Я осмотрелся. Лесник стоял рядом, прищурившись, и наблюдал за мной и Яшкой. Лошадь била копытом по черной земле, шевелила ушами, явно не доверяя мне.
— Ну-ну, дружище, — пробормотал я, медленно протягивая руку, — не бойся, я свой.
Яшка хрипло фыркнул, попытался дернуть головой в сторону, но я не отступил. Первое впечатление — важная штука. Ни грубости, ни резкости. Спокойно, уверенно. Я аккуратно похлопал его по шее, затем провел ладонью по гриве. Лошадь нехотя, но приняла прикосновение, хоть и все еще держала настороженность.
Старик молча наблюдал, ссутулившись, сжимая в пальцах самокрутку. Я вздохнул. Пора… Поставил ногу в стремя, подтянувшись, плавно сел в седло. Яшка напрягся, повел ушами, сделал пару нервных шагов в сторону. Но я крепко держал поводья, не давая ему сорваться вскачь.
— Ладно, парень, давай договоримся, — шепнул я, наклоняясь к его уху, — ты поможешь мне, а я помогу твоему хозяину — Ульянку найду, когда дела улажу. Ты же скучаешь по Ульянке, да?
Конь снова дернул головой, но напряжение немного спало, когда Яшка услыхал знакомое имя. Я слегка нажал пятками, и он пошел вперед, еще порываясь взбрыкнуть. Но через десяток шагов поддался.
Лесник хмыкнул, потряс головой.
— Эко ты его… — он посмотрел на меня с явным уважением. — Не всякому подчиняется стервец этот. Видать, дух у тебя сильный.
Он залез в карман и вытащил что-то бумажное, пожелтевшее.
— На, — протянул он мне потрескавшуюся фотографию. — Это моя дочь…
Я развернул старый снимок. Девочка в пионерской форме, улыбающаяся, с короткими косичками. Фото было старое, черно-белое и подвыгоревшее, с потрепанными краями.
— Она в лагере была… Давно… — Лесник на мгновение замолчал, глядя куда-то мимо. — Я её жду… А может, и зря… Но ты… если встретишь… приведи домой. Ладно?
Что-то внутри неприятно сжалось. Старик, возможно, уже не в своем уме — вправду ли можно кого-то ждать столько лет. Но фотографию я взял.
— Хорошо, отец. С делаю всё, что смогу.
Лесник посмотрел мне в глаза, кивая, но не говоря больше ни слова.
Я тронул поводья, и Яшка медленно двинулся в ночь.
Ночной лес окружил меня мглой. Луна лишь изредка пробивалась сквозь густые кроны, отбрасывая причудливые тени. Тишина здесь была другой — не умиротворяющей, а настораживающей. Где-то далеко ухнула сова, что-то зашуршало в кустах, но я знал — бояться надо не зверей сейчас.
Ехал вперед, держа направление, указанное лесником. Иногда останавливался и сверялся с картой, подсвечивая полудохлым фонариком. Старался запомнить как можно больше. Ведь скоро фонарик вообще нельзя будет включать, чтобы полностью слиться с ночной тенью.
Заброшенный пионерский лагерь… Он уже был недалеко.
Когда деревья начали расступаться, обнажая огромную поляну, показались первые строения. Темные силуэты корпусов, провалившиеся крыши, пустые оконные глазницы, из которых тянуло будто бы потусторонней чернотой — вот что передо мной предстало. Флагшток на центральной площади согнулся и так и стоял мертвой ржавой рукой, указывающей в пустоту.
Передо мной стояла выщербленная статуя — два пионера с поднятым знаменем. Камень потрескался, лицо одного мальчика совсем стерлось, словно у призрака, а второй, с мраморной холодной улыбкой, будто смотрел прямо на меня.
Яшка захрапел и встал как вкопанный. Что-то здесь не так. Я потрепал его по шее и спешился.
— Спокойно, дружище…
Я шагнул вперед, осмотрется. Под ногами захрустело битое стекло. Вдалеке зашевелилось что-то. Пригляделся — это рваный кусок брезента, накинутый ветром на ржавый рукоход, развевался будто пиратский флаг.
Окинул молчащий лагерь внимательным взглядом. Немые силуэты корпусов напоминали полуразрушенные склепы. На некоторых дверях еще держались таблички — «Отряд 'Орлята», «Столовая», «Спортивный зал». Но и эти буквы уже почти стерлись.
Вдруг порыв ветра заставил скрипнуть одну из дверей строения с надписью «Душевая». Я обернулся. Показалось… или действительно в темном углу мелькнул чей-то силуэт?
Крепче сжал автомат. В этой мертвой тишине даже собственные шаги звучали слишком громко.
Лагерь давно покинут. Но он не пуст, я это чувствовал. Нужно его обследовать.
Привязал Яшку в укромном месте. Нашел для него подходящее в густой чаще разросшегося на территории леса, где ветер не гулял так свободно. Примотал поводья к крепкому стволу осины, похлопал помощника по шее. Лошадь нервничала, фыркала, но не сопротивлялась.
— Жди, дружище. Надеюсь, долго не задержусь, — прошептал я.
Сжимая автомат, я шагнул в темноту, держась тени корпусов, сливаясь с ночью. Все дышало мертвым запустением. Почему лагерь не снесли? Зачем остался здесь этот призрак прошлого?
Двигался аккуратно, обходя обломки досок и битое стекло. Тишина казалась слишком вязкой, будто здесь давным-давно не ступала нога человека.
И тут я увидел свет. Встал и вглядывался в мерцающий желтый огонек. Опять показалось? Но нет, робкие отблески не исчезали.
Свет. Тусклый, неуверенный, но живой. Горел он в окне одного из маленьких приземистых строений. Я подобрался ближе и с трудом прочитал на стене покоробленную табличку: «Медсанчасть».
Я затаил дыхание. Сафрон? Попался, сука…
Подойдя ближе, крадучись занял позицию возле стены, глянул в окно. Стекло мутное, в копоти и пыли, разглядеть что-то невозможно. Но тень там двигалась. Я чувствовал присутствие, кто-то был внутри.
Пальцы сжали цевьё автомата. Приготовился. Рывок, короткий разбег — и я резко вынес дверь. Дерево треснуло, хлопок эхом разнесся по пустым корпусам лагеря. Ворвался внутрь, наставляя ствол на единственную фигуру, сидящую за столом.
— Стоять! — рявкнул так, что воздух колыхнулся.
За столом сидел мужик, и он вздрогнул, уронив кружку. Железная, с облупленной эмалью, она глухо ударилась об стол и покатилась по дощатому полу. Чай разлился, свечи дрогнули, но не погасли. В их свете я разглядел лицо незнакомца.
Не Сафрон.
Совсем не тот типаж. Этому мужику лет сорок пять, неуклюжий, ссутуленный, в потертой куртке. Полуинтеллигентного вида — худощавое лицо, очки с толстыми стеклами. Одет неброско — серая фланелевая рубашка, старые брюки с залоснившимися коленями, старая армейская телогрейка на плечах. Ничего угрожающего. И, судя по выражению лица, он сам жутко меня испугался.
— Ты кто? — резко спросил я, не убирая ствола.
Мужик моргнул, переводя взгляд с дула на меня, потом снова на автомат.
— Меня… Меня зовут Фёдор Алексеевич, — проговорил он с хрипотцой, осевшей от испуга. — Я сторож.
Я сузил глаза, сканируя его.
— Сторож? В заброшенном лагере?
Он кивнул, медленно, как будто сам пытался осознать нелепость ситуации.
— Так ведь это государственное имущество, — объяснил он, нервно поправляя очки. — Надо, чтобы не растащили. Лагерь хоть и не работает, но имущество осталось. Вот меня и оставили тут смотреть.
Я молчал. Врет? Нет. Голос дрожит, но не как у преступника, скорее, как у человека, внезапно оказавшегося под прицелом. Глаза бегают, но не с хитростью, а от испуга.
Я убрал автомат, но бдительности не терял.
— Морозов. Милиция, — представился, наблюдая за реакцией.
Фёдор Алексеевич моргнул, потом выдохнул, ссутулившись еще больше.
— Милиция… — пробормотал он. — Вот это вы меня напугали, товарищ милиционер.
Он покосился на свою кружку, теперь лежавшую у ножки стола, и, видимо, решив, что испуг и мой автомат — всё же не повод бросать чай, поднял её, трясущейся рукой поставил обратно на стол, долил из заварника и взглянул на меня.
— Так что вам здесь нужно? — спросил он уже чуть тверже, но с той же настороженностью.
Я хмыкнул. Да, вопрос хороший.
Я осмотрелся внимательнее. Помещение было небольшим, с низким потолком, стены пропахли сыростью, краска на них облупилась. Старый деревянный стол, пара стульев, крашенная лавка у стены. На полке — керосиновая лампа, рядом жестяная банка с непонятным содержимым. Над столом висели выцветшие газеты, прикрепленные кнопками, или вместо обоев, или для чего-то еще, а на стене — пожелтевший приказ или постановление, подписанное кем-то из райисполкома.
Меня все это насторожило. Лагерь не входил в зону ответственности Зарыбинска, относился к соседнему району, и я вообще до недавнего времени не знал о его существовании. Однако сторож выглядел так, будто давно здесь работает и знает каждый уголок.
— Да уж, — пробормотал я. — Давно вы тут?
Фёдор Алексеевич хмыкнул, подбоченился и огляделся, будто проверяя, не изменилось ли что-то за последние годы.
— Ой, да годков с двадцать пять, наверное. Как лагерь закрыли, так и поставили меня сюда. Мол, не растащат, если сторож будет. И то, дело нужное.
— А кто-то вообще сюда заходит? — спросил я, внимательно глядя на него. — Подозрительного никого не видел?
— Белки только шастают, — ухмыльнулся он. — Лисы иногда. Людей нет. Никого давненько не видал.
Я задумался. Будь здесь Сафрон, сторож бы его явно увидел.
— А ты что ж, один тут? — спросил я, покосившись на темный угол избушки, где что-то натужно заскрипело.
— Один, — вздохнул Фёдор. — Бессменно. Напросился на две ставки, чтоб платили побольше. Всё равно тут делать нечего, сидеть, да белок считать.
Он хмыкнул, затем кивнул на старый чайник, стоявший на железной печке.
— Чаю хочешь?
Я пожал плечами.
— Давай.
Сторож взял с полки кружку, насыпал в нее что-то из небольшой тряпичной сумки, что висела на гвозде. Заварил, плеснул кипятку, пододвинул мне.
— Я тебе свеженького, на травках. Сам собираю. Хороший, крепкий. Греет душу.
Я взял кружку, вдохнул запах и на мгновение напрягся. Где-то я уже это чувствовал. Запах… слабый, но знакомый. Я вдруг вспомнил домик гадалки, которая заваривала мне обезболивающий отвар. Похоже пахнет? Одна трава, другая — я в них не разбираюсь. Наверное, просто показалось.
Травяной сбор, тут же лес кругом — и ничего в этом такого. Я сделал глоток, тепло разлилось по телу.
— А вы чего здесь ищете?
— Не твое дело, — нахмурился я, раздумывая, что же делать дальше.
— Сидеть-то собираешься тут до утра? — спросил Фёдор, подливая себе чаю.
Я кивнул.
Останусь. Фонарик у меня сдох, батарейки на исходе. А в темноте тут и шею свернуть недолго, пока пытаешься вернуться. Завтра посветлу всё осмотрю. Хоть и хочется верить сторожу, что никого здесь нет, да и в помине не было, но не зря же следы глины привели именно сюда.
— Ищете кого? — Фёдор понимающе хмыкнул.
— Ты точно не видел посторонних на территории?
— Точнее не бывает. Я тут каждый закоулок знаю.
— Ладно, утром посмотрим вместе, на всякий случай.
— Верно. Здесь в темноте можно и в доску гнилую провалиться, и на гвоздь наступить. А завтра поглядим… Но уверяю, никого тут нет.
Я умышленно не сказал сторожу о цели своего визита. О Сафроне — ни слова. Решил проверить все сам утром. Ему же рассказал другое — что появилась информация, будто преступники, ограбившие сельпо, могут скрываться где-то здесь. И меня, как рядового сотрудника, отправили проверить.
— Машина сломалась, — добавил я, — пришлось идти пешком. Дорога не из легких.
Фёдор снова понимающе кивнул.
— Ну, с кем не бывает, — сказал он. — Значит, переночуете здесь. Найдем вам место. Корпусов у нас хватает.
Он поднялся, прихватил фонарь и махнул мне следовать за ним. Мы вышли в ночь, и лагерь теперь казался еще более мрачным, чем когда я пришел. Ветер гулял между корпусами, скрипели ставни.
— Вот тут и заночуешь, — сказал он, остановившись у одного из зданий.
Деревянная дверь оказалась заперта ржавым навесным замком. Фёдор пошарил в кармане, достал ключ, с усилием повернул, и замок нехотя поддался, скрипнув. Дверь с трудом распахнулась, выпуская застоявшийся запах старой древесины и пыли.
Внутри корпус выглядел так, будто время застыло. На стенах — пожелтевшие стенгазеты, пионерские лозунги, нарисованные детской рукой плакаты, на которых уже потускнела гуашь. На полу валялся выцветший пионерский галстук. В углу стоял серый от пыли шкаф, и облезлые буквы гласили: «Инвентарь».
— А ты говоришь, зачем здесь сторож, — хмыкнул Фёдор, хлопнув по косяку. — А вот за этим. Все здесь охраняю. Может, когда-нибудь ребятишки снова сюда вернутся, а тут все сохранилось. Все будет, как было.
Я скептически промолчал. Он проводил меня в дальнюю комнату. Там стояла скрипучая панцирная кровать с пожелтевшим ватным матрасом в полоску, на железной спинке висело клетчатое одеяло.
— Вот, устраивайтесь, — сказал он. — Матрас еще крепкий. Одеяло теплое. Спокойной ночи.
Я кивнул.
— Спокойной.
Фёдор вышел, прикрыв за собой дверь. Я дождался, пока его шаги стихнут, подождал еще минут десять. Спать я не собирался. Надо все же прогуляться по лагерю и осмотреться. Из головы не выходил Сафрон. Пускай сторож думает, что я сплю. Пора…
С трудом я сел на кровати, собираясь подняться. Хреновые пассатижи! Неужели я так вымотался, что…
Гаденькая мысль промелькнула в голове, но я не хотел верить. Попытался дотянуться до автомата, но пальцы не слушались, будто ватой набитые. Рука стала тяжёлой, мышцы будто налились свинцом. Голова кружилась.
— Что за черт… — выдохнул я.
Сердце заколотилось, сознание мутилось. Это сон? Или что-то другое?
Напрягся, пытаясь бороться, но слабость только нарастала. Последнее, что успел понять, прежде чем провалился в темноту — он меня опоил, сука!
Тьма накрыла меня, и я потерял сознание.
Я сижу в старом сарае на задворках пятиэтажки, вокруг — знакомые лица, мелкие одноклассники.
— Ну зажигай, зажигай! — подзуживает один из них, ухмыляясь.
Передо мной — длинный деревянный верстак, а на нем — темная змейка рассыпанного пороха. Мы нашли банку дымного на полке, потом, смеясь, высыпали ее содержимое.
Мне двенадцать лет. Вернее, моему реципиенту. Я смотрю на огоньки, отражающиеся в глазах пацанов, и чувствую, как внутри что-то сжимается.
— Может, не будем? — тихо спрашиваю я.
— Ты что, ссышь? Давай, зажигай! — настаивают ребята.
Я смотрю на них, пытаясь понять… Это ведь моя память? Нет. Не совсем. Это воспоминание другого человека, но почему-то я его вижу, отчетливо, ясно. И при этом не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Что-то меня держит. Что-то не дает мне очнуться.
Вдруг вспоминаю, как все было — ключи. Ключи от соседского сарая. Они висели на гвоздике в прихожей. Отец хранил там надувную лодку. А ещё там был порох… Я втихушку стырил ключики, чтобы показать пацанам порох в картонной угловатой коробочке с надписью «Медведь» ГОСТ 10365−63.
Храбрости у меня едва хватает — руки дрожат, спички скребут о коробок. Огонёк загорается, и змейка черного порошка вспыхивает ярким всполохом.
Слишком сильно!
Крик, запах горелых волос. У Витьки мигом обгорели брови и челка. Он схватился за лицо, заорал, а пламя уже охватило сухие дощечки верстака. Пожар разрастается.
— Бежим! — кто-то кричит, и пацаны кидаются вон из сарая.
Но я остаюсь. Мне попадет за этот сарай, я не должен убегать. Я хватаю со стены телогрейку, начинаю лупить по огню, пытаясь его сбить. Ничего не выходит. Доски захватывает жар, дым заполняет помещение. Я кашляю, жмурюсь от едкого жара, пятясь назад.
Воздух становится тяжелым, едким. Я задыхаюсь. Почти на ощупь заползаю под верстак, там дыма меньше. «Сейчас отдышусь, передохну… и продолжу…» — думаю я.
Но не успеваю.
Сознание мутнеет, перед глазами пляшут темные круги, в ушах гул. Я не замечаю, как оседаю на пол, погружаюсь в темноту…
Резкий толчок в плечо.
— Вставай! Ты сгоришь! — голос, настойчивый, испуганный.
Рука… жжёт! Жар охватывает кожу, словно огненная плеть. Я распахиваю глаза.
Передо мной, на коленях, девчонка — одноклассница Вера. Глаза перепуганные, лицо в саже, косички разметались.
— Вылазь, Морозов, вылазь! Эти придурки убежали, я видела, у Витьки всё лицо красное! Дым валил, я зашла… Вставай! Ну же!..
Её руки цепляются за мои плечи, тянут, вытаскивают. Я чувствую, как слабею, как мир рушится в огне…
И тут я просыпаюсь.
Резкий запах гари. В глазах пляшет пламя. Какой реалистичный сон, и откуда это воспоминание! Даже рука все так же горит огнем, нестерпимо болит, и этот дым… я чую его запах. Я чую жар огня.
Я с усилием поднялся на панцирной кровати. Ни хрена это теперь не сон! Вокруг полыхал пожар.
Твою мать! Корпус, в котором я уснул, горит!
Рука обожжена, и боль пронзает тело, а сквозь треск горящих досок я слышу голос Веры, уже не из прошлого, а взрослой, прямо в своей голове:
— Вставай, Морозов! Вставай!
Друзья! В ожидании проды можете почитать другой подобный мой цикл про мента-попаданца. «Курсант назад в СССР». Написано тринадцать томов, скоро возьмусь за написание 14-го тома, уже в ближайшее время. Вот ссылка на первый том: https://author.today/work/203823