Кодекс Ассасина Том 2: Министерство магии

Глава 13

Неделя, оставшаяся до дня «Икс», тянулась мучительно и двусмысленно, словно время само по себе заболело, замедлив свой бег в преддверии неминуемой лихорадки. Каждый день в специальном отделе был похож на изощрённую пытку — необходимость носить маску бесстрастного исполнителя, в то время как внутри всё кричало и рвалось наружу. Хотелось взять эту клавиатуру от маг бука и разломать одним ударом о голову Козина. Это хотя бы как-то раскрасило серые будни в этом месте.

Я с неожиданной остротой скучал по тем простым, почти будничным вызовам моего прошлого отдела. По пьяным некромантам, воришкам-иллюзионистам, по тем самым гопникам, вроде Кирпича. Там была хоть какая-то приземлённая ясность, понятные, пусть и грязные, правила уличной драки. Здесь же, в стерильном кабинете с видом на мрачные министерские шпили, каждый миг был пропитан ложью, каждый взгляд коллеги мог быть взглядом тюремщика, машинально оценивающего будущего раба, а каждый тихий щелчок интерфейса — отсчётом до собственного порабощения. Эх знали бы они, что в них вживлены чины, порабощающие волю! Интересно, сколько бы из них обрадовались такой новости? Уверен, что такие в их числе точно найдутся. Даже не сомневаюсь.

Сегодняшний вызов, прозвучавший ровно в полдень, лишь подтвердил самые худшие, самые параноидальные опасения, но все было лучше, чем просто сидеть на заднице у экрана. Сирены завыли, выводя на все экраны магбуков краткое, ёмкое, как приговор, сообщение: «Высокий приоритет. Выдвигаться немедленно. Координаты прилагаются. Уровень угрозы: Критический».

Мы строились у чёрных, с тонированными окнами по кругу, внедорожников с затушёванными номерами. Никаких вопросов, никаких разговоров, лишь механическое, отлаженное выполнение приказа, все в принципе как обычно в таких ситуациях. Я ловил на себе взгляд Козина — его ледяные, сканирующие глаза скользнули по строю, будто проверяя исправность инструментов, и задержались на мне на долю секунды дольше, чем на всех остальных. Внутри всё сжалось в ледяной ком, но лицо осталось идеальной каменной маской, маской солдата, для которого приказ — закон. Он что-то заподазривает или же наоборот, видит во мне идеального своего солдата и того, кому можно доверять чуть больше, чем всем остальным.

Дорога заняла где-то около часа. Мы мчались по скоростному магистральному шоссе, затем свернули на проселочную дорогу, пока за бронированными стёклами не сменились урбанистические пейзажи на унылые, промозглые равнины с колючей проволокой, вышками и низкими, укрытыми маскировочными сетями зданиями. Сразу узнал, это была Армейская часть. Не элитная гвардейская, нет. Одна из тех старых, «окопных» дивизий, что подчинялись не министерству магии, а лично Императору, верность которого была выкована в десятилетиях службы, а не куплена за чины и награды. Оплот старой гвардии, старой, неподкупной чести.

Нас встретили на КПП напряжённые, хмурые лица офицеров обычной, немагической службы безопасности. Их форма была поношенной, но чистой, а во взглядах читалась не робость перед столичными «волшебниками», а глубокая, подспудная неприязнь волка к пришлым шакалам.

— Внутри генерал Кривошеев, — отчеканил майор с лицом, высеченным из гранита, с сетью морщин у глаз, говорящих о годах, проведённых не в кабинетах, а на полигонах. — Командир 7-й мотострелковой. Забаррикадировался в казарме с личным составом. Обвиняется в государственной измене. Ваша задача — нейтрализовать и доставить для допроса. Живым. Но если будет сопротивляться, вы знаете, что нужно делать…

«Государственная измена». Эти слова уже звучали как заезженная пластинка, как предсмертный хрип любого, кто осмеливался встать на их пути. Я прекрасно понимал, что это не просто задержание. Это была хирургическая зачистка. Они методично, холодно и расчетливо убирали со своей дороги всех, кто сохранял верность Императору, особенно тех, кто командовал реальной, «окопной» военной силой, не разбавленной магией. Без такой армии, без её старого, проверенного командования, Император становился беспомощным мальчиком на троне, окружённым позолоченными предателями.

Мы выдвинулись к серому, трёхэтажному административному зданию из силикатного кирпича. Вокруг царила неестественная, гнетущая тишина, нарушаемая лишь ритмичным скрипом наших подошв по утоптанному гравию и треском раций. Из окон казарм на нас смотрели десятки глаз солдат срочной службы — молодых, испуганных, но в их взглядах читалась и твёрдая поддержка своему командиру. Они ненавидели нас. И были правы.

Их командир, генерал-лейтенант Кривошеев, был не магом. Он был солдатом старой, уходящей в историю закалки, выдвинувшимся из самых низов благодаря недюжинному уму, железной воле и собачьей, не знающей сомнений преданности своему долгу. И теперь его, героя трёх войн, объявили предателем.

Мы заняли позиции за импровизированными баррикадами из армейских грузовиков «Урал». Нас было двадцать магов высочайшего класса, отборный спецназ министерства. Против них — maybe три десятка обычных солдат и офицеров, верных своему командиру до конца, вооружённых лишь штатным оружием и той самой преданностью, которую так легко назвать изменой.

Козин, не скрываясь, поднял руку. Его голос прозвучал чётко, холодно и громко, словно он отдавал приказ на учениях:

— Специальный отдел! Задача — подавить сопротивление и задержать объект. Минимальные потери. Не применяйте летальную силу без прямой угрозы жизни. Начать!

То, что последовало, не было сражением. Это была демонстрация силы. Безжалостная, односторонняя и унизительная.

Первый ряд наших магов, в котором оказался и я, синхронно поднял руки. Воздух перед нами задрожал, сгустился, искривился, и невидимый, переливающийся радужными разводами купол щита опустился, отсекая нас от мира. Солдаты, занявшие оборону у парадного входа, не колеблясь, открыли шквальный огонь. Пули ударялись в барьер, оставляя на нём лишь быстро гаснущие, расходящиеся круги, как по поверхности пруда, и падали на землю расплющенными, дымящимися свинцовыми лепёшками. Звук был оглушительным, но за щитом — почти не слышным.

— Оглушение, первая волна! — скомандовал Козин, не повышая голоса.

Второй ряд сделал резкие, отточенные жесты. Свет вокруг их пальцев сжался в яркие, ослепляющие, похожие на шаровые молнии сферы и полетел в сторону защитников. Раздались не громовые раскаты, а серия глухих, давящих хлопков, не оставляющих физических ран, но вышибающих сознание, перегружающих вестибулярный аппарат. Солдаты падали на колени, на животы, хватаясь за головы, их рвало, они теряли ориентацию в пространстве.

— Земля! Удержание! — последовала следующая команда.

Маги земли, в их числе несколько моих «коллег» с каменными лицами, опустили ладони на асфальт. Земля под ногами у оставшихся на ногах солдат и у тех, кто пытался подняться, вздыбилась, поползла, застывала мгновенно схватывающимся цементом, опрокидывала их, сковывала движения, как в самой вязкой смоле. Они барахтались, пытаясь вырваться из каменных пут, их крики глушились щитом.

Я действовал на автомате, сливаясь с общим строем, отрабатывая свою роль. Я посылал импульсы кинетической энергии, аккуратно выбивая автоматы и пистолеты из сжимающихся рук, сбивая с ног тех, кто пытался поднять оружие, но не калеча, не ломая кости. Я видел их лица — молодые, испуганные, но полные яростной, отчаянной решимости защищать своего командира до последнего. Этих парней, этих настоящих патриотов, обманули. Ими манипулировали, назвав их героев предателем. И мы, маги, эти безликие элитные палачи из столицы, были для них олицетворением всего того зла, что шло на их дом.

Сопротивление было сломлено за считанные минуты. Не было ни убитых, ни даже серьёзно раненых — лишь куча оглушённых, униженных, связанных землёй и собственным бессилием людей. Мы вошли в здание, переступая через них. Лестницы, коридоры — всё было пусто и тихо. Они отступили к последнему рубежу — кабинету генерала на втором этаже.

Дверь была заперта и забаррикадирована изнутри чем-то тяжёлым. Козин мотнул головой. Вперёд выступил наш телекинетик, здоровенный детина с пустым взглядом. Он сконцентрировался, пальцы его сжались в кулаки, и с оглушительным грохотом, от которого задрожали стены, он сорвал дверь с петель вместе с доброй половиной дверной коробки и куском стены.

Внутри, в прокуренном кабинете с картами на стенах и старым, потертым ковром, было человек десять — последние верные офицеры и сам генерал Кривошеев. Седеющий, с орлиным, иссечённым морщинами профилем старого орла и яростным, горящим взглядом, он стоял за своим простым деревянным столом с табельным пистолетом в руке. Он не был магом. В нём не чувствовалось ни намёка на магическую энергию. Он был воином. Солдатом. Тем, на ком всегда держалась Империя.

— Предатели! — крикнул он, и его голос, хриплый от многолетнего командования, гремел в небольшой комнате, наполняя её презрением и болью. — Вы продали Империю! Вы продали свою честь! Я знаю, кто вы такие! Я не позволю вам пройти!

Он не договорил. Наши маги уже действовали. Пол под ногами его офицеров превратился в жидкую, засасывающую трясину, сковывая их по пояс. Стены протянули каменные щупальца, вырывая оружие, прижимая руки к телу. Генерал, не целясь, выстрелил в нашу сторону — пуля рикошетом отскочила от личного щита Козина, оставив на нём лишь быстро гаснущую звёздочку.

— Остановиться, генерал Кривошеев! — голос Козина был металлическим, спокойным и абсолютно бесстрастным, как голос автоматического объявления. — Вы обвиняетесь в государственной измене. Сопротивление бесполезно. Сложите оружие.

— Измена? — Кривошеев горько, с надрывом рассмеялся, не опуская пистолет. — Это вы замыслили измену, крысы в мундирах! Я знаю о ваших «чипах»! Я знаю о ваших планах на порт! Я знаю всё! Я отправил донесение лично Императору с верным курьером! Вы не получите власть так легко!

Ледяная молния страха и ярости пронзила меня. Он знал! Не предположил, не догадывался — он знал детали! И он пытался предупредить! Этот старый солдат, этот динозавр, оказался прозорливее всех придворных льстецов и министерских крыс.

Козин не дрогнул. Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. Но в его глазах, в их ледяной глубине, мелькнуло нечто — холодная, безжалостная решимость. — Ваше донесение не будет получено. Сдавайтесь. Это последнее предупреждение.

В этот момент один из оглушённых офицеров, молодой лейтенант, пришёл в себя и с рыком, полным отчаяния и ярости, рванулся вперёд, пытаясь закрыть генерала своим телом. Наш телекинетик, даже не взглянув, отбросил его в стену как назойливую муху. Тот ударился головой о шкаф с глухим стуком и затих.

И тогда Кривошеев сделал то, что должен был сделать настоящий командир. То, что делали его предки на полях сражений. Он перезарядил пистолет с твёрдыми, чёткими движениями и принял боевую стойку, выставив вперёд плечо. Его глаза, устремлённые на Козина, горели не страхом, а чистым, незамутнённым презрением и готовностью к смерти. — Я не сдамся предателям. Умру как солдат Империи. А вы… вы умрёте в грязи, как и подобает шакалам.

Я видел, как палец Козина лежал на спусковом крючке его собственного, магически усиленного пистолета — компактного, уродливого изделия из чёрного полимера. Всё вокруг замедлилось. Звуки стали приглушёнными, растянутыми. Я мог бы попытаться остановить его. Создать мгновенный барьер между ними, отвести его руку телекинезом, пусть и слабым, бросить в него чем-то. Но это означало бы мгновенное раскрытие. Погубить всё. Свою месть, свой титанический план, своих друзей в баре, Алину… Мои собственные пальцы задрожали, но остались сжатыми по швам.

Раздался хлопок. Не громкий, не оглушительный, почти вежливый, как щелчок затвора фотоаппарата. Но от него на секунду заложило уши.

Пуля, вспыхнувшая алым, неестественным светом, прошила пространство. Она прошла сквозь телекинетический щит генерала, словно его не существовало — специальный, бронебойный заряд, — и ударила ему прямо в центр лба. Он не издал ни звука. Не дёрнулся. Его тело на мгновение застыло по стойке «смирно», а затем медленно, почти величаво, осело за столом, скрываясь из виду.

В кабинете повисла мёртвая, звенящая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием ошеломлённых офицеров. Даже наши зомбированные коллеги замерли на секунду, их программы, возможно, обрабатывали этот акт бессмысленной, демонстративной жестокости, не укладывавшийся в логику «минимальных потерь».

Козин медленно, с щелчком поставил пистолет на предохранитель и убрал его в кобуру. — Объект оказал вооружённое сопротивление и был нейтрализован при задержании, — произнёс он тем же безжизненным, констатирующим тоном, словно зачитывал данные с датчиков погоды. — Оформляйте протокол. Остальных — конвоировать для допроса.

Он повернулся и вышел из кабинета, не удостоив труп генерала ни взглядом, ни словом сожаления.

Я стоял, не двигаясь, вжавшись в стену, глядя на тёмно-алую лужу, растекающуюся по потертому паркету из-под стола. На его ордена на мундире, которые теперь будут служить лишь украшением для гроба. На его глазах, всё ещё широко открытых, в которых застыли ярость, неверие и… спокойствие принятого решения. На его солдат, сломленных, отчаявшихся, уведомляемых в наручниках. На лицо молодого лейтенанта, на котором проступала уже синева.

И в тот момент, стоя в этом прокуренном кабинете смерти, я понял всё с кристальной, леденящей душу ясностью. Они не остановятся. Ни перед чем. Ни перед каким преступлением, ни перед какой жертвой, ни перед каким святым для других понятием. Волков, Козин и те тени, что стояли за ними, шли до самого конца, до самого дна. Они были готовы утопить всю Империю в крови, выжечь её дотла, лишь бы на пепелище водрузить свой собственный, уродливый трон. Это была не просто жажда власти. Это была одержимость. Абсолютная, всепоглощающая, стиравшая всё человеческое, всё живое на своём пути.

Моя рука непроизвольно потянулась к карману, где лежала тёплая, почти живая монетка. Она была не просто щитом. Она была символом чего-то старого, настоящего, того, за что сражался и умер этот генерал. За что сражался мой Орден в свое время.

Тихо, под прикрытием суеты магов, начинавших обыск кабинета, я послал к его телу крошечную, невидимую струйку магии воды — дань уважения ассасина солдату. Она коснулась самого высшего его ордена на груди, «Золотого Дракона», смывая с него единственную, запечатлевшуюся там каплю крови.

«Отомщу, — пообещал я ему мысленно, и в этом обещании была клятва не только ему, но и всем погибшим братьям, и самому себе. — Отомщу за всех. Их кровь не будет напрасной».

Мы покинули часть под тяжёлыми, ненавидящими, исполненными немого ужаса взглядами оставшихся солдат. Обратная дорога в чёрной, душной машине прошла в абсолютной, давящей тишине. Я смотрел в затемнённое окно на уходящие назад унылые поля, и внутри меня, пройдя через шок и ярость, зрела не ненависть, а холодная, алмазная, негнущаяся твёрдость. Поздно я узнал, что гонца, который должен был передать информацию так же схватили и император не получит важного донесения!

Они показали своё истинное лицо. Без масок, без прикрас. Теперь и я покажу своё. Не лицо послушного гвардейца специального отдела. А лицо последнего ассасина. Лицо возмездия, пришедшего из прошлого, чтобы очистить будущее. Никакой ошибки в этот раз не будет, мы нарушим их планы, а уже после я убью по одному каждого из них…