Reet-K

Глава 24

Как бы там ни было, а время, которого нет, идёт. Большую часть этого времени мы живём просто так, по инерции, как заведено. Каждый следующий день, в общем и целом, похож на предыдущий и, конечно же, что-то такое происходит, что вроде бы не происходило раньше и что позволяет считать происходящее новым, но если вдуматься, то чаще всего у нас снова очередной «день сурка». Редко изменения наступают резко, в один миг, когда всё сразу меняется. Изменения накапливаются по зёрнышку, по капельке, почти незаметно и потому нельзя сказать, что вот в этот момент что-то случилось и всё кардинально изменилось. Нет, сегодня всё как вчера, а вчера всё так же, как было три дня назад, но вот если сравнить прошлый год и нынешний, кое-что всё же изменилось и на таком интервале довольно заметно.

В книжках и в фильмах авторы нагромождают события одно за другим, иначе кто же из читателей и зрителей годами будет ждать, когда уже что-нибудь произойдёт, и читать или смотреть, как главный герой изо дня в день спит, просыпается, ест, идёт на учёбу или работу, работает, снова ест, снова учится или работает, отправляется домой, смотрит телевизор, опять ест, чистит зубы и ложится спать.

Уже почти четыре года Вера была со мной, но подавляющее большинство дней из этих четырёх лет были именно такими, не содержащими ничего достойного, чтобы это увлекательно описать. Не происходило в эти дни значимого. Всё было как всегда. Но и что совсем ничего не менялось, тоже ведь не скажешь. Прежде всего, изменилась я сама. Одно только алформационное перемещение в новый Тамп чего стоит. Хотя это там я провела больше года, а здесь даже мига не прошло. И я теперь сама не знаю, была там или нет. Это как поездка куда-нибудь на отдых или в командировку, о которой вспоминаешь спустя полгода. Вроде и была ты там, и купалась, и ходила куда-то, и ела что-то, и делала всякую всячину, но если бы этого всего не было, то, в общем-то, в твоей жизни, которая обыденная и сегодняшняя, ничего не изменилось бы.

Так и будущий Тамп — он на мою сегодняшнюю жизнь никак особо не повлиял, ведь я могла всё это выдумать или увидеть во сне. Или даже Вера могла увидеть во сне, а потом рассказать мне, что я там была.

Правда, сразу вспоминается концовка фильма «Кин-дза-дза», где главный герой вдруг приседает перед жёлтым мусоросборщиком и, разведя руки, говорит «Ку!». Во мне теперь тоже кто-то всё время говорит это «Ку!», а в голову вбиты буквенно-цифровые таблицы для Веры, которые я много дней подряд снова и снова записывала разборчивым почерком на листочках, а Андрей проверял, чтобы не было ошибок.

— На компьютере не пиши, — инструктировал Андрей перед отправкой домой. — И дома тоже на компьютере не пиши. Напиши на бумаге и отдай Вере. Она через ваш интернет потом сообщит нам, что все инструкции получила и всё необходимое сделала.

— Так ведь уже, наверное, сообщила, — усмехнулась я тогда. — Это же в прошлом было.

— Нет, не сообщила, — в свою очередь усмехнулся Андрей. — Никак ты, Татьяна, не можешь перестроить своё восприятие на то, что всё одновременно.

Он встал из-за стола с чашкой кофе в руке, подошёл к большому панорамному окну — практически, к стеклянной стене — и остановился спиной ко мне, глядя на раскинувшийся внизу вдалеке город. А я сидела и в сотый раз для проверки памяти записывала скормленную мне информацию. Надо мной горели лампы, хотя естественного света вполне хватало. Передо мной стояла кружка с остывшим кофе. Если бы кто взялся иллюстрировать тот эпизод, то картинка, наверное, была бы банальна и знакома по сотням или даже тысячам аналогичных. Там на каждой человек стоит спиной к зрителю перед панорамным окном, а за стеклом виднеется фантастический город будущего.

— Ну, она же там, в прошлом, уже давно должна была отправить вам эти сообщения.

— Нет, Таня, — Андрей отвернулся от окна. — Когда ты попала к нам, ты заблокировала алформационную петлю своего состояния. Так что, послать-то она послала, а может, не послала, но узнаем мы об этом, когда ты туда вернёшься и она это сделает при тебе. Твоя алформационная спагеттина должна быть разблокирована. Не можешь ты, будучи здесь, ничего Вере туда, пусть по-твоему и в прошлое, передать. И не во времени дело, а в состоянии взаимодействия вас, как алформационных объектов. Не пересекаются сейчас ваши спектры в текущих состояниях. Заблокирована ты. Локализация там, а спектр здесь. Разорвано, понимаешь?

— Не понимаю, — развела я руками, на мгновение прервав свою писанину.

— А никто не понимает, — рассмеялся Андрей. — Воспринимай, как данность, как ноумен. Оно воспринимается тобой независимо от того, понимаешь ты или нет. Да и нельзя этого понять, раз ноумен.

— А Пушкин? — спросила я.

— Что Пушкин? — не понял Андрей.

— Ну, может он там у себя «Онегина» ещё не написал, а мы тут его уже прочитали.

— Значит, написал.

— Значит и Вера отправила, — упрямо сказала я.

— А Вера отправила, — кивнул Андрей. — И не отправила тоже. Но об этом мы узнаем, когда твой спектр с Вериным пересечётся. А Пушкин со своей Татьяной по алформации не шнырял и потому ничьи блокировки не мешают нам сейчас «Онегина» читать, — сказал Андрей и поставил свою чашку с кофе на стол.

Я как раз закончила очередную тестовую запись и с хрустом потянулась.

— Проверь?

Андрей взял листок и пробежал глазами.

— Всё правильно, — сказал он. — В конце начеркала. Плохо запомнила? Вспоминала?

— Это ты меня сбил ноуменом своим, — сказала я, бросив ручку на стол. — Пришлось Канта вспоминать.

— Ну и как, вспомнила?

— Вспомнила, — хмыкнула я. — Всегда мечтала быть вещью в себе, чтобы задолбать всех своей непознаваемостью, но чтобы деться им от меня было некуда.

Андрей рассмеялся.

— У тебя, между прочим, отлично получается, — сказал он. — И как ты без УМа столько всякого ненужного тебе помнишь? У нас народ сейчас расслаблен. Мозг всё больше бытовой и эмоциональной деятельностью занят, а для прочего УМом пользуется.

— Да вы со своим Уменьшителем Мозга скоро просто в физиологические приставки к УМу превратитесь.

— И чем это принципиально отличается от тебя? Ты тоже физиологическая приставка к своему мозгу.

— Ну, так-то да, — согласилась я, вставая из-за стола. — Давай съездим в «Строитель», где Дмитрий Судницкий жил. Знаешь где это?

— Знаю. УМ показал, — Андрей постучал пальцем по лбу. — И что ты там хочешь увидеть?

— Хочу посмотреть, если ли там сейчас беседка на пруду.

— Могу сказать и без поездки. И даже показать, — Андрей кивнул на одну из стен, куда можно было выводить изображения.

— Нет, не надо, — ответила я, направляясь к выходу. — Хочу своими глазами посмотреть. Природными.

Не было в «Строителе» беседки и пруда тоже не было. И место это, наверное, теперь называлось как-нибудь совершенно иначе. На взгорке живописно стояли коттеджи, а внизу, где раньше был пруд, проходила дорога с полосами, разделёнными аллеей с мощёной дорожкой и скамейками в тени деревьев. На одну из скамеек я и уселась, глядя на взгорок, покрытый ярко-зелёной травой. Конечно, тут ничего нельзя было узнать, да и на что я надеялась? Что спустя шестьдесят лет тут всё так же будет белеть над прудом деревянная беседка?

— А этот район за то время, пока меня здесь не было, подвергался каким-нибудь катаклизмам или разрушениям? — спросила я Андрея, сидящего рядом и вольготно раскинувшим на спинке скамейки руки.

— Нет, ничего такого в данных нет. Только растёт и перестраивается.

— А это точно тот район?

— Точно. Но сейчас той улицы, где жил Судницкий, и тех строений нет. Там одна из веток транспортной развязки и что-то торговое. Обратно поедем, как раз увидишь своими природными глазами.

Он с улыбкой посмотрел на меня.

— Ты что загрустила, Тань?

— Да, по своей недвижимости чуть не всплакнула, — я взяла себя в руки. — Была на Алтае у меня усадьба в сто гектаров на берегу озера. А теперь, поди, ни усадьбы, ни озера, как тут ни пруда, ни беседки.

— Не плачь, — сказал Андрей. — Всё там на месте. Вот вернёшься, съездишь и убедишься, что грустить не о чем.

— Ну как это не о чем? — возразила я. — Там я по тебе грустить буду! Представь, никого рядом с такой красотой и УМищем.

— А Вера? — спросил Андрей.

— Для Веры там инфосферы подходящей нет. Ей самой всему учиться приходится. Поехали!

— Куда теперь?

— В Бердск, в трактир «Хуторок». Соловьиных язычков откушать хочу…

— Нет в Бердске трактира «Хуторок», — задумчиво сказал Андрей, вставая со скамейки.

— Ничего-то у вас нет, — проворчала я, направляясь к машине. — Тогда поехали в Тамп, в столовку.

Машиной управлял автопилот и в салоне не было органов управления — руля, педалей и всего такого, к чему я привыкла. Например, на Суре транспорт управлялся вполне традиционно, без всяких автопилотов.

— А если я захочу эту машину загнать туда, куда она сама не заедет? — спросила я Андрея.

— Куда машинам можно заезжать, она заедет. Достаточно ей сказать или вот на панели указать. А куда нельзя, туда она не поедет. Для неё этого не существует, чтобы туда ехать. Это городской транспорт, он не имеет ручного управления. Есть и с ручным управлением — спецмашины, спортивные, туристические, военные, но их в городе редко увидишь. Что, по самурайке своей соскучилась?

— Не знаю, — я пожала плечами. — Уже поди и рулить разучилась… А ты-то сам машину когда-нибудь водил?

— Да, водил, — ответил Андрей. — И сейчас вожу. Машину и мотоцикл. Как раз, спортивные.

— Понятно, — кивнула я. — Я с Омска когда сюда добиралась меня тоже на машине с управлением мужичок вёз. А у Ани была без управления.

— Я знаю.

— Откуда? Я тебе не рассказывала.

— Ты Аниной картой пользовалась. По двойникам всё фиксируется.

— Кстати, — встрепенулась я. — На Суре нам зарплату платили. Можно эти деньги Ане перевести? Мне-то они без надобности.

Андрей вздохнул.

— Так и ей без надобности. Это на Суре деньги, а у нас денег нет.

— А что тогда есть? Чем же я рассчитывалась и чем ты рассчитываешься, когда за соловьиные язычки платишь?

— Ты рассчитывалась Аниными рейтинговыми баллами, я — своими. И ей и мне это компенсирует Тамп. Тебе тоже ИПО завели и заработанные тобой на Суре деньги конвертируют в баллы. Сможешь ими пользоваться в следующие свои темпоралки. Теперь ты в системе и за эту твою миссию ты свои баллы тоже получишь. Вернее, твой двойник, который у тебя теперь есть.

— И где тогда моя карточка с миллионом баллов? — возмущённо спросила я.

Андрей рассмеялся.

— Я помню, что ты говорила, что алчная!

— А то ж! — Я сделала хватательное движение рукой. — Гони карту! Она мне сердце в холодных подвалах Тампа согреет!

— Она как раз где-то там в холодных подвалах Тампа и лежит, твоей присяги дожидается.

— Присяги? Какой присяги?

— Ну, так положено. При наступлении совершеннолетия, при получении гражданства, при получении ИПО в твоём случае, приносится Присяга. Поскольку, случай перехода с доалформационного периода у нас первый, то процедура, честно говоря, была не определена. Её и сейчас ещё полностью не определили — возникло много юридическо-правовых нюансов, которых раньше просто не было. Потому пока решили ИПО тебе предоставить, а процедуру отложить на потом, до выработки и утверждения. А поскольку ты буквально на днях возвращаешься к себе, то и не стали пока ничего предпринимать, оставив всё, как есть.

— Так я, типа, алформационный Юрий Гагарин что ли? А Вера? Она вообще как к нам попала со всем своим снаряжением и электронной начинкой, если алфомационный переход несамоосознанных алформационных объектов невозможен? Вон, на Сур только без УМа и всех прочих имплантов можно.

— Она киборг и получается, что она осознает себя не как человек, у которого импланты, а как киборг, который един со всей своей начинкой и даже мало того, что с начинкой, а ещё и со своим оружием и экипировкой. Понимаешь? Она себя так осознаёт, что это не в ней или на ней что-то, а что это она вся сама и есть.

— Что, правда что ли?

— Не знаю. Это гипотеза. Подтверждений этому пока не получено. В случае с Верой есть и другие версии и все они гипотетические.

— А какие ещё версии?

— Я не специалист в алформации, — развёл руками Андрей. — Я специалист по связям. Это тебе надо с кем-то из яйцеголовых, как ты их называешь, поговорить.

— Я их языка не понимаю, — усмехнулась я. — Они меня за питекантропку считают, прямо-таки как наша Зива. Им с такими, как я, разговаривать — только время терять.

После обеда в тамповской столовой, где я съела самую обыкновенную котлетку с картошкой фри и запила её самым обыкновенным брусничным морсом, мы с Андреем договорились встретиться через три часа и, может быть, отправиться в город — смотреть то, что я ещё не видела.

На тренировке я отрабатывала быструю укладку в капсулу тамповского гиперлупа, совсем не предназначенную для перевозки пассажиров, да ещё и двух сразу. Ассистировала мне девушка моей комплекции. Она изображала лежащую в капсуле Веру и я, всякий раз прыгая на неё сверху и оставляя на себе синяки от ударов о края и борта капсулы, боялась ей что-нибудь сломать или повредить. Теперь-то, побывав на Суре, я знала, что такое сломанное ребро.

После тренировки я приняла душ и отдохнула в своих апартаментах — что-то очень похожее на обычный одноместный номер в гостинице. В оговоренное время спустилась вниз и Андрей встретил меня на лавочке в холле Тампа, в тишине и в прохладе. Там, прямо в помещении росли неизвестные мне деревья и журчала вода в многочисленных многоуровневых бассейнах-ручьях, где плавали разноцветные и довольно крупные рыбы.

— Как прошла тренировка?

— Нормально, — вяло махнула я рукой. — Всего каких-нибудь два-три новых синяка.

— Ну что, куда отправимся сегодня? — спросил Андрей, вставая со скамейки. — Огласить весь список?

Обычно он называл несколько вариантов того, куда мы могли бы съездить, и я выбирала.

— Завтра у меня последний день, — глядя на рыб, лениво проплывающих под ногами, сказала я. — Послезавтра мой светлый образ фьють, — я попыталась присвистнуть. — Растворится в этой вселенной. Давай сегодня искупаемся? Поплаваем, как эти рыбы. Я хочу много воды. Я там, на Суре о ней так мечтала, хоть о капельке.

— В аквапарк? — спросил Андрей.

— Не, давай на Обское море. Туда, где поуютней.

— Вода двадцать три градуса, — сказал Андрей, видимо, получив информацию от УМа. — Не холодновато?

— Так она, поди, до сих пор ещё и мокрая, вода-то, — без энтузиазма пошутила я.

— Совсем ты что-то не в духе сегодня, — заметил Андрей. — Что случилось?

— Не знаю, — я пожала плечами. — Как-то всё это нелепо… Не понятно…

— Что непонятно, Тань?

— Да всё непонятно. А главное непонятно, зачем?

Я села на скамейку. Андрей стоял передо мной, сунув руки в карманы брюк и смотря вниз, куда-то на свои туфли. Мы оба молчали.

— Тут же никого из тех, кого я знаю, нет, да? — спросила я, глядя на Андрея.

Он поднял голову, взглянул на меня сверху вниз и отвернулся, будто бы осматривая холл.

— Тут и меня никогда не было ведь, да? Я имею в виду, в прошлом. И сейчас какой-нибудь восьмидесятилетней бабки Татьяны Михайловны Смирновой тут нет.

— Ты как будто только сейчас об этом узнала, — сказал Андрей и, вынув руки из карманов, сел на скамейку рядом.

— Ну да, мне говорили и объясняли… Туда, где я есть, во втором экземпляре я попасть не могу. Локация не может пересечься сама с собой. Закон запрещает, да?

— Пересечься не может ни локация, ни спектр. И нет никакого запрещающего закона. Не нужно запрещать то, чего просто не может быть.

— Ах, молодой человек, не морочьте мне голову, — сказала я, поднимаясь со скамейки. — Везите девушку купаться. Это у вас должно лучше получиться.

Народу на пляже было совсем немного — это я заметила, когда пляжный робот-машинка вёз нас с Андреем к выделенному нам маленькому бунгало с навесиком. В лёгком и щелястом бунгало посередине был стол, если отдыхающие захотят устроить пикник в тени, а под навесом располагалась пара лежаков. Вокруг шумели стройные сосны, между стволов и веток которых метрах в тридцати виднелась кромка воды. Простенько и уютно, как я и просила. В бунгало я переоделась в одноразовый купальник, полученный из автомата при въезде на пляж. Синенький с беленькими вставочками. На правом бедре у меня и правда был заметен новый синяк — опять долбанулась об угол открытой капсульной створки.

Прихватив лежащее на одном из лежаков покрывало, мы с Андреем пошли к воде.

— Со школы не купалась на открытой воде, — сказала я, медленно входя в воду и поводя по её поверхности руками.

— А я в прошлом году купался, во Вьетнам ездил.

— А в этом не ездил?

— Я уже больше года при тебе неотлучно. Вот тебя провожу и поеду куда-нибудь. Ну что, ныряем?

— Ты первый! Только не брызгайся!

Андрей поднял руки и нырнул в воду. Немного погодя он вынырнул лицом ко мне, отфыркиваясь и ахая, и прокричал:

— Давай! Нормальная вода! В меру мокрая!

Я поглубже вдохнула, задержала дыхание, зажмурила глаза и бросилась в воду. Вода обожгла холодом, но терпимо. Я быстро поплыла, гребя руками и ногами и вынырнула.

— А-а-а! А-а-а! — смеялась я, визжа и шлёпая по воде. — Ка-а-айф!

Мы поплыли наперегонки, потом остановились, отфыркиваясь.

— А здесь глубоко? — прокричала я.

— Сейчас проверим!

Андрей нырнул и секунд через десять-пятнадцать вынырнул.

— Метра четыре, наверное, — доложил он, отдышавшись. — На дне грязь.

— Ну да, не коралловый же риф тут на дне должен быть, — хихикнула я. — Поплыли греться.

На берегу я улеглась животом на горячее покрывало. Андрей сел на свободный край и принялся вытряхивать попавшую в уши воду.

— Здесь глубина два с половиной, три метра, оказывается.

— А почему УМ тебе сразу ничего не сказал? Водой залило? — рассмеялась я.

— Я его не спрашивал, — ответил Андрей.

— А если бы ты тонуть начал, он бы что делал? — поинтересовалась я.

— Вызвал бы спасателей. Вон их катер, видишь. Он всегда дежурит.

— А если бы я тонула? У меня-то УМа нет!

— Тебя спасать пришлось бы мне самому, — сказал Андрей, разведя руками. — Но ты хорошо плаваешь, это и в бассейне видно было. На своём озере в алтайской усадьбе плавать научилась?

— Нет, это Вера меня научила. И нырять и плавать. А ты где научился? Здесь, на Обском?

— Я не из Новосибирска родом. Я из Питера. Там и научился. На Финском заливе и на Невке.

— А в Новосибе ты давно?

— Давно. Уже скоро десять лет.

— Нравится тут?

— Да, нравится. Привык. В Питер езжу часто, там родители.

Я перевернулась на спину.

— Расскажи мне, как ты живёшь? Я имею в виду, не по работе, а вообще. Я обычно такое не спрашиваю. Человек рано или поздно сам что-нибудь рассказывает, но у нас-то времени нет, дожидаться, а мне любопытно.

— Да обычно живу, ничего особенного. Жена, сын девять лет. Собственно, из-за жены мы и в Новосибирске. Здесь познакомились. Она тогда училась, потому поженились здесь, потом сын родился, потом работа в Тампе появилась. Так и остался окончательно.

— А живёте вы где? Дом, квартира?

— Обычная квартира. Когда женились, двухкомнатная была, а как Серёга появился, трёхкомнатную дали.

— В смысле дали? Кто дал?

— Государство. Я понял, ты про собственность спросила. У вас же собственность… У нас тоже можно, но это редко и это обычно коттедж или усадьба, как ты говоришь. Ну, кто любит такое. Там же забот полон рот. А с квартирой проще. Где работаешь, там тебе и дадут. И жильём ты не связан. Если появилась работа в другом месте, едешь туда и получаешь жильё там.

— А мебель?

— Ну, мебель как хочешь. Хочешь, тебе дизайнер обставит, хочешь, сам заказывай.

— А робот домашний у тебя есть? Ну, типа как Пырзик у Ани?

— Таких у нас «домовой» называют. Он в квартире не нужен. Ему там делать нечего. В квартире «хозяйства» нет, а всякие сервисные функции выполнять, на это есть УМ, двойник, умные вещи, домовые службы.

— А вот на Суре довольно много же народу служит. Почему они без УМа жили, он же сейчас у всех?

— Как видишь, не у всех и я бы даже сказал, у многих нет. По статистике, у тридцати семи человек из ста имплантированного УМа нет. Двойник у всех, но он не имплантируется. Двойник ещё цифровой копией называют, но на самом деле это не копия, конечно же, а просто запись в так называемой «бигдате» или в «большом брате». Там записывается всё, чем каждый человек в отдельности и все человечество целиком занимается. А ещё планируется, учитывается, распределяется. Управляется, в общем. А УМ, это личное дело каждого. По достижении совершеннолетия хочешь имплантируешь, хочешь нет.

— То есть, до совершеннолетия все без УМа?

— Без имплантированного УМа. Но внешний можно иметь. Просто он, как гаджет и не такой полнофункциональный, как имплантированный, но всё равно будет учиться взаимодействовать с тобой и когда ты его имплантируешь, ему уже не с нуля нужно будет начинать к тебе привыкать и в тебя вживаться. Но некоторым, например, убеждения не позволяют иметь УМ, некоторым, допустим, какие-то патологии или состояние здоровья, некоторым конфессиональные ограничения и табу… Да мало ли! Может, кто-то с детства хочет быть рейнджером или алфорпутешественником. Ясное дело, он не станет имплантировать себе УМ. И с распространением алформационных перемещений процент отказывающихся от УМа хоть и медленно, но растёт. Я думаю, когда АлПэ станут доступны всем, а не только контрактникам Министерства обороны, отказников от УМа будет подавляющее большинство, а многие из тех, у кого УМ уже есть, начнут жалеть, что он есть и его из головы не убрать.

— Придумают технологию, — сказала я.

— Может и придумают, — согласился Андрей.

— А жена у тебя чем занимается?

— Она педагог-наставник.

— Детей учит? В школе?

— Ну, учат-то их разными методами. Педагог не то чтобы учит, он воспитывает. Она должна быть для своих девочек авторитетом.

— Девочек? Раздельное обучение?

— Нет, все в одной школе. Просто, у мальчиков педагоги мужчины, у девочек — женщины.

Я повернулась на бок и опёрлась головой на руку.

— Ну и какой же это наставник, если сам, например, только отучился и диплом, конечно, получил, но знает и понимает не особо больше своих подопечных.

— Нет-нет, наставником может стать только семейный педагог и у которого есть свои дети. До этого они тоже воспитанием занимаются, но звание наставника можно получить после минимум трёхлетней стажировки и будучи женатым или замужем и имея хотя бы одного ребёнка.

— Ясно, — кивнула я, полностью обсохнув и чувствуя, как довольно сильно пригревает солнце. — А в суде? В суде тоже люди или ваш большой брат всем заправляет?

— Там много нюансов, но ты же, наверняка, уголовным направлением интересуешься, по своей специальности, да?

— Допустим, — хмыкнула я.

— УМ подсказывает, что по уголовным делам судья, обвинитель и защитник всегда люди.

— То есть, без работы у вас я бы не осталась, — удовлетворённо кивнула я. — Надо нам в тенёк перебираться. Не хватало только ещё обгореть сейчас.

Мы встали, Андрей прихватил покрывало с темным влажным пятном там, где лежала я, и мы отправились в бунгало. Под навесом я устроилась на лежаке, а Андрей принёс из бунгало два стакана апельсинового сока и один подал мне.

— Что тебя ещё интересует? — спросил он, усевшись на второй лежак и отпив сока. — У тебя целый год был. Я думал, ты меня замучаешь вопросами, а ты, наоборот, почти никогда ни о чём не спрашивала. Я сначала подумал, что ты, уж извини, туповата, но потом понял, что ты специально не спрашиваешь. Не хочешь по каким-то там своим причинам, но что это за причины… Почему, Тань?

— Я сама толком не знаю, — сказала я, поставив наполовину опорожненный стакан на край лежака. — Мне же тáм жить, а не здесь. Я сюда не рвалась. А будущее без спроса взяло и явилось в мою жизнь. Сначала в виде Веры, потом прямо непосредственно. Не очень уютно жить и знать заранее, как это будет. Странно начинаешь себя чувствовать. Чужой какой-то. Будто вокруг уже не твоя жизнь, а всего лишь декорация и ты не живёшь, а играешь какую-то роль в спектакле, содержание которого тебе заранее известно, а цель нет. И ладно бы, если это собралась актёрская труппа и все сейчас просто покривляются часок, а потом разбегутся по настоящим делам. Но это не труппа. Все вокруг живут очень даже по-настоящему, лишь ты одна вот такая — смотришь на них, как на мультик какой-то. И главное, уже понимаешь, что для тебя этот мультик до самой смерти не кончится. А ты, Андрюш, ещё предлагаешь мне заранее покадрово этот мультик изучить.