Reet-K

Глава 25

Весна наступила рано и снег сошёл ещё в первых числах апреля, а в середине месяца стояла прямо-таки майская теплынь — больше двадцати. Вера сказала, что Зива приглашает нас на дачу.

— Меня тоже приглашает? — удивилась я. — Я то с ней общалась всего два раза, когда она рассказывала о создании Тампа и второй раз мельком, когда тебя устраивали в ИЯФ. Она меня и не помнит, скорее всего.

— А я напомнила, — сказала Вера. — Когда она про дачу заговорила и упомянула, что картошку можно будет в костре испечь, я ей сразу сказала, что моя подруга Таня очень любит печёную картошку. Ты же любишь?

— Люблю, — улыбнулась я.

— Ну вот! Зива и предложила, чтобы мы вместе приезжали. Поедешь?

— С удовольствием! — сказала я. — А кто ещё будет?

— Из знакомых тебе Хомянин будет. — Вера при упоминании Хомянина теперь не называла его Хомой. — Остальных ты не знаешь. Это мой врач Ульяна с мужем и Зивин зам Юрий Альбертович с женой.

— А ты Хому, когда вы наедине, как называешь?

— Борис или Боря. Когда как, а что?

— Нет, ничего. Просто спросила. Я-то его строго Борисом Анатольевичем зову.

Зивина дача располагалась где-то в Ключах. Мне это название ни о чём не говорило, кроме того, что это здесь, за Академгородком, и ехать куда-то к черту на кулички через весь город, как к Дмитрию или в Алексеевский замок, не нужно.

В субботу Вера заехала за мной на своей тёте-тойоте и мы поехали. В качестве гостинцев взяли солёных груздей к картошке и к чаю торт «Красный бархат» — проверенный набор, так сказать. Новых путей мы без надобности не искали.

Гравийная, а потом грунтовая дорога была сухая, с редкими лужами, а по обочинам, в глубине осинников и смешанного леса ещё виднелся снег. А вот в дачном посёлке на проездах между участками лужи стояли очень даже внушительные, и в парочке мест нам пришлось искать объезд, чтобы не застрять — всё-таки Тётя не могла равняться по проходимости с Мусей.

На дачном участке Зивы в низинах тоже стояли лужи и он совсем не походил на цветущий луг. Он вообще ни на что привлекательное не походил — старая пожухлая трава, голые ветки кустов и деревьев, сырая грязь на дорожках, прилипающая к обуви. Из плюсов были лишь отсутствие комаров и птичий гомон. Зивина дача совсем не напоминала Димин коттедж и уж тем более Алексеевский замок — обычный небольшой двухэтажный деревянный домик, обшитый гипсокартоном, окрашенным в белый цвет. На первом этаже что-то вроде кухни с печкой и комнатка со столом и кроватью, на втором спальня совсем без мебели, заставленная коробками и узлами. На участке маленький сарайчик для инструментов, сруб колодца, бревенчатая банька, парник и нужник. Всё обнесено кое-где поваленным на кусты малины штакетником. Электричества не было из-за оборванных зимой проводов, воды в колодце тоже, не смотря на весну и только что сошедший снег. Но когда в домике затопили печь и он прогрелся, а на участке перед воротами у колодца разложили костёр, то сразу стало гораздо уютнее. Неподалёку от костра, на сухой части участка, установили большой теневой зонт, принесли под него пластиковый стол, расставили вокруг разнокалиберные стулья — и дача, у ворот которой выстроились три автомобиля, из одного из которых доносилась музыка, приобрела жилой вид.

Сама Зива, в косынке и в переднике, хлопотала возле плиты, но выглядели эти хлопоты так, будто она не ложкой что-то там в кастрюле помешивает, а пинцетом пробирку над горелкой держит. Словом, было видно, что приготовление пищи на плите не является сильной стороной Зинаиды Васильевны Паперной и если бы не присутствующие тут же Ульяна, Верин врач, и Надежда Егоровна, супруга Юрия Альбертовича, то Зива так и мешала бы воду в поставленной на холодную плиту кастрюле. Ну, по крайней мере, мне так показалось.

Мы с Верой в приготовлении еды и в подготовке к застолью не участвовали. Дачная кухонька оказалась слишком маленькой, чтобы дополнительно к уже трём кухаркам вместить ещё и нас, и мы, вытесненные суетой, оказали во дворе, где мужчины, после установки зонта и стола занимались рубкой дров для костра и разжиганием мангала. К этим работам нас тоже не привлекли, потому мы сидели на залитом солнышком банном крыльце и предавались безделью.

Из собравшихся на даче мы были самыми молодыми, потому я, хмыкнув, сказала:

— Потом нас единогласно осудят и заклеймят, сказав, что, мол, старики все работали, а эти две молодые наглые лахудры и палец о палец не ударили.

— Лахудры, это что означает? — спросила Вера.

— Так меня мама называла, когда я непричёсанная и неумытая после сна слонялась без дела по дому.

Вера посмотрела на занятых делом мужчин и заметила:

— Не получится у них единогласно. Четверо из шестерых знают, что я киборг и потому не стали бы меня привлекать для приготовления пищи. А тебя, кроме Бори и Зивы, вообще никто не знает. Собственно, эти люди и друг о друге многого не знают.

— В каком смысле?

— Ну, например, Ульяна скорее всего понятия не имеет, чем занимается Зива, а её муж не посвящён в то, чем занимается его жена, ведь вряд ли она ему рассказала, что изучает киборга. Борис и его ведомство за этим строго следят. Надежда Егоровна тоже, скорее всего, представления не имеет, чем конкретно занимается её муж. Физик-ядерщик, что-то там исследует всю жизнь под руководством Зинаиды Васильевны. Собственно, они должны невольно избегать любых тем в разговоре, касающихся их непосредственной деятельности и разговаривать исключительно о цветах или балете. О чём-то нейтральном, в общем.

«Ну да, — подумала я. — Папа нам с мамой тоже никогда не рассказывал, что он там конкретно копает…»

— А давай что-нибудь придумаем и сделаем, чтобы лишить их даже малейшей возможности упрекнуть нас в безделье, — предложила я.

— Давай, — согласилась Вера. — Только что? Вскопать участок или отремонтировать забор?

— Лужу на дороге перед воротами видела? — спросила я. — Давай из неё воду отведём?

— А это идея, — кивнула Вера. — По ту сторону низина, но вода туда не стекает и скопилась в луже из-за куч мусора вдоль дороги. Если через этот отвал прокопать канавку, то вода по ней стечёт.

— И сколько там придётся копать? — спросила я.

— Пойдём, посмотрим, — ответила Вера, вставая. — Будем помнить, что папиного экскаватора у нас под рукой нет.

Мы вышли за ворота, дошли до лужи, по которой всем пришлось проезжать, когда добирались до дачи, и Вера внимательно осмотрела наваленные по обочинам кучи земли и мусора, которые и не давали воде стечь с проезда в низину.

В одном месте, на стыке двух куч, Вера остановилась.

— Вот, прекрасное место для дренажной канавы, — сказала она. — Метра три-четыре в длину надо прокапать и насыпано здесь не высоко. Я думаю, мы за полчаса справимся, если на даче найдётся две лопаты. Ты же, надеюсь, тоже будешь копать?

— Буду, буду, — смеясь, заверила я. — Не тебе же одной должна достаться вся слава.

Мы отправились на дачу и я под взглядами «кухонных работниц» спросила у Зинаиды Васильевны, где нам с Верой можно вооружиться шанцевым инструментом.

— Лопата? — удивилась Зива. — А зачем вам? Вон там, в сараюшке инструмент всякий у Олега хранится, — она с порога показала на ветхое строение из досок. — Сейчас я вам ключ дам.

— А Олег, это у Зивы кто, муж? — спросила я Веру, когда мы в сарайчике, заваленном всяким хламом, брали лопаты. — Она замужем?

— Нет, — сказала Вера. — О, тут рукавицы есть.

— У нас они называются «верхонки», — сказала я. — А кто тогда Олег?

— Это сын. Я с ним не знакома и никогда его не видела, но Зива иногда его упоминает в разговорах. Он уже взрослый, как я поняла. Он антрополог.

— Антрополог? Ну, тогда лопаты у него должны быть самые лучшие, — хихикнула я.

— Это почему?

— Ну как же! — рассмеялась я. — Питекантропов, которых Зива так любит, раскапывать.

С лопатами и верхонками мы снова отправились к запруде.

— Вот здесь канавку копай отсюда и до сюда, — Вера провела лопатой две черты по наваленной куче. — Умеешь копать?

— Умею, Вера! — сказала я, долбя штыком лопаты землю. — Мы же огород на моей фазенде постоянно сажали. Я же почти деревенская.

— Что, и корову умеешь доить? — спросила Вера, тоже приступив к работе.

— Не, корову не умею, — я рассмеялась. — Я их боюсь, ещё забодает. Бабушка когда свою корову доила, всегда ей конфетку какую-нибудь давала… Мне всегда смешно было.

— Почему смешно? — спросила Вера.

— Не знаю, — хихикнула я. — Конфета такая маленькая, а корова такая большая… Что она там почувствует…

— Коровы различают вкус лучше, чем человек. И уж лучше, чем я.

— Ты-то откуда знаешь?

— Читала.

— Что же они тогда полынь жрут, а потом у них молоко горькое?

— Про это ничего не знаю, — сказала Вера. — Может, для чего-то им это надо. Ты же тоже иногда горькое потребляешь. Спиртное, например, или лекарства. Рассказать тебе про токсины, как их можно использовать в качестве лекарства?

— Лучше ещё какой-нибудь свой сон расскажи. Только с сюжетом, а не как прошлый раз. Есть же с сюжетом?

— Есть. Только к нему пролог нужен, хотя и пролог мало чем поможет — всё равно не понятно, что в том сне происходит. Я там людей убиваю и они мои враги, а дружу с роботом.

— Людей убиваешь? Ты в Тампе этот сон рассказывала?

— Рассказывала несколько раз. Так что теперь уже и не пойму, что я там вправду видела, а что напридумывала во время повторных рассказов. В общем, мне снилось, что идёт бой. Вернее, никакой прямо-таки бой мне не снился, но я знала, что вот это бой и я куда-то пробиваюсь — такая стоит задача — и это не открытая местность, а техническое подземелье, коридоры, переходы, как в Тампе на четвёртом уровне, только всё в тесноте, сумбурно, непонятно, темно и мрачно. И мы вдвоём, я и робот. Такой большой «мех» непонятной конструкции — я даже индекс помню. Я его целиком не видела, но ощущала, а он меня прикрывал, и был тёплый на ощупь, даже горячий. И раненый. Из него что-то вырывалось с шипением и текло, и он стрелял во все стороны, а я жалась к его броне и мы были друзья. Я так ощущала. И ещё ощущала, что бьёмся мы с людьми, и я вот только что убила много людей, и одного в лифте, толстого такого в военной форме, убила ножом. Вскрыла ему внутренности и даже будто всё ещё была в крови и в этих внутренностях. Липкое такое ощущение.

— А ты на самом деле, не во сне, убивала людей? — я уже не копала.

— Только их и убивала, больше некого. Но не ножом.

— И про это тоже в Тампе рассказывала?

— Да. Спрашивали же.

— А меня бы смогла убить?

— В каком смысле «смогла»? Конечно смогла бы, что тут сложного? Человек, особенно неподготовленный, очень уязвим. Киборга убить гораздо сложнее. Хочешь, я тебя поучу?

— Меня учили в Тампе перед Суром и в универе у нас есть занятия по самообороне. Рассказывай дальше про сон.

— Я там чувствовала себя неполноценной, ущербной. Я была маленькой и похожа на человека, а мой друг был мощный, сильный, совершенный, цельный. Он мог бы бросить меня и легко пробиться и уйти, но из-за меня не уходил и принимал все удары на себя. Я ничего не могла сделать, и чувствовала бессилие, нелепость происходящего, жалость к погибающему другу и ненависть к людям, к тем, кто это сделал.

Вера замолчала.

— Интересные у тебя сны. Ну и чем всё кончилось?

— Не знаю. Не было там никакого определённого конца. Просто, окружающее исчезло из восприятия и всё.

— А ты в жизни никогда вот так с роботами не имела дела? Были у вас какие-то такие роботы?

— Современный танк или бронетранспортёр тоже робот, столько в нём всего понапихано, — сказала Вера. — И большие сравнительно с нами. Куда больше, чем корова. Но их же и маленьких много. Вон, дроны, с которыми ты работала, тоже роботы, а ты, я замечала, и пылесос наш и стиральную машину почти одушевляешь. А самурайка для тебя и вовсе живая, не говоря о той Стрекозе, про которую рассказывала.

— А ты разве не одушевляешь? — поинтересовалась я. — Вон, Мусю твоего взять — не зря же ты ему имя дала. И у твоего пистолета, наверное, тоже имя есть, да?

— Нет, Мусю не одушевляла, как и самурайку. Это просто транспортные средства. Пистолет и вообще оружие тоже не одушевляю, но это другое. Это как часть меня, если берёшь в руки. О нём не думаешь, как о чем-то внешнем. О нём вообще не думаешь, его чувствуешь. Им не управляешь, с ним живёшь. Так и тот робот во сне, он был мной, моей частью. Потому и бросить не мог и больно было.

— Но ведь тот киборг, который был в первом сне в тебе и был твоим сыном, тоже был твоей частью, — то ли спросила, то ли заявила я.

— Нет, он не был мной, — сказала Вера. — Он был мой.

— А я? Я твоя? — не удержалась я от вопроса, который не надо бы задавать.

А Вера даже копать не перестала.

— С тобой Тань все совсем для меня непонятно, — сказала она. — Ты и есть ты, но ты моя. И одновременно во мне и одновременно я, но другая. Это не формулируется внятно. Ты моя сестра — разве это расскажешь. Я себя без тебя даже представить не могу.

Вера наконец-то остановилась, распрямилась и посмотрела мне в глаза.

Я подошла к ней и мы обнялись.

— Я без тебя тоже себя представить не могу — сказала я.

Через какое-то время мы снова принялись за работу и долго копали молча. Потом я остановилась передохнуть и спросила:

— А тебе Хомянин не рассказывал, как Зива ему жизнь спасла? Помнишь, на первой встрече он обмолвился, что они уже давно знакомы и она ему жизнь спасла?

— Рассказывал, — сказала Вера. — Он тогда молодой ещё был.

— Так Зива не намного его старше, — хмыкнула я. — Ему сорок шесть, ей сорок восемь. Я же её паспорт видела. Они, считай, ровесники.

— Ну да, — согласилась Вера. — Значит, оба были молодые.

— Насколько молодые?

— Не знаю, — сказала Вера. — Конкретной даты или возраста он не называл, а я не спрашивала. Я его вообще про это не спрашивала. Он сам однажды рассказал. Его тогда в Тамп только назначили. Он по первому образованию тоже физик, и в ФСБ, как я поняла, пошёл после учёбы. До этого тоже на них работал, но не в штате. После окончания института его пригласили уже официально. Тогда это ещё КГБ был. Там он тоже что-то окончил и его в Тамп направили. Внедрили в проектную группу в качестве рядового сотрудника, чтобы быть в курсе, что и как там происходит.

— Понятно, — кивнула я. — Знакомая ситуация. Нам в универе рассказывали, как это обычно делается.

— Именно про Тамп рассказывали? — спросила Вера.

— Нет, конечно, — воскликнула я. — Вообще. Ты же сама в Тампе негласным контролёром была. И я, так-то, сейчас тоже осведомителем числюсь и на наших клиентов и на своих однокашников постукиваю, если Хома ими интересуется.

— Часто интересуется?

— Нет, не часто, но пару раз интересовался. А что, не надо было?

Вера проигнорировала мой риторический вопрос и продолжила:

— Ну и вот, проводили они очередной эксперимент. И случился у них сбой. Он в подробности не вдавался. Зинаида Васильевна тогда ещё не руководила проектом, а тоже была рядовой сотрудницей. Боря говорит, она была очень амбициозной и инициативной и за это её в коллективе не очень-то любили, так как она всё время критиковала и проект, и коллег, и направление работ и часто апеллировала через голову руководителя лаборатории, профессора Петрова, к вышестоящему начальству. Когда эксперимент пошёл не по плану, и случилась авария с жертвами. Взорвалось у них там что-то и загорелось, и облучения повышенную дозу они все получили, и погибли бы все, в том числе и Хомянин, если бы Зинаида Васильевна не нарушила регламент и, рискуя собой, не локализовала источник опасности. Прервав эксперимент не предусмотренным заранее способом, который не подразумевался даже теоретически, она нейтрализовала утечку. Как потом выяснилось, она о возможности такой ситуации предупреждала и на этот счёт писала и непосредственно Петрову и руководству института, но её сигналы были оставлены без внимания, а её теорию сочли необоснованной.

— Так выходит, что она всех спасла, а не только Хому, — сказала я.

— Не совсем, — Вера перестала копать, выпрямилась и опёрлась на лопату. — Из семерых в живых осталось только трое, а два инженера, и ещё две сотрудницы погибли. Сама Зива, Петров и Хомянин выжили, причём Хомянина она именно что спасла. В момент аварии, когда он, согласно инструкции, должен был из аппаратной отправится в зону ускорителя, чтобы что-то там обесточить, она ему сказала туда не ходить и сказала, что она знает, что на самом деле надо сделать, и пойдёт сама. Сама и пошла, а Хомянина оставила в аппаратной что-то там контролировать. Он лишь потом сообразил, что ничего полезного в его действиях не было, а она ему сказала это делать, чтобы его остановить.

Вера опять начала копать.

— И что потом? — спросила я, тоже принимаясь за копку.

— Потом была больница, где, кстати, выяснилось, что Зива беременна. Была комиссия, расследование причин, изучение Зивиных докладных и докладов, в результате чего исследовательское направление скорректировали, Петрова отстранили от управления, Зиву назначили руководителем, а Хомянин её сильно зауважал.

— А от кого она забеременела-то? — невольно хихикнув, спросила я. — Не от Хомы ли, случаем?

— Никто не знает от кого, — сказала Вера, никак не реагируя на мою подначку. — Борис сказал, что ничего такого за ней не замечал. Она страшненькая была, как тролль, да и по характеру её никто не любил. Дневала и ночевала в институте, ни с кем романтических отношений не поддерживала, а тут вдруг раз и беременная. Когда у неё родился сын, в графе «отец» поставили прочерк. Назвала Зива сына Олегом Олеговичем. Никаких мужчин с именем Олег в её окружении не было.

— А что с аварией? Прямо взрыв? Четыре трупа — такое, мне кажется, не замолчишь, не спрячешь.

— Не знаю. Про это Боря не говорил. Спрятать можно всё. Говорил, что они получили сильное облучение, подверглись воздействию высокой температуры и какого-то мощного силового импульса, и какое-то время находились без сознания. Он очнулся раньше Зивы, но пока собирался с силами, чтобы действовать, Зива тоже очнулась и довольно быстро, на волевом порыве, взяла инициативу в свои руки. Он говорит, что тогда был поражён её силой духа и волей, потому что у него самого было почти паническое шоковое состояние. Голова, говорит, совершенно не работала. Так что Зива тогда спасла ему жизнь. И не случайно спасла, в силу сложившихся обстоятельств, а вполне осознано. Но мне показалось, Боря что-то не договаривает.

— Что не договаривает?

— Не знаю. Там что-то ещё произошло, кроме аварии.

Канава была почти готова и осталось докопать последний кусочек у самой лужи, чтобы вода потекла в новое русло. Тут мы увидели приближающегося со стороны дачи Хомянина.

— Лёгок на помине, — заметила я. — Долго жить будет.

— Ого! — воскликнул он, подходя. — А я думаю, куда это вы с лопатами направились. Деревья сажать, что ли? Другого ничего в голову не приходило.

— Это у нас ирригационные работы, — заявила я, гордо поведя рукой. — У меня бабушка была мелиоратором. Видимо, гены в нас с Верой заговорили.

— Подождите, не запускайте! — воскликнул Хомянин, пройдясь вдоль обширной лужи. — Я сейчас народ позову на открытие канала! Это же интересно!..

Он побежал на дачу.

— Ну вот, — сказала я Вере. — Теперь нас точно бездельницами не назовут.

Вскоре Хома привёл целую делегацию, хоть без транспарантов и знамён, но зато с воздушным шариком — тот одиноко желтел, привязанный к палочке, которую торжественно держала в своей бестрепетной руке Зива. Наши земляные работы были по достоинству оценены. Публика выстроилась вдоль забора на противоположном берегу лужи, и Хомянин дал отмашку. Мы с Верой бодро замахали лопатами и вот первые литры воды под аплодисменты и жидкие крики «Ура!» потекли по канавке из лужи в близлежащую осиновую рощу, залитую паводковой водой. Мы с Верой прошлись лопатами вдоль канавки, делая процесс более интенсивным и убирая остатки препятствий.

— Судя по течению, слив будет идти приблизительно полтора часа, — уведомила Вера публику. — Но в центре лужа всё равно останется. Там глубже.

Нашу канавку, после недолгих прений окрестили «Беломорканалом», вручили Вере шарик и мы отправились на дачу, где почти всё уже было готово к пикнику.

— Скоро здесь всё распустится и зацветёт, — говорила Зива своим спутницам при входе на участок. — У ворот ромашки и одуванчики растут, а вон там у бани у меня лиатрис. И белый и фиолетовый. Так красиво, когда цветёт. И астильба, и мимоза… Герань ещё. Всё забываю, как она по-научному называется.

— Пеларгония, — сказала Вера и Зива, взглянув на неё, благодарно кивнула.

— А я мимозу люблю, — сказала Ульяна. — Несмотря на то, что нам мужчины всегда её дарят на восьмое марта.

— Маргарита у Булгакова с мимозой шла, когда её Мастер встретил, — сказал Хома. — Интересно, это на восьмое марта было?

— Даты в романе нет, но в марте, да, — улыбнулась Вера. — А вообще-то цветы, это половые органы растений.

— Вера, не говори глупости, — возразила Зива. — Это пестики и тычинки половые органы, а цветы — излучатели информации. И запах излучают привлекательный, и цвет, и вкус, наверное. Всё делают, чтобы приманить к себе пчёл, бабочек и женщин.

— И что же это за информация такая, что женщин приманивает? — спросил Ульянин муж Павел Юрьевич, ставя наши с Верой лопаты к стеночке. — Что женщины понимают, получая эту информацию?

— Садитесь за стол, — пригласила Надежда Егоровна. — Девочки, вы вот сюда. Борис Анатольевич, и вы на эту сторону, будете за ними ухаживать.

— А разве обязательно надо что-то понимать? — спросила Зива.

— А как же? — воскликнул Хома. — Если информацию никто не понимает, то её как бы и нет.

— Нет, Боря, — Зива поправила перед собой тарелку, вилку и нож. — Поверь, есть такая информация, которую её воспринимателю понимать не нужно, и именно поэтому она всегда воспринимается безошибочно. А как только возникает необходимость информацию понимать, она сразу же искажается и понимается каждым воспринимателем по-своему.

— Ну, положим, что понимается каждым на свой лад, тут я согласен, — сказал Хома. — И порой понимается так, что лучше бы и вовсе не понималась.

— Ну, вот, ты сам и подтвердил, что понимать не обязательно! — Зива даже не улыбнулась.

— Нет, Зинаида Васильевна, вы меня на слове не ловите. Вы лучше пример приведите, когда человек ничего не понимает, но действует правильно.

— Ничего нет проще, — сказала Зива. — Например, ты, Боря, всё время обмениваешься информацией с Землёй — я нашу планету имею в виду. В любой момент, всегда. И когда спишь, и когда едешь, и когда в самолёте летишь, и когда на даче вино разливаешь. Благодаря этому обмену всё между вами происходит безошибочно, хотя ни ты, ни Земля ничего по этому поводу не понимаете.

— И что же это такое мы с Землёй, не понимая друг друга, делаем? — Хома вопросительно развёл руки.

— Притягиваетесь, Боря, притягиваетесь, согласно второму закону Ньютона, — сказала Зива и строго оглядела всех нас, сидящих за столом. — Без всякого понимания и безошибочно при любых комбинациях. И вот такой информации, подобной этой, вокруг нас во вселенной гораздо больше, чем любой другой. А если бы мы всякий раз, когда со всем вокруг взаимодействуем, пытались эту информацию понять, то нам никаких мозгов не хватило бы и времени на выпивку не осталось бы. Так и цветы. Разве ж я понимаю, что они мне пахнут и о чём так красиво выглядят. Я лишь понимаю, что это мне очень нравится.

Зива прямо-таки будто похорошела, говоря о цветах. Вовсе она и не такая уж грымза, какой представлялась мне всё время.

— Я очень люблю, когда мне цветы дарят, — сказала она. — Вот ты, Боря, дарил когда-нибудь Вере цветы?

«Она что, знает о романе Хомянина с Верой!» — всполошилась я.

— Не было повода, — буркнул Хома.

— Цветы я тоже люблю, — сказала Вера. — Мне дарили. Только, мне потом жалко, что они вянут и их приходится выбрасывать. Не рационально.

— Так жалко или не рационально, — спросил Павел Юрьевич.

— Жалко, что не рационально, — отчеканила Вера и тоже, как Зива, без улыбки.

Я уж было открыла рот, чтобы сказать что-нибудь шутливое и разбавить серьёзный тот Веры и Зивы, но Надежда Егоровна, передавая по столу чашку с салатом, меня опередила:

— А сейчас искусственные продают, от настоящих не отличишь, такие красивые. Можно, как букет купить и поставить, можно в горшке, в земле, будто растут. Не пахнут только, а на вид сроду не отличишь. Я себе такие в ванной на полочке поставила. Там ведь естественного света нет и настоящие не поставишь — умрут.

Я глянула на Веру. Ну да, её тоже не отличишь. Надежда Егоровна и Павел Юрьевич не знают, что сидят за одним столом с киборгом. А может и знают. Может, Ульяна своему мужу рассказала по секрету, что имеет дело с киборгом из будущего и со здоровьем у этого киборга дела обстоят не в пример лучше, чем у курящего табак и пьющего пиво Паши, да и у самой Ульяны, которой на вид было явно за сорок, и у которой наверняка тоже что-нибудь барахлило, например, поджелудочная железа.

— А твоя Ульяна кто по специальности? — шёпотом на ухо спросила я Веру.

— Невролог, хирург, доктор медицинских наук, — прошептала Вера в ответ.

— Интересно, как она объясняет мужу, почему работает в институте ядерной физики?

— Она в нём не работает. Она в Кольцово работает. Там много всего медицинского.

— О чём шепчетесь, девушки? — строго взглянула на нас Зива.

— Таня спрашивает, что делает медик Ульяна Валерьевна среди физиков, — как ни в чём ни бывало сказала Вера.

«Сейчас Хома как отпустит мне затрещину за неуместные вопросы», — внутренне усмехнувшись, подумала я, глядя на Хомянина. Он как раз ломал в руках лепёшку хачапури и раздавал желающим. Я протянула руку и он подал кусочек мне.

— Я над ними эксперименты провожу, — рассмеялась Ульяна. — Изучаю, что происходит у них в головах, когда там сталкиваются их любимые элементарные частицы. А хорошим знакомым по блату подсказываю, какие таблетки пить от головной боли.

Мы с Верой ели из одной тарелки — вернее, из двух, но на одну я положила салат из огурцов и помидоров и поданную Хомой лепёшку, а в другой лежали обжаренные на мангале колбаски, несколько ломтиков сыра, печёный картофель и было налито немного соуса — Вера знала, что я люблю, а что нет.

— Ну и что там, в наших головах? — Юрий Альбертович улыбнулся. — Просматриваются какие-нибудь перспективы улучшения понимания поступающей информации?

— Что бы что-то понимать, думать надо, — вздохнул Павел Юрьевич. — А никто не знает, что это такое и как делается. Взять хоть тот же популярный нынче ИИ. Он думает? Сомневаюсь. И как его этому научить?

— Учат же как-то, — воскликнул Юрий Альбертович. — Скармливаю ему всё, что до этого сами надумали.

— А толку!? — скептически спросил Хомянин. — Понимать-то он всё равно ничего не понимает.

— Я, честно говоря, вообще не пойму, про что разговор, — сказала Зива. — Как можно научить кого-то думать? Я не понимаю, что для этого надо.

— А вот никто, кажется, не понимает, — отозвался на слова Зивы Павел Юрьевич. — Если на вопрос, зачем учить думать, ещё можно хоть какие-то ответы сформулировать, то как учить думать совершенно непонятно. Нас, конечно, учат думать. И родители учат, и в садике, и в школе. Всю жизнь учат. Но думать то мы умеем как бы изначально и нас учат не умению как таковому, а правильно и эффективно этим умением пользоваться. А вот если именно не умеет думать в принципе? Как этому научить? Никак! Например, чтобы научить ходить, можно сказать — встань, держи равновесие, переставь эту ногу, теперь эту. А чтобы думать, что надо переставить и в какой последовательности?

Павел Юрьевич окинул сидящих за столом вопросительным взглядом. Вера, слава богу, помалкивала, хотя у неё, возможно, было что сказать, ведь одна часть её мозга, которая био, фактически учила думать другую часть, которая техно.

— Вроде какие-то математические разработки уже есть, — сказал Юрий Альбертович. — Помнишь, Вера, ты говорила? Что-то основанное на концепции минимального действия. Рассматривается механизм корректировки расхождения входящей информации и её базового представления.

— То есть, имеется в виду, что в голове воспринимающего уже должно быть некое представление? — поинтересовался Хома. — Заранее? А откуда ему взяться, если голова пустая и никакого представления изначального никто в ней не сформировал? Взять, например, всё тот же пресловутый ИИ. У него какое представление о той куче информации, которой его, пустоголового, напихивают? Чтобы у него появилось представление, что нужно?

— Совершенно резонный вопрос! — воскликнул Павел Юрьевич. — Прежде всего нужно, что бы он себя как-то осознал, чтобы он стал отличать себя от того, что вокруг него. Вот как он себя из всего окружающего выделит, то есть станет субъектом, то волей-неволей представление о себе и об окружающем начнёт формироваться, а иначе как на это окружающее влиять?

— Чтобы влиять на окружающее, нужно воля, — заметила Зива.

— Так о ней и речь!

Павел Юрьевич был очень увлечён разговором.

— Ну вот, всё оказалось проще пареной репы, — иронично заявил Хомянин. — Осталось понять, что же надо с этим ИИ сделать, чтобы он себя осознал.

— Надо свести вместе искусственный интеллект и естественный, — чётко сказала Вера. Все, в том числе и я, невольно посмотрели на неё. — Наверное, и без этого когда-нибудь через сто лет или через миллиард ИИ и сам себя как-нибудь осознает, но эту вероятность можно повысить, скрестив ИИ с ЕИ.

— И что ИИ получит от ЕИ такого, чего не может получить уже сейчас, без скрещивания? — спросил Хома.

— Любовь, страх, сомнение, смертность, — сказала Вера. — Всё то, чем за много-много лет естественный интеллект методом проб и ошибок был наделён эволюцией и что привело в итоге к возможности создания ИИ и скрещивания его с ЕИ.

Интересная у нас подобралась компания. Все с мозгами, но если кто что и соображал в мозге, то только Ульяна и то весьма специфично. Все остальные мозгом пользовались, Вера даже двумя сразу, но ни черта про них не знали, кроме того, что мозги есть и как-то там думают. И если для взаимодействия с Землёй нам эти мозги были совершенно без надобности, то для взаимодействия друг с другом без мозгов было не обойтись.

— А я вообще не пойму, как что-то не живое может думать, — сказала Надежда Егоровна. — Если бы это было возможно, то компьютеры давно научили бы думать, а то же они просто программы выполняют.

— Все мы, Надюша, выполняем программы, — сказала Зива. — Но при этом думаем, что думаем.

— Есть книга, «Естественный интеллект» называется, — сказал Павел Юрьевич. — Ульяна её даже читать не стала, заявив, что она не научная. Ну да, это не твой толстенный атлас мозга, — отреагировал он, увидев, как жена пренебрежительно махнула рукой. — Там не о мозге, конечно. Там в основном об информации, если вдуматься. О её материальности, если хотите, о её правильном восприятии, о чём ты, Борис, и говорил вначале. Мне кажется, искусственный интеллект будет более осознанно воспринимать информацию. Даже такую, которую мы не осознаём, которую можем выразить лишь очень условно и искажённо, какой-нибудь формулой второго закона Ньютона, например. Так что, нам останется лишь понять искусственный интеллект нашим естественным. А сделать это можно будет, только их скрестив, вот, как девушка говорит.

— Интересная мысль, — заметил Юрий Альбертович. — Надо почитать.

— Почитай, Юра, почитай.

Мы с Верой переглянулись.

— А мы завтра в НОВАТ на «Евгения Онегина» идём, — сообщила Надежда Егоровна. — Питерцы дают…

— Балет — это демонстрация преодоления земного притяжения, — сказал Хомянин.

«Ну вот, цветы были, теперь балет!» — подумала я.