тявкающих на грозу.

— Вы уничтожили фестиваль и свой шанс на мирное разрешение этого конфликта! — прохрипел Варгат.

— Нет. — Катрион поднял руку, и тишина упала, как гильотина. — Это сделал не мы. Вы отрезали нам все пути к отступлению, загнали в угол и думали, что мы просто проглотим это унизительное решение? Но если вы ищете виноватых… — Его пальцы сжались. — Тогда да. Мы — те, кто решит, что с вами делать дальше.

Тишина.

— Вам это с рук не сойдёт!

Умса вздохнул.

— Лучше мы объявим войну всем Великим Душам, чем позволим собой помыкать.

И тогда началось.

Умса не тратил времени на театральность. Его пальцы сжимались в воздухе — и очередное тело взрывалось, как перезрелый плод. Кости трещали, плоть рвалась на клочья, разбрасывая внутренности по искореженным обломкам фестиваля.

Семургдалион действовал методичнее. Его пламя выжигало тела, даже те, что уже очевидно были мертвы, уничтожая любую, даже самую малую, надежду на спасение.

Циарин просто шёл сквозь хаос, и всё живое на его пути рассыпалось в прах.

Катрион просто наблюдал, не собираясь марать руки.

Варгат, Второй Абсолют, отпрянул назад, его обычно невозмутимое лицо исказил ужас.

— Ги! — его голос прорвался сквозь грохот разрушения.

Первый Абсолют, пострадавший меньше всех, и не подававший признаков жизни, кажется, из-за своей абсолютной лени, встрепенулся и бросился к Варгату.

— Двери к спасению закрыты, — прошипел Умса, сжимая пространство вокруг беглецов.

Но Ги неожиданно усмехнулся.

— Если только для вас.

Его тело вспыхнуло мощнейшей аурой, как будто бы вовсе не затронутой взрывом, превосходящей всех присутствующих Байгу, кроме Катриона, вместе взятых, от которой только что бывшие такими гордыми и пафосными Байгу отпрянули, как от огня.

Однако сражаться он не стал. Подхватил Варгата и рванул прочь в Пустоту на невероятной скорости

— Нет! — взревел Семургдалион, бросаясь вдогонку.

Но было слишком поздно. Двое Абсолютов сбежали.

Среди гор трупов стоял лишь один выживший.

Понтифик.

Его некогда величественные доспехи теперь напоминали смятую фольгу. Кровь сочилась из-под шлема, образуя липкую лужу у его колен.

— И что с ним? — Циарин пнул поверженного гегемона ногой.

— Убить, — тут же отозвался Золотая Челюсть.

— Подождите. Он может быть полезен.

Умса замер перед Понтификом. Тот медленно поднял голову. Его глаза, полные ненависти, встретились с пустотой под капюшоном Умсы.

— Я… не ваш…

— Посмотрим, — ухмыльнулся также подошедший к ним Циарин. — Поздравляю, Понтифик. Ты только что получил пожизненный приговор.

Он щёлкнул пальцами, и поверженный гегемон исчез в чёрном портале.

Тишина снова воцарилась над кровавым полем. Но не для всех.

Где-то среди трупов, я всё ещё дышал.

Умса подошел первым. Его тень, даже без тела, давила сильнее цепей. Он склонился, и я увидел свое отражение в его зрачках — обугленный торс, обрубки конечностей, кожу, сползающую клочьями.

— Тим Тарс… — ухмыльнулся он, — надо же, даже не верится, что я вижу тебя в таком жалком состоянии. Чего ты хотел добиться, возвращаясь в мир фестиваля после всего того, что натворил? Дай угадаю: хотел спасти женушку, которую не нашел в резиденции Гипноса?

Мои зубы скрипнули.

— Мы достаточно с ним говорили, — Семургдалион подошел и я ощутил нарастающую боль в обожженной плоти. — Он украл у меня золотой рог. Осквернил сокровищницу. Я требую его голову.

Катрион шагнул вперед, вставая между мной и Семургдалионом.

— Он помогал мне, и не раз. И в будущем его сила еще может оказаться полезной. — Он пнул мой бок, но это не было жестокостью. Это был демонстрационный удар, как по замку с секретом. — Он — оружие. Пока что слишком своевольное и строптивое, но невероятно мощное. Его можно будет отправить сражаться с гегемонами других скоплений, а потом, возможно, и с Маалой. И никому из нас не будет его жаль, и никто из нас от его смерти ничего не потеряет. Так что убить его сейчас было бы напрасной тратой ценного ресурса.

Воффарин впервые заговорила:

— Я согласна. Мы сильны только внутри Содружества, а его система иная. Если его правильно обработать и накачать нашими Законами, он может стать козырем в любой войне.

Бенингируда зевнула, обнажив зубы, похожие на обсидиановые кинжалы:

— О, давайте оставим его! Мне нравится, как он пахнет страхом. Можно отдать его мне? Я обещаю, он проживет… ммм… минут пять.

Золотая Челюсть скрестил руки:

— Если Катрион хочет сохранить ему жизнь — пусть. Но его надо запечатать до тех пор, пока он не понадобится. И запечатать так, чтобы ни одна крыса не смогла его освободить. Иначе я голосую за смерть.

Умса взорвался:

— НЕТ! Он уже восстанавливается! Видите эти нити энергии⁈ — Он указал на мои обожженные сосуды, где действительно мерцали жалкие искорки силы. — Катрион, я требую…

Катрион перебил его, и в его голосе впервые прозвучала сталь:

— Ты «требуешь»? Ты забыл, кто подготавливал все к фестивалю, кто разрабатывал план духовной арены, кто больше всех вкладывался в эту задумку, пока ты скулил, что это не сработает? — Он шагнул вперед, и тени Умсы попятились. — Запечатать — так запечатать, я никогда не был против такого варианта. Но вы не должны забывать, благодаря кому все удалось, и учитывать это впредь.

Тишина.

Циарин рассмеялся:

— Драматично. Но ладно. Пусть висит на цепях. Но если он шевельнется…

— Цепи будут мои, — сурово произнес Семургдалион. — Из сокровищницы.

Бенингируда захлопала в ладоши:

— О, цепочки! Можно я буду иногда его навещать? Приносить… подарки?

Катрион не ответил. Он посмотрел на меня, и в его взгляде не было ни жалости, ни надежды. Только расчет.

— Решено.

Серый свет.

Он бил в глаза, как тупой нож — не резал, а давил, медленно вгоняя в череп. Я не мог зажмуриться.

Веки не слушались, будто их пришили к надбровным дугам. Сквозь размытый взгляд я видел только очертания: плоский горизонт, каменистую равнину и семь теней, тянущих меня за собой.

Семургдалион шёл первым, его перья шелестели, цепляясь за выступы невидимых скал.

— Здесь, — он остановился перед круглой впадиной.

Гладкие стены уходили вниз на сотни метров, будто кто-то вырвал кусок мира зубом. В центре ямы торчал чёрный обелиск — не камень, не металл, а нечто среднее, покрытое бегущими письменами. Знаки вспыхивали и гасли, как неровное дыхание.

Умса поднял меня и швырнул на обелиск.

— В этом камне заключен осколок аспекта энергии, — пояснил Циарин, проводя рукой по поверхности. Письмена зашевелились, потянулись к его пальцам. — Он будет питать твои узы.

Семургдалион достал из пространственного хранилища цепи. Первая цепь была тонкой, как паутина, но когда её обернули вокруг моей шеи, я почувствовал, как она впивается в кожу, перекрывая ток мировой ауры.

Вторая цепь, толстая и покрытая шипами, опутала грудь. Шипы вошли в рёбра и тут же сами собой загнулись, зацепившись за кости.

Третью — с зубчатыми звеньями — приковали к остаткам ног. Она тут же начала пульсировать, высасывая кровь.

Они впивались в обугленную плоть, словно живые, сжимаясь при каждой попытке пошевелиться. Металл, холодный и чужой, не просто сковывал — он пожирал. Каждый звонкий щелчок звеньев отзывался внутри черепа, будто кто-то методично забивал гвозди в кость.

— Ты думаешь, мы просто повесим тебя тут и уйдем? — Умса рассмеялся мне в лицо. — Нет. Мы уничтожим все, что тебе дорого: Тарсия, Тейя, все твои люди, друзья и семья. Мы найдем их и потом притащим тебе изувеченные трупы.

— Я убью тебя, — прошипел я.

— Ты будешь умолять меня убить тебя, — захихикал он в ответ.

А потом они ушли. Но никогда обо мне не забывали.

— Ты выглядишь восхитительно, Пожиратель.

Голос Умсы прорезал тишину пустого мира прежде, чем я увидел его. Он материализовался из теней, его длинные пальцы скользили по моим цепям, будто проверяя прочность узла.

— Твоя Тейя горит, — проворковал он. — Города, которые ты защищал, теперь уголь. Твои крепости? Разобрали по камням. Твои легионы? Перебили или продали в рабство. Кримзон сопротивляется, его барьеры хороши, но без поддержки Катриона он бессилен. А Катрион, хотя и остается тем же заносчивым ублюдком, ни за что не пойдет против нас шестерых ради вас, мошек, когда на носу вторжение Великих Душ.

Я не ответил. Слюна, густая и тёплая, капала мне на грудь. Где-то в глубине, под рёбрами, что-то шевелилось.

— Твою жену, ту, которая Эллиса, кстати, ещё не поймали. Но мы близки.

Цепи дрожали. Я не знал, откуда берутся силы, но я рванулся вперёд, чувствуя, как плоть рвётся, а кости трещат. Кровь брызнула на камень.

— О-о, — протянул Умса. — Кажется, мы задели за живое. Но знаешь, что самое забавное? Твои люди… Они до последнего верили, что ты вернёшься и спасёшь их.

Он рассмеялся и растворился в темноте.

В другой раз это был Семургдалион. Его золотые глаза мерцали в полумраке, как два проклятых солнца.

— Тарсия больше не существует, — заявил он без предисловий. — Мы стёрли её с карты Единства.

— Не верю, — прохрипел я.

— Узнаешь?

Он щёлкнул пальцами, и в воздухе возникло изображение — Лой в оковах, её волосы выжжены, лицо в шрамах. И почему-то я знал: это не иллюзия.

— Она сопротивлялась до конца. Плевала в лица нашим бойцам. Пришлось… переубедить её.

Я зарычал, дёргаясь в цепях.

Он не стал глумиться, как Умса. Просто развернулся, оставляя меня с этим.

Циарин появился внезапно, как удар кинжала в спину.

— Она бежит, — прошипел он, его голос напоминал скрежет металла. — Но так будет недолго. Мы уже близко.

Я знал, о ком он.

— Она прячется в самых разных мирах, но её предают. Снова и снова, — он рассмеялся. — Наказание за содействие слишком ужасно, а награда за поимку слишком притягательна. Когда я найду ее, обязательно притащу сюда, чтобы вы смогли попрощаться. Правда ведь я великодушен?

Цепи. Холодные, бездушные, мертвые. Они впивались в плоть, с каждым движением сдирая новые лоскуты обугленной кожи.

Я чувствовал, как металл прожигает плоть до костей, как его древние руны высасывают из меня последние капли силы. Каждый звон цепи отзывался в черепе тупой болью, напоминая: ты здесь навсегда. Ты ничто.

Мои ноги… Их не было. Только культи, затянутые черной коркой запекшейся крови. Я пытался пошевелить пальцами, которых больше не существовало — фантомная боль пронзала тело электрическими разрядами.

Где-то в глубине сознания холодный голос шептал: «Это наказание за все твои ошибки». Но я не раскаивался. Нет. Я горел.

Гнев поднимался из самого нутра, волна за волной. Сначала просто раздражение — на цепи, на боль, на этот проклятый мир.

Потом ярость — белая, чистая, ослепляющая. Она заполняла меня, как расплавленный металл, выжигая все остальные эмоции. Мои зубы скрипели, челюсти свело так сильно, что треснул клык. Кровь наполнила рот, соленая, живая.

Беспомощность.

Это слово жгло сильнее цепей. Тим Тарс, Рей Кассий, Пожиратель Богов — а теперь? Теперь я висячая туша, которую Байгу оставили умирать медленной смертью. Они знали. О, они прекрасно знали, что для меня хуже смерти — бессилие.

Где-то там, за этими стенами, умирал мой мир. Тейя, которую я поклялся защитить. Тарсия, где остались мои люди. Мо, моя Мо… Ее, наверное, уже нет в живых. Бессмысленно было думать, что Байгу и Мудрецы будут так заморачиваться, перевозя ее туда-сюда и пряча от меня, про которого они даже не знали, жив я или нет.

Убить их всех. Разорвать. Сжечь дотла.

Голоса в голове становились громче. Не мои мысли — древние, первобытные. Они шептали на языке, которого я не знал, но понимал каждой клеткой тела. Гены Пожирателя просыпались после долгой спячки, и с каждым ударом сердца их голос становился отчетливее.

Я вдруг осознал, что уже не дышал — моя грудная клетка замерла, легкие отказались работать. Но я не задыхался. Мое тело менялось, подстраиваясь под новые условия.

Кости трещали, ломаясь и срастаясь заново. Мышцы сжимались, становясь плотнее. Даже кровь… я чувствовал, как она густеет, наполняясь чем-то темным и древним.

Слабость — это голод. Боль — это голод. Ярость — это голод.

Эти слова эхом разносились в черепной коробке. Я скрипел зубами, чувствуя, как челюсти удлиняются, приспосабливаясь для того, чтобы рвать и кусать. Язык стал шершавым, как у кошки. Слюна текла ручьем, едкая, разъедающая кожу вокруг рта.

И это не было влияние атрибута трансформации на мое тело. Это мое тело менялось само.

Пожирай.

Но что? Воздух? Камни? Собственную плоть?

Поначалу эта мысль казалась смешной. Но потом я УВИДЕЛ. Не глазами — чем-то глубже, древнее, настоящие. Я увидел свою плоть не как часть себя, а как… пищу. Каждую клеточку, каждую молекулу, которая могла быть переработана, переварена, использована для новой эволюции.

Последняя трансформация.

Поглотить себя, чтобы стать сильнее. Сжечь старое тело, чтобы из пепла восстать новым существом. Это было так просто, так очевидно! Как я мог не понять этого раньше?

Я рванулся вперед, пытаясь укусить собственное плечо. Цепи натянулись, не давая дотянуться. Я рычал, брызгал слюной и кровью, бился в оковах, как дикий зверь.

НЕТ!

Не здесь. Не так. Это должно было произойти иначе. Нужна была свобода, нужна была плоть, нужен был…

Я вдруг осознал, что уже не думаю на человеческом языке. Мои мысли стали проще, примитивнее. Голод. Боль. Месть. Все остальное — шелуха.

Тьма на краю зрения сгущалась, затягивая меня в воронку чистого безумия. Последние ошметки разума цеплялись всего за две мысли:

Первая: «Они заплатят. Все. Каждый». И вторая: «Мо. Я должен знать наверняка, жива она или нет».

Но сначала… сначала мне нужно было перестать быть человеком. Совсем.

Мое тело содрогнулось в последней судороге, я был готов отпустить себя в объятия тьмы. А потом услышал еще чьи-то шаги.