Парагвайский вариант. Часть 2

Глава шестая Патиньо наводит свои порядки и одерживает победу

— Быдло! Чернь! Черви земляные! Вот вернётся мой сын вместе с армией, и каждого из вас сначала будут пороть неделю, посыпая спину перцем, а потом повесят в назидание прочим слабоумным крестьянам. Вот увидите…

Брызгал слюной старый Хосе де Карваведо-и-Вильярреал, которого люди Патиньо вытащили из дома. Рядом с ним, объятые ужасом, стояли разновозрастные женщины с детьми. На их глазах бывшие рабы вскрывали кладовые и грузили на телеги мешки с зерном, круги сыра и горшки масла. Запертыми остались только обширные винные подвалы.

Патиньо выслушал поток ругани от сеньора Карваведо и, дождавшись, когда силы у старика иссякли, спросил:

— А позвольте узнать, кем ваш сын в армии служит? Писарем? Или поваром?

Старик опять взорвался.

— Мой сын Алехандро Карваведо — полковник, тварь ты полукровная. Мой сын, воин и благородный идальго. Он приведёт сюда из Арекипы своих воинов и смешает вас всех…

Патиньо перестал вслушиваться в ругань старика и с интересом взглянул на женщин. Некоторые, поймав его взгляд, начали креститься, а одна сомлела и кулём повалилась на утоптанную землю внутреннего двора.

— Бонго, — кивнул Поликарпо здоровенному негру из числа первых присягнувших на Гуановых островах. — Вздёрни этого старого дурака на воротах.

Негр кивнул и привычно накинул на воротную перекладину уже заранее приготовленную верёвку с петлёй. Женщины завыли ещё громче, чем до этого, а старик побледнел и заткнулся.

— Вы не посмеете… — пролепетал он. Но увы. Сильные руки подхватили его и подтащили к воротам. Без лишних слов петлю накинули старику на голову, и Бонго ловко и сильно начал тянуть за противоположный конец.

Поликарпо даже не смотрел на происходящее. Он такое наблюдал уже десятки раз.

— Сеньоры и сеньориты. Ваша жизнь и честь в моих руках. Надеюсь, вы понимаете это? Кивните, если не можете говорить, — улыбаясь, произнёс он, обращаясь к дамам, в тот момент, когда за его спиной дёргался в петле глава семейства, пытаясь протолкнуть в лёгкие глоток воздуха.

Дамы закивали, а пожилая матрона бросилась перед ним на колени, вопя о пощаде. Бонго увидел знак и опустил верёвку. Старик рухнул на землю и стал судорожно оттягивать узел петли, шумно вдыхая воздух.

— Ведите себя вежливо и покорно, — продолжил Патиньо. — Вы не можете ничего требовать и не можете мне ничем угрожать. Ваша жизнь сейчас не стоит и пригоршни зерна. Ваш управляющий для меня гораздо более ценный человек, чем вы.

Патиньо указал на избитого и вывалянного в грязи господина, угрюмо стоящего с другими обитателями поместья.

Казнить налево и направо Патиньо не торопился. Хотя руки иногда и чесались. Его от этого удерживала мысль Солано об институте заложников. Нет воина страшнее, чем тот, у кого враг отнял семью. У такого воина не остаётся никакого другого смысла жизни, кроме мести. А зачем молодой республике плодить себе таких бескомпромиссных врагов? Ведь тот же полковник Алехандро Карваведо, получивший новость, что его родня жива, но спрятана где-то в бесконечных горах, станет намного сговорчивее.

Не признать логики Солано Патиньо не мог. И потому сдерживался сам и сдерживал своих людей, поверивших в себя после захвата Сан-Висенте-де-Каньете.

Картина приведения города к покорности почти не отличалась от Писко. Точно так же сутки свозили в застенки всех «лучших людей» города, из тех, кто не сообразил убежать. А оставшейся без авторитетных вожаков городской толпе предложили избрать совет.

Оставив в городе гарнизон из китайцев, Патиньо разослал отряды по всей долине в отдельные асьенды и деревни, дабы утвердить свою власть на земле. Сам же он направился именно сюда, в асьенду Ла-Карабедьо. Самое большое поместье с самым большим числом чернокожих рабов.

Всего их, с женщинами и детьми, было почти восемь сотен. Большая часть была рождена рабами, но полсотни чернокожих оказались из недавних жителей Африки.

Вставал вопрос: а что с ними делать? Сахарная плантация — это не поле маиса. Её бессмысленно дробить на индивидуальные участки. Она должна оставаться большой и обрабатываться большим числом рук. Но формально теперь эти руки свободны. Как их оставить на земле?

— Асьенда Ла-Карабедьо переходит в собственность государства. Вы все отныне свободные люди, — вещал Патиньо, стоя перед чернокожей толпой. Его слова переводили сейчас на три разных африканских языка, поэтому он старался говорить простыми словами.

— У вас такие же права в народном государстве Перу, как и у прочих жителей, вне зависимости от цвета кожи и веры. Вы можете свободно заводить семьи и менять место жительства. Но я понимаю, что идти вам особо некуда. Поэтому предлагаю остаться на асьенде в качестве наёмных работников. Ваша оплата будет такой же, как и у подённых рабочих на прочих фермах. Но помимо этого вам будет отведено место для строительства собственного дома и выделен земельный участок для своего хозяйства. Ваши дети будут бесплатно обучаться в школе, которая разместится в бывшем господском доме.

В разговорах с Солано эта тема возникала из раза в раз. Ничего важнее правильного воспитания и образования детей господин не видел. И этим с ним был совершенно солидарен покойный Супремо. Его программа поголовного образования маленьких парагвайцев несла ту же идею. Спорить с такими авторитетами Патиньо не мог и на создание школ для бедняков изначально закладывал ресурсы и внимание, хотя и других проблем было множество.

— Асьендой будет по-прежнему управлять дон Мендоса, — Патиньо указал на управляющего, уже приведшего себя в порядок после первоначального эксцесса и жёсткого разговора с вождём бунтовщиков. Выбор между службой государству на прежней должности или каторгой на рытье каналов он сделал, не колеблясь.

— Надсмотрщиков над вами больше не будет, но ваша заработная плата будет теперь оцениваться по труду. Так что следите за собой сами. Для охраны порядка и соблюдения закона будет сформирована полиция.

Говорить, что она будет состоять из бывших надзирателей, Патиньо не стал. Зачем? Но по большому счёту для африканцев мало что изменилось. Тот же управляющий. Те же надзиратели. Вместо бесплатной кормёжки та же еда, но уже за свои деньги. Зато свобода!

— Желающих приглашаю в ряды моей армии. Кормёжка, форма и оружие за счёт государства. Но вместе с этим подчинение начальству и дисциплина. Нарушители дисциплины наказываются жестоко. Мне проще повесить дурака, чем ждать от него глупости в мирное время или трусости в бою.

— Сеньоры, я собрал вас здесь, чтобы сообщить основополагающие принципы нашей дальнейшей совместной жизни.

Патиньо стоял за церковной кафедрой храма в Писко, который на время превратился в конференц-зал для всех управляющих имений в регионе. Далеко не все горели желанием сюда ехать, но суровые парни с революционной доходчивостью объяснили, что явка обязательна, и теперь на скамейках сидело чуть больше пятидесяти человек, олицетворявших собой всю трудовую активность долины Каньете и Ики.

— Со многими из вас я говорил лично, но сто́ит повторить для всех. Вы теперь государственные служащие. И только до тех пор, пока вы служите государству, вы живы и на свободе. Ибо в противном случае вы — лакеи угнетателей и кровососов и не заслуживаете пощады.

Патиньо любил перед началом разговора нагнать жути на собеседника. Так тратилось меньше времени на достижение нужного результата.

— Для начала мне нужен отчёт по всем вашим хозяйствам. Размер. Продукция. Доходность. Потребности в людях. Проблемы. Перспективы увеличения. Это первое. Второе. Ваши отчёты будут проверяться. Так что не советую врать. Третье. В течение ближайшего времени хозяйства будут укрупнены. Такие мелкие асьенды, как «Каса Бланка» и «Пепитан», будут присоединены к асьенде «Ла Риконада». Сеньор Маурисио, принимайте там дела. К сожалению, их хозяева не смогут вам в этом оказать помощи. То же самое касается «Кастильо Унануэ», — Поликарпо указал рукой на одного из мужчин в зале. — Берёте под контроль ваших соседей с севера и востока. Позже обдумаем и другие укрупнения, ибо некоторые из вас, мне кажется, недостаточно нагружены. А у нас много дополнительной работы.

— Сеньор Патиньо, какой дополнительной работы? Мы и так не знаем, как теперь быть с хозяйствами. Рабы буйствуют и работать отказываются. Даже выдача им аванса ничего не решает. Они просто пропили деньги и празднуют бесконечно.

Патиньо нахмурился. Он такое непонимание от нижестоящих не любил.

— Везде так?

Ответом ему был согласный гул.

— Ничего. Приведём в порядок, — сказал он спокойно. — Я хотел поговорить о работах всеобщей пользы. Говорят, долина нуждается в новых каналах. Это верно?

— Совершенно верно, — встал управляющий Маурисио. — Уже был план: отвести воду к северу от «Ла Риконада», орошать пустоши, которые раньше принадлежали… прежним владельцам. Но канал должен был пройти через церковные земли, а договориться не получилось. Очень уж жадными оказались церковные власти в Лиме.

— Отлично. Значит, начинаем работы по этому каналу. Мне нечем занять три сотни уважаемых сеньоров, которые уже две недели сидят по подвалам и напрасно жрут народный хлеб. Кто знает толк в ирригации?

Вопрос повис в пустоте. Дураков тут не было, и все понимали, что на исполнителя проекта повесят и каторжан, а это означало смертельную ссору с людьми, ещё недавно олицетворявшими власть и деньги.

— Понятно. Считаете, не справитесь? — Патиньо усмехнулся. — Тогда назначу сам. Мистер Джонсон, ваше хозяйство налажено, помощник справится. Вы займётесь каналом.

Рыжеватый шотландец, наладивший маслодельню на «Эль Оливо», тяжело вздохнул.

— Как будет угодно, ваша светлость.

— Я не светлость! — резко оборвал его Патиньо. — Для вас я — товарищ команданте. И угодно это не мне — народу Перу.

— Вы что, издеваетесь? — орал Патиньо на двух китайцев, которые не понимали его слов, но прекрасно понимали интонацию. — Это что, по вашему, красная краска? Мои воины теперь похожи на стадо поросят!

Патиньо тыкал рукой в строй солдат, одетых в новенькие куртки и штаны нежно-розового цвета.

— Не ругайся насяльника, — постарался успокоить начальника Ли Хунчжэнь. — Времени совсем мало. Свежий моча однако. Плохо готовить ткань. Краска легла плохо.

Два китайца, имевших дома опыт такого рода работ, вызвались окрасить парусину в красный цвет. Для этого они собирались использовать какие-то водоросли, обильно растущие у побережья. Патиньо дал добро после того, как для него окрасили на пробу кусок ткани. Он вышел, конечно, не алым, а скорее малиновым, но и это был хороший вариант. Пусть армия хотя бы цветом отличается от толпы батраков. Ибо больше отличий не было. Босая толпа в холщовых штанах и куртках с совершенно разномастными головными уборами. Сходство добавляли пики, переделанные из сельскохозяйственного инвентаря.

Но оказалось, что для протравы образца использовали старую мочу, а для окраски полутора тысяч комплектов такой выдержанной мочи уже не было, а свежая как-то не так среагировала, и краска легла слабо, дав розовый цвет вместо малинового.

— Мы перекрасить. Мы теперь писать в бочку все, — заверил босса Ли Хунчжэнь.

Патиньо махнул рукой.

Ну розовый — так розовый. Это же почти красный. А у него почти армия.

«По мере набора опыта бойцами и подразделениями буду выдавать им всё более яркие комплекты одежды, а новички будут носить обноски ветеранов» — пришла в голову Патиньо оригинальная мысль, и это несколько исправило его настроение.

— Ладно. Но чтобы следующую партию красили со всем старанием. А теперь покажите мне, как вы будете отражать атаку кавалерии.

Повеселевший переводчик что-то быстро затараторил своим соотечественникам, и восемь сотен пришли в движение, качая своими длинными пиками.

Месяц прошёл с момента захвата Гуановых островов.

Власть Патиньо простёрлась от Сан-Висенте-де-Каньете на севере до Ики на юге. Разведчики и агитаторы рассеялись по прилегающим регионам, а курьеры ушли в горы с письмами к Фейхоа и Антонио Уачака. И конечно же, к Чото в Кальяо. Своевременная информация из Лимы нужна была как воздух.

Армия выросла почти вдвое. Но нехватка всего — от шляп до командного состава — была просто катастрофической. Несколько облегчило ситуацию вливание в ряды двух десятков, хоть и бывших, но настоящих солдат. Они тут же стали капралами в его воинстве.

Настоящей кавалерии по-прежнему не было, хотя за это время захватили несколько конюшен и множество лошадей в хозяйствах. Но это были лошади для работ и перевозок, а не для строя. Верховой сбруи, чтобы оседлать имеющихся лошадей, не было. Её всегда везли из Лимы и местных мастерских не существовало. Впрочем и настоящих кавалеристов у Патиньо тоже не было. Он максимум рассчитывал на ездящую пехоту.

Зато Маноло не подвёл, и десять расчётов худо-бедно умели заряжать и палить из пушек. И это была их единственная козырная карта. Батарея у Писко тоже сделала свой залп. Разведчик под флагом Перу был достаточно наглым, чтобы войти в зону действия длинных испанских пушек. Несмотря на то что всплески поднялись в полумиле от парусника, тот заложил разворот и скрылся за горизонтом.

Каждый день Патиньо ждал дурных новостей из Лимы и, наконец, дождался. Чото доложил: карательный отряд в пятьсот конных с двумя пушками сформирован и выдвинулся на подавление мятежа.

Сразу после получения новости верные кечуа закрыли все горные тропы для возможных лазутчиков. Новость опережала вражеский отряд на двое суток. И за это время надо было возвести давно задуманную ловушку.

Капитан Коррера разглядывал строй копейщиков в подзорную трубу и слегка усмехался.

— Ну надо же. Кто-то вспомнил о славной испанской терции. Не ожидал.

Он и вправду не рассчитывал на полевое сражение. Задача была проще — прочесать долину Каньете, уничтожая или забирая в плен бунтовщиков, не успевших скрыться в горах. Возможно, кто-то мог засесть в постройках — ради этого он и взял с собой пару пушек. Их ядра должны были справиться с такой задачей.

Его воинство на четыре пятых состояло из монтонерос — откровенно бандитского сброда, который полмесяца собирали по окрестностям столицы. На полноценное сражение они не годились, но против безоружных повстанцев подходили как нельзя лучше. Лишь одна сотня была набрана из добровольцев — молодых людей из благородных и состоятельных семей столицы. Они резко выделялись опрятным видом и дорогим оружием.

Внимательно рассматривая в зрительную трубу розовые ряды воинов в конических соломенных шляпах, капитан не заметил ни одного мушкета. Только копья да десяток громоздких арбалетов.

«Возможно, те, у кого были мушкеты, предпочли сбежать в горы, — предположил Коррера. — А тут остались самые глупые».

Тем не менее лезть на копья восставших не имело смысла. Обойти их с флангов тоже не получалось: по обе стороны от строя тянулась линия рогаток, преграждавшая путь. Если бы у него была пехота — проблем бы не было. Береговой склон и прилегающий горный кряж вполне преодолимы. Но пехоты не было.

Зато у его людей было либо пистоли, либо карабины, либо и то и другое — значит, можно было применить тактику караколирования.

«Как раз то что надо против терции, — усмехнулся капитан. — В крайнем случае применю пушки. Как раз они-то исторически и поставили точку в такого рода построениях».

В окуляр трубы попал ещё один пережиток славного прошлого: какой-то офицер, судя по всему, главарь повстанцев, ехал перед строем на высоком коне. На нём поблёскивали серебром кираса и настоящий конкистадорский кабасет.

— Готовьте верёвки, — весело бросил Коррера своим людям. — не дадим этим крестьянам разбежаться.

Всадники ответили смехом.

— И старайтесь не убивать их вожака. Тот, в блестящем шлеме. Его с радостью повесят в Лиме. А теперь — вперёд. На пики не лезьте. Ваши жизни сто́ят дороже, чем жизнь этого бунтующего сброда. Выстрелили — и назад, перезаряжайтесь. Вперёд!

Отряды тронулись. Все приготовили свои пистоли и короткоствольные мушкеты. Стрельбу по неподвижным мишеням они все отрабатывали, а сейчас ситуация отличалась не радикально.

Но противник не собирался играть роль мишени. Прозвучала короткая команда, и первый ряд копейщиков поднял с земли высокие щиты — павезы, образовав сплошную стену шириной в несколько сотен метров. В прорезях между щитами показались арбалетчики.

Когда первые всадники выпалили и повернули обратно, не добившись эффекта, по ним со страшной скорострельностью ударили десятки болтов. Людей и лошадей ранили, хотя убитых почти не было. Однако раненые животные выбивали своих седоков, создавая хаос.

После нескольких таких атак Коррера понял, что так дело не продвинется, и приказал артиллеристам выводить пушки.

— Постарайтесь, парни! — крикнул он. — Развалите мне их оборону, и тогда я довершу дело белым оружием.

Пушкари встали так, чтобы залп картечи пришёлся по диагонали неподвижного строя противника, то есть флангом к горному отрогу. И это оказалось ошибкой.

Мало кто заметил, как то, что казалось большими камнями, было отброшено, и из-под тряпичной маскировки показались серые стволы чугунных орудий. Через несколько секунд раздался залп. Склон отрога, на котором пряталась батарея, заволокло дымом. Эхо выстрела сменилось истошным ржанием коней и криками людей.

Почти полтысячи картечных пуль произвели страшное опустошение. Одна из пушек была наведена на батарею противника и с дистанции в сто метров все их расчёты разорвало в клочья. Множество лошадей бились в конвульсиях, придавив своих седоков. Много всадников безвольными мешками волочились по земле за испуганными лошадьми.

— Спешиться! — орал капитан. — Атакуйте батарею!

Кто-то его услышал и подчинился, но довольно быстро второй залп заставил конников рассеяться и искать спасения поодиночке. Уцелевшие после второго залпа каратели были обращены в паническое бегство, когда на них бросились китайцы со своими копьями.

Но битва ещё не закончилась.

Отступающие несли потери даже без воздействия противника. Вне дороги лошади то и дело попадали ногами в коварно замаскированные ямы. Всадники кубарем летели на землю и с отчаянием были вынуждены бросать своих коней, жалобно ржущих от боли в переломанных конечностях.

Когда остатки отряда собрались на дороге, чтобы понять, что делать дальше, и решить, кто возглавит их после гибели капитана, их ждал новый сюрприз.

На дороге стоял настоящий вагенбург набитый стрелками и при них три корабельных 6-фунтовых орудия заряженных картечью.

Патиньо с видом триумфатора объезжал поле битвы. Его кабасет и кираса, украшённые серебром и позолоченными узорами, блестели на солнце, внушая некоторый трепет как своим перуанским воинам, так и китайцам.

Доспехи были реликвией времён Писарро, ещё недавно хранившейся в семействе Карваведо-и-Вильярреал. Но Патиньо не смог отказать себе в удовольствии облачиться в такую роскошь. Благо и повод был подходящий. Кстати, кираса свою роль выполнила. Одна из свинцовых пуль бессильно расплющилась на стальной поверхности, слегка испачкав узор.

На поле выигранной битвы шла деловитая суета. Раненых монтонерос добивали. Трупы раздевали, снимая даже исподнее. Китайцы ходили по полю и собирали стрелы от своих удивительно скорострельных арбалетов.

При виде его все прекращали свою деятельность и, кланяясь, снимали шляпы.

«Надо запретить это воинам, — подумал Патиньо. — Это будет их привилегия. Достаточно только кланяться».

Половина карательного отряда легла перед несокрушимым копейным строем китайцев. Они выполнили свою задачу — заставить противника скучиться в зоне уверенного поражения морских пушек.

Свою лепту внесла и засада в передвижном форте. Обскакать их по флангам было невозможно. Почти месяц революционные солдаты рыли там норки как раз для того, чтобы лошади не могли быстро двигаться. А по медленным мишеням у неопытных стрелков было гораздо больше шансов попасть. Судя по донесению, вокруг вагенбурга осталось ещё сотня трупов.

Но и это было ещё не всё.

Верные кечуа уже должны были к этому времени загнать в горы всех обитателей трёх деревень на пути назад. В их домиках отступающих карателей будет ждать отравленная еда. А по ночам из темноты будут выскальзывать тени и резать спящих людей. Патиньо очень надеялся, что до Лимы никто не доедет.