Шеф с системой в новом мире

Глава 10

Я инстинктивно вжал голову в плечи, ожидая сокрушительного удара. Рука Прохора, тяжелая, замерла в воздухе на долю секунды. Я смотрел на нее снизу вверх, на его побелевшие костяшки, на грязные, обломанные ногти. Видел, как на его толстой шее вздулась и запульсировала вена, а лицо, и без того багровое от вечного гнева и выпивки, налилось темной, почти фиолетовой кровью.

Вся кухня замерла вместе со мной. Тишина была настолько плотной, что, казалось, ее можно потрогать. Ее нарушало лишь потрескивание дров в главном очаге и тяжелое сопение самого Прохора, обдававшее меня волной запаха пота, лука и застарелого перегара.

Его маленькие, глубоко посаженные глазки впились в меня, и в них горел чистый, незамутненный гнев. Он был оскорблен до глубины своей примитивной души.

Какой-то сопляк, раб, грязь из-под ногтей, ничтожество по кличке Веверь, посмел не просто ослушаться, а учить его, Прохора, главного повара этой крепости, как готовить мясо. Его гордыня, раздутая до невероятных размеров годами безнаказанной тирании, требовала немедленно раздавить наглого щенка, растереть его в пыль, чтобы другим неповадно было.

Но удар не последовал.

Я видел, как его взгляд на долю секунды метнулся в сторону котла с рагу. Туда, где плавали жесткие, как подметка, куски мяса, предназначенные для стола управляющего.

Наконец, в его глазах, под слоем ярости, промелькнуло сомнение, а следом за ним — животный страх. Страх не передо мной, нет. Страх перед Степаном Игнатьевичем. Страх подать ему на стол несъедобную дрянь и навлечь на себя гнев, который мог стоить ему не только должности, но и здоровья. Управляющий был не из тех, кто кричал и махал кулаками. Его наказания были тихими, холодными и неотвратимыми.

Мой, как ему казалось, нелепый совет был единственной соломинкой, за которую Прохор мог ухватиться. Сейчас в его тупом мозгу шла титаническая битва. Его гордыня требовала крови. Его трусость требовала решения проблемы. Его рука в воздухе едва заметно дрогнула.

Наконец, он с ревом опустил ее, но не для удара.

Его пальцы-сардельки мертвой хваткой вцепились в ворот моей рубахи, рывком поднимая меня. Мои ступни оторвались от пола. Он подтащил меня к своему лицу, так близко, что я мог пересчитать гнилые зубы в его рту.

— Умник… — прошипел он, и его голос был тихим, но от этого еще более угрожающим. — Хорошо. Я посмотрю на твое колдовство. Показывай свою деревенскую магию, но если из-за тебя я опозорюсь перед управляющим, Веверь, клянусь всеми богами, старыми и новыми, я тебя лично в этом же котле и сварю. Я сдеру с тебя кожу, набью ее соломой и повешу над очагом как напоминание остальным. Ты меня понял?

— Понял, шеф, — прохрипел я, чувствуя, как не хватает воздуха.

Он с силой швырнул меня на пол. Я больно ударился коленом, но тут же вскочил на ноги, стараясь не показывать боли. Нельзя было давать ему повода снова впасть в ярость.

— Тогда чего стоишь, истукан⁈ — рявкнул он уже во весь голос, вновь обретая свою обычную манеру. — Ягоды! Где твои волшебные ягоды⁈

Я не стал говорить, что они спрятаны у меня в тайнике. Это была бы роковая ошибка.

— У южной стены, шеф. Там, где ручей в ров впадает. Растет на болотистом месте. Кислая, красная. Я вчера видел, когда помои носил.

— Матвей! — заревел Прохор, указывая на моего маленького союзника. — А ну, живо, метнулся к южной стене! Найти кислую красную ягоду! И чтобы через десять минут был здесь! Не найдешь — будешь вечером угли жрать!

Матвей, испуганно кивнув, сорвался с места и выбежал из кухни, а я остался под тяжелым, изучающим взглядом Прохора. Я опустил голову, приняв смиренный вид, но внутри все было натянуто до предела. Я играл в самую опасную игру в своей жизни.

Когда Матвей, запыхавшись, принес целую миску яркой, рубиновой клюквы, Прохор ткнул в нее пальцем.

— И что с этим делать?

— Растолочь, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более робко и неуверенно. — В кашицу и обмазать мясо со всех сторон. Оставить на час. Бабка говорила, кислота из нее все жилы съест.

Прохор с недоверием посмотрел на ягоды, потом на мясо, потом снова на меня. Наконец, он с отвращением махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.

— Делай, но тронешь что-то еще — убью.

Я молча взял тяжелую каменную ступку и начал методично толочь ягоды. Я не спешил. Каждое движение было выверенным. Я делал это так, как меня учили — не просто давил, а растирал, высвобождая сок и эфир. Кухня наполнилась свежим, кислым, дразнящим ароматом. Прохор стоял рядом, скрестив на груди свои могучие руки, и наблюдал за мной, как удав за кроликом. Под этим взглядом было тяжело работать, но я заставил себя сохранять спокойствие.

Наконец, я выложил получившееся ярко-красное пюре в глиняную миску и, взяв кусок жесткого мяса, начал тщательно, со всех сторон, обмазывать его этой массой. Я делал это с такой сосредоточенностью, словно это был не кусок старой говядины, а драгоценный артефакт. Закончив, поставил миску в самый прохладный угол кухни, подальше от очага.

— Час, — сказал тихо, не глядя на Прохора. — Теперь нужно ждать час.

Час, который я отмерил для маринования, превратился в самую долгую и напряженную вечность в моей жизни. Вся кухня, до этого гудевшая от ругани и лязга металла, погрузилась в гнетущую тишину. Воздух, казалось, загустел, и каждый вздох давался с трудом. Единственными звуками были мерное потрескивание дров в очаге и тяжелые, размеренные шаги Прохора.

Он ходил по кухне кругами, как запертый в клетке медведь. От очага к столу, от стола к двери, от двери обратно к очагу. Его огромная тень металась по каменным стенам, создавая причудливые, уродливые образы. Он не смотрел на меня, но я чувствовал его взгляд каждой клеткой своей кожи. Этот взгляд, полный ярости, недоверия и, что самое страшное, предвкушения моего провала. Он ждал. Ждал момента, когда сможет с наслаждением, медленно и мучительно, воплотить в жизнь свою угрозу и сварить меня в котле.

Остальные поварята, казалось, перестали дышать. Они забились по своим углам, склонив головы над работой, но я знал, что никто из них не был сосредоточен на том, что делает. Их движения были механическими. Все их внимание сконцентрировалось на этой безмолвной дуэли между их тираном и странным, дерзким новичком. Их судьба тоже висела на волоске. Если я провалюсь, гнев Прохора обрушится не только на меня, но и на всю кухню, как это бывало не раз.

Я же заставил себя работать. Взял кучу грязной моркови и начал скоблить ее. Мои руки двигались ровно, методично, без единого лишнего движения. Внешне я был воплощением спокойствия, профессионалом, выполняющим свою задачу, но внутри у меня бушевал шторм. Я снова и снова прокручивал в голове данные [Анализа]. Кислота. Коллаген. Разрушение белковых волокон.

Теоретически, все должно сработать, но теория и практика — это два разных мира, а в этом мире цена ошибки была слишком высока. Я чувствовал, как капли холодного пота медленно стекают по моей спине под рубахой.

Наконец, когда я уже был готов поклясться, что прошла целая жизнь, Прохор остановился.

— Время, — прохрипел он.

Он подошел к столу, где в глиняной миске лежало мясо, покрытое темно-красной ягодной кашицей. Он с брезгливостью сгреб маринад рукой и швырнул его в ведро с помоями. Обнажившийся кусок мяса выглядел иначе. Его цвет изменился, стал более светлым, розоватым, а плотная структура волокон казалась более рыхлой.

Прохор взял свой тяжелый мясницкий нож и отрезал от края тонкий, почти прозрачный ломтик. Я следил за его рукой. Нож вошел в мясо заметно легче, чем раньше, не с усилием, а плавно. Это был первый хороший знак. Прохор тоже это заметил. На его лице промелькнуло удивление, которое он тут же постарался скрыть за своей обычной маской гнева.

Он швырнул ломтик на маленькую, раскаленную сковороду, смазанную салом. Мясо мгновенно зашипело, и по кухне поплыл новый аромат. Это был не просто запах жареной говядины. К нему примешивалась тонкая, карамельная, фруктовая нотка от ягодного сока, который впитался в мясо.

Через минуту все было готово. Прохор кончиком ножа подцепил румяный, скворчащий кусочек. Вся кухня затаила дыхание. Он на мгновение замер, глядя на мясо, затем, словно приняв неизбежное, отправил его в рот.

Я смотрел на его лицо, пытаясь прочесть хоть что-то. Сначала он жевал агрессивно, с вызовом, словно пытаясь разгрызть ту самую подошву, о которой кричал час назад. Его челюсти двигались тяжело, мощно, но вдруг движение замедлилось. Выражение вызова на его лице сменилось крайним недоумением. Его глаза, до этого суженные в гневные щелочки, слегка расширились. Он перестал жевать и просто замер на секунду, словно прислушиваясь к ощущениям. Затем медленно дожевал и проглотил.

Он молчал. Эта тишина была страшнее любого крика. Затем снова отрезал кусок, пожарил и съел. Затем еще один.

Наконец, он тяжело выдохнул и бросил нож на стол. Он не посмотрел на меня. Он смотрел на спасенный кусок мяса с выражением, в котором смешались шок, злость на то, что я оказался прав, и нехотя пробивающееся восхищение.

Прохор не мог этого скрыть. Чудо произошло. Жесткое, как камень, мясо не просто стало съедобным. Оно стало нежным. Кислота ягод не только разрушила жесткие волокна, но и придала пресному мясу сложный, пикантный, благородный вкус. Рагу было спасено. Ужин для управляющего спасен. Моя жизнь, кажется, тоже.

Прохор резко развернулся и уставился на меня. Я ожидал чего угодно — удара, ругани, нового унижения, но он просто смотрел. Долго. Тяжело. В его взгляде уже не было того простого, животного презрения к рабу. Там было недоумение. Осторожность и, возможно, даже капля страха перед непонятным.

— Чего встал, Веверь? — наконец, отрывисто бросил Прохор, отводя глаза. — Работай!

Он развернулся и, схватив миску с мясом, понес ее к котлу, отдавая приказы другим поварам. Он не сказал ни слова благодарности, нне признал моей правоты, но в его голосе больше не было желания меня уничтожить. Я перестал быть для него просто грязью под ногами, а стал непонятным, странным, но потенциально полезным инструментом.

В иерархии этой адской кухни я только что поднялся на одну, крошечную, но невероятно важную ступеньку. Я это чувствовал. И, судя по тому, какими глазами теперь на меня смотрели остальные поварята, они это тоже поняли.

Моя маленькая победа над Прохором изменила не все, но многое. Он не стал добрее и не перестал на меня огрызаться, но в его поведении появилась новая, незнакомая доселе нотка — осторожность. Он больше не искал повода для избиения, а наблюдал за мной издалека, с тем же недоверчивым любопытством, с каким дикий зверь смотрит на непонятное ему явление.

Эта негласная передышка развязала мне руки. Теперь я мог действовать более открыто, не боясь получить удар по голове за каждый нестандартный шаг и моим главным проектом, моей первой настоящей миссией, стал Матвей.

Я больше не нуждался в полной конспирации, чтобы передать ему лекарство. Пользуясь своим новым, негласным статусом «странного, но полезного» поваренка, мог делать это почти в открытую.

Я заваривал корень Алтея в своей треснувшей кружке прямо у очага. Если Прохор и видел это, он лишь хмурился и отворачивался, предпочитая не связываться с моим «деревенским колдовством», которое, как он уже убедился, могло быть на удивление эффективным.

Процесс приготовления нового лекарства был настоящей алхимией. Я не просто кипятил корень, а нарезал его тончайшими, почти прозрачными лепестками, чтобы максимизировать площадь соприкосновения с водой. Не доводил воду до бурного кипения, а поддерживал температуру на грани, постоянно используя [Анализ], чтобы следить за процессом экстракции. Я видел, как [растительная слизь] и [противовоспалительные соединения] переходят в отвар, и снимал его с огня в тот самый момент, когда их концентрация достигала пика.

[Создан новый рецепт: [Отвар «Чистые Легкие» (улучшенный)]]

[Качество: Отличное]

[Эффекты при употреблении: [Мощное противовоспалительное действие (слизистые)], [Стимуляция регенерации легочной ткани (слабая)], [Отхаркивающий эффект (сильный)]]

Это было уже не слабое поддерживающее средство, а настоящее, целенаправленное лекарство.

Каждый вечер, после ужина, я подходил к Матвею и молча протягивал ему кружку с густым, похожим на сироп, теплым отваром и чудо происходило на моих глазах, разворачиваясь день за днем.

После первой же дозы его мучительный кашель, раздиравший грудь, стал влажным и продуктивным. Он откашливал ту заразу, что сидела в его легких, и ему становилось заметно легче дышать. На второй день он впервые за много недель проспал всю ночь, не просыпаясь от удушья.

На третий день пропала лихорадочная бледность, а на его впалых щеках проступил едва заметный, но живой румянец. Он перестал шататься от усталости, его движения стали более уверенными. Я видел, как он, неся ведро с водой, больше не останавливался на полпути, чтобы перевести дух.

На пятый день я заметил, что он съедает свою порцию баланды полностью и даже смотрит на чужие миски с голодным блеском в глазах. Его организм, переставший бороться с болезнью, требовал топлива для восстановления. Я начал тайно добавлять в его порцию порошок из растертых жареных жуков, который прятал в складках одежды, — ему нужен был белок.

На седьмой день произошло то, что поразило меня больше всего. Один из старших поваров, Федот, поскользнулся и расплескал немного горячего жира, за что тут же получил порцию ругани от Прохора. Ситуация была обычной, но я увидел, как Матвей, стоявший рядом с другим мальчиком, тихо прыснул со смеху, прикрыв рот рукой. Он смеялся. Впервые за все время я увидел на его лице не страх и не страдание, а живую, мальчишескую эмоцию. В этот момент я понял, что моя миссия почти выполнена. Я смог вырвать его из лап смерти.

Тем же вечером он сам нашел меня у моего тайника за поленницей. Он больше не выглядел как испуганный зверек. Он стоял прямо, а в его глазах, смотревших на меня, не было прежнего страха. Там было нечто большее.

— Алексей… — сказал он тихо, и мое настоящее имя прозвучало из его уст как знак высшего уважения. — Я… я думал, что умру. Все так думали. А ты… ты спас меня.

Он сделал шаг вперед и, прежде чем я успел что-то сделать, опустился на одно колено, пытаясь поймать мою руку. Я отшатнулся.

— Встань! — приказал я шепотом. — Не смей этого делать! Нас увидят.

Он послушно поднялся, но смотрел на меня с благоговейной преданностью.

— Я твой должник навек, Алексей, — сказал он, и его голос был абсолютно серьезен. — Моя жизнь теперь твоя. Если что-то нужно… узнать, кто что сказал… передать кому-то слово… подсмотреть… Я буду твоими ушами и глазами на этой кухне. И на всем дворе. Клянусь.

Я смотрел на него и видел перед собой не просто исцеленного ребенка, а видел своего первого, безоговорочно верного союзника. Инструмент, который был куда ценнее любых корней и трав. Информатор, соратник, тот, кому я, возможно, смогу доверять в этом враждебном мире.

— Хорошо, Матвей, — кивнул я, принимая его клятву. — Я понял, а теперь иди и помни — никому ни слова. Обо мне и об этом месте. Ни о чем.

Он кивнул еще раз и бесшумно растворился в темноте. Я остался один, но чувство одиночества стало другим. Оно больше не было тотальным. Я сделал первый шаг. Не просто выжил, а начал строить свою собственную, крошечную, тайную империю и у меня только что появился мой первый подданный. Осталось улучшить условия остальных поварят. Только нужно придумать как…

Жизнь на кухне неуловимо, но кардинально изменилась. Я выкроил себе небольшое, но прочное пространство безопасности, сплетенное из страха и смутного уважения окружающих. Прохор больше не искал повода для побоев. Он держался на расстоянии, наблюдая за мной слюбопытством.

Иногда, разделывая тушу или пробуя бульон, он мог рыкнуть в мою сторону: «А ну, Веверь, поди сюда! Нюхни! Свежее?». И я, спокойно подойдя и сделав вид, что принюхиваюсь (хотя мой [Анализ] уже давно дал мне полный отчет), давал короткий, точный ответ: «Свежее, но долго не пролежит. Жир начал горчить».

Он хмурился, сплевывал, но неизменно следовал моему совету, отправляя сомнительный кусок на стол для прислуги, а не для стражи. Прохор не доверял мне, но он начал доверять моим странным, безошибочным знаниям.

Другие поварята обходили меня стороной, как будто вокруг меня была невидимая черта. Их страх перед Прохором теперь смешивался со страхом передо мной. Особенно после чудесного преображения Матвея, который из кашляющего заморыша превратился в пусть и худого, но крепкого и деятельного мальчишку. Я стал для них местным колдуном, непонятной силой, которую лучше не злить.

Этот статус меня более чем устраивал. Он давал мне свободу для маневра, для моих ночных вылазок и тайных кулинарных ритуалов. Я почти начал привыкать к этому новому, странному равновесию.

Но в один из дней все изменилось.

В затишье между обедом и ужином на кухню вошла одна из служанок из господских покоев, молодая девушка по имени Алена. Она подошла к старшей кухарке, Аграфене, чтобы забрать свежезаваренный травяной отвар для лекарей. Девушка выглядела расстроенной, ее глаза были красными, а руки слегка дрожали. Я в это время перебирал овощи неподалеку и невольно стал свидетелем их тихого, тревожного разговора.

— Совсем плох наш соколик, — прошептала Алена, и ее голос дрожал от слез. — Лекарь Демьян уже и не знает, что делать. Отвары не помогают, сила из княжича уходит, как вода сквозь пальцы. Сегодня утром снова приступ был, так ослаб, что на ноги встать не мог.

Аграфена сочувственно покачала головой, вытирая руки о фартук.

— Слыхала, — ответила она так же шепотом. — А дуэль-то с Морозовским быком скоро уже. Срам-то какой будет на весь род… Говорят, княжич от злости и бессилия посуду в покоях бьет. От еды почти отказался, кричит, что тяжесть в желудке ему двигаться мешает.

Я замер, держа в руках брюкву. Шум кухни, треск огня, ворчание поварят — все это отступило, растворилось. Княжич Ярослав. Я почти забыл о нем, поглощенный собственным выживанием, своими маленькими победами и планами, но теперь, в один миг, все встало на свои места.

В моей голове, словно на светящемся экране, вспыхнули строки моего давнего [Анализа], который я провел несколько недель назад:

[Статус: Незначительная блокировка потоков Живы (результат некорректных тренировок).]

[Контроль Живы: Ниже среднего.]

[Скрытое беспокойство (страх не оправдать ожидания).]

Теперь я все понял. Он не болен. Его проблема была не медицинской, а… системной. Боясь проиграть, он тренировался еще яростнее, чем раньше. Эти изматывающие тренировки не делали его сильнее, а лишь усугубляли блокировку его энергетических каналов. Он тратил втрое больше сил на каждое движение.

Лекари, не видя этого, пытались лечить его «усталость» стимулирующими отварами, которые лишь подхлестывали его и без того загнанный организм, сжигая последние резервы. А отказ от еды из-за «тяжести» лишь усугублял проблему, лишая тело топлива для восстановления. Это был замкнутый круг, который вел его прямиком к полному коллапсу и позорному поражению в дуэли.

Проблема, которую не могли решить лучшие специалисты крепости. Проблема, истинную причину которой, возможно, во всем этом мире знал только я один.

Я медленно опустил брюкву на стол. Мои руки не дрожали. Внутри все было холодным и ясным. Я оглядел эту грязную, пропахшую чадом кухню, которая была моим адом и моей лабораторией. Посмотрел на свое отражение в тускло блестящем медном котле — на худое лицо безродного поваренка.

И в моих глазах погас огонек тихого удовлетворения от недавних успехов.

В них загорелся новый огонь — холодный, острый, расчетливый блеск охотника, который долгие часы сидел в засаде и наконец увидел свою дичь. Невероятную, гигантскую, сказочную дичь.

Я видел не трагедию благородного рода Соколов. Плевал я на них.

Я видел возможность.

Шанс, который мог одним махом поднять меня со дна этой кухни на самую вершину пищевой цепочки. Шанс превратить свое «меню для выживания» в «меню для восхождения». А еще вытащить несчастных детей из этого ада.