Reet-K

Глава 22

Теперь мы редко встречались с Хомой в офисе «Ариты». Даже не то чтобы редко, а совсем не встречались. Хома перестал к нам заезжать на моё угощение кофе и коньяком и сам предложил встречаться где-нибудь, как он выразился, на нейтральной территории. Формально он так и оставался моим куратором, а я его находящимся под контролем осведомителем, но фактически наше положение относительно друг друга теперь не было таким однозначным, ведь я имела на Хому компромат, и он знал, что я в любой момент могу этим воспользоваться. Правда, я ещё ни разу этим не воспользовалась и ни для чего Хому не привлекала. Не для чего было привлекать. Выбивание выплаченных Верой за квартиру денег с проживающего где-то в Таиланде хозяина ведь не считается?

А вы думали, я забыла, что обещала пустить его по миру? Нет, я таких вещей не забываю. Из тех, кто мне почему-нибудь должен, никто не уйдёт не обиженным. Я, оказывается, ещё та сука. Потому, и попросила Хому помочь Вере или получить переплаченные деньги с процентами обратно или подписать договор на выкуп квартиры на Коптюга.

Денег, думаю, обратно нам не получить. Нет их уже давно — ушли на таиландскую еду, выпивку и девочек, а вот договор владелец квартиры подпишет, никуда с планеты не денется. А я всё красиво оформлю и все шероховатости зашпаклюю — у меня целая юридическая фирма под рукой.

Обычно Хомянин приглашал меня куда-нибудь в ресторан, кафе, паб. Мы днём или, чаще, вечером встречались, ужинали, общались, потом он вызывал для меня такси, и мы расставались на неделю, до следующего его или моего звонка.

А разговаривали мы в основном про Веру. Он и в самом деле был в неё влюблён. По-настоящему, без всяких гипнозов. И был, наверное, и счастлив, и страдал, и говорить об этом ни с кем, кроме меня, не мог, и потому я очень много узнала о любви вообще и о любви к киборгу в частности.

Со мной Хома был искренен и откровенен. Слушая его исповеди и изредка отвечая на задаваемые им вопросы, я ему однажды даже предложила написать о своей любви книгу, что ли. Я же вот свою написала по просьбе Веры.

— И как я её назову, эту книгу? — усмехнулся Хомянин. — История любви подполковника ФСБ и тактического киборга Reet-K? Рапорты я умею писать, а вот истории любви не умею. История любви от подполковника — уже само по себе выглядит странно, а любовь к киборгу и вовсе.

В тот декабрьский вечер мы ужинали в кафе «Арт П.А.Б.»

— Разумеется, в своё время подполковник был мальчиком, подростком, юношей и молодым мужчиной и, разумеется, влюблялся и был влюблённым, — говорил Борис Анатольевич. — И будучи подполковником, он тоже является человеком и ничто человеческое ему не чуждо, но обычно подполковники не пишут о любви. Разве что, если только в письмах к любимой женщине. Я люблю тебя, дорогая, очень скучаю и жду встречи! Поцелуй от меня наших детей! Так я неоднократно писал жене. А что писал девушкам в молодости, уже и не помню. Наверняка, что-то гораздо более романтичное.

Мы сидели далеко от эстрады. Хомянин уже знал, что я совсем не переношу громкой музыки, да и концертная программа ещё не началась — музыканты настраивали аппаратуру и инструменты и потихоньку разминались.

— Когда приходит любовь, она ошеломляет, она меняет мир и меняет тебя. Наверное, в юности и в молодости это всё-таки имеет какой-то более щадящий режим, случается менее ошеломительно, ведь ты внутренне готов к любви, ждёшь её, даже не просто ждёшь, а ищешь, жаждешь. А в сорок шесть, когда ты подполковник, когда ты уже более двадцати лет женат, когда у тебя двое совершеннолетних детей?

Борис Анатольевич выставил опустевшую тарелку из-под салата на край стола.

— Интрижки, походы «на сторону» вполне возможны, но любви, всесжигающей и всепоглощающей любви не ждёшь, даже, боже упаси, не хотел бы её, ведь знаешь, такое не обойдётся без последствий, а вот последствия, как раз, тебе совсем-совсем не нужны. Ты уже не готов ради любви, если она вдруг нагрянет, рушить окружающий и устоявшийся мир и воздвигать его заново, зная заранее, на какие муки, может быть даже, и счастливые, это тебя обрекает. Ты уже отравлен житейским опытом и понимаешь, что в любви счастье и господне наказание трудно отделить одно от другого. Почему-то они всё время вместе и нерасторжимы, как сиамские близнецы.

— А вы что, вот как Веру в космоцентре тогда в первый раз увидели, так сразу в неё и влюбились? Почему?

— В первый раз я её увидел на фотографиях и видеоматериалах оперативного наблюдения, когда меня подключили к этой операции и знакомили с делом. Вас тогда уже вели. Наблюдение установили после обращения к нам Судницкого.

— А как ему вообще удалось так на Веру настучать, что его в психушку не отправили? Наверняка, у вас много обращений от, скажем так, не совсем психически здоровых граждан, и тут очередной сумасшедший с рассказом, что нужно послать пять мотоциклетов с пулемётами для поимки киборга из будущего.

— А он сначала ничего про киборга из будущего не сказал. Он нам винтовку передал из тайника, вскрытого у себя в гараже. Взял перфоратор, взломал бетонный пол, выкопал тайник и передал нам винтовку. Вернее, даже не передал, а сообщил, что обнаружил неизвестное оружие и хочет, чтобы мы его изъяли и изучили, на предмет, откуда оно. Группу туда послали, оружие изъяли и начали изучать. Ну, и сама понимаешь, про Веру Судницкий сказал только тогда, когда мы убедились, что оружие произведено в России, произведено не кустарно, а промышленно, но в данный момент в России такое оружие не производится и даже как опытный образец или находящийся в разработке, никому не известно. Всё срочно самым жестоким образом засекретили, создали специальную группу, доложили по инстанциям наверх, а меня привлекли, когда всплыла связь с проектом Тамп, о котором Судницкий упомянул, рассказывая о Вере. Веру и тебя, разумеется, сразу же взяли на поводок, и первой задачей было выявить все ваши связи и определить круг лиц, которые могли быть посвящены в то, что Вера, скажем так, не совсем обычный человек. На счёт тебя сомнений не было, что ты в курсе происходящего, а вот ваш Торопов? Вера проводила в его обществе много времени и, что особенно говорило за версию посвященности Торопова, отношения у них с Верой не были только платоническими. У Судницкого, как оказалось, тоже были с Верой половые контакты и конечно же, пришлось с большим тщанием это всё выяснять, чтобы понять, может ли человек при близости с киборгом понять, что имеет дело не с обычной женщиной. Судницкий однозначно ответить не мог.

— А вы сами сейчас смогли бы ответить на такой вопрос?

Хома не ответил. Он выпил свой коньяк и сделал вид, что полностью поглощён процессом закусывания. Он видел, что я продолжаю смотреть на него, не двигаясь, словно ожидая ответа. Он тряхнул головой, и не глядя на меня, сказал:

— Я не готов это обсуждать.

Я отмерла и стала ковырять вилкой в тарелке дальше, а Хома, чуточку помолчав, продолжил:

— Меня тогда ещё не было в операции «Маргаритка», как её назвали, и я, слава богу, ни в чём этом не участвовал. Когда меня вызвали и ввели в курс дела, то уже было определено, что Торопов не в курсе, что Вера киборг.

— И как же они это установили?

— Фактически, у него самого и спросили. Не напрямую, конечно. Как бы случайно подставили ему для общения нашего специалиста, который умеет заставить человека выворачиваться внутренностями наружу. Ну, знаешь же, как это бывает в некоторых случаях. Вроде, и разговоры ни о чём, да если в нетрезвом состоянии, и тема подходящая именно о том, что ты знаешь, чем владеешь, что у тебя есть. Много всяких хитростей и уловок. Не каждый удержится, чтобы не проколоться, тем более, если собеседник хорошо знает, о чём речь, а ты думаешь, что он ни сном, ни духом.

— Бедный Торопов, — вздохнула я. — Все его обманывают и имеют.

— Думаешь, если ему подать правду, только правду и ничего, кроме неё, то будет лучше?

— Сейчас-то что об этом говорить, когда уже и обманули и поимели, — усмехнулась я. — А от меня вы почему сразу не избавились? Сейчас-то я хорошо понимаю, что мне действительно повезло. Окажись при первом контакте вместо вас кто-то другой, меня бы уже давно не было.

— Ну почему же? Не факт. Хотя… Нет, не знаю. Всё, связанное с Верой, настолько нетипично. Мне кажется, что наверху даже обрадовались, когда выяснилось, что это связано с Тампом и можно от этого максимально отстраниться, передав Веру на попечение Зинаиде Васильевне и возложив всю эту канитель на меня, который всегда, с самого начала службы в конторе, Тампом и занимался.

— Но Вера же не учёный, — заметила я. — Она связана с Тампом лишь тем, что когда-то служила там в охране. Так может и теперь её внедрить в охрану сегодняшнего Тампа? Повысить в звании, ввести в штат, дать подразделение или вообще ввести в управление службы охраны на подходящую должность? Это же её работа, она в этом профессионал. А что она у Зивы делает, понятие не имею. Пробирки, что ли, моет, ведь я её научила мыть посуду. Ладно, в самом начале из неё выкачивали всякую информацию, могущую оказаться полезной и изучали, а сейчас? Поговорите с Зивой! Зиве Вера сейчас наверняка ни для чего не нужна, а то и в тягость. А будучи в охране или даже в управлении охраной, Вера, во-первых, будет полезна, что для неё как мёдом намазано, а во-вторых, сама себе обеспечит доступ куда только ей захочется. А уж надеть на себя форму и заняться своим любимым делом… Лучшего подарка вы ей не сделаете, ведь покупкой серёжек, шубки или походом в ресторан её точно не порадуешь. Знаете, какая она была довольная, когда вы ей пистолет оформили? Она светилась вся от счастья и чуть ли не спала с этим пистолетом.

— Ох, Татьяна… — заулыбался Хомянин. — Умеешь ты на кривой козе подъехать. А насчёт охраны ты права. Я уже сам об этом думал и на днях хотел с Верой об этом поговорить.

— Вот и поговорите. Увидите, как она сразу защебечет.

— Да не очень-то она со мной щебечет.

— Тут я не знаю, что вы имеете в виду, но про охрану защебечет, даже не сомневаюсь. Скажет, служу России и, улыбаясь, выпьет с вами на брудершафт, как тогда с паспортом.

Хорошо, что у Хомянина было нормальное чувство юмора и он понимал, когда я шучу.

— По паспорту у неё скоро день рождения, — сказал Хома. — Двенадцатого. Что её подарить на самом деле, посоветуй?

— Понятия не имею, — задумалась я.

Нам принесли горячее, а на эстраду вышел солист, объявил начало концерта и стал представлять участников своей группы. Видимо, среди посетителей, в отличие от меня с Хомой, были их поклонники, так как с разных столиков раздались аплодисменты, свист и восторженные возгласы. Мне пришлось повысить голос.

— Ни я ей, ни она мне ни разу ничего не дарили. Сладости, парфюм, украшения, одежда её не интересуют. Ну или если одежда, то я не знаю, бронежилет что ли.

Хомянин усмехнувшись, хрюкнул — я уже знала эту его особенность, когда он смеётся.

— Компьютер, машина и пистолет у неё есть, — продолжила я. — Может гранатомёт или танк?

— Это ты ей танк можешь подарить! — поддержал Хома мою шутку. — У тебя будущий свёкор танками заведует. Покрасит в подходящий весёленьки цвет и обует во всесезонные гусеницы-липучки.

Я рассмеялась и, перекрикивая музыку, прокричала:

— Серьги она вообще-то носит. Кольца или браслеты ни разу на ней не видела, а серьги носит. Цепочки тоже. Хотя, у ней крестик серебряный, но это не украшение. Так что, думаю, серьги можно, браслетик или колечко, только это должно быть без крупных камней или чего-то такого. Маленькое, невычурное. Лучше с ней вместе и выбрать. И не бойтесь, что она вдруг возьмёт и выберет что-то дороже, чем вы можете себе позволить. Не выберет. Или скажите ей, что в таких-то пределах. Так даже лучше, а то она со скепсисом относится ко всем этим человеческим околичностям и недоговорённостям.

Так оказалась я в роли некой, условно говоря, Ханумы. Хомянин меня спрашивал что-нибудь про Веру, Вера про Хомянина и получилась я этаким экспертом по женщинам-киборгам и мужчинам-подполковникам возрастом, почти как мой папа. Слава богу, с сексуальной частью своих отношений они со мной не делились. Конечно, с одной стороны, это любопытно, а с другой, только мне и не хватало ещё об этом думать.

В другой раз, в более тихом месте — почти в пустой кофейне на Лаврентьева за «ТехноСити» — мы сидели в тёмном зале. Освещение включено не было, а за окном, занавешенным чем-то вроде тюля, шёл густой снег, и постепенно сгущались вечерние сумерки. Мороженое я, съев всего ложечку, отодвинула и сидела, дожидаясь своего кофе со сливками.

— Не вкусное? — спросил Хомянин, прервав разговор и пододвигая ко мне поближе тарелку с разными пирожными.

— Нет, нормальное, — ответила я. — Просто, что-то мне холодно стало. Давайте, я тоже коньяку выпью.

— Вы для меня очень разные, — продолжил Хомянин и поднял руку, подзывая официанта, чтобы заказать коньяк. — Я не про натуру каждой из вас говорю — здесь даже говорить не о чем, — я про внешность. Для любого очевидно, что вы очень похожи, но я знаю все Верины чёрточки, я могу часами на неё смотреть и потом, когда вижу тебя, то сразу замечаю, что ты, при всей схожести, совсем другая.

— Ещё два коньяка, — сказал Хомянин подошедшему официанту.

— И лимона порежьте, пожалуйста, — добавила я.

— Вот твоя мама тоже, наверное, никогда не перепутает тебя с Верой, хоть и видит, как вы похожи. Даже глаза, например, если взять, то у тебя радужка другая, хоть вы и обе кареглазые. Или губы. Совершенно одинаковой формы и даже двигаются при разговоре и улыбке практически неотличимо, а трещинки разные и в уголках по-разному сложены. И кожа разная, и руки. Я часто смотрю на твои руки. Про ногти и говорить нечего, у тебя маникюр. Но вот если мне показать только Верину ладонь, я её сразу от твоей отличу…

— Борис Анатольевич, рисунок на ладони у всех уникальный, и радужка, кстати, тоже уникальна, вы же знаете. Даже запах пота у каждого свой, хотя у Веры нет запаха.

— Есть! — не согласился Хомянин. — Я знаю, как она пахнет.

— Никак, — хмыкнула я. — Я как-то понюхала её подмышку. Ничем не пахло.

— Вы с ней были близки? — тут же спросил Хома.

— Нет, — сказала я. — У меня нет к женщинам сексуального влечения. Просто, однажды, в самом начале, когда я узнала, что она киборг, мне было любопытно и я попросила её показать мне грудь. И я тогда её пощупала и подмышку заодно понюхала. И подмышка ничем не пахла, хотя это было вечером и душ Вера ещё не принимала. То есть, у меня после активного дня подмышки однозначно будут пахнуть потом, а киборги не потеют, — хихикнула я.

— Её одежда пахнет ею, — упрямо сказал Хомянин.

— Совершенно верно, Борис Анатольевич, — согласилась я. — Я сама учила Веру пользоваться различным парфюмом, и не только таким, который убирает неприятные запахи, но и добавляет определённые естественные оттенки. Это дорогой парфюм, между прочим.

Нам принесли коньяк и лимон. Я взяла свой бокал, приподняла, приглашая Хомянина выпить, и чуточку отпила. Хомянин тоже выпил и мы одновременно потянулись за лимоном, лежащим кружочками на блюдце.

— Я её тоже изучал в своё время, — сказал Хома, положив лимон в рот и причмокнув. — Веру.

— Тоже щупали? — хихикнула я.

— Нет, я тогда не посмел бы к ней прикоснуться. Её же как только могли всесторонне обследовали и у нас есть её анатомический атлас. Она там описана и разрисована порой до таких подробностей, что если бы я не знал, что это анатомический атлас Веры, то никогда и не догадался бы, о чём там речь или что это такое изображено. Ты знаешь, например, что её энергетические элементы, а проще говоря, аккумуляторы, располагаются в позвоночнике и в бедренных костях скелета, ведь спинного и костного мозга у неё нет.

— Нет, не знаю и знать не хочу, — сказала я и добавила. — А в животе у неё бабочки.

— В животе у неё блок зарядки, система терморегуляции, система кровообмена и система водообмена. Много сложно скомпонованных и переплетённых трубок с мощным резервированием функционала на случай повреждения от внешних воздействий — одна из самых незащищённых областей её тела.

— Как и у человека, — сказала я.

— Да, — согласился Хомянин.

Он задумчиво помолчал и снова хлебнул коньяку.

— Наверное, ты меня считаешь извращенцем, да? Кем-то навроде тех, кто предпочитает всяких секс-кукол.

— Никем я вас не считаю и Вера не секс-кукла.

— Странная ты порой, — заметил Хомянин. — Сама про Веру можешь что угодно нелицеприятного сказать, а стоит хоть кому даже чисто гипотетически что-то не так про Веру заикнуться, ты сразу в стойку встаёшь.

— Она моя сестра. Я про неё что угодно говорить могу, но и я и она знаем, что я её люблю и за неё хоть кому кадык вырву.

— А она про тебя ни разу ничего хоть даже чуточку плохого или хотя бы ироничного не сказала.

— Я плохого или ироничного от неё вообще ни про кого ни разу не слышала, так что я тут не исключение.

— Кстати, да, ни про кого ни разу, — согласился Хомянин и спросил. — А почему вы друг друга всегда сёстрами называете? Она тоже всегда говорит, что ты её сестра.

— Мы не называем, — твёрдо сказала я. — Мы и есть сёстры.

— Как ты любишь говорить, Таня, твоя мама с тобой не согласилась бы.

— Согласилась бы, — возразила я. — Можете спросить маму.

— Ну, я же говорю о родстве, о крови, ты же понимаешь.

— Кровь тут ни причём, да, — сказала я, перестав наигранно упрямиться. — Я не смогу объяснить. Друг без друга мы были бы не мы, а кто-то совсем другие. Вы лучше у Веры спросите, почему мы сёстры, она лучше объяснит.

— А я спрашивал.

— И что она ответила?

— Почти дословно то же, что и ты и посоветовала спросить у тебя, мол, ты лучше объяснишь.

Хома поднял бокал, как бы в знак того, что прения благополучно закончены. Я отпила коньяку и заела мороженым.

— А про меня тебе Вера что-нибудь говорила?

«Эх, — подумала я. — Вот сейчас как навру ему с три короба всякого!»

— Нет, — сказала я. — Про ваши отношения мы с ней не разговариваем, как, например, и про мои с Ваней.

— Странные вы сёстры, свои отношения с мужчинами друг с другом не обсуждаете. Я думал, сёстры такое обсуждают.

— Другие может и обсуждают, но вы же сами сказали, что мы странные, — улыбнулась я.

А мы действительно ни разу с Верой не обсуждали её отношений с мужчинами. Хотя, Веру я в чём-то понять могла. Кто её защищал, к тому она, скажем так, и тянулась. И Судницкого с Тороповым я могла понять. У Судницкого это было чисто сексуальное влечение и любопытство, никаких чувств и любви — абсолютно как с секс-куклой, ведь Вера не человек, а киборг. У Торопова совершенно нормальное чувство симпатии, влечения, наверное даже любви, а Вера воспринималась как обыкновенная женщина со всеми обыкновенными женскими достоинствами и недостатками. А вот Хомянина я не могла понять. Уж он-то про Веру не сомневается, что она киборг и как устроена — атлас её анатомический изучал, да, поди, и не только атлас, — и тут на тебе, любовь. Не просто сексуальный интерес, как у Судницкого, не какие-нибудь половые девиации, а любовь, да. И я не могла понять, как? Какая она, эта любовь?

Я тоже люблю Веру, но это другое. Я её как сестру люблю. Сестра моя — фата-моргана. Если бы она была мужчиной, то мы с ней никогда и не встретились, но даже, предположим, что встретились и я влюбилась, то это для меня был бы человек, как Вера для Торопова.

А Хома влюбился именно в Веру-киборга. Не могу понять. Раве он такой одинокий среди людей? У него жена, дети… Нет, не понимаю. Он же ласковые слова ей говорит. Или не говорит? А она ему? Вот он что должен думать, если она, допустим, прижмётся к нему, уткнётся в шею и прошепчет: «Боря, я тебя люблю»? Как Дмитрий когда-то заявить: «Ты со мной не искренняя»? Или поверить и сказать себе: «Я так счастлив — этот киборг меня любит»? И быть готовым отдать за неё жизнь? И тогда она отдаст жизнь за него?

А я бы отдала за Веру жизнь?

Я её и так отдала. Но это другое.

Не знаю. Разве об этом можно заранее сказать, я же не киборг. Об этом не думают заранее, а просто когда приходит время, то отдают или не отдают. В тот миг и решается.

Нам принесли кофе и я очнулась от этих мыслей, которых в голове всегда целый рой и которым обычно не позволяешь совсем уж бесконтрольно там разгуливать, иначе от них спасу не будет.

Я разорвала пакетик и высыпала сахар в чашку. Потом взяла ложечку и стала мешать, ломая рисунок на молочной пенке.

— А у вас было, что Вера своими действиями, словами или даже одним своим видом вызывала у вас досаду, раздражение, или гнев? — спросила я Хомянина. — Неужели, всё ею сказанное или любое её действие вас всегда восхищает или умиляет?

— Нет, конечно, — подумав, ответил он. — Но вот прямо-таки гнева или раздражения не было. Досада некоторая бывает, да. И то не понятно, на неё досада или на себя. Например, иногда сильно досадуешь, когда вдруг начинаешь задумываться, как воспринять ею сказанное. По смыслу, это вроде бы ирония, например, или нежность, а по интонации или мимике, что-то серьёзное, а то и издевательское. У тебя было с ней такое?

— Было, — подтвердила я. — Да и сейчас бывает. Но я за три года уже более-менее привыкла и в таких случаях эмоциональное впечатление стараюсь отключить и воспринимать суть того, что она говорит или делает, а не то, как говорит или делает. Сейчас я верю её словам больше, чем её интонации или виду, тем более, что они и правда могут быть прямо-таки никакущими и полностью не соответствовать, а то и противоречить тому, что она говорит.

— Вот, точно! — кивнул Хомянин. — Будешь допивать?

В моём бокале ещё оставалось порядочно коньяку. Я отрицательно мотнула головой. Слив остатки моего коньяк себе в бокал, в котором коньяку оставалось гораздо меньше, Хома выпил.

— С обычным человеком обычно всё наоборот, — сказал он.

— Что наоборот?

— Наоборот, если смысл расходится с интонацией, то веришь интонации, а не смыслу.

— Ну да, — согласилась я. — Но Вера сейчас уже очень хорошо умеет эти противоречия вуалировать, если контролирует себя.

— А что, она может себя не контролировать? — удивился Хомянин.

— Вполне, — усмехнулась я. — Только надо правильно это слово по отношению к ней понимать. Она может себя не контролировать, если специально не контролирует, или специально контролирует так, чтобы было впечатление, что не контролирует.

Хомянин тоже усмехнулся.

— Получается, всё ещё сложней и запутанней.

— Так это из-за вас и получается, — улыбнулась я. — Я же вам говорю, воспринимайте, «что» она говорит, а не «как». У неё это главнее. Если она захочет, чтобы главнее стало «как», там смысла будет мало или не будет вообще. Вы только «как» и воспримите. Она так команды отдаёт или настраивает того, кому говорит, на нужную волну — чтобы сосредоточился, чтобы не боялся, чтобы подчинялся и тому подобное. Она же вояка, Борис Анатольевич.

— Я смотрю, вы с ней стоите друг друга, — как бы огорчённо заметил Хомянин.

— Может и стоим, — я пожала плечами. — Просто, мы уже долго вместе и всегда старались любить друг друга такими, какие мы есть, а не придумывать других и уж тем более не пытаться друг друга переделывать.

— А вот ты сама как относишься к тому, что между мной и Верой такие отношения? — спросил Хомянин.

— Не знаю. Многого не понимаю, наверное. Веру я уже хоть маленечко знаю, а вот мужчину, влюбившегося в киборга, встретила впервые и что у него происходит в голове, в сердце, в душе или где там ещё, даже представить не могу.

— А Судницкий, а Торопов? — спросил Хомянин, подавшись вперёд.

— Ни тот, ни другой в Веру-киборга влюблены не были, — жёстко сказала я. — Судницкий воспринимал её, как куклу, а для Торопова Вера была просто очередной девушкой. Он не знал, что она киборг. Для вас Вера ни то, ни другое, так что… — я развела руками. — Я вот, например, не могу представить, что влюбилась в киборга.

— Но ты же сейчас только говорила, что любишь Веру! — воскликнул Хомянин.

— Я её как подругу люблю, как сестру. Это другое.

— Да, наверное… — согласился Хомянин.

Вид у него при этом был несчастный.

— А вы никогда не хотели, чтобы она была обыкновенной женщиной?

— Я думал об этом, — сказал Хомянин, кивнув. — Не знаю. Ведь тогда она бы была совершено другая, не она. Тобой бы, например, была.

— Ну и вот! — воскликнула я. — Разве в меня вы не могли бы влюбиться?

— Да наверное мог бы! Я вас и увидел в первый раз в живую обеих вместе. Но влюблён-то был уже в неё! Да ещё этот Торопов!.. Знаешь, в каком аду я побывал?.. Она для меня всё!..

И это ещё не самый странный разговор о Вере, в котором мне пришлось участвовать, общаясь с влюблённым Хомой.