Начальник милиции. Книга 6 (СИ)

Глава 11

Я ввел Лифанова и Корчикова в курс дела. Так и сообщил — есть провидица, и она поможет им вспомнить ту женщину, которая освободила Грицука. Парни насторожились. Хмыкали, мол, мы ж комсомольцы и во всякую ворожбу не верим.

— Я тоже не верил, — загадочно проговорил я. — Пока бабуля не помогла раскрыть пару запутанных преступлений. Она видит насквозь буквально любого человека.

Я ткнул в эту парочку пальцем.

— Прямо уж насквозь? — почесал затылок Лифанов, а Корчиков тоже напрягся и поглядывал на старшину, будто ждал от него совета или знака.

Что-то темнят парни… Использую-ка гадалку как детектор лжи. Может их запугали? Или, чем чёрт не шутит, загипнотизировали? Гипноз и околомистические штуки сейчас цветут буйным цветом, пошатнув у некоторых советских граждан незыблемые атеистические воззрения, и тут порой главное — просто поверить. Вот и проверим. Эдик, конечно, заверял, что Аграфена вовсе не шарлатанка, а потомственная колдунья, но я буду полагаться на факторы доказанные. Например, о том, что мнимый эффект — это тоже эффект.

Я посадил парней в свою служебную «Волгу», что недавно досталась Кулебякину (он даже поездить толком не успел), и мы выдвинулись по нужному адресу.

Дом гадалки Аграфены Тимофеевны Жаровой — небольшая покосившаяся избушка на окраине города, утопающая в диких, но уже пожухлых по осени зарослях лопуха и крапивы. Весь забор увешан странными пестрыми тряпками, перевязанными красными вязальными нитками, а на калитке болтается ржавая подкова — вроде, на счастье, а может быть, и от сглаза.

Крыша чуть перекосилась, потемневший от времени шифер местами зарос мхом.

Окна занавешены выцветшими шторами с узором, похожим на магические пентаграммы (на деле это просто старые занавески с необычным орнаментом, но выглядят зловеще).

На крыльце, весь в паутине, висит букет засушенного зверобоя, а у порога — старая глиняная миска с молоком.

В общем, будто и вправду попали мы в дом ведьмы. Парни напряглись, стали перешептываться.

— Смелее, — подбодрил я их, подталкивая на крылечко с прогнившей ступенькой. — Под ноги только тут смотрите…

Я тоже ступил на крыльцо и постучал по дощатой двери.

— Хозяйка! Можно?

В ответ — гробовая тишина. Лишь где-то на чердаке зашуршала летучая мышь. А может, это ветер перебирал старые газеты.

Почему-то прочитанные газеты и журналы принято было складировать на чердаках и хранить годами, а то и десятилетиями. В Советском Союзе старые газеты не просто сваливали в стопки — их берегли, словно кладезь мудрости и незаменимый бытовой инструмент. Хрусткие, пахнущие типографской краской, они служили всему: укутывали хрупкие чашки, шуршали под сапогами в прихожей вместо ковриков. Их листали в ожидании чуда, разгадывая кроссворды или вырезая рецепты. Они становились подстилкой под горячее на кухонном столе или разделочной доской, и, конечно же, «тайной» страницей в туалете. Газета в СССР — это не просто бумага, это история, запечатленная в печатных строках и черно-белых фотографиях.

Нам так никто и не открывал. Я подергал дверь — заперто. Но дом был если и пуст, то не совсем — в дырку в углу дверного полотна вдруг выскочил на крыльцо огромный черный кот. Парни вздрогнули и отшатнулись. А кот с видом хозяина подошел к миске и стал лакать молоко.

— Черный, как демон, — покачал головой Лифанов.

— Не боись, Жека! — хорохорился Корчиков, подбадривая напарника. — Ты что, веришь в приметы с черным котом? Ха!

— Не знаю… — пробормотал старшина. — Но случай со мной не так давно был взаправду. Я никому не рассказывал. Клянусь, такое не придумаешь!

Тут Лифанов замолчал, а потом вдруг выдал:

— Это была чертова ночь, черный кот и мокрые штаны от страха!

Мы переглянулись.

— Ну, рассказывай, — усмехнулся я.

— Значит, иду я поздно в отдел. Темно, улицы пустые, фонари еле тлеют, как дохлые светляки. Дождь сеет, мокро, скользко. Только редкие машины шуршат по лужам. И тут он. Кот. Черный, как ворона в декабре. Выскочил прямо передо мной, глаза горят, хвост трубой. Я шаг — он назад. Я еще шаг — а он не уходит! Стоит поперек дороги, сверлит меня желтыми глазищами, будто знает что-то, чего мне лучше не знать. Я бы плюнул и пошел дальше, да как раз сзади — хрясь! Я вздрогнул, обернулся — у хозмага вывеска отвалилась, тень мелькнула, потом хлопнула дверь. Никого не видно. Будто ветер, а будто и… привидение.

— Ха! Привидений не бывает, — заявил Корчиков, косясь на черного кота, что лакал из миски, но в его голосе не слышно было уже уверенности.

— Ты дальше слушай, — тихо проговорил Лифанов. — Не успел я разглядеть, кто там, как вдруг с ревом несётся «Москвич»! Я едва успел отскочить! Колёса шлифанули в том месте, где я только что стоял. Мгновение — и стал бы блином на асфальте! Кот меня держал на месте, и я там чуть не погиб! Представляете?

— Жутко, — пробормотал Корчиков.

— А дальше — еще интереснее, — Лифанов понизил голос. — Смотрю — кот. Сидит. И улыбается. Не морда, а само дьявольское довольство. А я ему говорю: «Ты что, гнида, спас меня или приговорил?» А он махнул хвостом и исчез во дворах.

В этот момент дверь неожиданно отворилась.

— А, начальник, я знала, что ты придёшь, — на пороге выросла крепкая пожилая женщина. Не скрюченная, как Баба-Яга, а вполне себе прямая и бодрая, но изрядно возрастная.

Я изобразил изумление, мол, откуда вы знали, что приду?

— Заходите, — кивнула бабка и нырнула в избу, а мы — за ней…

Лицо у гадалки морщинистое, но с хитрецой, будто саму судьбу перекраивать научилась. Глаза цепкие — бусины, как у крыски, бегают туда-сюда, оценивают клиента, будто примеряют — сколько можно с него содрать. Брови тонкие, неестественно выгнутые, словно её саму каждый раз удивляет собственная наглость. Губы намазаны кровавой помадой, но держится она лучше советского режима. Волосы редкие, тронутые серебром, собраны в тугой пучок под павловопосадским платком, когда-то ярким, а теперь таким замусоленным, что его можно спутать с тряпкой.

Одеяние — хаос и колдовская сила одновременно: цветастый халат, подпоясанный чем-то, что в прошлом, возможно, было занавеской, а поверх этого многослойного безумия — ещё и шаль с бахромой, явно пережившая как минимум Октябрьскую революцию. На пальцах массивные кольца, стекляшки в них зелёные, но поданы так, будто это царские изумруды, спасённые от белогвардейцев.

Гадалка села за стол, а мы остались стоять.

Её руки, жилистые, тонкие, с цепкими пальцами, то и дело хлопали по столу, разбрасывали карты или тряслись над шаром, словно вот-вот сотворят нечто великое. А по факту — просто собирались объявить клиенту, что «с глаз долой — беда на пороге».

В доме пахло смесью табака, нафталина и чего-то неопределённо тревожного, как будто в комнате одновременно курили дедушки, прятали неведомое добро в бабушкины сундуки и варили зелье на основе советского шампуня.

В каждом движении хозяйки была уверенность человека, который точно знает: чем страшнее он наговорит, тем больше купюр оставит клиент на шатком деревянном столе, заваленном картами, свечами и крошками, возможно, недоеденной пироженки из «Кулинарии».

Я огляделся.

Тусклая лампочка под красной тряпкой (называется «атмосферный свет»). На стене — гирлянда из засушенных головок чеснока, зеркальце в трещинах и икона Николая Угодника с налепленным амулетом.

В углу — высокий резной шкаф, на котором лежат пыльные журналы «Работница» и банка варенья, подписанная: «на зиму 1978».

Стол накрыт тяжёлой бордовой скатертью с золотыми узорами. В центре — огромный хрустальный шар (на самом деле — обычный стеклянный, но свет от лампы падает так, что он кажется магическим).

Колода старых затёртых карт Таро (причём не всех, некоторые из них — из обычной колоды).

Странные пузырьки с жидкостями — вроде «Эликсир здоровья», но на деле, я уверен, это просто ромашковый чай.

Тяжёлый медный колокольчик, в который гадалка звонит перед «особенно важными предсказаниями».

По углам комнаты расставлены свечи — закопчёные и с потёками. Они то гаснут, то вспыхивают от сквозняка, но выглядит это и вправду жутковато. Наверняка это какой-то химический фокус, но на моих гавриков он произвёл неизгладимое впечатление.

Лифанов, делая вид, что не боится, с любопытством осматривал полку на стене. Я тоже подошёл ближе — там лежала старинная книга в кожаном переплёте. Рядом — маленький мешочек с белым «волшебным порошком».

На полке гордо стоял засушенный ворон, по легенде — символ потустороннего. Рядом — кусок «метеорита».

— Не трогай руками, — прохрипела бабка, зыркнув на старшину. — Иначе пальцы отсохнут…

Тот резко отдёрнул руки от ворона.

Да-а-а. Неплохо тут у Аграфены обставлено. Жутковато…

В этот момент в избу вернулся черный кот. Лифанов отошёл к стенке и старался на него не смотреть.

— У нас просьба, Аграфена Тимофеевна, — изображал я некоторое смущение, в ансамбль с обстановочкой. — Нам нужно…

— Знаю, — перебила меня женщина. — Все знаю…

Гадалка сузила глаза и склонила голову набок, словно прислушиваясь к чему-то.

— Можешь ничего не рассказывать, — протянула она зловеще, словно потягивала на зубах это слово, раздумывая, выплюнуть или проглотить. — Я знала, что ты приведёшь юродивых.

Я ухмыльнулся (конечно, я уже успел ее проинструктировать и пообещать неплохое вознаграждение).

— Ну, конечно. Вы же у нас провидица, Аграфена Тимофеевна.

Бабка фыркнула.

— Делай вид, что не веришь, начальник, но сам-то знаешь — не первый раз у меня бываешь. И с толком, не так ли?

Я продолжал гнуть свою игру.

— Ладно, допустим. Но зачем же ребят моих оскорблять? Какие они вам юродивые?

Гадалка окинула Лифанова и Корчикова взглядом, от которого их пробил такой озноб, что невооруженным глазом было видно.

— А в таком смысле, начальник. Видели — да не помнят. Смотрели, да не увидели. А может, и не хотели видеть? — она неожиданно резко хлопнула по столу. — Или боятся?

Лифанов нервно кашлянул, ссутулился, а Корчиков переступил с ноги на ногу, словно у него в сапоге завёлся таракан.

— Чего замерли? — язвительно протянула бабка. — Глаза опустили… Вот оно как!

— Да ничего мы не боимся, бабушка! — нашёл в себе силы возмутиться Лифанов, но голос его предательски дрогнул.

— Да? — хмыкнула она. — Ну-ну…

Она повернулась к полке, на которой стояли бутыли со странными настоями, и сняла одну — с мутной, сомнительно плещущейся жидкостью.

— Пейте!

— Это ещё зачем? — подозрительно покосился на сосуд Корчиков.

— Для памяти, — спокойно ответила бабка, ставя перед ними глиняные кружки с травяным отваром, в котором плавали какие-то корешки. Вылила туда же жидкость из бутылки. — А то, гляжу, память у вас короткая… как у заблудших душ.

— Это настой? — выдавил из себя Лифанов.

— Травушка-муравушка, — отчеканила Аграфена.

— А из чего он?

— Лучше вам не знать.

Я кивнул ребятам, мол, так надо. Лифанов поджал губы, скосил глаза на Корчикова, но тот уже потянулся к кружке и, закрыв глаза, глотнул. Замер. Медленно, словно под пытками, разжевал что-то. Потом судорожно сглотнул.

— Бр-р-р! — передёрнуло его. — Пахнет, как ботинки старшины после марш-броска…

— Не знаю, что ты там нюхал, — равнодушно пожала плечами бабка. — Ну, а ты чего замер?

Лифанов, вздрогнув, тоже схватился за кружку и сделал глоток.

— Уф… Ну и дрянь…

— А теперь память вам верну, — махнула рукой бабка.

Она взяла в руки колоду потрёпанных карт, ловко перетасовала их и начала выкладывать одну за другой, бормоча что-то себе под нос. Свечи в углах комнаты слегка затрещали, и огоньки на них тревожно закачались, отбрасывая на стены длинные пляшущие тени.

Корчиков шепнул Лифанову:

— Она что, шаманит?

Лифанов чуточку побледнел и сделал вид, что не слышал.

— Так-так… — бормотала бабка, перебирая карты. — Женщина… Молодая… В больнице… В прокурорской форме…

Корчиков сглотнул:

— Как вы узнали?

— Совпадение, — прошептал его напарник, но бабка услышала.

— Совпадений не бывает, — отрезала гадалка и резко выложила перед собой ещё несколько карт. — Вижу… Вижу… Жгучая смуглянка…

Я напрягся, стараясь при этом не подавать виду, что момент настал решающий. Именно это я и сказал ей заранее. Свое предположение. Теперь оставалось смотреть, как далеко это мероприятие пойдёт.

— Волосы… Черные, как вороново крыло… Длинный хвост волос… Вьющийся… Шея… О-о-о, какая шея… А глаза голубые. Редкое сочетание.

Лифанов с Корчиковым уже не выглядели такими уверенными. Старшина начал поигрывать челюстью, будто случился у него нервный тик или зуб заболел, а Корчиков неосознанно потянулся к воротнику, словно боялся, что его начнёт душить невидимая рука — или будто ему уже не хватает воздуха.

— Статная девица. Красивая. Кожа, что бронза… — продолжала бабка, выжидающе глядя на них исподлобья.

— Ну её к чёрту, — выдавил Корчиков.

— Этот тёмно-синий ей очень шёл, — старуха с явным удовольствием растягивала слова, наслаждаясь тем, как её слушатели погружались в панический ужас. — Даже несмотря на петлицы… Говорите, соколики. Она или нет? Только правду говорите, иначе ослепнете.

— Как — ослепнем? — выдохнули враз милиционерики.

— Отвар вы выпили не простой, он лжи не терпит.

Будто в подтверждение ее слов, черный кот вдруг мяукнул, издав скрипучий звук несмазанной петли. Ну, удружил, пушистый!

— Да… — вдруг прошептал Лифанов. — Похоже. Я начал вспоминать.

Бабка хлопнула ладонью по столу.

— Ну⁈

— Да! Да! — Корчиков судорожно закивал. — Это она!

Я медленно перевёл на них взгляд.

— Так вы всё-таки её помните?

Лифанов и Корчиков замерли, понимая, что только что сдали себя с потрохами.

— Так… э-э-э… — замямлил Лифанов.

— Почему сразу не сказали? — голос мой стал ледяным.

Парни молчали, словно их прижали к стенке и приговаривали к расстрелу.

— Ну? — повторил я.

Корчиков шумно выдохнул.

— Она велела держать рот на замке!

— Кто? — с нажимом уточнил я.

— Велела девушка с удостоверением, — повторил Лифанов, глядя в пол. — Сказала, что дело государственной важности…

— И милиции не касается, — добавил Корчиков.

Я нахмурился.

— И никто не должен знать об этом… — тихо закончил Лифанов. — Так и сказала.

Молчание в комнате можно было резать ножом. Только свечи потрескивали, будто шепча что-то своё.

Аграфена тоже теперь помалкивала — она кивнула, молча собрала карты и сложила их в стопку.

— Ну что, начальник, — сказала она негромко, — ты теперь знаешь, что делать.

Я посмотрел на Корчикова и Лифанова, потом на бабку, на её стеклянный шар, в котором дрожал огонёк свечи.

Да, теперь я знал, что делать. И я знал, кто похитил Грицука.

— Ждите за дверью, — приказал я подчиненным. — Позже с вами разберусь.

Те с облегчением шмыгнули наружу, почтительно обрулив кота, что разлегся у порога.

— Спасибо вам, Аграфена Тимофеевна, — улыбнулся я и выложил на «магический» столик немагическую купюру в десять рублей.

Я на свежий воздух не слишком спешил и уселся на скрипучий стул. Мне интересно было побеседовать с шарлатанкой — может, впредь и ещё будет случай использовать ее так называемые «магические способности» в своих, правоохранительных целях. Хозяйка кивнула, мол, говори.

— Очень вы помогли следствию, хорошо играете. Аж мурашки по коже…

— Я не играла, — хмыкнула бабка, — они бы действительно ослепли.

— Ну да, ну да… — продолжал я скептически улыбаться и кивнул на полку, где стояли артефакты, — только белый магический порошок — это манка. Кусок метеорита — это обугленный камень из сгоревшей бани. Ворон — не вестник потустороннего, а просто чучело. А вон та старинная книга в кожаном переплёте — на деле учебник по ботанике дореволюционных годов.

Аграфена Тимофеевна смотрела на меня пристально, как смотрит матёрый следователь на задержанного, который явно гонит пругу.

— Все-то ты заметишь, начальник. Но это всё шелуха, оболочка. Зрить в душу надобно, в изнанку мира. Я помогла, а остальное неважно. Ты теперь знаешь, что делать, — повторила женщина, медленно убирая карты в потрёпанный холщовый мешочек.

Я фыркнул, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— Я знаю только одно, уважаемая гражданка Жарова: вы хороший психолог. На страхе играете, людей, мягко выражаясь, вокруг пальца обводите. Простите, но в магию я не верю. Нет, я не осуждаю, иногда людям нужно говорить то, что они хотят услышать. Или что им нужно.

В углу потрескивали свечи, в полумраке они отбрасывали на стены тени, похожие на корявые когти. За окном вдруг завыла собака.

— Не веришь, говоришь? — спокойно спросила бабка, склонив голову набок.

— В кого? В гадалок? Да ну, Аграфена Тимофеевна, ну давайте уж мы с вами не будем… Вот скажите мне, если вы такая провидица, почему до сих пор в избушке на курьих ножках живете, а не в особняке на берегу Чёрного моря?

Она улыбнулась так, что я почувствовал холодок.

— Потому что я не за этим здесь.

— А за чем?

Бабка хмыкнула, приподнялась, подошла ко мне вплотную и внезапно ткнула в грудь своим узловатым пальцем.

— Ты, начальник, не от мира сего.

Я непроизвольно напрягся.

— В каком смысле? Это вы к чему?

— А к тому, — она выдержала театральную паузу, — что ты тут чужой. Совсем чужой. Но хочешь своим быть. И стал уже почти.

Я почувствовал, как внутри что-то ёкнуло. Нет, бред, конечно. Никто не мог знать, что я нездешний. Что я жил в другом времени, в другой эпохе. Что однажды я просто открыл глаза — и оказался в 1978 году. Никто об этом не знал. Никто.

Но Аграфена Тимофеевна продолжала:

— Ты пришелец, Александр Александрович. Не таким, как все, родился. И не таким, как все, помрёшь.

Я усмехнулся, стараясь не выдать волнения.

— Да уж, спасибо за утешение.

— Исправь ошибки, начальник, — неожиданно мягко сказала она.

— Какие ошибки? — хмыкнул я. — Я вам кто, Герой Советского Союза? Мне и так забот хватает.

— Ошибки прошлого, настоящего и будущего.

Комок застрял у меня в горле. Я посмотрел в её выцветшие, цепкие глаза, и меня вдруг накрыло странное чувство. Как будто я стоял на краю пропасти и смотрел вниз.

— Ты думаешь, что всё просто? — продолжала она. — Думаешь, всё это случайность?

Я молчал, а потом пожал плечами:

— Не понимаю, о чем вы…

— А ты подумай…

Голос её стал низким, тягучим, будто она говорила не словами, а шёпотом судьбы.

— Ты тут исправляешь чужие ошибки. А кто твои ошибки исправит?

Я отмахнулся:

— Давайте без философии.

— Не хочешь слушать? Ну-ну, не слушай… — она отвернулась, махнула рукой, но тут же снова повернулась ко мне. — Только знай: мне видно, что в иной жизни ты вовсе не мильтоном был.

Я ощутил, как ледяной комок сжался, затвердел в груди.

— А кем же?

— А то сам не знаешь?

— Все мы кем-то были, — отшутился я. — Индусы верят, что жучком можно переродиться. Или камешком. Ха!..

— Ну да, — эхом повторила она.

Я сделал вид, что мне забавен этот диалог.

— Ну, спасибо, бабушка. Интересную вы версию придумали, только я простой советский человек и родился в Угледарске, а не на Альфе Центавра.

— Не я придумала, а ты просто забывать стал.

Я встал, хлопнул себя по коленям, словно собираясь уходить.

— Не люблю я всю эту чепуху, — проговорил я. — Давайте уже прощаться. Еще раз спасибо.

Аграфена посмотрела на меня, хмурясь:

— А совет я тебе всё ж на дорожку дам. Живи. Да смотри, не оступись. Грехов у тебя — на две жизни хватит.

Я усмехнулся в ответ.

— Ну, уж это вы загнули, бабушка.

— Кхе, загнула… — она махнула рукой и наконец улыбнулась. — Иди уж, начальник. И помни: время не любит, когда с ним играют.

Я кивнул, развернулся и направился к выходу. Парни, ожидавшие во дворе, поспешили за мной, явно желая оказаться подальше от этой чёртовой избы.

Когда мы вышли за ограду, Корчиков шумно выдохнул.

— Ну и гадина эта бабка…

— Не говори, — поддакнул Лифанов. — Я бы её в психушку закрыл.

Я молчал.

Ветер подул в лицо, запахло дождём.

И почему-то мне стало приятно на душе. Как будто всё сказанное ею — не просто пустой трёп для антуража и поддержания легенды. Как будто она действительно что-то знала. Хоть кто-то знал мою тайну… Как будто… Но нет.

Бред.

Просто бабка — тонкий психолог. Самоучка, самородок. Она чувствует людей и играет на их тайнах. Так ведь?

Мы сели в «Волгу».

— В отдел? — спросил Лифанов.

Я посадил его за руль, а самому хотелось поразмышлять о случившемся.

— Да, — махнул я рукой в сторону центра города. Машина послушно тронулась.

Я посмотрел в зеркало. Дом Аграфены стоял вдалеке, окутанный туманом и накатившими сумерками. Вот черт, сколько же времени мы там пробыли?

Гадалки. Ведьмы? Не верю… Но я же переместился во времени? Ведь это правда — а значит, что-то существует, что помогло мне. Или это другое?

Странное чувство в груди не отпускало. Словно поселилось маленькое, холодное зерно сомнения. И я знал, что оно ещё прорастёт.

Только я здесь не за тем, чтобы сомневаться. Теперь я точно был уверен, что моя цель здесь — изменить судьбу. Причем не только свою…