Последние боги: Пробуждение

Глава 17: Тесты

Я проснулся медленно. Без рывка, без осознания, что я вообще спал. Просто открыл глаза и уставился в потолок, выцветший от времени, с редкими пятнами, которые можно было принять за следы плесени.

В голове было странно тихо, как будто кто-то прибрался и выбросил весь ненужный хлам. Не звенящая тишина после кошмаров, не усталость от недосыпа — просто пустота. Я не сразу вспомнил, где нахожусь, но даже когда воспоминания вернулись, они не вызвали никаких эмоций. Казарма. Возвращение. Палыч умер. Как и моя мотивация вставать по утрам. Но вставать всё равно пришлось.

Это тоже не вызвало никакой реакции.

Я медленно сел, посмотрел по сторонам. Виктор уже был на ногах, натягивал форму, движения чёткие, собранные. В дальнем углу комнаты наш сосед, парень лет двадцати с короткими светлыми волосами, спокойно заправлял кровать, словно это была его ежедневная рутина, выполняемая неосознанно. Остальные бойцы тоже уже проснулись — кто-то натягивал ботинки, кто-то молча проверял снаряжение, а кто-то просто сидел на кровати, уставившись в одну точку.

Атмосфера была странной. Не полной пустоты, но и не нормальной. Люди разговаривали, но как-то приглушённо, словно мысли о произошедшем скользили где-то на задворках сознания, не вызывая настоящей реакции. Комната была на шестерых, но ощущалась пустой, будто никто здесь не жил, а просто находился в режиме ожидания.

Я встал, натянул ботинки, зашнуровал их, ловя себя на мысли, что не чувствую ни усталости, ни напряжения, ни даже желания снова лечь и закрыть глаза. Всё казалось… правильным. Естественным. Как будто в голове установился точный порядок вещей, и я просто следовал ему.

Из коридора доносились приглушённые голоса. Кто-то негромко обсуждал вчерашний день:

— Двое погибло в океанариуме, плюс этот старик. — А сколько их было в начале? — Вроде шестнадцать. Теперь тринадцать. — Нормально. Потери небольшие.

Я не сразу понял, что они говорят о нас. О Палыче. Хотя, вряд ли бы он оценил такой деловой подход.

И всё равно внутри ничего не шевельнулось.

Я прошёл в умывальную, машинально включил воду, умылся. В зеркале отразилось моё лицо — спокойное, ровное. Ни следа усталости, ни вопросов. Всё как должно быть. Только вот странное ощущение, что я должен быть более офигевшим от происходящего, не проходило. Где тот человек, который бы еще пару дней назад послал бы всё это к чертям и сбежал? Кажется, я его потерял.

Кто-то вошёл следом. Виктор. Он посмотрел на меня, затем молча умылся тоже. Мы ничего не сказали друг другу. Оно и не требовалось.

В казарме кое-кто тихо переговаривался:

— Говорят, что нас теперь точно определят в Гвардию.

— Ну, а куда ещё? Не в рабочие же, с нашими способностями.

— Думаешь, задания будут хуже, чем в океанариуме?

— С чего бы им становиться легче?

Я слушал эти разговоры, но они звучали фоновым шумом, безразлично. Наверное, мне тоже следовало об этом подумать, но я не думал.

Нас позвали через двадцать минут.

— Новобранцы, на выход. Вас ждут тесты. Психологические… — солдат неприятно усмехнулся, явно находя в этом какое-то особое удовольствие. — Посмотрим, из какого вы теста.

Я не задал ни единого вопроса. Как и остальные. Мы просто пошли.

Нас завели в аудиторию — просторную, но обшарпанную, с длинными рядами старых парт и кафедрой в дальнем конце. У стен стояли несколько бойцов, явно для порядка. В центре, за массивным столом, сидел мужчина лет сорока пяти, сухощавый, с длинными пальцами и беспокойными, нервными глазами. В отличие от Гурова, который излучал спокойствие и уверенность, этот выглядел… суетливым. Его пальцы беспрестанно постукивали по столу, а губы то сжимались в тонкую линию, то расплывались в широкой, неестественной улыбке.

— Проходите, садитесь, — сказал он, не поднимаясь. Его голос был высоким, с лёгкими нотками надрыва. — Давайте без суеты. Вы уже в Гвардии, поздравляю, но прежде чем получить полноправное место, мы должны кое-что проверить. Психологическая оценка — стандартная процедура.

Мы расселись по партам. Я занял место ближе к выходу. Виктор сел рядом. Остальные бойцы расселись, некоторые с явной неохотой, но без возражений.

Я осмотрелся и вдруг заметил Ирину. Она сидела неподалёку, молчаливая, спокойная. На её лице не было ни страха, ни злости, ни чего-то ещё. Просто пустота. Я чувствовал, что должен испытывать к ней хоть какие-то эмоции — злость, отвращение… что угодно. Но внутри было тихо. Видимо, так и должно быть.

— Вызывать буду пофамильно, — продолжил мужчина. — Отвечайте честно, обмана я не люблю.

Он посмотрел в список.

— Ткачёв, вперёд.

Высокий боец с квадратной челюстью встал и подошёл к столу. Черняк подался вперёд, сложив руки перед собой.

— Итак, — сказал он, делая вид, будто читает в бумагах что-то важное. — Как ты относишься к насилию?

Ткачёв нахмурился, но ответил:

— По ситуации.

— А если оно оправдано? — Черняк быстро записал что-то. — Если тебе приказали?

— Тогда выполняю.

— Хорошо… Хорошо. — Он кивнул, записал ещё что-то и посмотрел на него с любопытством. — Что ты испытываешь, когда причиняешь боль другому?

Ткачёв замялся, но, видимо, посчитал, что уклоняться не имеет смысла:

— Если враг — неприятие, но понимаю что иногда вынужден. Если друг — не буду причинять боль.

Черняк тихо хмыкнул, снова что-то записал.

— Ладно. Следующий! Лазарев!

Я встал, чувствуя, как на меня обратились десятки взглядов. Подошёл к столу, сел, сцепив пальцы.

— Садись, — кивнул Черняк, подаваясь ко мне чуть ближе. Он сложил руки перед собой, его длинные пальцы постукивали по столу в нервном ритме. — Ну что, Марк Лазарев, давай побеседуем. Как ты относишься к насилию? Не в целом, а лично ты. Когда в последний раз бил кого-то и не сожалел?

— Оно неизбежно, — ответил я, не задумываясь.

— Хм, интересный ответ, — Черняк наклонил голову, внимательно разглядывая меня, будто изучал редкий образец насекомого. — Знаешь, большинство просто говорит "Если надо — значит надо". Но ты… ты отвечаешь без тени сомнения. Это врождённое или приобретённое? — А если тебе скажут, что можешь делать всё, что угодно? Вплоть до… ну, скажем так, владения людьми? Подчинишься?

Меня это смутило. Что за вопросы?

— Это бред, — ответил я, нахмурившись. — Люди — не вещи.

Это казалось правильным ответом. Но где-то в глубине всё же зародилось странное ощущение.

— Любопытно… — протянул он, покачивая головой, словно услышав что-то редкое и достойное внимания. — Многие на этом вопросе колеблются, начинают юлить. А ты ответил так, будто это очевидная истина. Наверное, ты считаешь себя человеком принципов? — А теперь скажи, если ты спасёшь раненого товарища, но это поставит под угрозу задание — что выберешь?

Я открыл рот, но не знал, что ответить. Должен был сказать, что выберу задание. Но внутри что-то сопротивлялось. Мелькнуло воспоминание о Палыче, о том, как он умирал у меня на руках. Как мне было… больно? Или… нет?

— Если есть возможность спасти товарища и при этом выполнить задание, я выберу оба варианта, — сказал я твёрдо.

Черняк посмотрел мне в глаза, его улыбка стала шире.

— Разумный подход, Марк, — его голос стал тише, почти доверительным. — Но всегда ли удаётся совместить одно с другим? Ты говоришь так, будто мир устроен справедливо. Как часто ты делал правильный выбор — и это приводило к хорошему финалу? — он усмехнулся, записывая что-то в своих бумагах.

Я чувствовал, что должен что-то сказать, но не мог. Его слова словно покрывали сознание морозной коркой, замораживая всё, что могло сопротивляться. Напряжение угасало, эмоции, как пар в холодном воздухе, растворялись, оставляя после себя лишь пустоту. Это было похоже на первый мороз осени, когда листья ещё держатся на ветках, но уже знают, что их время истекает. Я пытался ухватиться за какие-то остатки эмоций, но они рассыпались в ледяной пыли, словно стекло под ударом. В груди было странное ощущение — не боль, не страх, просто пустота, затянувшаяся ледяной плёнкой. Мне было всё равно. Совсем всё равно.

Черняк кивнул и сделал в бумагах ещё одну пометку.

— Следующий! — бросил он, и я встал, машинально возвращаясь на место.

Всё было в порядке. Просто тест. Просто стандартная процедура.

Черняк продолжал вызывать бойцов по одному. Половина группы уже прошла тест, когда он, листая бумаги, произнёс:

— Громова Ирина.

Она встала плавно, без суеты, и направилась к столу. Её шаги были лёгкими, движения — точными, как будто она уже знала, что хочет сказать.

— Присаживайся, — сказал Черняк, внимательно её разглядывая. — Итак, Ирина Громова, верно?

— Да, — спокойно ответила она, усаживаясь напротив него.

— Хорошо. — Он склонился над бумагами. — Как ты относишься к насилию?

— Это инструмент, — ответила Ирина без паузы. — Его применяют сильные, чтобы контролировать слабых.

Черняк хмыкнул, делая пометку.

— Что ты испытываешь, причиняя боль другому?

— Зависит от ситуации, — уголки её губ дрогнули, намекая на лёгкую улыбку. — Иногда удовольствие. Иногда ничего.

Черняк на секунду поднял взгляд, и его нервные пальцы замерли. В аудитории воцарилась странная тишина, будто все ждали продолжения.

— Хорошо… — медленно произнёс он. — А если бы тебе позволили всё? Любое насилие, любые поступки без последствий. Как далеко ты зашла бы?

Ирина на мгновение задумалась, затем пожала плечами:

— Думаю, я бы проверила границы.

— Интересно… — пробормотал Черняк, записывая что-то. — А теперь такой вопрос: если у тебя есть раненый товарищ, но его спасение угрожает выполнению задания, что ты выберешь?

— Выбора нет, — её голос оставался ровным. — Бремя слабых — их проблема. Я выполню задание.

Черняк на этот раз не стал делать вид, что скрывает удовлетворение. Его губы тронула лёгкая улыбка.

— Значит, эффективность для тебя важнее всего?

— Разве не в этом смысл? — спокойно ответила Ирина.

Он отложил ручку и внимательно посмотрел на неё. В воздухе повисла пауза.

— Интересные взгляды, Громова. Думаю, ты найдёшь здесь своё место. — Он снова что-то отметил в своих записях, затем жестом отпустил её. — Следующий!

Ирина встала, её лицо оставалось непроницаемым. Она прошла мимо меня, даже не взглянув в сторону.

Я снова почувствовал странное ощущение внутри. На мгновение что-то заворочалось в глубине, но тут же замёрзло, исчезло, словно его никогда и не было.

Наконец, Черняк отложил ручку и окинул зал долгим взглядом. Его глаза быстро пробежались по лицам бойцов, будто он уже знал, что скажет.

— Отлично, — сказал он, хлопнув ладонями по столу. — Теперь разделение.

Все замерли. В аудитории повисла тяжёлая тишина.

Черняк жестом подозвал одного из бойцов, стоявших у стены, и тот тут же шагнул вперёд, развернув сложенный лист бумаги.

— Когда я назову вашу фамилию, встаньте и следуйте за сопровождающим, — ровным голосом произнёс он. — Остальные остаются здесь.

Имена звучали одно за другим. Ирина Громова встала одной из первых, её лицо не выражало эмоций. За ней поднялись ещё несколько человек, чьи взгляды выдавали либо хищный азарт, либо холодную уверенность. Когда последняя фамилия была названа, их вывели за дверь. Она закрылась, и в аудитории вновь воцарилась тишина.

Черняк довольно выдохнул, словно избавился от лишнего груза, и улыбнулся оставшимся бойцам.

— А теперь, — раздался новый голос.

Дверь открылась, и в аудиторию вошёл Гуров. Его шаги были неспешны, взгляд холоден. Воздух в помещении будто сгустился, стал тяжелее.

— Настройка, — спокойно произнёс он.

Мы не задавали вопросов. Мы просто сидели и ждали.

Черняк сел за стол, склонив голову на бок, как будто наблюдал за лабораторным экспериментом.

— Расслабьтесь, — сказал Гуров, и его голос окутал сознание, проникая глубоко внутрь. — Отпустите ненужное. Оставьте лишь цель. Оставьте лишь долг.

Я чувствовал, как мысли замедляются. Ощущение было странным, будто внутри меня что-то стирают, но я не мог сопротивляться. Да и зачем? Всё было правильно. Всё было логично.

Слова Гурова вплетались в сознание, наполняя его абсолютной ясностью. Не нужно сомнений. Не нужно вопросов. Только порядок. Только долг.

Где-то на периферии я слышал голос Черняка. Он говорил о морали, о слабости эмоций, о том, что правильное решение всегда одно — приказ. Приказ выше личных желаний, выше любых привязанностей.

Я кивнул. Так и должно быть.

Где-то внутри меня что-то кричало. Но этот голос становился всё тише… и тише…

Время потеряло смысл. Сколько прошло — минута? Час? День? Всё слилось в одну точку, где существовало только одно: подчинение.

— Достаточно, — голос Гурова разрезал тишину, как нож.

Я моргнул. Сознание было ясным, чистым, как стекло после дождя. Никаких ненужных мыслей. Никаких отвлекающих эмоций.

— Ожидайте, — сказал Гуров.

Мы остались сидеть на местах. Просто ждать. Спокойно, молча.

Через пятнадцать минут дверь вновь открылась. За нами пришли.

Мы вышли из аудитории строем. Никто не говорил, никто не отставал. Всё происходило тихо, почти механически, как слаженный механизм.

В этот момент из другой аудитории вывели вторую группу — тех, кого тесты признали "перспективными" в другом смысле. Их направили в сторону бывшего общежития преподавателей, где ожидало совсем иное распределение. Они шли так же молча, но их взгляды были другими — не пустыми, а жадными, оценивающими.

Вторая группа, в которую входил я, Виктор и ещё несколько бойцов, двинулась к другому зданию — общежитию для студентов. Мы не оглядывались, не задавали вопросов. Нам этого не требовалось.

По дороге попадались рабочие — бледные, запуганные люди в грязной одежде. Они опускали глаза, стараясь не смотреть в нашу сторону. Некоторые копались в кучах металлолома, другие тащили мешки с чем-то тяжёлым. Мы шли мимо них, словно они не существовали.

Вдруг я услышал знакомый голос:

— Виктор! Марк! Это я, Андрей! — его голос был резким, надрывным, полным тревоги. — Очнитесь! Что с вами?!

Я заметил его краем глаза. Одежда испачкана, ткань местами порвана, лицо осунувшееся, под глазами тёмные круги. На спине висел мешок, слишком тяжёлый для него, руки покрыты ссадинами. Он выглядел как все рабочие лагеря — измождённым, усталым, сломленным. Но в его взгляде была искра — отчаянная попытка достучаться. — его голос был резким, надрывным, полным тревоги. — Алло, мужики?!

Шаги за спиной, дыхание, будто он пытался догнать нас, но ни я, ни Виктор не повернули головы. Мы просто шли вперёд, ровно, без колебаний.

— Чёрт! Виктор! Ты же меня слышишь, правда?! — крик стал громче, пронзительнее. Андрей был совсем рядом.

На мгновение в голове мелькнула мысль, что раньше этот голос значил для меня что-то. Но теперь… теперь он был просто шумом среди прочих.

— Бл…, да что с вами?! — донеслось снова.

Резкий удар. Глухой стон боли.

— Рабочим нельзя орать, — лениво бросил один из сопровождающих, высокий боец из основы гвардии. Его кулак снова врезался в живот Андрея, заставив того согнуться пополам.

— Может, ещё пару раз для профилактики? — усмехнулся второй.

Андрей попытался подняться, хватаясь за грязный мешок, но получил пинок под рёбра и упал, задыхаясь. Ещё один удар, и он уже просто лежал, свернувшись, не подавая признаков сопротивления.

Я смотрел прямо перед собой. Это не имело значения.

Я не испытывал ни удивления, ни беспокойства. Это не имело значения.

Мы миновали площадь, и впереди появилось здание — наше новое общежитие. Бывшее студенческое общежитие ДВФУ выглядело строгим и серым, без лишних украшений, с одинаковыми рядами окон.

В стороне виднелось другое здание — дом с квартирами преподавателей. Оттуда доносилась громкая музыка, женский смех, крики. Вокруг валялись пустые бутылки и окурки, а рабочие молча собирали мусор вокруг здания, опустив головы.

— Вперёд, — раздался голос сопровождающего, и мы прошли внутрь.

Нас разместили по трое в комнатах. Мне досталась комната вместе с Виктором и ещё одним бойцом — невысоким, худощавым парнем с бледным лицом. Он не представился, просто сидел на своей кровати и смотрел в стену. Вещи у него были аккуратно сложены, кровать заправлена идеально.

В комнате не было ничего лишнего. Три кровати, три тумбочки, общий шкаф. Всё чисто, организованно.

Я сел на кровать. Внутри — тишина. Никаких сомнений. Никаких вопросов. Есть только долг.

Я закрыл глаза и ждал следующего приказа.