Reet-K

Глава 23

В январе в одну из пятниц, когда я в очередной раз приехала в Кольцово к Вере в гости, она меня встретила в прихожей своего коттеджа в форме.

— Ух ты! — воскликнула я от неожиданности. — Ты меня напугала! А тебе идёт!

Я положила руку на её капитанский погон и поцеловала в щёку.

— Меня перевели в службу охраны, — сказала Вера. — Капитана дали. У меня теперь настоящая служба.

— Поздравляю, товарищ капитан! Довольна!

— Конечно, довольна, — Вера приняла от меня пакет с гостинцем и за руку потянула на кухню. — Правда, работа пока в основном канцелярская, но всё равно, это лучше, чему в департаменте у Зивы. Теперь я хоть понимаю, что делаю.

— Ты одна? Я думала, у тебя гости — перед въездом машина чья-то стоит.

— Это моя.

— В смысле твоя? А Муся?

— Мусю у меня забрали. Взамен дали эту вот. Привыкаю.

— Когда забрали? Почему?

Я выглянула в окно и ещё раз, более внимательно посмотрела на стоящую снаружи машину, прекрасно отсюда видимую сквозь решетчатые въездные ворота. Цвет металлик, так, кажется, такой называется. Тоже с тонировкой на всех стёклах, но совсем не такая, как Муся.

— На прошлой неделе, — сказала Вера, встав рядом и тоже посмотрев в окно. — Хомянин сказал, что когда я в последний раз ездила в город, сопровождение заметило или им показалось, что за Мусей был хвост и за мной наблюдали.

— Кто?

— Я не знаю. Я ничего такого не заметила. Да и они не уверены, как я поняла. Но Мусю у меня забрали, посадили на него свою оперативницу, и она теперь ездит в городе в качестве наживки. Они хотят выявить тех, кто Мусей интересовался.

— То есть, за тобой кто-то следит, а наши не знают кто?

Вера отвернулась от кухонного окна и принялась вынимать из пакета привезённые мной виноград и финики, начинённые грецкими орехами — китайское лакомство.

— Может следит, может не следит, может знают, может не знают… Мне же не докладывают, Тань.

Мне было очень непривычно видеть Веру в форме.

— Ты теперь всё время в форме ходишь?

— Нет, конечно! — улыбнулась Вера. — Только на службе.

Она положила виноград в мойку, чтобы помыть.

— Там и переодеваюсь. А сегодня взяла и надела, чтобы перед тобой покрасоваться.

— В джинсах и футболке мне привычней, — призналась я. — А Хома-то что говорит про эту слежку?

— Он сказал, что здесь, в Кольцово, они никого и на пушечный выстрел ко мне не подпустят. И вообще, мной конкретно, как Голованёвой Вероникой Владимировной, никто не интересуется. Если у кого-то и есть какие-то сведения «про киборга», то они очень недостоверные и неправдоподобные и точно не известно, что под этим подразумевается. Может, прототип чего-то, может просто название дрона, например, или очередного робота-пылесоса, а может вообще кличка чья-то, понимаешь? Ну, не киборг же из будущего, как в фантастической книжке?

— Но Мусю-то забрали, — воскликнула я.

Что бы Вера ни говорила для моего успокоения, я всё равно беспокоилась.

— Ну откуда мы знаем, какой-там шлейф за этим Мусей и где он раньше был и в чём засветился. Мы же его, в отличие от самурайки, в салоне не покупали.

— А если за тобой охотятся?

— Тань, если бы за мной охотились, думаешь, Хомянин меня на волю выпустил бы? Вот и буду я теперь на дешёвенькой тёте-тойоте кататься, чтобы лишнего внимания не привлекать. Не положен крузер рядовой охраннице.

— Ну, не рядовой, а целому капитану, — улыбнулась я. — Тётей её назвала?

— Нет, никак не называла, но пусть будет тётя, как ты сказала.

— Это ты сказала, — рассмеялась я. — Иди, сними свою форму, а то мне всё время по стойке смирно стоять придётся.

Через день, в воскресенье, на тёте-тойоте, мы съездили в город, полюбовались на городскую ёлку, ещё не убранную после Нового года, погуляли в парке на выставке ледяных скульптур, пообедали и послушали скрипку в «Капсуле», потом у Речного вокзала на набережной на катке я вспоминала, как кататься на коньках. Когда мы после катания шли наверх, чтобы ехать домой, я спросила Веру:

— А ты не боишься, что можешь Торопова или Судницкого встретить?

— Да, есть такая вероятность, но очень небольшая. Мы с Хомяниным обсуждали это и я свои поездки в город обычно согласовываю, а сопровождение следит, где кто в это время находится, чтобы избежать вероятности случайной встречи.

— Ну а всё-таки вдруг встретится? Вот так вот, как сейчас, поднимаешься с набережной, а на встречу Торопов.

— Скажу, что только что приехала буквально на день по делам и завтра уже уезжаю обратно. Ничего интересного не будет, Тань. Ты на колесе обозрения каталась?

— Нет, — сказала я. — Как-то не очень я ко всем этим аттракционам отношусь. На чёртовом колесе ещё ничего, а карусели вообще терпеть не могу. Мутит меня от них.

— Вестибулярный аппарат у тебя наверное плохо приспособлен к вращению. Это бывает, особенно если не тренирован. Давай, на колесе обозрения прокатимся? Сверху посмотреть хочу.

— А ты тоже не каталась?

— Каталась пару раз, но уже больше трёх лет прошло. Можно снова прокатиться.

Мы купили билеты и когда подошла очередь, сели в кабинку вдвоём. Народу почти не было.

— Вот ты уже сколько в Тампе? — спросила я, всё ещё размышляя про возможность встречи Веры с кем-то из старых знакомых и помня про изъятие Муси. — И я всё больше думаю об этом и удивляюсь. Как-то всё слишком спокойно и гладко прошло. Словно они каждый день киборгов из будущего встречают. Ни охраны толком нет, ни какого-то жёсткого режима секретности, ни ажиотажа и большого интереса вокруг тебя. Неужели, Тампом никто не интересуется? Ни иностранные разведки, ни секретные службы, ни наши какие-нибудь интересанты, диверсанты и просто любопытные. Что, на весь Тамп один Хомянин и твоё сопровождение и всё?

Вера промолчала и я продолжила:

— А из учёных что, только твоя врач тебе раз в неделю температуру меряет и язык смотрит? Аналитики и технологи всякие с тебя слазить не должны и хранить тебя обязаны, как зеницу ока, а ты по городу разъезжаешь, по Алтаям всяким и свободный доступ и ко мне и в интернет имеешь. А за мной или за Дмитрием — за нами вообще никто не смотрит. Сомов наш офис по моей просьбе на предмет прослушки проверял, так там даже не слушает никто!

— Все есть, подруга, и за всем смотрят и слушают. Все же, наш Сомов не агент ноль-ноль-семь, а всего лишь айтишник-самоучка. А там не один Хомянин и сопровождение, а целый специальный отдел. Это кто же тебя будет посвящать во всю их кухню. Наоборот, очень даже хорошо, что ты ничего толком не знаешь и живёшь себе спокойно, ни о чём не ведая и не подозревая.

— Ой, да что там подозревать, — махнула я рукой. — Такой-же бардак, поди, как и везде. Мусю и то просрали. Завтра продам все Тамповские секреты Моссаду или МИ6, и увезут нас с тобой куда-нибудь в секретную зону 51 в Неваде, где изучают инопланетян.

— Сомневаюсь, Тань, — улыбнулась Вера. — Думаю, и пикнуть не успеешь, если о чём-то таком всерьёз задумаешься.

Остеклённая кабинка, чуть покачиваясь, медленно поднималась всё выше и выше и вокруг открывался вид на Обь и на три моста через реку — мост, по которому ходили поезда метро, автомобильный и железнодорожный. Я оглянулась в другую сторону, вверх по течению, там был виден ещё один мост с ярко-красным арочным пролётом — Бугринский.

— А что меня мало теребят, тому есть свои причины. Хотя, я бы не сказала, что мало. Почти каждый божий день не менее четырёх часов я пишу, рассказываю, отвечаю на вопросы и подвергаюсь обследованиям. Это основная моя работа в Тампе.

— А что за причины? — спросила я, приникнув к стеклу и смотря вниз, на крошечных людей. — На горе мы были выше.

— Да, на горе было выше. Здесь всего 67 метров. А причины? Мой 2067-й год не так уж далеко — это не двести и не триста лет и уж тем более веков. То есть, многие из тех, кто меня сейчас окружает, доживут и я однозначно доживу, а кто я такая, они знают только с моих слов. Ну и ведь я не учёный, и не технолог, и не политик, и даже не человек, который жил там, рос и воспитывался. Я очень мало знаю, а то, что знаю и о чём могу рассказать — оно, в общем-то, и здесь известно. Наше время конечно отличается от нынешнего, но не настолько, чтобы здесь об этом уже не думали, этого совсем не прогнозировали или вообще об этом никогда не слышали.

— Ну, на Луну-то хоть наконец слетали? — рассмеялась я.

— Ты не поверишь, Тань, но нет.

— Почему?

— Наверное, потому, почему и сейчас — некогда и средств не хватает. Землю делят, не до Луны.

— А я в 2098-ом была на Суре, а про Луну что-то даже и не спросила.

— А зачем она им в 98-ом? У них, наверное, десятки планет есть, которые ничем не хуже Земли, а Луна всего лишь мёртвый камень без атмосферы.

— Ну так они там Сур делят, да и на Земле, кажется, с этим ещё не закончили. Ничего не меняется.

— А киборгов, говоришь, там нет.

— Я не говорила, что нет! Я говорила, что не видела. Видела людей, сигомов и роботов и вполне может быть, что эти люди и эти сигомы и есть киборги, так как у них, как у тебя, два мозга, двойные глаза и внутри, я не знаю, но наверняка, что надо, тоже есть.

— Нет, Тань, невозможно. Если выношены и рождены, то это всё встроенное. Выносить и родить такое нельзя. Можно или изготовить вместе с биоорганизмом или встроить потом. Я говорила и Переверзев говорил, что киборгизация — тупиковая ветвь развития. Будущее за симбионтом сигом-ИИ.

— Ты так уже говорила, — с упрёком сказала я Вере. — Ты как будто жить не хочешь.

Я сбоку посмотрела на её лицо и Вера показалась мне такой грустной. Мне вдруг стало её жалко-жалко — она всё время одна. С ней никого такого же, как она, рядом нет. Даже я не такая и совсем на неё не похожа. Я обняла её сзади, прижала к себе и мы стояли в кабинке, уже начавшей спускаться, и смотрели на низкое маленькое красное и тоже спускающееся солнце и на город под ним, с дымами и в туманном мареве.

— А что тебе со мной передали из нового Тампа? — спросила я.

— А тебе что, не рассказывали об этом?

— Я не спрашивала. Если бы спросила, то может и рассказали бы. Так что?

— Что надо с кисками и собачками экспериментировать, а не с протонами-нейтронами, — сказала Вера.

— Нет, я серьёзно! — Я сжала Веру в кольце рук и снова расслабила обхват. — О чём там речь?

— О том, как расширить их информационный канал.

Вера повернулась, я разомкнула руки, она обхватила меня за талию и теперь мы стояли рядышком, в обнимочку.

— И как?

— А я сама не понимаю, я же не физик, — тряхнула Вера головой. — Для меня это тоже, как ты говоришь, тёмный лес. Я всего лишь должна спровоцировать изменение методики проведения некоторых экспериментов.

— И как это нужно сделать? — я посмотрела на её профиль под капюшоном — загадочная и красивая. — Плюнуть слюной в какую-нибудь их колбу?

— Почти, — улыбнулась Вера. — На самом деле, нужно подсунуть Зиве, а вернее даже, не Зиве, а её заму Юрию Альбертовичу для прочтения одну малоизвестную и совсем не научную книжку. «Естественный интеллект» называется. Она в интернете есть.

— А ты эту книжку сама читала.

— Уже читала, да, — кивнула Вера.

— Там есть про киборгов что-нибудь?

— Нет, — Вера отрицательно мотнула головой. — По сути, нет. Там про всё, кроме киборгов, и есть одна ссылочка на алформацию.

Когда ехали домой в Академ, я уснула. Радио в машине мы никогда не включаем. Вера знала, что я на дух не переношу, если в салоне включена музыка — это мы установили, когда купили самурайку и стали много ездить вместе. И в этот раз ехали в тишине, ни о чём не разговаривали и я прикемарила и мне приснился сон.

Сны я тоже терпеть не могу. Не люблю ни смотреть, ни рассказывать, ни слушать сны. Сколько же я всякого разного не люблю, оказывается.

Я, наверное, и задремала всего-то на секундочку и тут же проснулась — мы ещё только к мосту через Иню подъезжали.

— Фу, сон какой-то дурацкий приснился, — сказала я, помотав головой.

— Что за сон? — спросила Вера.

— А я не помню! — сказала я, и в самом деле пытаясь вспомнить, что же мне такое приснилось. — Что-то про Тамп, кажется.

Мы снова замолчали. В машине лишь попискивал навигатор, сигнализируя о камерах наблюдения. Голосовое сопровождение на навигаторе тоже было отключено.

Минут через пять я сказала:

— Вот сейчас честно попыталась вспомнить какие-нибудь запомнившиеся мне сны, которые в жизни снились и ни одного не вспомнила.

— В самом деле? — глянула на меня Вера.

— Что снились, помню — да, было такое. И в детстве и уже, так сказать, в зрелом возрасте, а вот хоть что-то конкретное, не помню. Даже не весь какой-нибудь сон, а хоть эпизодик, детальку отдельную или хоть про что. Ничего.

— Видимо, в жизни из своих снов ты ни разу не смогла извлечь ничего рационального, потому ничего и не запомнилось, — сказала Вера.

— Что, я такая рациональная? — усмехнувшись, спросила я.

— Ну, вообще-то да, — сказала Вера. — Ты из всего, так или иначе, стремишься извлечь для себя какую-то пользу. А сны для тебя, видимо, оказались совершенно бесполезны.

— Да? Ну ладно, — хмыкнула я. — А то я забеспокоилась. Может это аномалия, что я ни одного сна не помню? Хотя помню, что когда-то в детстве, ещё в первом или втором классе один и тот же сон мне снился несколько раз. Это запомнилось, что несколько раз одно и то же. А вот спроси, а что снилось, хоть убей, не знаю. И цветные это были сны или нет, тоже не знаю. И летала ли я во сне, тоже не знаю.

Я снова попыталась хоть что-то вспомнить.

— Вот сейчас вспомнилось, что некоторые сны были страшные. Кошмары это или нет, не знаю. Нет, наверное. Просто страшные. Было желание спрятаться или убежать. Потому наверное и страшные. Но не кошмары, судя по тому, как их описывают. А вот от чего хотелось спрятаться или убежать, не помню. Что это было? Какое-то состояние страха или какая-нибудь «бабайка» или монстр? Не помню. Наверное же помнила тогда, когда снилось. Просыпалась от страха или утром и помнила же, скорее всего, а сейчас не помню… И хорошие наверняка тоже снились. Не одни же страшилки. И тоже не помню, что там было. Отчего хорошие-то?

— А вещие были? — спросила Вера.

— Нет, вещих точно не было. Вещие я запомнила бы. Это интересно. А вот бредовые видения — это я помню. Однажды в десятом классе попала в реанимацию из-за пищевого отравления и пару дней под капельницей пролежала в полубредовом-полуобморочном состоянии и больше всего меня изнурял и мучил именно бред. Будто я решаю какую-то сложную логическую задачу и как Сизиф со своим камнем, кручу это в голове, кручу и вроде вот-вот получится, надо лишь удержать всё в кучке, и сейчас, сейчас должно срастись и получится, и наконец наступит облегчение! Но снова всё срывается и рушится и начинает крутиться сначала, а сил уже никаких нет и избавиться от этого тоже никак не можешь. Это так ужасно!.. Потом, когда это всё же кончилось и я очнулась, вся мокрая и обессиленная, я даже в туалет встать не могла, так меня выжало. Но это не сон, не кошмар. Это другое, почти инфернальное… А тебе сны снятся?

— Да, — сказала Вера.

— Снятся!? — удивилась я. — Расскажи!? Ты же их помнишь?

— В основном, тоже не помню, — сказала Вера. — Как и у тебя, просто обрывки или просто осознание, что что-то снилось. Редко что-то более-менее осмысленное. В Тампе, когда меня обследовали, про сны тоже спрашивали и тоже просили рассказать.

— А я тебе снилась? — спросила я.

— Нет. Ни ты, ни кто-то ещё отсюда, — сказала Вера. — Если снится что-то сюжетное, когда во сне что-то происходит или кто-то есть, то все сны оттуда, из будущего, а если просто что-то такое непонятное, без никого и без ничего, а только лишь впечатление, то там ничего такого и нет, чтобы определить что-то конкретно.

— И часто тебе снятся сны?

— Фактически, всякий раз, когда я сплю. Просто я их не запоминаю и часто даже не знаю, что сон мне снился. Сны ведь снятся биологическому мозгу — это он спит. Но когда меня исследовали, я выяснила, что электронный мозг может распознавать, когда биологический находится в стадии сна с ярким сновидением. Там зоны определённые активничают и можно так настроить, что в эти моменты электронный мозг будет меня будить и тогда с большой вероятностью я сон запомню. Вернее, не забуду, не засплю. Это всё не стопроцентно, но с высокой вероятностью и мы при исследованиях так и делали. Меня в тот период долго этим всем пытали, но постепенно отстали. Им бы, конечно, хотелось мне под череп залезть и туда все свои датчики и провода подключить, прямо к мозгу, но у меня пока неприкосновенность, ты знаешь.

Я кивнула. Да, неприкосновенность у неё, но насколько она неприкосновенна, эта неприкосновенность? Завтра возьмут её и начнут препарировать. Надо бы ей какую-нибудь страховку сделать, какую-нибудь типа бумагу оттуда, из будущего Тампа получить, где будет категорически указанно — Ритку ни при каких обстоятельствах не трогать! Нельзя!

— Рассказывай сон, — сказала я.

— Какой?

— Любой.

— Я одновременно вижу и чувствую, что иду по степи, по большому — бескрайнему, наверное — ровному пространству. Солнце меня слепит, куда бы я ни смотрела. От него нельзя отвернуться, оно везде. Даже когда закрываешь глаза и наступает темнота, оно всё равно светит и я вижу это слепящий свет и в темноте. И вместе со светом вижу слепящую темноту. Но глаза нельзя постоянно держать закрытыми, да и незачем, если всё равно слепит свет, а с открытыми глазами я кроме света опять вижу степь, и траву, и чувствую небо над степью, что оно там такое, едва голубое, и я иду, и знаю, что во мне ещё один киборг — это он, мужчина, и он мой ребёнок, и он такой же большой, как я, и я не знаю, как он помещается во мне, а ещё прямо передо мной в слепящем свете на уровне глаз висит целый клубок пуповины, и это тоже я, но я его не держу, он как бы левитирует, и всё залито этим слепящим светом. Я что-то вынимаю из себя, не знаю что и не знаю как, и отдаю в свет и хотя мой ребёнок во мне, он там — в свете, а мне одновременно и хорошо и тревожно… Всё. Такой вот сон. Ну и не такой. Не знаю, как рассказать. В нём больше ничего не было, но он был насыщенный, густой…

Вера замолчала. Я смотрела на неё и видела, как она, обгоняя какой-то грузовик, глянула в боковое зеркало, слегка повернув голову.

— А у тебя после него, когда ты проснулась, какое чувство было? Ты чем в то время занималась? Где спала?

— Обычно всё было, как всегда. Мы тогда танкер в Красном море в качестве охраны сопровождали и я в кубрике между сменами спала на подзарядке.

«Дурацкий сон! — подумала я. — Недаром я их терпеть не могу!»