Reet-K

Глава 3

С этого момента моя жизнь круто изменилась. Внешне всё осталось так же — я училась в университете на первом курсе юридического факультета, ходила на занятия и лекции, сдавала контрольные работы и зачёты, по вечерам успевала посещать курсы в автошколе и встречаться с Виктором, жила в съёмной квартире на Коптюга с Верой, потихоньку знакомилась с Академгородком и Новосибирском. Но теперь я уже была не та Татьяна Смирнова, что раньше. Теперь я видела мир вокруг себя другими глазами.

Первый вопрос, который я задала Вере по возвращении домой после инцидента, был:

— Кто ты?

— А ты как думаешь? — спросила она.

Подумав, я сказала:

— Не знаю. Но в тебе есть что-то такое… нечеловеческое. Я не знаю, как это объяснить, но всякие мелочи, на которые я никогда особо не обращала внимания, они, если их собрать вместе, наводят на какие-то странные мысли. Когда на каникулах я жила две недели с папой и мамой, то стала замечать, что самые обычные вещи, когда я живу с тобой и когда живу с ними, отличаются.

— Конечно, отличаются. Мы же разные.

— Нет, дело не в этом. Они странно отличаются.

— Например? — спросила Вера и села в своё кресло.

— Например, ты никогда не садишься в моё кресло, а я в твоё сажусь.

Она ничего не сказала.

— Например, когда я захожу в туалет сразу после тебя, там не пахнет.

— Ну, я же брызгаю освежителем, — возразила она.

— Освежителем пахнет, а тобой нет, — парировала я. — Ты не чихаешь и не кашляешь. Ты мало ешь. Ты всегда одинаково выглядишь — и вечером, после дня работы, и утром, после сна. Ты не смеёшься. Никогда. Только улыбаешься. Ты не трёшь пальцами нос и глаза. Ты не почёсываешься. Ты не стрижёшь ногти и волосы. По крайней мере, я не видела. Ты можешь двумя быстрыми и точными ударами свалить с ног двух здоровенных мужиков. Вот я и спрашиваю: ты кто? Когда ты была в Томске, я сделала обыск в твой комнате и ничего там не нашла. Ничего такого, что помогло бы мне понять, кто ты, Вера.

— Я Ритка, тактический киборг, — улыбаясь, сказала Вера, глядя мне в глаза.

— Ты же не шутишь сейчас, да? — после некоторого молчания спросила я.

— Нет, не шучу. Я не умею полноценно шутить. Я лишь воспроизвожу шутки в подходящей ситуации или воспроизвожу реакцию на них.

— Ну, тогда мы с тобой не особо и различаемся, — сказала я.

— Это же шутка, да? — спросила Вера. — Если ты сейчас шутишь, то это говорит о твоей большой эмоциональной устойчивости, так как ситуация для тебя нешуточная.

— Да, ситуация не приведи господи, — согласилась я. — И ты извини меня, тактический киборг Ритка, но мне надо в туалет, иначе я сейчас описаюсь.

Мы проговорили всю ночь. Как ни странно, но где-то через час Ритке-Вере тоже захотелось в туалет, и она позвала меня с собой.

Она вошла в туалет и оставила дверь открытой. Я смотрела, как она опустилась перед унитазом на колени и наклонила голову.

«Она блевать, что ли, собралась?» — только подумала я, и услышала, как в унитаз что-то льётся и падает.

Вера оторвала от рулона бумагу и вытерла рот.

— Посмотри. — Она показала на унитаз и вышла из туалета, уступив мне место.

Я зашла и посмотрела. На дне чаши в красной лужице вина горочкой лежала пережёванная ресторанная еда. Я нажала на кнопку смыва.

— Вот так я испражняюсь, — сказала Вера. — Классическая пища мне не нужна, у меня нет желудочно-кишечного тракта. У меня есть ёмкость, куда попадает съеденная пища, когда я имитирую процесс её поглощения. Через какое-то время ёмкость необходимо опорожнить, иначе начнётся скисание. После опорожнения ёмкость необходимо ополоснуть водой. Можно с мылом, можно с искусственным или естественным ароматизатором, например лимоном или лаймом. Вода частично усваивается. В небольших количествах она для моего организма нужна.

Говоря, Вера вошла в ванную, прополоскала свой «желудок» и рот, сполоснула руки, лицо и вытерлась полотенцем.

— Вот и всё, — сказала она. — Без твоего присутствия я делаю это немного тщательней.

— А вкус еды и напитков ты чувствуешь?

— Можно сказать, что и чувствую, но это не то, что ты имеешь в виду. Правильней сказать, не чувствую, а анализирую. Вкусы и запахи. То есть для меня нет приятных или неприятных вкусов и запахов, есть лишь некий очень упрощённый анализ их состава.

— Господи, а я тебя пичкала картошкой и пельменями. Вот дура-то.

— Мне было приятно с тобой есть, — сказала Вера.

— Ну что ты такое говоришь, — безнадёжно махнула я рукой. — Какое ещё приятно.

Мы снова уселись в кресла друг против друга.

— А твои шприцы и лекарства?

— Это не лекарства, — сказала Вера.

— Но и не наркотики же? Я вчера все-таки посмотрела ещё раз. Там витамины, глюкоза и какие-то лекарства.

— Это я делаю питательный коктейль для биологической части организма и ввожу в кровь.

— А эмоции ты испытываешь или тоже имитируешь, как шутки?

— Да, я испытываю эмоции и переживаю, — сказала Вера. — Я же тебе говорила, но ты, по-видимому, не всё поняла. Я не робот, не механизм, начинённый электроникой, вроде нашего пылесоса.

Я невольно посмотрела на робот-пылесос, прикорнувший в углу гостиной на своей площадке.

— Я киборг. Ещё у нас есть сигомы, и иногда мы можем быть очень похожи, но я киборг. У меня есть и живой мозг, и эндокринная система, и кровь, вернее лимфа, и гормональные железы, и мышечная ткань, только всё это в симбиозе с электроникой и механикой. Я испытываю эмоции и чувствую, только не так мощно и неконтролируемо, как ты.

— И ты испытываешь ко мне симпатию? — с надеждой спросила я.

— Да, ты мне очень нравишься, — сказала Вера и, наклонившись, протянула мне правую руку ладонью вверх.

Я тоже наклонилась и, протянув левую руку, накрыла её ладонь своею и сжала.

— Ты мне тоже нравишься, — сказала я. — Мне бы не хотелось тебя потерять.

— Тогда давай пока всё оставим как есть, — сказала Вера. — Только оговорим некоторые важные моменты, хорошо?

— Хорошо.

— Момент, собственно, один-единственный.

— Какой?

— Ты никогда, никому, ни маме, ни папе, ни самому близкому на свете человеку, ни под каким предлогом, ни при каких обстоятельствах не должна говорить или даже намекать, кто я есть на самом деле.

— Я это понимаю.

— Просто, если хоть кто-то узнает, или догадается, или заподозрит, кто я, то мне на этом конец. Может, меня и не уничтожат, даже, скорее всего, не уничтожат, но жить своей жизнью я уже не смогу, а вот ты, Танюш, можешь сразу бесследно исчезнуть. Таких свидетелей, опасных свидетелей, и таких источников потенциальных проблем не оставляют. Тебя уберут, вычеркнут, сотрут.

— Это ужасно звучит, — сказала я.

— Это и выглядит ужасно, но таковы реалии.

— А кроме меня, ещё кто-нибудь о тебе знает? Дмитрий знает? Он тебя Ритой называл…

— Вот только он и знает. И ты теперь. Это он мне помог, когда я сюда попала. И он был против того, чтобы я так близко подпустила тебя к себе и в итоге раскрылась.

— Но ведь ты это сделала намеренно? Почему?

— Какая же ты умница, Тань. Конечно, намеренно. У меня всё липовое. У меня липовые, случайно попавшие ко мне документы, и я для них слишком молодо и совсем непохоже выгляжу. Я практически ничего не могу делать, и, если бы не Дмитрий, жила бы сейчас в какой-нибудь суперсекретной лаборатории в качестве объекта пристального изучения. А с тобой я могу легализоваться. Ты моя жизнь, Тань, ты мне не просто сестра, мы с тобой одно целое, понимаешь?

— Да, начинаю понимать… А что означает «тактический»?

— Это специализация. Киборгов выращивают для разных целей. Может, в миллион раз было бы лучше, будь я по специализации юрист или секс-партнёр, а я военный киборг и изначально предназначена для ведения боевых действий. А чтобы не говорить «военный» или «боевой», у нас говорят «тактический». Эвфемизм такой.

— Но ты же совсем не похожа на вояку! — воскликнула я. — По крайней мере, я их не такими себе представляю.

— У военных тоже есть специализации. И в будущем не только маршалы Жуковы нужны, но и Зои Космодемьянские или Людмилы Павличенко. Слышала о таких?

— Конечно слышала! В школе учили. Ужас какой…

Мы помолчали. Я себя чувствовала как выжатый лимон, голова шла кругом.

— Нам надо поспать, — устало сказала я. — Ты же, надеюсь, спишь?

Мы встали.

— Вроде сплю, а вроде и нет. Гибернация это у нас называется. Заряжаюсь я.

— Как заряжаешься?

— От сети переменного тока через блок питания. Как твой смартфон.

— И где у тебя разъём?

— Их два. Глубоко в ухе и глубоко в пупке.

— Так вот почему у тебя под кроватью валяется удлинитель.

— Да, так незаметней. Ты же в любое время могла ко мне войти. Хороша бы я была с проводом в ухе, тянущемся по подушке к розетке.

— Ох, Вера… — только и смогла сказать я.

Мы снова друг к другу привыкали. Наверное, это больше относилось ко мне, ведь это Вера для меня стала другой, а не я для неё. Хотя кто мне злобный Буратино? Глаза-то у меня были, и я всё, в общем-то, видела с самого начала, просто не хотела задумываться над этим, не обращала внимания на разные странности. И если со всем остальным всё было более-менее нормально, то с едой никак не устаканивалось. Готовить теперь мне точно не хотелось. Даже те же пельмени варить. Ведь раньше я это делала для нас — для обеих. Есть при ней я, почему-то, не могла. Мне казалось, она на меня смотрит с превосходством, что ли. Заставлять есть её я тоже не могла, понимая, что для Веры это совершенно бесполезная процедура. Вера, видимо, замечала, что меня что-то мучает и не устраивает в теперешнем «трапезном» положении вещей, и однажды сказала:

— Послушай, я должна уметь готовить, поэтому давай готовить вместе. Всё что угодно, всё, что нам захочется. Пусть я не буду полноценно есть, но я всё буду пробовать, и с твоими подсказками буду знать все особенности разных блюд и напитков — и самых простых и незамысловатых, и самых экзотических и изысканных. Ты меня научишь понимать вкус. Как тебе такая идея?

Идея оказалась плодотворной, и мы вновь стали проводить много времени на кухне, готовя, пробуя и, главное, общаясь.

Однажды Вера сказала:

— Дима спрашивает, не надумала ли ты приехать к нему на экскурсию?

— Пожалуй, что надумала, — сказала я. — Дашь мне его номер?

— Только, звони ему в рабочее время. А то по вечерам или в выходные ему может быть затруднительно вести с нами телефонные разговоры.

— Поняла.

В тот же день я позвонила Дмитрию.

— Привет! Это Татьяна, сестра Веры.

— О, привет, Таня! Рад тебя слышать! Как дела?

— Да вот, решила, что пора к тебе на экскурсию съездить. Можно?

— С Верой?

— Нет, одна. Она-то, наверное, уже всё видела, и ей будет не интересно.

— Ну и замечательно, — согласился Дмитрий. — Завтра устроит? Часика в четыре?

— Вполне.

— Отлично! Подъезжай к четырём на Красный проспект тридцать восемь. Как приедешь, позвони, я тебя встречу.

— Хорошо. До завтра.

— До завтра.

— Можем вместе поехать, — сказала Вера. — Я там погуляю, в Краеведческий музей схожу. Потом зарулим куда-нибудь, хоть в филармонию кофия хапнуть.

— Годится, — улыбнулась я, коснувшись её плеча.

— Скоро будем на своей тачке рассекать, — сказала Вера, тренируя употребление жаргонизмов. — На днях надо ехать оформлять покупку.

— Что нужно от меня?

— Твоё присутствие и твои документы.

Мы с Верой добрались на маршрутке до Речного вокзала и на метро доехали до площади Ленина.

— А тебе не опасно через рамки в метро и на вокзале проходить? — спросила я.

— Не опасно. В моём организме нет металла… Почти. Детектору не на что реагировать. Это мы с Дмитрием опытным путём на вахте его университета установили. А до этого я в метро ни ногой.

На площади Ленина Вера показала мне, куда идти.

— Как закончите, позвони, здесь опять и встретимся.

Дмитрий встретил меня на вахте.

— В гардероб не пойдём, — сказал он. — Давай пуховик, я понесу. Оставим у меня на кафедре, а сами побродим и поговорим.

— Доложат твоей жене, что ты со своей любовницей в открытую гуляешь.

— Уже не страшно, — отмахнулся он. — Мы скоро дооформим развод.

— Это из-за Веры?

— И из-за неё, но не только.

Народу на лестницах и в коридорах было довольно много, как в любом учебном заведении. С Дмитрием часто здоровались — он кивал в ответ. На меня поглядывали.

— Пусть тебя запомнят. Надо заместить тобой образ Ритки на всякий случай. А вот и моя конура. — Он открыл ключом дверь в небольшой кабинет. — Здесь оставим твои вещи и пойдём на экскурсию. Начнём сверху и до подвала. У тебя сколько времени?

— Вся жизнь до самой смерти, — сказала я.

Не стану я описывать всё, что Дмитрий мне показывал. Будете в Новосибирске, сходите сами, если вас туда пустят. Там есть на что посмотреть, и это не только стенды с образцами дипломных проектов. А разговаривали мы в основном о Вере. Он называл её Риткой — так ему было привычней.

— А почему она себя Риткой называет? — спросила я.

— Это не имя, ты не поняла. Так называется её модель. Вот так пишется. — Дмитрий вынул из внутреннего кармана пиджака ручку и написал на ладони: «Reet-K». — Звучит как Ритка. — Он сунул ручку в карман и тут же принялся смоченным слюной большим пальцем стирать написанное. — Не знаю, что это означает, но я её так услышал и так зову. А Вероникой Владимировной Голованёвой она стала позже, когда я документы раздобыл на это имя. Ну как раздобыл, нашёл случайно и не сдал в полицию, и владелице не вернул, а присвоил.

— А сама она как появилась?

— Ты у неё спроси.

— Спрашивала. Мне хочется твою версию услышать.

— Сбор показаний всех задействованных в деле сторон… Понимаю, — усмехнулся Дмитрий. — Три года назад, летом, в июле, жена с дочкой уехали на две недели в Таиланд отдохнуть. Я тоже был в отпуске, но с ними не поехал, а остался дома с намерением закончить и подготовить к публикации одну свою работу. Живём мы в Строителе, в частном доме, который я построил по собственному проекту. Тебя, кстати, тоже как-нибудь надо будет туда свозить, раз уж и ты моя любовница.

— Угу, мы с Верой две в одной будем.

— Ну и вот, — продолжил Дмитрий. — Как-то ночью стучится кто-то в мою дверь. Сильно так. А тогда в Строителе участки ещё толком не застраивались, почти никто не жил, дикий лес кругом, и у меня даже забора вокруг участка не было. Потому я невольно напрягся: кто бы это мог быть? Прихватил в прихожей из-под лавки какую-то палку и двинулся спрашивать, кто это там в три часа ночи ко мне ломится. Кто? Кто? Ктокаю, на всякий случай держа палку наготове, а в ответ тишина. Постоял, прислушался. Померещиться мне не могло, стучали — так не оставишь. Открыл дверь посмотреть. Ты же фильм «Робокоп» видела?

— Видела.

— Вот и я видел. И тут смотрю, у меня на крыльце, вернее на настиле из досок — крыльца тогда ещё не было, лежит кто-то, очень похожий на робокопа в своей амуниции. На боку лежит, ко мне спиной. Я через порог переступил, палкой осторожно потыкал в эту спину — не шевелится. Обошёл с другой стороны, там оружие под боком торчит. Вытянул, отложил подальше, в лицо посмотрел, а лица нет — маска или щиток закрывает. Нашёл застёжку под подбородком, что-то там нажал, отстегнул, стащил шлем, а там девушка. На тебя похожая, между прочим.

— Я догадалась.

— Поднять я её не смог, волоком через порог в дом потащил, на свет. Пушку её тоже занёс и дверь запер. Потом из прихожей перетащил этого робокопа в столовую. Потом долго раздевал, снимая и отстёгивая ботинки, перчатки, щитки, доспехи. Не такое уж это простое дело оказалось — раздеть робокопа. Там целая гора амуниции набралась. А я всё думал — кто же это? Спецназовка, наверное, какая-то с парашютом не туда упала с манёвров каких-нибудь. Значит, искать её должны! Понаедут сейчас машины, поналетят вертолёты. А они всё не едут и не летят. Думаю, надо куда-то позвонить. В скорую, в МЧС, в полицию. Только у меня и адреса ещё нет, лишь название Строитель и тысяча гектаров леса. Никакая скорая сюда не поедет. А с ней же что-то делать надо! Она вроде целая, крови нигде нет, руки-ноги я ощупал, переломов тоже нет. Сердце стучит, сама дышит. Может, хоть водой в лицо побрызгать? Кинулся к столу, взял кружку, набрал воды, повернулся, а она уже сидит, на меня смотрит и спрашивает: «Кто такой?» И голос — попробуй не ответь. А она озирается, встала, уже рядом стоит, уже держит за плечо. Ростом гораздо ниже меня, но чувствуется, что резких движений делать не надо и надо отвечать. Судницкий, говорю, Дмитрий, живу я здесь. «Здесь — это где?» Микрорайон Строитель, говорю и добавляю на всякий случай — город Новосибирск. Мало ли откуда она упала. А она опять озирается. Дом у меня бревенчатый, новенький, ещё смола не обсохла, пол газетами застелен, на холодильнике электронные часы с датой, на стене календарь с ёжиками — дочь ёжиками увлекалась. Там Ритка год и срисовала и сразу всё поняла. Она тебе об этом рассказывала?

— Да, рассказывала.

— А я ещё несколько дней не мог поверить, что она тактический киборг Reet-K из будущего, мать его.

— Какая-то дурацкая история, правда? — спросила я.

— Трудно не согласиться, — усмехнулся Дмитрий. — Даже твоя — о знакомстве с киборгом в маршрутке — выглядит более реальной.

Теперь усмехнулась я.

— Может, Тань, мы с тобой сумасшедшие, а?

— Иногда мне именно так и кажется, — ответила я. — А дальше что было?

— А дальше её амуницию, оружие и всё до последнего лоскутка, что на ней было, мы закопали. Вырыли яму в гараже, пристроенном к дому по другую сторону от прихожей, закопали и сверху пол забетонировали. Я всё никак не мог собраться его забетонировать, а тут в полдня уложился. Ритке подобрали белье и одежду из гардероба жены и дочери. Прожила она у меня десять дней, а потом я снял ей квартиру-однушку на окраине, в Кировском районе, и начались долгие дни её обучения нынешним реалиям. Каким бы пустынным ни был тогдашний Строитель, и каким бы ни был далёким от меня Кировский район, а жене кто-то доложил, что её муженёк завёл себе молоденькую пассию.

— А как Ритка убедила тебя, что она киборг, а не молоденькая пассия?

— Да никак. Я сам в этом убедился. Ничего не жрёт, в туалет не ходит, мимика минимальная, юмор отсутствует, знания усваивает очень быстро. Например, программирование она освоила буквально за пару недель и вообще в Сети она чувствует себя как рыба в воде и зарабатывать стала почти сразу же. Глядя на её финансовые успехи, я даже подумал, что не тем делом всю жизнь занимаюсь. А ещё мне пришлось на заказ изготовить адаптер для её зарядки от нашей сети, так как бывший к нашим розеткам и характеристикам тока не подходил, и всяких медикаментов из аптеки по указанному перечню натащить ей для питания…

— А ты с ней спал?

— Я думал, уж об этом ты её спросишь, — усмехнулся Дмитрий.

— Значит, спал.

— Ничего от тебя не утаишь.

— Выходит, жена по поводу молодой пассии не так уж и заблуждалась, — ехидно заметила я. — Ну и как она в постели? Все у неё там натурально?

— Вполне, — сказал Дмитрий.

Других комментариев не последовало.

— Думаешь, я прямо-таки специалист по обольщению боевых киборгов? — снова заговорил он после непродолжительного молчания. — Её пришлось учить почти всему человеческому. Как разговаривать, как смотреть, как улыбаться, как двигать руками и ногами, как есть, как пить, как реагировать на шутки, на гнев, на агрессию, на симпатию. А я сам порой не знаю, как реагировать, а она собралась жить среди людей. Кое-чему я её научил, но далеко не всему и не так хорошо, как надо бы. Если держаться на дистанции, то её уже могут счесть за человека, пусть и не без странностей. Но если близко, то ей нужно ещё очень многому учиться. Вот ты, при всём нашем с ней старании, раскусила её быстро. Конечно, женщина её сможет научить гораздо лучше всему, что касается женщин. Я даже подумывал посвятить в тайну Ритки жену, но нет, она не подходит. А когда Ритка встретила тебя и обратила внимание на то, что вы сильно похожи, удержать её от знакомства с тобой я уже не смог.

— А у неё есть настоящие эмоции, как думаешь? — задала я очень волнующий меня вопрос. — Она чувствует симпатию, приязнь?

— Я сам себе много раз задавал этот вопрос, но ответа не знаю, — сказал Дмитрий. — Какие-то эмоции и чувства у неё, конечно же, есть, но на твоём месте я бы не стал на них сильно полагаться. Мы-то и в человеческих чувствах и эмоциях часто не можем разобраться, и даже в своих собственных, что уж говорить о Риткиных, о которых даже представления не имеем, что они такое.

— Она мне недавно сказала, что я ей нравлюсь, — поделилась я.

— Тигру антилопы тоже нравятся, а тебе — устрицы.

— Я устрицы не люблю.

— Ты поняла, о чём я говорю.

— И ты понял, о чём я. Она же мне сказала, что я ей нравлюсь не потому, что задумала меня съесть, а потому, что испытывает ко мне симпатию, приязнь.

— Ну, не знаю. Она боевой киборг. Может, если ей, как какому-нибудь слону из «Маугли», сказать, мы с тобой из одного подразделения, ты и я, то для неё ближе и родней тебя никого на свете не будет, но это же не любовь, да и не знаем мы такого приворота.

— По-твоему, она может тебя предать?

— Таня, в каком смысле предать? Как и зачем?

— Не знаю, — сказала я. — Вот возьмёт и избавится от нас. Станет мной, и свидетелей никаких не будет.

— Нет, не сделает так, она же не дура. А родители твои? А твои сокурсники? А то, что ты всё время меняешься, растёшь, взрослеешь, а она нет? Никакого ей резона от нас избавляться, выбрось это из головы. И ты ей в самом деле нравишься, я же видел.

— Недавно она защитила меня от двух пристававших мужиков.

— Ну-ка, ну-ка, она мне не говорила.

— Когда я приехала из Рубцовска, а она из Томска, мы пошли отметить встречу в ресторан, а когда возвращались домой, к нам двое мужиков пристали на улице, и она их за одну секунду вырубила.

— А вот это плохо. Нельзя ей светиться. Следи за ней, не давай ей проявлять свою киборговую сущность. И ни в каком Томске она не была. Ей только и не хватает со своим липовым паспортом при покупке билетов залететь.

— А где она тогда была?

— Со мной была, возил её в Голубой Залив на выходные. О тебе судили-рядили, на путь истинный её наставлял. Она мне тоже говорила, что ты ей нравишься. Она даже не так говорила — не что нравишься, а что она тебя любит.

— А про машину она тебе говорила? Мы машину купить хотим.

— Про машину говорила. Я — за. И с тобой ей будет гораздо проще и безопасней. И что ты юрист, очень хорошо, и что соображаешь. И главное усвой, Тань, не она старшая или главная, а ты. Ты её защищаешь, а не она тебя. От нас защищаешь, от людей. Киборг только кажется умным и сильным, а на самом деле он перед человеком беззащитен.

Не стали мы с Верой заходить ни в какую филармонию. Не было у меня настроения. Сразу поехали домой.

Машину нашу нам отдали в марте. Синяя «Субару Импреза» с левым рулём, как мы и хотели. С обогревом сидений, чтобы попа не мёрзла. Права я получила в апреле, считай, на Верин день рождения, хотя, когда её настоящий день рождения, неизвестно.

Не похвастаться такой обновой я не могла и поэтому в университет на занятия поехала на самурайке, как мы её прозвали. Правда, куда там было ехать — триста метров от дома и один светофор на перекрёстке.

В перерыве между лекциями я потащила Витю на улицу.

— Пойдём, сходим на парковку. Я тебе кое-что покажу.

— Что покажешь? — притворно упирался он, пока я толкала его в спину, чтобы он быстрее переставлял ноги. — Раритетную тачку, на которой ездил академик Лаврентьев?

— Ну, давай-давай, шевели пимами.

Я подвела его к самурайке, смотрящей на нас своими удивлёнными глазами, томно прижалась бедром к её сверкающему новизной крылу и, позвякивая брелоком с ключами, спросила:

— Молодой человек, не хотите ли прокатиться с девушкой за беляшами?

Я пикнула пультом, и дверные замки мягко щёлкнули.

— Ух ты! — восхитился Виктор. — Твоя, что ли?

— Наша с Верой. — Я распахнула дверцу и жестом пригласила Виктора на пассажирскую сторону: — Пр-р-рошу!

Мы уселись в кресла.

— Танюшища! Шикарная тачка! — Виктор обвёл глазами салон и погладил руками панель. — Так вот зачем ты сдавала на права!

Я завела двигатель.

— Может, сам хочешь прокатиться? — великодушно спросила я.

— Хочу, Танюха, но нет! — Он отрицательно помотал головой. — Я же потом на своей не смогу. У меня руки к рулю не поднимутся. Так что давай, ломай меня полностью, газуй! Девушки за рулём всегда меня возбуждали.

— Ах ты гад! — Я ударила его кулаком по плечу.

Тогда он облапил меня, и мы стали целоваться. После нескольких поцелуев он отстранил меня и строго сказал:

— Не отвлекайся, следи за дорогой. И не забудь с ручника снять, прежде чем трогаться, а то прав лишу.

Я отключила стояночный тормоз, включила передачу и осторожно поехала.

С того первого чаепития Витя у нас больше не бывал и с Верой не виделся. Мы каждый день встречались на занятиях, и я к нему привыкла и привязалась. Спокойный, симпатичный, неглупый, не жадный, с юмором, он очень хорошо ко мне относился и нравился мне. Несколько раз я оставалась у него на Зелёной горке.

— Как там поживает твоя строгая сестра? Не наказывает тебя лишением сладкого за то, что ты не ночуешь дома?

— Я ей сказала, что всю ночь переписывала процессуальный кодекс в библиотеке, так как книжка нарасхват.

— А если серьёзно?

— А если серьёзно, то я уже большая девочка.

Теперь, когда я знала, что Вера никакая не детдомовка, то могла её спрашивать о чём угодно и не относить особенности её поведения, речи, манеры себя вести к особенностям детдомовского воспитания. Могла делать замечания, корректировать её поведение, объясняя, почему так не надо, а надо эдак. Я сама стала обращать внимание на многое из того, о чём раньше не задумывалась и просто проходила мимо, ведь оно было само собой разумеющимся. Я поняла, как много в нас нелепого, необъяснимого, нерационального, противоречивого и даже бессмысленного и как это всё непонятно, если попытаться хоть что-то объяснить. Мы смотрели фильмы, и Вера часто спрашивала, что это, почему он или она сделали, сказали или поступили так. К военным фильмам и боевикам она вскоре утратила интерес, сказав, что в реальности бой идёт по-другому, а в фильме лишь антураж. А вот с какой-нибудь «Неоконченной пьесой для механического пианино» или «Обыкновенным чудом» мы застревали надолго и безнадёжно. Порой это было забавно, порой обескураживало меня и ставило в тупик. Одна только непринуждённость движений чего стоила!

— Вера, вот так переплети пальцы, — показывала я. — Теперь положи ногу на ногу. Теперь обхвати вот так колено. Откинься. А теперь обхвати затылок. Пониже, ближе к шее. Запрокинь голову. Спину выгни.

Вера повторяла все мои движения.

— И что это означает? — спрашивала она.

— Да ничего особо не означает, — смеялась я. — Это поза расслабления. Если человек так делает, это значит, он отдыхает, чувствует себя хорошо.

— В безопасности себя чувствует, — комментировала Вера на свой лад.

— Ну да, в безопасности, расслаблено, в непринуждённой обстановке, среди своих, дома. В обществе так не делают.

— Почему?

— Ну, не принято. В обществе некультурно так делать.

— Люди постоянно двигаются, — заметила Вера.

— Ну да, — подтвердила я. — Руки-ноги постоянно меняют положение. Никто не стоит, не сидит и даже не лежит неподвижно, если не спит. Всё время вертит головой, двигает руками, ногами, меняет позу, наклоняется, выпрямляется, поворачивается. При разговоре жестикулирует с разной степенью интенсивности. Выражение лица, мимика всё время меняется. Брови, губы искривляются. Человек касается подбородка, носа, щеки, волос, складывает руки, разводит, сжимает-разжимает пальцы.

— Вот так?

Я хохотала.

— Нет конечно! Не делай так! Это неестественно. У тебя, в общем-то, неплохо получается, но надо вольнее и в сочетании одного с другим, а то ты как бы скована всё время, что ли, слишком сдержанна, позы слишком статичные, строгие. Более разнообразные они должны быть, и меняй их почаще, но не так, как показывала сейчас. Когда начинаешь что-то говорить, подаёшь свою реплику, то чуточку меняй позу, не говори, оставаясь неподвижной. Качнись, наклонись, повернись немножко, руку подними или, наоборот, опусти, коснись лица, колена, пальцы растопырь или сожми. Поняла?

— Да, кажется, поняла.

— Как вас зовут?

— Так мы же уже с вами знакомы.

— Вам нравится Том Хэнкс?

— А кто это?

— А спросите меня что-нибудь?

— Как вам сегодняшняя погода?

— Ну вот, очень даже неплохо. Малость театральщинкой отдаёт, но тебе даже идёт. Но ещё обязательно надо научиться пошмыгивать носом и прищуривать глаза.

— Так?

Вера шмыгнула. Я опять рассмеялась:

— Это ты меня передразниваешь?

— Ну, ты так делаешь иногда.

— Правда? Какой ужас! Я и не замечала.

Мы наперебой зашмыгали носами.

— Можно ещё вот так пальцами по кончику, — показала я.

Она повторила, прямо как живая!

— А подмигнуть можешь? Да нет! Не так! Никогда не моргай одним глазом. Люди так не умеют. Я, по крайней мере, не встречала. Смотри. Тут, видишь, не только глаз, тут и щека, и бровь, и даже рот, губы с этой же стороны. Вот, ага. Но выглядит не очень!

— У меня на лице меньше мышц, чем у тебя.

— Тогда не подмигивай. Без этого можно обойтись.

Так мы и учились. Я учила её вставлять в речь разные словечки, междометия, слова-паразиты, звукоподражания, просторечия, сленг, менять порядок слов, упрощать или коверкать произношение. А вот матом она владела неплохо — тут уже мне было чему поучиться.

— Ты русская? — спросила я.

— У нас нет национальностей, — сказала она. — Но я поняла, о чём ты. В этом смысле я русская, да. Мой основной язык русский.

— А другие языки знаешь?

— Знаю, ты же спрашивала.

— Ну, тогда ты про программирование говорила, но ты ведь не программист.

— Вполне себе программист, — улыбнулась она. — И неплохо зарабатываю.

— Кстати, а как ты карточки банковские себе оформляла?

— Я не оформляла. Формально, это Димины карточки. Он на себя их открывал.

— Так ты и его кормишь, — пошутила я.

— Не думаю, что он пользуется деньгами с этих карточек. Хотя я не проверяла.

Вера, видимо, не поняла шутки или, может, я не особо и пошутила.

С шутками и вообще с юмором всё было очень непонятно. Своими словами ни себе, ни Вере я не могла объяснить, что такое смешно. Определения, которыми изобиловал интернет, с одной стороны определяли всё, а с другой — не определяли ничего.

— Шутка не всегда определяется лишь смыслом сказанного, его противоречивостью, или абсурдностью, или многосмысленностью. Часто она определяется местом, временем, обстоятельствами произнесения, манерой, тоном. Контекст, в общем, играет важную, а порой главную роль.

— Так может, мне не пытаться шутить? — спросила Вера.

— Не шутить самой — это половина дела, и не самая главная. Гораздо важней понимать шутки, то есть понимать, когда сказанное кем-то является шуткой, а когда нет. Человека, который этого не понимает, а такие есть, чаще всего считают тупым, ограниченным. Исключения бывают, но редко. Вер, я не знаю, как этому научить.

— То есть ты сама не понимаешь, как понимаешь, что является шуткой, а что нет?

— Именно!

— Значит, я буду твоей тупой сестрой, у которой отсутствует чувство юмора.

— Вот ты сейчас пошутила? — спросила я.

— Нет, — сказала Вера. — А почему ты спросила? Ты восприняла мной сказанное, как шутку?

— Так, — рассмеялась я. — Возможно, тут тебя учить — только портить.

— С шутками и юмором мы можем поступать, как с едой, — сказала Вера. — Ты мне просто говори, когда сказанное шутка, когда нет, и объясняй почему, а я буду пополнять свою базу шуток, как и раньше.

— Попробуем, — согласилась я. — Другого варианта у нас пока и нет.

Так же по мере возможности я Веру изучала физически.

— А ты как дышишь? У тебя настоящие лёгкие?

— Нет. Просто ёмкости для воздуха, куда я вдыхаю и выдыхаю. Из моих лёгких кислород никуда не поступает, а воздух просто используется для говорения.

— Получается, задушить или утопить тебя нельзя?

— Получается, что нельзя.

— А мозг, та его часть, которая не электронная, как снабжается кислородом?

— Ему кислород тоже не нужен. Только электричество, глюкоза и мой питательный коктейль.

— Сердце качает?

— Нет, специальные насосы.

— А сердце тогда зачем?

— Чтобы стучало.

— Это звучит как шутка, — сразу уведомила я. — Смысл такой, что будто бы сердце у человека существует лишь для того, чтобы стучать.

— Запомню, — улыбнулась Вера. — У нас оно тоже качает кровь в мышечную ткань, туда, где она есть, но наша кровь совсем не такая по составу, как у вас, и кислород при этом тоже не используется.

— А можно, я послушаю твоё сердце?

Вера кивнула, села прямо и опустила руки. Я подошла, наклонилась и прижала ухо к её груди. Стучит. Точно как настоящее — тук-тук, тук-тук, на два такта.

— И пульс есть?

— Здесь и здесь. — Вера показала на шею и на сгиб локтя. — Больше нигде.

— А кровь красная?

— Красная. Светлее, чем твоя венозная, но темнее, чем артериальная. Одинаковая всегда.

— Можно, я тебя потрогаю?

Она с готовностью кивнула. Я провела рукой по её коже, по предплечью. Обычная на ощупь кожа, тёплая, не гладкая, а покрытая почти незаметным пушком. Я подняла её руку. Широкий рукав халата сполз вниз, обнажив руку почти до плеча. Я быстро наклонилась и понюхала Верину подмышку, гладкую, словно только что выбритую, и сухую — она ничем не пахла, никакого пота. Вера даже не шелохнулась. Я бы обязательно отдёрнула и опустила руку, а то и взвизгнула бы.

— А родинки у тебя есть?

— Есть. Но они ненастоящие. Просто маленькие участки кожи, окрашенные в другой цвет. Случайным образом, исключительно для естественности. Вот тут за ухом, на руке вот, на животе две. — Она показала. — На спине есть, на попе, на ногах.

Я потрогала пальцем маленькую родинку под распахнутым халатом, потом откинула полу халата пошире и обнажила левую грудь. Совершенно естественный сосок, небольшой околососковый круг, ни одного волоска на нём. Я положила на грудь ладонь и пару раз сжала, щупая. Упруго, мягко, естественно.

— А если сосок сильно сжать, из него что-то выделится? — спросила я.

— Сожми, — предложила Вера.

— Нет, ты сама скажи. — Я убрала руку.

— Нет, ничего не будет, — сказала Вера, запахивая халат. — Моя грудь не предназначена для кормления и имеет чисто декоративное назначение.

— Ну и ладненько, — я вернулась в своё кресло. — Свои сиськи я тебе показывать не буду, ты их неоднократно видела, и не сомневаюсь, что анатомию человека знаешь.

— Да, знаю, — улыбнулась Вера. — И очень хорошо.

Мне можно предъявить претензии, что я зачастую не замечала очевидного, глупо себя вела, неверно её учила, не то говорила и делала или, наоборот, не делала того, что необходимо было делать, но, товарищи дорогие, мне, провинциальной девочке, было девятнадцать лет. Вспомните себя в девятнадцать лет и представьте в аналогичной ситуации. Что-то я сомневаюсь, что вы смогли бы при подобном раскладе сделать что-то страшно умное, эффективное и рациональное. А вот наделать каких-нибудь глупостей, мгновенно приведших к потере Ритки и разрушению своей жизни — на это способен любой девятнадцатилетний супермен и любая девятнадцатилетняя принцесса.

И можете сказать мне спасибо, что я не мучаю вас многостраничными описаниями красивых закатов, шума дождя или автомобилей, зарослей рододендронов или укутанных снегом пихт, ровными рядами стоящих вдоль оранжевых от фонарного света аллей. Я вас не мучаю перечислением блюд, которые мы ели, описанием одежды, в которую одевались, не рассказываю о цвете и выражении глаз, о причёсках, какие кто носил в момент того или иного эпизода, не разбавляю фактаж ремарками «Он подумал», «Ей показалось», «Они почувствовали». Я не вкрапляю тут и там псевдомудрые философские сентенции и не делюсь глубокомысленными выводами, высосанными из пальца или взятыми с потолка. Мне кажется, вы сами со всем этим прекрасно справитесь, если вам совсем уж нечем заняться. А что касается моей манеры изложения, то поверьте, манер у меня много и стихи, новеллы, протоколы или заявления на отпуск я, как и подобает, пишу в разных стилях, а для рассказа о Ритке выбрала такой. Он вполне отвечает натуре самой Ритки — если станете читать дальше, то сами в этом убедитесь.

С этого момента я буду считать, что ввела вас в курс дела и описала обстоятельства, с которых началось моё знакомство с Риткой. Конечно, к этому описанию можно добавлять и добавлять подробности, уточнения и дополнения, но ничего значимого и важного это не прибавит. Суть ясна: девятнадцатилетняя девушка вдруг оказалась в постоянном контакте с киборгом.

Что такое киборг, я представляла весьма туманно. Книги, в которых так или иначе упоминались различные электронные существа, фильмы, где они губили или спасали человечество, — это и был тот багаж знаний, на который я могла опереться. В садик я с ними не ходила, в песочнице не играла, в школе не училась. Замени слово киборг на слово баба-яга или на слово фея — моего понимания в тот момент это бы не изменило. Твёрдо я знала лишь одно — я имею дело с кем-то, кто не человек. Вот это никаких сомнений у меня не вызывало. Также я не сомневалась в том, что это не сон, не бред, не наваждение, а самая что ни на есть реальность и я через секунду не проснусь, не очнусь, не обрету вменяемость, и фантом не растворится. Никакого фантома нет. Есть киборг Ритка, вот она, рядом со мной, на стуле перед своим ноутбуком, в кресле или на диване перед телевизором, за кухонным столом перед чашкой кофе, за рулём самурайки перед мигающим светофором. Когда я иду с ней по улице, еду в маршрутке, захожу в магазин, никто, глядя на нас, даже не подозревает, насколько мы разные. Наоборот, на нас смотрят и наверняка думают: «Нет, это не подруги, не знакомые, не коллеги или однокурсницы, это две сестры — вон как друг на друга похожи».

В 2067-м году, откуда Ритка, мне стукнет 65 лет, и к тому времени у меня, возможно, будут и искусственные хрусталики, и пластиковые зубы, и синтетическое сердце, и полимерные суставы, и нейрокомпьютерный интерфейс с окружающим сетевым пространством, но киборгом я не буду. И даже сигомом не буду. А вот вокруг меня и вокруг таких же, как я, уже будут и сигомы, и киборги, и даже какие-нибудь трансгены и биоморфы, судя по рассказам Ритки. И все мы будем разными, но все мы будем «хомо». Каких из нас на улице в какой-то конкретный момент будет больше, чем остальных, я не знаю. Роботы наверняка тоже будут, но они совсем-совсем не мы.

Наверное, тогда любой из нас легко сможет отличить по внешнему виду сигома от киборга, а киборга от человека, замечая знакомые незаметности и нюансы, но сегодня никто не может опознать в Ритке киборга, если не станет приглядываться как следует, как это довелось мне.