Парагвайский вариант. Часть 2

Глава восемнадцатая С Солано все соглашаются, но только за деньги

Неделя прошла довольно быстро.

Солано переводил откровения соотечественников Франсии и каждый день относил Эдгару результат. Отдыхая от монотонной работы, он днём гулял по городу. В 1842 году Филадельфия была одним из крупнейших и влиятельных городов США, уступая только Нью-Йорку. Город считался научной столицей Америки. В нём действовал Пенсильванский университет, отметивший недавно своё столетие со дня основания. С ним конкурировал молодой Институт Франклина. Основанный всего-то в 1824 году, он уже успел стать кузницей инженерных кадров. Солано посетил несколько публичных лекций по физике, химии, механике, дабы оценить уровень преподавания.

Промышленность в городе тоже была развита. Солано заглянул на производственную площадку компании Merrick Towne. Ничем от нью-йоркских конкурентов она не отличалась. Тот же набор механизмов по тем же технологиям. Видимо, это был потолок на сегодняшний день. Но привело его не досужее любопытство, а упоминание суперинтенданта верфи Шубрика о каком-то новом компактном паровом двигателе для USS Princeton конструкции инженера Джона Эрикссона.

На заводе тайны из своей деятельности делать не стали и охотно показали потенциальному заказчику и модель двигателя, и уже готовые детали его конструкции. Двигатель с точки зрения гостя из будущего был несомненным техническим тупиком. Недаром память попаданца не сохранила никаких воспоминаний о таком типе. В качестве поршня использовалась прямоугольная качающаяся, как дверь сарая, пластина. Она совершала колебания в пределах 90 градусов и имела уплотнения по кромке. Пар подавался поочерёдно то с одной стороны этой пластины, то с другой, заставляя её колебаться, как маятник. Эти колебания системой рычагов передавались на гребной вал.

Вся эта довольно компактная конструкция работала на невероятно низком параметре пара. Всего 0,8 атмосферы избыточного давления. Это притом, что по железным дорогам США бегали локомотивы, чьи котлы выдавали от 6 до 8 атмосфер. (1)

— Видно, молодой человек, что вам не хватает систематического образования, — усмехнулся главный инженер завода Беверли Кеннон на этот резонный вопрос. — Морские пароходы используют для работы забортную воду. Как-то нелепо везти с собой запас пресной воды для котлов через океан. Согласитесь. А практика показала, что нарастание слоя накипи увеличивается пропорционально температуре воды. Ну и, соответственно, давлению пара в котле. Пороговое значение, найденное на практике, это сто сорок градусов по Цельсию. То есть примерно тридцать два фунта на квадратный дюйм. При этой температуре начинается осаждение из морской воды гипса, и теплопроводность стенок котла резко снижается. А следовательно, катастрофически возрастает вероятность аварии.

Солано с трудом поставил себя на место инженеров этого времени и вынужден был согласиться с их резонами. Кроме того, еще одним аргументом для низкого давления была цена. Повышение давления вынуждает конструкторов делать стенки толще. А это утяжеляет и удорожает конструкцию. Тем более что большая часть котлов делалась из дорогой красной меди. Железо еще только начинает свой путь в котлостроении. Слишком уж нестабильные характеристики у пудлингового железа — единственного доступного конструкторам.

— Так что при двенадцати фунтах на квадратный дюйм, как у нас заложено в проекте, накипеобразование минимально, а котел имеет небольшие габариты и вес, — закончил спич инженер.

— Ну что же. Спасибо за пояснения. Теперь мне стало чуть понятнее. Но всё равно странная конструкция у этого двигателя. Почему было не использовать традиционные и простые цилиндры? Ведь их можно расположить так…

И Солано на листочке накидал схему с двумя нормальными цилиндрами, расположенными лоб в лоб друг к другу, и кинематикой, работающей на общий вал. Модель подобного двигателя Иван Долов видел в документальном фильме про мониторы времён Гражданской войны в США.

Эскиз, нарисованный рукой Солано, вызвал уважительный кивок со стороны опытного инженера. Идея была проста, но до сих пор почему-то в голову никому не приходила. Он и сам осознавал, что конструкция Эрикссона слишком сложна и плохо масштабируется под разные задачи. Кроме того, под такие двигатели не было наработанной практики и теории расчёта. Например, сказать — какая будет индикаторная мощность у двигателя с качающимися пластинами — не мог и сам изобретатель. И по сути механизм делали на авось. Вариант Солано, напротив, сводил всё к уже знакомым элементам и рассчитывался элементарно.

— А можно пойти еще дальше, мистер Кеннон. Вы же наверняка знаете о опытах по использованию последовательных цилиндров для разного давления пара. Так называемую схему компаунд. Здесь ее тоже можно с успехом применить. Один цилиндр сделать меньше под полное давление котла, а второй больше под пар, вышедший из первого цилиндра. Эта схема даст двукратную экономию топлива. Если ваше предприятие предложит рынку такой двигатель, то от заказчиков не будет отбоя.

Инженер скептически усмехнулся.

— Цена, молодой человек. Всё упирается в цену двигателя и цену его обслуживания. Компаунд-машины и сами по себе дороже, так еще для них нужны очень хорошо подготовленные машинисты. Торговцы предпочитают решения попроще. Им не так важна компактность.

— У военно-морского флота должны быть подготовленные люди. И для них эта концепция как раз идеальна.

— Ну разве что у военных. Тем не менее мысль отличная. И возможно даже является поводом взять привилегию.

Инженер прищурился глядя на Солано.

— Можете оформлять её на себя, мистер Кеннон, — улыбнулся Солано. — Совершенно не претендую на авторство. И буду рад оказаться в числе ваших заказчиков на подобный двигатель.

— Можете не сомневаться, что для меня вы всегда будете в приоритете, мистер Дебс, — растрогался инженер, мгновенно оценивший свои перспективы.

(1) О силовой установке USS Princeton читайте отдельную статью в блогах: https://author.today/post/740345

— Юджин, ты говорил, что Парагваю нужно оборудование для денежной полиграфии. Так? — на третий вечер спросил По, принимая от Солано пачку переводов. После совместно выпитого они как то незаметно перешли в общении на ты.

— Совершенно верно. Но я ещё не занимался поисками. Некогда.

— Хочешь, познакомлю с моим хорошим другом — федеральным маршалом Пенсильвании? Его постоянная головная боль это фальшивомонетчики. У него среди конфиската наверняка найдётся то, что тебе нужно.

У Солано аж ладони зачесались от предвкушения. Конфискаты он очень любил и всерьёз на них рассчитывал. Но узок мир тех, кто близок к этой сладкой теме. Трудно подступиться чужаку со стороны. А тут заход через общего знакомого. Лучше и быть не может.

— Разумеется, я буду рад познакомиться. Только пить я не буду, — предупредил он, получив в ответ понимающий смешок поэта.

Знакомство состоялось на следующий день. По не стал усложнять и просто привёл Солано в офис федерального маршала.

— Джо, знакомся это специальный агент правительства государства Парагвай Юджин Дебс, — поэт представил Солано суровому мужчине в полувоенной форме с любопытством взирающему на вошедших.

Лицо у него было тщательно бритое, и почти бритая голова. Короткий ежик волос очень напоминал прически военных из двадцатого века. Такое редко встречалось во внешности солидных господ этого времени, склонных к разнообразным бородам, бакенбардам и усищам.

Офицер поднялся из-за стола и протянул руку.

— Это мистер Джо Робинсон, федеральный маршал Пенсильвании. Гроза мошенников и фальшивомонетчиков. Мой хороший друг.

— И почитатель творчества, — добавил правоохранитель и улыбнулся. — Присаживайтесь. Рассказывайте, что случилось? Обычно ты так просто ко мне не приходишь, Эдгар. Приходится тебя по салонам вылавливать.

По отмахнулся.

— Сегодня у меня никаких дел к тебе нет, Джо. Но ты можешь сильно помочь моему молодому другу. А он, как ни странно, помочь тебе. Так что я не мог не совершить это благодеяние и не познакомить вас.

— В каком смысле помочь? — у маршала улыбка стала несколько менее искренней.

— Джо. Ты говорил, что финансирование из Вашингтона недостаточно и несвоевременно. И ты говорил, что половина твоих средств идёт от распродажи арестованного имущества. Так?

Маршал согласно кивнул, выжидательно глядя на поэта.

— А часть этого имущества ты не можешь продать, ибо это готовые орудия преступлений для фальшивомонетчиков. И ты не хочешь усложнять себе жизнь. Ну так вот. Юджину как раз нужно именно то, что ты не можешь выставить на продажу. Он навсегда увезёт это в Парагвай, и больше эти станки не будут печатать фальшивки у нас в США. Как тебе идея?

Маршал потёр бритый подбородок и внимательно посмотрел на юношу.

— Парагвай, говорите. Это где-то рядом с Уругваем?

— Да, — кивнул Солано. — Вглубь континента.

— Деньги, наверно, печатать задумали?

Солано утвердительно кивнул.

— И туда эта дурная идея дошла, — проворчал маршал. — Неужто вам честного серебра мало?

— Мало, сэр, — пожал плечами Солано. — Для задуманных экономических реформ нам позарез нужно это полиграфическое оборудование.

Робинсон взглянул на По и нахмурился.

— Мистер Дебс. Убедите меня, что вам это надо. Пока что я очень сомневаюсь. Мне, право слово, проще сжечь всё это, чем выпускать джинна из бутылки.

Солано кивнул и в короткой и образной лекции повторил те самые аргументы, которые он озвучивал для отца на плоту близ Розарио.

— … Переход на банкноты высвободит это серебро для закупок промышленного оборудования у вас в США и найм инженеров. Так что, отдавая его мне, вы косвенно обеспечиваете поступление в экономику США примерно миллиона песо.

— Ух ты! — не удержался от восклицания По. — А ты мне этого не говорил.

— Ну, мы всё больше о прошлом Парагвая беседовали. А мистера Робинсона интересует будущее. И оно отчасти зависит от его решения.

Солано улыбнулся. Он уже по лицу федерала понял, что тот согласен.

— Хм. Воистину интересные дела творятся в мире, — погладил тот бритый подбородок. — ОК! Продам. И даже недорого. Но при одном условии. Мой человек сопровождает груз вплоть до погрузки в трюм вашего судна. Я хочу иметь гарантию, что эта машинерия ни при каких условиях в США не останется.

Разумеется, условие было принято, и маршал повёл посетителей в обширный сарай, который составлял часть здания с отдельным въездом с обратной стороны. Склад был завален всевозможным барахлом, проходившим как улики по делам. Как по текущим, так и по давно завершившимся. Там стояли целых два ручных пресса, ящики с гравированными и чистыми медными пластинами, наборы стальных картушей, банки с краской, гильотинные ножницы для резки бумаги. Практически готовая типография. Бумаги только не было. Её маршал всё-таки продавал, и сам расходовал под свои нужды.

Получив разрешение владельца, Солано ещё немного порылся и добавил как бонус набор разнообразного инструмента, механический домкрат и ещё какое-то барахло, вполне ликвидное для Парагвая.

Казначеем службы маршала всё это было оценено всего в 150 долларов, которые Солано и обязался внести в кассу в течение дня. Довольные друг другом, все разошлись по своим делам. Но спустя час Солано снова имел беседу с маршалом. Но на этот раз приватную.

— Все эти инструменты и механизмы мертвы без человека, умеющего ими пользоваться, — начал Солано после того, как оговорённая сумма перекочевала в бюро маршала. — Может, вы нам и с человеком поможете?

— Каким образом?

— Вы рассказывали, что самые искусные преступники, как правило, получают самые длинные сроки заключения. Так?

— Ну да. Например, Отис Аллан(2). Это его оборудование вы купили. Ловил я его два года. И только благодаря внедрённому информатору удалось накрыть с поличным этого негодяя. Дело было громкое. Он получил от филадельфийского суда шестнадцать лет тюрьмы. Мастер высшего класса. Его с дружками скоро в Синг-Синг этапируют.

— Ну вот! Шестнадцать лет налогоплательщики США будут кормить и поить этого человека. А зачем? Может, стоит заменить его тюремный срок на отбывание наказания за пределами страны? Например, в Парагвае. Оттуда он не выберется никогда. А нам он принесёт много пользы. Которую я от лица правительства могу выразить в виде денежной премии тому, кто нам такого специалиста предоставит.

Маршал долгим немигающим взглядом посмотрел на Солано.

— Вот сердцем чуял, что всё закончится какой-то нечистой сделкой, — проворчал он, тяжело вздохнув. — О какой премии идёт речь?

Солано быстро прикинул в уме. Легальный найм хорошего гравёра обойдётся минимум в 1500 долларов в год. А скорее больше. Заказ готовых пластин будет стоить не меньше. И заказ придётся регулярно повторять, ибо пластины изнашиваются. Так что обменять годовые затраты в виде взятки на шестнадцать лет бесплатного труда специалиста будет изумительно выгодной сделкой.

— Тысяча долларов, — произнёс он и увидел, как непроизвольно округлились глаза маршала. Это сумма дохода за почти год его работы. Он явно ожидал меньшее предложение. — И что самое чудесное в этой сделке — это то, что она делает счастливыми всех без исключения. Парагвай получает нужного специалиста. Вы получаете достойное вознаграждение. США экономит огромную сумму на шестнадцатилетнем содержании заключённого. И он сам тоже будет намного счастливей в нашей тропической стране, чем в Синг-Синг. Так как?

— Где гарантия, что он не ускользнёт от вас в первом же порту и не появится здесь через год-другой? Я ещё дорожу своей свободой.

— Я тоже дорожу вами. Поэтому предлагаю оплату вашему доверенному человеку, который сопроводит гравёра до самого Асунсьона и сдаст с рук на руки нашим правоохранительным органам. А если будут ещё ценные специалисты уровня искусного гравёра, то за каждого предложение будет таким же.

— Это каких же специалистов вы рассчитываете в наших тюрьмах найти? — удивился маршал.

— Инженеров, металлургов, архитекторов, железнодорожников, корабелов, ювелиров, художников, фармацевтов, краснодеревщиков. Главное, чтобы это были настоящие мастера своего дела.

Маршал рассмеялся.

— У вас хороший аппетит, мистер Дебс. Все перечисленные вами категории людей крайне редко оказываются в тюрьмах. И того реже — на существенные сроки. Как правило, это бытовуха.

— В жизни всякое случается, — пожал плечами Солано. — И порой человеку достаточно угрозы сесть в тюрьму, чтобы он согласился уехать на чужбину. Меня любой вариант устроит.

Весёлость Робинсона улетучилась.

— Вы предлагаете самому создавать обстоятельства? Вы слишком наглы, молодой человек. Свободная воля человека, чистого перед законом, является для меня святыней.

— Значит, насчёт гравёра мы договорились? — тонко усмехнулся Солано.

Маршал сплюнул с досады.

— Чёрт с вами. Договорились. Полторы тысячи, и я вам его обеспечу. Но у меня нет никого, кто поехал бы с ним в Парагвай. Так что сами его караульте.

— Хорошо. Сами так сами.

Они ударили по рукам.

(2) Имя и присужденный срок наказания фальшивомонетчика реальны и взяты из филадельфийских газет именно того временного периода.

16 июня Эдгар По пришёл в дом Солано, как и обещал. Чуткий нюх попаданца уловил лёгкий аромат алкоголя, исходящий от гостя. Тот был взбудоражен и возбуждённо начал ходить из угла в угол гостиной.

— Я поражаюсь и восхищаюсь смелостью иезуитов! — начал он без особых предисловий. — Это не просто смелость — это дерзость Божественного разума. Они посмели сделать невозможное: они взяли душу человеческую — хаотичную, бунтующую, полную противоречий — и втиснули её в форму идеальной системы. Не жестокостью, не грубой силой, а логикой, доведённой до состояния священного закона. И я восхищаюсь этим, — По запнулся, подбирая слова, — как архитектор восхищается собором, построенным на краю пропасти. Масштаб их замысла — почти космический. Они создали не страну. Они создали вселенную в миниатюре — с одной центральной силой, с единственным источником истины, с чёткой орбитой для каждой души. Как лапласовская система, но перенесённая на землю.

Солано внимательно наблюдал за метаниями поэта и прокручивал в голове его словоизлияния. Тема иезуитской республики По захватила не на шутку, но как именно он её подаст? Не будет ли это во вред его планам?

— Это восхитительный теократический эксперимент. Они построили общество, где Бог — не абстракция, а начальник. Не дух, а правитель. И он всё видит. Он диктует порядок. Но какой ценой? Они убрали грех и вместе с ним — свободу. Потому что грех — это выбор. А выбор — это риск. А риск — это жизнь. Они взяли Евангелие и сделали из него кодекс. Не моральный закон — а уголовный. Любовь — под контролем. Дети — собственность государства. Земля — общая, но работают на неё не люди, а послушники. Знаете, что самое страшное? Там нет бедных. Нет нищих. Нет воров. И от этого становится холодно. Потому что страдание — признак жизни. А там — покой. Глубокий, чёрный покой. Как в гробнице.

Солано мрачнел. Реакция предельного индивидуалиста на солидарное общество оказалась похожей на стандартные нападки на советский проект из его родного двадцатого века.

«Кажется, зря я связался с гением. Надо было искать исполнителя попроще».

По продолжал ходить по гостиной и горячиться.

— Иезуиты поняли: чтобы управлять людьми, нужно убрать страх перед адом — и заменить его страхом перед соседом. Чтобы они сами доносили. Сами судили. Сами каялись. Они построили общество без бунта. Без измен. Без алчности. Но знаете, что такое общество без бунта? Это — общество без ангелов. Потому что бунт — это начало духа. Даже у Люцифера. Я вижу красоту. Я вижу порядок, которого так не хватает Америке, где каждый дурак голосует, не зная, за что. Но я вижу и ужас: они убрали риск. А риск — это жизнь. Без падения нет вознесения. Без выбора — нет души.

Он резко остановился перед Солано.

— Даже если ты уже и не хочешь, чтобы я писал о Парагвае, я всё равно о нём напишу. Я напишу как о сне, который принял себя за реальность. Я назову первую статью: «Где все праведны — никто не свят». После моих статей никто уже не сможет сказать: «Парагвай — это часть Ла-Платы». Нет. Парагвай — это противоположность Аргентине. Противоположность США. Ни один читатель не останется равнодушным. Одни назовут это адом — потому что не могут представить порядка без страха и доминирования друг над другом. Другие — раем — потому что мечтают о мире, где нет случайности, где каждый шаг предопределён. Но все согласятся: это уникально. Ни одна другая страна не пыталась реализовать Божественный план на земле с такой последовательностью, с таким размахом, с такой логикой. Это — попытка создать новую форму существования человека. И в этом — её величие.

Он схватил Солано за лацкан воротника и притянул его к себе. Глаза у По блестели, как у сумасшедшего.

— Ты добьешься своего, Юджин. Потому что когда люди начинают спорить — они уже признали существование вещи. Спор — это признание реальности. Когда сенаторы начнут цитировать мои строки в своих речах, когда теологи станут обсуждать, можно ли считать иезуитскую систему истинно христианской, когда философы задумаются, не является ли свобода лишь болезнью незрелого общества — тогда Парагвай перестанет быть пятном на карте. Он станет вопросом. Вопросом, на который нельзя ответить молчанием.

Солано аккуратно высвободил свою одежду из цепких пальцев писателя и спокойно ответил:

— Я не сомневаюсь в вашем таланте, сэр. Я сомневаюсь в итоговом результате всего этого вашего творчества.

По немного опешил от ответа и некоторое время смотрел на собеседника, безмолвно моргая. Видимо, сращивая свои мысли и задачу. Потом хмыкнул и улыбнулся.

— Ты, наверно, ждали от меня хвалебной оды? Ждал гимна в честь твоего тропического отечества? Это было бы глупо. Такие тексты не читают. Их выбрасывают. Ум читателя возбуждает тайна, трагедия, острое ощущение счастья, что всё это произошло не с ним. Или, наоборот, острое сожаление. Тогда история заживёт в голове читателя. Только тогда она покинет мёртвые страницы газет и переселится в душу. Верь мне, Юджин. Твоя цель будет достигнута. И я для этого создам кратчайший путь!

Солано вздохнул. Оставалось только довериться непредсказуемому, но безусловно понимающему свою аудиторию автору.

Брать гравёра пришлось самим. Маршал Робинсон лишь устроил удобный для этого момент. Каким-то образом он передал Отису инструкции, и тот заявил, что до этапирования в Синг-Синг желает покаяться и показать, где спрятаны остатки фальшивых денег на сумму в сто тысяч долларов. «А то найдёт кто — и попадёт в тюрьму по моей, Отиса, вине. А это лишний грех на душу».

Сопровождали его не люди маршала, а городская тюремная охрана — он уже числился в их ведомстве. Каретой управлял возница, рядом с ним — вооружённый охранник с карабином. Двое других сидели внутри, по бокам от заключённого, чьи кандалы громко позвякивали на каждом ухабе. Всё как положено.

Отис привёз их к старой заброшенной водяной мельнице на пересохшем ручье. Почерневшие от времени брёвна добротного когда-то строения таили внутри мрак. Отис направился именно туда, сопровождаемый настороженными охранниками. Один держал наготове пистолет, а второй — лампу. Но её тусклый огонёк ничуть не помог им. Стоило охранникам войти внутрь, как две дубинки, обмотанные тряпками, обрушились на их головы. Сомлевших охранников Супно и Руми в чёрных балаклавах тут же обезоружили и натянули на их головы дерюжные мешки.

Одновременно из кустов в охранника у кареты прилетел болас Фелипе и обвился вокруг ног. Охранник рухнул на землю и начал судорожно освобождаться от пут, одновременно вытаскивая из-за пояса пистолет.

— Тревога! — заорал он.

Подскочивший в одно мгновение Рамон пробил ему с ноги — и на этом попытки сопротивляться закончились.

Возница просто поднял руки, глядя в ствол револьвера в руках Солано.

Спустя четверть часа три охранника и возница сидели связанными в карете, недовольно ругаясь друг на друга и на гравёра. А банда увозила с собой щуплого мужичка, не верящего в свою свободу.

Правильно делавшего, что не верящего.

Ещё в Нью-Йорке, когда грузили чугунные печи, Николас ван Любберс предусмотрительно оставил под люками свободное место — для «металлолома». Теперь оно заполнилось: семьдесят тонн старых пушек, лафетов и чугунных ядер опустились на дно трюма, добавляя свой вес к осадке.

Через неделю после этого в ворота верфи въехал обоз с бочками и ящиками, в которые были упакованы карабины, мушкеты и холодное оружие. Этот груз также занял своё место в трюме шхуны. Казалось бы, пора отплывать, но неугомонный судовладелец попросил капитана задержаться. И ещё целую неделю корабль ждал в порту Филадельфии.

Наконец 23 июня к борту подъехала телега с ящиками и лёгкая бричка, в которой сидели мистер Дебс и какой-то важный полицейский чиновник. Таможенник было сунулся проверять груз, но полицейский что-то ему сказал, а судовладелец сунул в руку деньги. И таможенник тут же исчез.

Николас ван Любберс покуривал трубку и наблюдал всё это с борта. Он предвкушал путь домой, откуда доходили удивительные известия. Газеты США наконец разразились новостью, что мелкий бунт рабочих с гуановых островов перерос в полноценный мятеж. И что мятежники умудрились захватить столицу Перу и порт Кальяо.

«Как там моя драгоценная и как там моя кровинушка?» — тяжело вздыхал он по вечерам.

Намерение Любберса оставить корабль и рвануть домой через панамский перешеек Дебс не одобрил.

— Пару недель назад бы эту новость узнать, и в Филадельфии можно было бы найти капитана вместо тебя. Но теперь уже нет на это времени. Дойдёшь до Монтевидео и попросишь Гарибальди найти тебе замену. Я ему напишу. Сделаю чистый бланк договора — сам впишешь туда его имя. Разгрузитесь оба в Консепсьоне и уже потом садишься на любой борт до Перу, — Дебс с сомнением покачал головой. — Если, конечно, там блокады нет. Что очень даже вероятно.

— Да я хоть на рыбачьих лодках доберусь.

— Ну хорошо. Расчёт тогда сразу сейчас получишь. Не обмани.

— Ну что вы, хозяин. Зачем мне это? Я был доволен тем, что снова вырвался в море, но ей-богу пора уже бросать якорь.

На том и ударили по рукам.

И вот наконец последний груз.

Рей использовали как кран и быстро перекидали три ящика на палубу.

— Тут типографские станки и материалы, Николас, — прокомментировал Дебс. — Убери их туда, где их не замочит. И с этим ящиком поосторожнее.

Улыбнулся он, показывая на ящик с перфорацией.

— Откроешь уже в море. Там сидит человек, которому очень надо попасть в Асунсьон. Он добровольно на это согласился. Но если ему покажется, что он поменял точку зрения, не слушай его. Он должен оказаться в Парагвае. Вот письмо, касающееся его личности, для парагвайского чиновника, который будет принимать груз в Энтре-Риос.

Николас нахмурился.

— Опять что-то незаконное.

— Ну что поделать, — развёл руками Дебс. И объяснил расклад капитану.

— Думаю, сотня фунтов успокоит твою совесть? — улыбнулся молодой судовладелец, протягивая пачку купюр банка Англии.

Николас прислушался к себе и отметил, что действительно: тревожный, ворчливый внутренний голосок затих и больше не мешает наслаждаться жизнью.

Несколько часов спустя с довольной улыбкой Николас ван Любберс навсегда оставил за кормой берега США, Филадельфию и одного очень делового судовладельца.