S-T-I-K-S: Гильгамеш. Том I

Глава 34

Utullu ša šanêka ipṭuruKi purridāt nērtim pīka išannû!

Драгоценен твой сон, хоть много в нём страха:Как мушиные крылья, ещё трепещут твои губы!

Эпос о Гильгамеше — Таблица VII

Марк не знал, сколько прошло времени. Минуты? Часы?

Он очнулся, когда его голова уже полностью освободилась от удушающих оков биополимера. Плотная, ещё влажная масса сползла с его лица, обнажая кожу, и он тут же выплюнул изо рта автономный сепаратор кислорода.

Первый вдох был резким, судорожным, полной грудью. Воздух обжёг лёгкие своей сухостью, но при этом оказался неожиданно насыщенным кислородом. Голову тут же закружило – слишком чистая, слишком концентрированная смесь, словно он вырвался из разреженного вакуума в стерильную кислородную капсулу.

Но это было лучше, чем если бы воздуха не было вовсе.

Перед глазами мелькнула система интерфейса, и Эйка подсветила в темноте две фигуры. Горгон и Оскар тоже пришли в себя – их силуэты зашевелились, и оба, задыхаясь, выплюнули сепараторы, судорожно втягивая воздух.

Марк сел, стараясь сфокусироваться на реальности. Кожа зудела, мышцы ныли, связки тянуло, а руки… Руки всё ещё были частично погребены в жирной, липкой массе.

Гель испарялся.

Он оставлял после себя вязкую, почти прозрачную плёнку, цеплявшуюся за всё, к чему прикасалась. Ладони были покрыты этой субстанцией, как и лицо, одежда, волосы. Марк с усилием оторвал пальцы от пола – с липким звуком между ними натянулись тончайшие нити полимера.

Благо, когда масса окончательно высохнет, её можно будет стянуть, словно старую кожу.

Он взглянул на Горгона. Тот уже полностью пришёл в себя и молча отлеплял пальцы от рукояти клюва, а рядом ворчал и отряхивался Оскар.

Кажется, они выжили.

Теперь оставалось разобраться, где они оказались.

Сидя в тающей жиже, Марк не торопился начинать разговор и вообще издавать какие-либо звуки. Вместо этого он прислушивался к окружающей реальности, пытаясь разобрать шум наверху. Грохота разбиваемых в неистовой ярости бетонных плит не было, что свидетельствовало об отсутствии огромного, да что там огромного, — гигантского элитника!

Голова всё слегка кружилась от сверхнасыщенного кислородом воздуха.

Он закрыл глаза и прислушался.

Грохота больше не было. Однако тишиной это назвать было сложно. Где-то над их головами раздавалось урчание, влажное чавканье, глухое шарканье когтей по бетону. Заражённые. Пускай не такие сильные и большие, но их было много.

Марк стиснул челюсти. Всё его тело сковало холодное оцепенение.

Он знал о существовании таких монстров. Он слышал рассказы, читал отчёты, понимал их анатомию и повадки… но одно дело – знать, и совсем другое – увидеть.

Он видел её. Эту страшную, невообразимо огромную лапу.

Ту самую, что могла одним движением стереть их в кровавую кашу. Разорванная, покрытая иссечённой бронёй, с переплетением сухожилий, толстых, как стальные тросы. Элитник. Старый. Умный. От него просто так не сбежать и не защититься.

Но тихий настолько, что даже Эйка не ощутила его шагов.

Как такое возможно? Как может нечто таких размеров двигаться без единого звука, не сотрясая землю?

Марк сглотнул, ощущая, как внутри него поднимается настоящая, животная паника. Да как сражаться с таким чудовищем?

Если бы не Оскар. Если бы не Горгон.

Он был бы мёртв.

Мысли текли вязко, в резонанс медленно стекающему гелю, и в какой-то момент он понял, что даже не моргает. Застыл, вцепившись пальцами в пол, напряжённый, словно стальная пружина.

Нужно было что-то делать.

Но пока – только дышать. Медленно, ровно, контролируя каждый вдох. Теперь вокруг стало уже слишком много кислорода и убить может не его отсутствие, а его избыток.

Оскар сидел неподвижно, глядя в одну точку, даже не пытаясь избавиться от липкой плёнки застывающего геля. Он был там, но в то же время нет. Его взгляд был пустым, дыхание неглубоким, словно он боялся вдохнуть слишком сильно.

Он выжал свой дар до последней капли.

Его "Возврат" мог перебороть поток воды, двинуть многотонную стальную дверь, но против невообразимой силы твари... он был практически бесполезен и смог лишь на мгновение замедлить движение. Он бил прямо по кости, желая целенаправленно сломать структуру, и судя по тому хрусту, который разнёсся в воздухе, это действительно нанесло монстру урон.

Но чудовище даже не вздрогнуло.

Словно ничего не случилось.

Оскар знал, что заражённые почти не чувствуют боли, но это… Это уже было не просто нечувствительность. Это было полное безразличие.

Словно по венам этого монстра текла не кровь, а сама несокрушимость.

Оскар ощущал растущее внутри бессилие.

Ему была дарована сила. И далеко не бесполезная по словам того же Горгона. И что? Даже с ней он оказался ничем. Жалким насекомым в мире, где даже сам воздух пропитан смертью.

В груди поднялась знакомая пустота.

Та самая, что была с ним, когда он сидел в запертой комнате метрополитена, слушая, как за стеной разрывают людей.

Тогда он не мог ничего сделать.

И сейчас — тоже.

Воспоминания стали затапливать его сознание необоримым потоком.

Когда-то в другой жизни он жил в роскоши или, вернее сказать, в золотой клетке. Но всё началось задолго до его рождения, в морозный день, когда один состоятельный мужчина потерял всё, что когда-либо любил.

Когда-то этот человек встретил женщину и полюбил её больше всего на свете. Любовь безумных королей древности, способных принести на её алтарь страны со всеми их жителями ради только взгляда или запаха платка одной-единственной, посетила его. Ему принадлежали деньги и по-настоящему большая власть, но воистину, сокровищем стала лишь она, стройная как свеча и столь же жарко горящая.

В тот холодный роковой день всё кончилось.

Роды прошли тяжело. Боль, крики, кровь на белоснежных простынях. Последний вздох. Слабая, дрожащая улыбка, полная невыносимой любви и горя одновременно.

— Оскар… позаботься о нём…

Она умерла, но выжил сын.

Малыш не плакал, но когда его крохотное тело оказалось в руках отца, вскрикнул, будто его обожгла материализованная боль. Но его отец лишь стоял, не мигая, не замечая ничего. Его взгляд отливал мутным стеклом разбитого сервиза.

Он вышел из роддома, держа ребёнка в руках, но так и не взглянув на него. Сел в машину, вжал педаль газа и двигатель Ягуара взревел, и помчался по ночной мгле наперекор начинавшейся вьюге, не чувствуя ни единой эмоции. Ни боли, ни отчаяния. Только трезвую, холодную пустоту.

Ребёнок закричал.

Мужчина посмотрел на него. Долго. Отрешённо.

Затем остановил машину, открыл окно, вытащил младенца и выбросил его в подворотне, неподалёку от мусорного бака.

Ягуар рванул с места и скрылся в зимней тьме, запорошив маленького мальчика грязным снегом.

Отец пил всю ночь. Напивался, кололся, вместил в себя больше колёс, чем лимузин «Американская мечта», но ни одно вещество в этом мире не могло приглушить трезвость его сознания. Потому что каждый раз, закрывая глаза, он видел её. Бледные глаза богини, смотрящей на него с того света.

Но даже в густеющем омуте своей депрессии он вспомнил последние слова.

«Позаботься о нём».

На рассвете он вернулся в подворотню.

Но ребёнка там не было.

На снегу осталась лишь слабая цепочка следов, ведущая куда-то дальше — к мусорным бакам.

Мужчина шёл по следу, оставленному в снегу. Неровная, слабая цепочка, почти засыпанная новым снегом. Она вела его к мусорным бакам, а за ними — к небольшому укрытию из коробок и разбросанного хлама.

Здесь, среди ледяной тишины, он увидел её. Силуэт женщины, которую он так сильно любил, но, моргнув ещё раз, он понял, что это всего лишь игра ветра и света.

Заглянув в коробку, он увидел, как обессиленная доберманша прикрывала своим телом дрожащего ребёнка. Грея его, защищая от холода. Рядом сосали молоко и копошились несколько щенков: её собственные дети.

Он смотрел на неё.

Она, не поднимая головы, посмотрела в ответ.

В её глазах не было страха. Ни мольбы, ни агрессии. Только усталость и принятие своей судьбы.

Эту собаку выгнали. Выкинули, как мусор. За то, что она принесла в мир не чистокровных щенков, а бесполезных дворняг. Она потеряла хозяев, дом, тепло, но не потеряла своё естество, до конца оставаясь матерью.

И теперь она грела его сына.

Мужчина шагнул вперёд, наклонился и поднял всю коробку.

Ребёнок, доберманша, щенки — они, казались невесомыми в его сильных руках.

Он сделал это так же механически, как и выбросил сына несколькими часами ранее. Без эмоций, без осознания, без желания. Будто его вели не собственные мысли, а только сила тех последних слов.

Он погрузил коробку в машину, сел за руль и поехал домой.

А дома их ждал огромный особняк.

В доме всегда было полно людей.

Они сновали туда-сюда, убирали, вытирали пыль, готовили еду, поправляли занавески. Оскар никогда не знал их по именам, да и они его тоже. Кто-то появлялся, кто-то исчезал, но неизменно находился кто-то, кто заботился о нём. Будь то очередная няня или же случайно зашедшие в его комнату эскортницы — постоянные гости его отца.

Всё началось с безразличия.

Поначалу отец не смотрел на него, не разговаривал, а если и отвечал на вопросы, то односложно, невыразительно, как будто Оскара и вовсе не существовало. Но стоило мальчику подрасти, научиться говорить, задавать вопросы и требовать внимания, всё изменилось. Безразличие уступило место чему-то худшему, чёрной смолью, застилавшему его нутро — возможностью отомстить, вылить на ребёнка полную чашу вины.

— Она была бы жива… — шептал отец, не глядя в глаза.

— Но из-за тебя её больше нет…

— Ты забрал её у меня…

— Иза, моя бедная Иза...

Он никогда не говорил этого на трезвую голову. Алкоголь размывал границы, стирал маску холодности, позволяя выйти наружу тому, что годами гноилось внутри. И вот уже тяжёлая рука отца сжимала маленькое детское плечо, а в мутном взгляде плескалась злоба.

— Слышишь, паскуда, смотри в глаза, мелкий уродец, ты во всём виноват!

Оскар слышал.

Он слышал это каждый день. И, как любая ложь, повторённая тысячу раз, эти слова начали становиться правдой.

Он рос с чувством вины, с невыносимым стыдом за каждый вдох, сделанный под небом этого мира. Он боялся говорить, боялся смотреть на отца, боялся даже просто существовать в его присутствии.

Но у него были щенята.

Они выросли рядом с ним, всегда были рядом. Они не могли сказать ему, что он ни в чём не виноват. Не могли объяснить, что всё это ложь, что его жизнь ничего не отнимала.

Но они могли рычать.

Каждый раз, когда отец в очередной раз напивался и, шатаясь, входил в комнату, когда слова превращались в крики, а иногда и в кулаки — собаки вставали между ними.

Они скалились, рычали, готовые разорвать того, кто назывался их хозяином, хотя их сил не хватало, чтобы вгрызться в глотку большому и почти нечувствительному к боли гиганту, каким виделся им хозяин дома.

И только они слизывали с его щёк горькие слёзы. Его единственные друзья.

Дом всегда был чистым.

Идеально вымытые полы, безукоризненно выглаженные шторы, полированные до блеска поверхности. Но стоило заглянуть вглубь — за фасадом чистоты скрывалась бездна. В этом доме было больше наркотиков, чем в шкафу у любого анестезиолога. Они были спрятаны в тайниках, в потайных отделениях, в несгораемых сейфах, доступных только одному человеку.

Оскар рос в этом доме, почти не зная внешнего мира. Он учился на дому, и нанятые отцом учителя находили его способности крайне высокими. Оскар умел адаптироваться и потому схватывал знания на лету. Зачем его отец вообще дал ему возможность обучаться, Оскар не знал, да и не спрашивал себя, но в глубине души чувствовал, что так отец сможет ещё полнее доносить до сына всю ничтожность его существования, так он гораздо полнее ощутит тяжесть своего греха. Он видел людей только тогда, когда те входили и выходили из особняка. И не имел постоянного примера для подражания, кроме отца.

И со временем он начал становиться на его путь.

Чувство вины сжирало его изнутри, а маска наползла на залитое слезами детское лицо, которое он открывал только своим собакам. И теперь он знал, как заглушить терзавшую его боль. Всё, чем любил баловать себя отец, оказалось под рукой. Став подростком, распробовал отупляющее действие алкоголя. Потом — веществ посильнее. Сначала осторожно, скрываясь, умело притворяясь перед учителями. А потом, когда отец узнал, это уже не имело значения.

Обвинения усилились.

Побои стали регулярными.

Но теперь Оскар знал, что стоит только немного потерпеть, дождаться момента, и он снова сможет провалиться в забвение.

Это длилось какое-то время, может, месяцы, может, годы, пока однажды отец не перекрыл ему доступ ко всему. В одночасье. Без предупреждения.

Оскар сидел на полу своей комнаты, смотрел в пустоту и чувствовал, как внутри него разрастается чёрная дыра. Всё, что у него было, всё, что позволяло ему хоть как-то справляться с болью, исчезло.

И тогда впервые на него снизошло озарение. Его перевёрнутый мир вдруг сложился в единый непротиворечивый пазл: единственное, чего он по-настоящему хочет и что является истинной целью его мучений — смерть.

Он знал, что в доме остался алкоголь. Отец не смог бы вычистить всё. Оскар помнил о нише за старым дубовым комодом в библиотеке. Отец, будучи пьян, сам однажды спрятал туда несколько бутылок и забыл.

Оскар достал их.

Потом, когда стемнело, выбрался из дома, выпил столько, сколько смог, и побрёл в метро.

Метрополитен — идеальное место, чтобы покончить с собой.

Его ноги сами привели его туда. Оскар стоял на краю платформы, раскачиваясь, с тяжёлой головой, полузатуманенным сознанием. Вокруг стояли люди, но ему не было до них дело. Сегодня он ждёт только одного — свой поезд, который увезёт его подальше из этого мира.

Он ждал.

Поезд уже освещал тоннель своим холодным, безразличным светом.

Ещё чуть-чуть.

Молодого человека не озаботило, что станцию к тому моменту накрыло туманной поволокой и толпа людей обеспокоенно галдела, не видя ничего вокруг.

Оскар сделал шаг вперёд.

Но не почувствовал удара.

Не ощутил вспышки боли.

Когда сознание вернулось, он лежал на рельсах с разбитым лбом.

А поезда не было.

Точно так же, как не было и смертельного напряжения, которое должно было бы прикончить его.

Он дышал.

А ведь так этого не хотел.

Сначала он услышал крики.

Настоящие, неподдельные, полные ужаса.

А затем — ещё кое-что.

Мерзкие, влажные звуки, будто кто-то жадно чавкает, разрывая мясо. Оскар почувствовал, как воздух стал густым, пропитанным запахом крови. Тёплой, свежей, горячей. Она была везде.

Он даже не сразу понял, что люди падали прямо на него. Их тела, ещё живые, но уже сломленные, рухнули на рельсы, едва не завалив его под собой. Он инстинктивно отшатнулся, отползая назад, ошалелый, потерянный.

Крики, кровь, искажённые силуэты... Они заполнили его сознание.

Он даже не понял, как оказался наверху, как сумел забраться обратно на платформу, пальцы дрожали, но хватались за выступы, тело работало на инстинктах.

Вспышки образов перед глазами.

Монстры.

Оскаленные челюсти.

Мерцающий свет.

Визг, переходящий в хрип.

Как он добрался до служебного помещения, он не помнил.

Как к нему попал пистолет — тоже.

Он был липкий, весь в засохшей крови. Возможно, его выронил кто-то из убитых, или, может быть, его пальцы сами потянулись к нему в забытьи. Аналогично выглядел и Оскар. Возможно, местами содранная кожа говорила о том, что он сумел протиснуться сквозь погнутые прутья. Всё же он никогда не был таким массивным, как его отец, пойдя в мать своей тонкокостной фигурой.

А может, всё это привиделось.

Оскар пришёл в себя, когда крики стихли.

Но они не закончились.

Их сменил другой звук.

Глухой клёкот, влажное чавканье. Твари всё ещё там. Всё ещё пожирали.

В служебном помещении не было света, но даже в темноте Оскар мог разглядеть свой силуэт в отражении разбитого стекла. Глаза воспалённые, губы потрескавшиеся.

Три дня.

Три дня в безумии.

В этом маленьком помещении.

Он приставлял пистолет к виску, проводил пальцем по спусковому крючку.

Но не доводил до конца.

Почему он позволил себе выжить, Оскар не сумел ответить бы и сейчас. Вероятно, он сделал это просто по привычке.

Оскар не знал, сколько времени просидел, уставившись в одну точку. Может, минуты, а может, часы. Мысли вязли, время тянулось бесконечно, пока что-то не вырвало его из оцепенения.

Рука.

Сильная, твёрдая, сжимающая плечо.

Он вздрогнул и резко поднял взгляд. Перед ним, склонившись в полутьме, стоял Горгон. Вторая его ладонь также крепко сжимала плечо Марка.

— Везучие вы мои, братья-солдаты! — прошептал старожил, улыбаясь в полной тишине.

Голос был глухим, но в нём звучало что-то тёплое, живое, несмотря на холодную, смертельную опасность, всё ещё окружающую их.

— Не робей, с вашим везением можно было бы и прогулочным шагом по Стиксу идти! Незачем было и по тоннелям плестись! — После чего тихо рассмеялся.

Прежде чем Оскар или Марк успели хоть что-то сказать, Горгон рывком прижал их к себе, сдавив до хруста в медвежьих объятиях. Его руки, грубые и сильные, хлопнули обоих по спинам, будто прогоняя оцепенение.

А затем, уже без шутливого тона, прошептал:

— Добре, сынки... гарно зробили.