Псы Господни 2

Глава 5

Последние слова окончательно убедили меня в том, что отец Томмазо находится на стороне дофина Карла. Это радовало несмотря на то, что сам я скорее придерживался нейтралитета. Но за Францию всё же переживал.

Мой нейтралитет базировался на знаниях своего реального настоящего. Как ни крути, но по духу и происхождению я не француз, хотя история Средневековой Франции всегда вызывала в сердце симпатию. Мне нравились книги и фильмы про рыцарей, замки, д’Артаньянов, что сыграло не последнюю роль в желании примкнуть к движению исторической реконструкции. В отличие от меня Кураев и Николай Львович ратовали за Англию, из-за чего наш клуб едва не развалился. Мы много спорили, Игорь предлагал изменить название с «Двенадцати ливров» на «Двенадцать фунтов стерлингов», обещая в случае смены уговорить отца профинансировать поездку клуба в Англию на международный турнир по историческому фехтованию. У папы Игоря денег бы хватило, так что поездка имела все шансы состояться, но всё же ребята поддержали меня. Разумеется, мы никуда не поехали, а между мной и Игорем пробежала первая кошка. Месяц он меня игнорировал, а потом… Потом Катя сказала, что Кураев устраивает её больше.

Вот и вся любовь…

— Сенеген, не стой! — закричал Клещ. — О чём опять задумался? Заводи фургон на мост.

Тянувшие фургон мулы беспокойно храпели и пряли ушами, отказываясь идти вперёд. Я взял одного под уздцы.

— Ну, что ты, родной… Испугался? Согласен, мост так себе, узковат, но я же не боюсь, видишь? И ты не бойся. Иди за мной.

Мул, вняв моим увещеваниям, опустил копыто на дощатый настил, тряхнул головой, соглашаясь, что не так уж это и страшно, натянул постромки. За ним потянулся второй, фургон сошёл с места, и уже под его давлением мулы застучали подковами по доскам. Караван втянулся под своды барбакана и сгрудился во дворе.

Изнутри замок казался ещё более непривлекательным. Под ногами лежал мусор, в нос бил запах навоза, отходов и готовящейся пищи. Лаяла собака, наверху кричали, гремели цепи. Места во дворе было так мало, что приходилось толкаться локтями, чтобы разойтись. Несколько солдат бросились помогать распрягать мулов, один в бацинете, явно старший караульной смены, показывал брату Стефану, где находится конюшня, а куда надо поставить повозки.

Поклажа не моя обязанность. Я отошёл к стене, чтоб не мешать монахам, скрестил руки на груди. Щенок присел рядом на корточки. Он и раньше никогда далеко от меня не отходил, а после возведения в ранг пажа и вовсе превратился в хвостик. Мой клевец он носил в руках словно малого ребёнка, хотя я не однократно предлагал сунуть его за пояс.

— Сенеген!

Во двор въехала Марго. На неё тут же обратили внимание гарнизонные стражи, кто-то зацокал языком, кто-то свёл брови. Не только красота Марго вызывала повышенное внимание, но и одежда. Одевалась она по-мужски: шоссы, котта, плащ — и на ней это выглядело чертовски сексуально. Однако по оценкам средневековых моралистов подобные чувственные откровения приравнивались к кощунству, скажем, это всё равно что в двадцать первом веке прийти в театр в бикини. Кому-то понравится, кто-то оскорбится. Но Марго на всех оскорбистов было плевать. Она смотрела на меня тем своим взглядом, который продирал любого мужчину до костей.

— Сенеген, помоги сойти.

Меня по-прежнему терзали сомнения, любовница она отцу Томмазо или родственница, в душе ничего хорошего не гнездилось, поэтому я огрызнулся:

— А чё, больше некому? Нашла лакея. Вон твоя Наина стоит, ушами хлопает. Пусть она помогает.

Наина от госпожи не отставала, и одежду носила такую же, вот только утончённостью, присущей Марго, не обладала, хотя мужские взгляды тоже собирала прилично. Я бы остерёгся спорить, на кого из двоих смотрят больше.

Девчонка вздохнула:

— Что ж, у тебя была возможность…

— Давайте я помогу, госпожа, — сунулся к ней Щенок. — Я сильный. Обопритесь о мою руку.

В посторонней помощи Марго не нуждалась, но предложением пацана воспользовалась, а он, польщённый оказанной честью, принялся наивно балаболить:

— Вы не обижайтесь на грубость моего господина, госпожа Марго, хорошо? Просто вы ему очень нравитесь, вот он и злится.

Я вспыхнул, Марго засмеялась, Щенок продолжил:

— Вы улыбайтесь чаще, вам это идёт. А когда не улыбаетесь, то кажетесь такой холодной-холодной, что никакой зимы не надо. Вы же самая красивая девушка в Шампани, а может и во всей Франции. Мой господин часто говорит, что вы…

Я подскочил, схватил его за руку и потянул за собой.

— Ты мне нужен, идём!

— Но госпоже Марго требуется помощь.

— Ты чей паж, мой или её?

— Ваш, господин Вольгаст. Но разве помощь беззащитной женщине не является главной обязанностью рыцаря?

— Является, не является… Ты где этого нахватался? Я тебя такому не учил.

— А зря. Такому надо учить. Слава Господу нашему, я читал об этом в книге досточтимого Крестьена де Труа. И раз уж вы выбрали дамой своего сердца госпожу Марго…

Я остановился.

— Ты умеешь читать?

— Умею, господин. В подвале «Раздорки», когда очень холодно и мы помногу дней не выходили на улицу, старик Мёнье читал нам книги. Их было очень много в нашем подвале, наверное, двадцать или тридцать. Приносили с грабежей. Чаще всего попадалась Библия, но были и другие. Стихи, слышали такое слово? Старик Мёнье научил меня читать, потому что самому ему было уже сложно. Один глаз видел плохо, второй только вдаль. А я попросил, он и научил. И я часто читал вместо него.

— Почему ты раньше не говорил об этом?

— Вы не спрашивали.

— А что ты ещё умеешь, о чём я не спрашивал?

Щенок пожал плечами.

— Не знаю, господин. Может быть, играть? В кости, в шахматы. Но, кажется, говорил.

Да, я как-то об этом его умении подзабыл. Он постоянно обыгрывал Гуго в кости, хорошо, что играли на интерес, иначе бы Перрин стала вдовой намного раньше. И в шахматы. Смышлёный мальчишка, будет возможность, отправлю его на обучение к бенедиктинцам.

— А ещё я очень наблюдательный, господин. Вот мы с вами разговариваем, а Марго с вас глаз не сводит, и смотрит не так, как на остальных мужчин.

— А как?

— С интересом. Как будто вы книга, и она хочет вас прочитать.

Я скосился в сторону Марго. Она мгновенно заметила мой взгляд и отвернулась. Подошла Наина, и они вместе повели лошадей к конюшне. Страж в бацинете жестом указал куда идти, а Щенок, по-взрослому вздохнув, сказал:

— Господин, я вас не понимаю. Такая девушка, а вы…

Я сам себя не понимал. Меня тянуло к Марго, но тень отца Томмазо, как тень отца Гамлета, заслоняла её. Он пусть и монах, и как бы с женщинами ему грех, но, твою мать, кто из нас безгрешен? Монахи тоже люди, и любить женщину… Сука, так нельзя! И пусть они будут сами по себе, а я Пёс Господень, моя задача рвать всех, кто встаёт хозяину поперёк горла. И сдохну я как пёс от удара ножом или арбалетного болта. Аминь!

Под жильё нам отвели комнатушку в угловой башне. Места было жуть как мало. Я, Щенок, Чучельник, брат Стефан и два десятка монахов и послушников, а комнатка метров пятнадцать в квадрате, набились мы в неё как иваси в банку. Единственный плюс — толпой не так холодно. Вместо камина открытый очаг, дров кастелян выделил одну охапку на день, да и те сырые, еле разожгли. Постелили на пол соломы, старого тряпья и на этой подстилке упокоились, в смысле, уснули.

Утром отец Томмазо сообщил, что в Вокулёре мы на какое-то время задержимся. Не знаю, чем было вызвано его решение, вроде бы торопились, словно на пожар опаздывали, а тут вдруг встали и стоим. Но мне с того только лучше. Отдохну, приведу себя в порядок. Одежда пропотела, покрылась грязью, кое-где изодралась. Путешествие по средневековым дорогам то ещё удовольствие. Слава богу, стирать самому не пришлось, для этого отрядили двоих послушников. Я велел пацану вышить на моей одежде инициалы, дабы случайно не перепутать свою котту с монашеской рясой.

Решив вопрос с постирушками, попытался узнать насчёт баньки. В замке такого слова не знали. Человек в бацинете, оказавшийся лейтенантом гарнизона, предложил котёл горячей воды во дворе возле поварни, и мантелет[1], чтоб прикрыться от шуток, а вместо мыла некий продукт на основе животного жира и золы. Альтернативы не было, поэтому пришлось согласиться. Не скажу, что это было лучшее омовение в моей жизни, но облегчение чешущемуся телу оно принесло.

Щенку я тоже приказал помыться. Он морщил нос, но мылился тщательно, и громко визжал, когда я поливал его водой. Нашу возню видела Марго. Ещё с рассветом отец Томмазо отправил её куда-то, а теперь она возвращалась. Конь был взмылен и едва перебирал копытами от усталости. Я быстро обернул вокруг талии служившую полотенцем холстину. Марго хмыкнула, дескать, было бы на что смотреть. Может и не на что, ей виднее, пусть тогда у отца Томмазо разглядывает, если там ещё ничего не ссохлось.

Новость о прибытии в город монахов-доминиканцев во главе с инквизитором Франции разнеслись не только по городу, но и окрестностям. Каждый день возле крепостных ворот собирались люди, отец Томмазо выходил к ним, разговаривал, дарил благословение. Потом в замковой часовне устраивал что-то вроде исповеди. Люди буквально рвались облегчит души откровениями, хотя в городе священников хватало. Но поди ж ты, все мечтали попасть на приём именно к отцу Томмазо. Он не отказывал никому. Но однажды выглянул из дверей часовни, поманил пальцем Клеща и что-то нашептал в ухо. Клещ кивнул и уже в свою очередь поманил нас с Чучельником.

Мы подошли. Клещ ткнул в меня пальцем:

— Справа от церкви Четырнадцати святых помощников третий дом. Человек по имени Жак Шир, торговец специями. Он и его жена не ходят к причастию. Монсеньор велел привести их. Задача ясна?

Мы кивнули в унисон.

— Упустишь богохульников, Сенеген, будешь неделю жить на воде и хлебе.

— Почему только я? А Чучельник?

— Ты старший, тебе и отвечать. А Чучельник немой, с него взять нечего.

— Какой же он немой? Я лично от него два слова слышал!

— Ты спорить со мной будешь?

— Да почему сразу спорить? Я говорю, что Чучельник умеет нормально говорить, просто не хочет. Но это не основание, чтобы крайним делать одного меня.

— Ты клятву давал?

— При чём здесь клятва?

— При том, что ты дал слово беспрекословно выполнять все приказы Церкви и святой инквизиции. Было такое?

— Было.

— Вот и выполняй.

Я хотел сказать, что он не церковь, но Чучельник пихнул меня локтем в бок и кивнул на ворота: идём. Щенок, разумеется, увязался за нами.

Первым делом я направился к ближайшему постоялому двору. Время было обеденное, зал гудел, деревянные ложки шаркали о глиняные стенки мисок. Меню в мисках не менялось. Хоть Вокулёр, хоть Реймс, хоть Верден, везде подавали одно и то же: луковый суп, чечевицу или горох, рыбу, пироги, курятину, баранину, дешёвое вино или пиво. Увидев нас, хозяин приблизился с поклоном и предложил освободить любой стол, на который мы укажем. Таких дорогих гостей, как мы, он готов обслуживать в ущерб своим постоянным клиентам, да и клиенты вряд ли будут против.

Желание отобедать было велико, деньги в поясной сумке имелись. Из тех двадцати пяти су, выданных Клещом в первый день службы, не было потрачено ни денье. Щенок посмотрел на меня, всё-таки кормёжка в замке была пусть и сытной, но однообразной. Ни лукового супа тебе, ни рыбы. Робер де Бодрикур своих солдат разнообразием не жаловал, хотя сам, и я точно это знаю, не отказывал себе в изысканных кушаньях. Тем не менее, я отрицательно покачал головой:

— Не до обеда сейчас. Скажи-ка лучше, любезный, где в вашем городке находится церковь Четырнадцати святых помощников?

— Это вам следует пройти дальше по улице. За торговыми рядами сверните направо и пройдите ещё два квартала. Слева увидите сухое дерево, рядом и будет та самая церковь, — хозяин жалостливо улыбнулся. — Право, эта церковь не стоит вашего посещения. Лучше отобедайте у меня, а я сделаю вам хорошую скидку.

Щенок громко вздохнул, пытаясь разжалобить меня, но с тем же успехом он мог разжалобить камень.

Я вышел на улицу и направился в указанном трактирщиком направлении. Улицы Вокулёра были узкими, грязными и походили на болото. Ночью выпал снег, к полудню растаял, и ноги вязли в образовавшейся трясине по самые лодыжки. Я проклял всё на свете, прежде чем добрался до церкви. Только намылся, начистился, и вот опять… Дорога перед церковью была такая же грязная, сухое дерево возле неё походило на Пизанскую башню, в том смысле, что наклонилось к куполу, угрожая продырявить его корявыми сучьями. Непонятно, почему дерево до сих пор не спилили.

Третий дом от церкви выглядел заметно лучше соседских: крыша черепичная, из трубы лёгкой струйкой вился дымок, плотные ставни на окнах не оставляли ветру ни единого шанса проникнуть внутрь комнат. Видать, неплохой доход приносит торговля специями.

Я постучал в дверь. На стук открыла женщина в домашнем платье. Лицо широкое, добродушное. Не знаю, кого она ожидала увидеть, но при виде собачьих голов на сюрко, добродушие сменилось тревогой.

— Вы к нам?

— Жак Шир здесь проживает?

— Да, но… его сейчас нет…

Я бесцеремонно сдвинул женщину в сторону и вошёл в дом. Первый этаж занимала гостиная, она же кухня. За длинным столом сидели дети. Четыре пары испуганных глаз уставились на меня. Возле камина копошилась старуха. Светильник под потолком с трудом освещал её худую фигурку, но даже этого света хватило, чтобы понять, что больше никого в комнате нет.

Я кивком указал Чучельнику на лестницу. Он вынул из ножен тесак и медленно стал подниматься на второй этаж.

— Там нет никого, — дрогнувшим голосом произнесла женщина.

— Вот мы и убедимся.

Над головой скрипнули половицы, Чучельник обошёл все комнаты и вернулся. Отрицательно качнул головой.

Я повернулся к женщине:

— Повторю вопрос: где Жак Шир? Он твой муж?

Женщина кивнула:

— Так и есть, муж… Он уехал в Туль, по делам. Ещё вчера. Вернётся через два-три дня. Но может задержаться и на неделю…

— Собирайся.

— Что?

— Собирайся, пойдёшь с нами.

— Но…

— Именем святой инквизиции, — вспомнил я формулировку, прозвучавшую когда-то во дворе моего дома.

— Я не понимаю. Я всё делаю правильно, ничего не нарушаю. У меня дети. Мы с мужем живём праведной жизнью.

В голосе женщины звучал страх. Но деваться некуда. Старуха подала ей плащ, тёплую шапку, младший из детей захныкал. Она хотела подойти к нему, но я преградил дорогу и указал на дверь.

Перед домом собралась небольшая толпа. Каждому хотелось узнать, что происходит. Я оттолкнул бородатого мужика, толпа загудела, Чучельник демонстративно натянул тетиву на арбалете и уложил болт на ложе. Гудение стихло, и было слышно только как чавкает грязь под ногами.

В сопровождении горожан мы дошли до замка. Лишь там кто-то осмелился крикнуть:

— За что её?

И словно плотину прорвало:

— Госпожа Жаннет в жизни никого не обидела!

— Это всё Серф, опять что-то наговорил на семейство Широв.

— Завидует.

— Ничего, Жак вернётся, устроит ему…

Я подвёл женщину к донжону. Клещ стоял возле лестницы, скрестив руки на груди.

— Сенеген, было велено привести и мужа, и жену.

— За мужем придётся отправляться в Туль.

Клещ кивнул:

— Хорошо, жди здесь.

Он увёл женщину в донжон, а я остался во дворе топтать грязь. Чучельник присел на ступеньку, положив арбалет на колени, Щенок, вздыхая, поглаживал себя по животу, намекая, что пора обедать. Давно пора, согласен, сейчас дадут отмашку — и сразу отправимся на кухню.

Клещ появился минут через тридцать. Долго его не было, я успел соскучиться.

— Сенеген, ступай с Чучельником на конюшню, конюх даст вам лошадей. Вот деньги, — он высыпал мне на ладонь несколько серебряных монет. — Отправляйтесь в Паньи-сюр-Мёз, это деревня на полпути к Тулю.

— Погоди, — догадался я, — хочешь, чтоб мы арестовали этого Жака Шира? Но я даже не знаю, как он выглядит. Не проще ли дождаться его здесь?

— Сообразительный, хвалю. Но делай, что говорят. И помни: добраться до Вокулёра этот Жак не должен.

— То есть? — не понял я. — Ты хочешь, чтобы я его… это самое?

— Этого хочет Церковь, — Клещ скрипнул зубами. — Не будь глупцом, Сенеген. Ты только что проявил сообразительность, так оставайся таким всегда.

У меня опустились руки. На что я подписался, когда давал клятву отцу Томмазо? Он предупреждал, что придётся выполнять приказы. Приказы, мать их! А я обещал быть самым верным и преданным псом. И вот мне дали приказ…

— Ты всё понял, Сенеген? — надвинулся на меня Клещ.

— Да, я всё понял. Передай монсеньору, что Церковь во мне не разочаруется.

[1] Большой осадный щит.