Фаворит 7. Судьба империи

Глава 11

Dum spíro, spéro (лат. Пока дышу, надеюсь)

Цицерон

Петербург

9 сентября 1735 года

— Ваше Высочество, что с моим мужем? — жёстко и решительно спросила Юлиана.

Анна Леопольдовна посмотрела на свою подругу, словно только что с ней познакомилась, или же подозревая, что Юлиану подменили. Не такого ответа ожидала великая княжна. Ведь ранее, еще до свадьбы, сразу после нее, Юлиана соглашалась со всеми мнениями Анны. А тут…

— Где мой муж? — повторила с нажимом свой вопрос Юлиана.

— Ты как смеешь со мной говорить в таком тоне? — взбеленилась Анна Леопольдовна.

— Прошу простить меня, ваше высочество, — взяв себя в руки, сказала Юлиана.

— Он там, где и положено. А ты разве не хочешь отомстить Александру за то, что он нас обеих предал? — удивлённо спросила Великая княжна. — Сама же мне говорила, что не любишь его, что готова стать возлюбленной Антона.

Сидящий в стороне Антон Ульрих было дело спохватился, но Анна Леопольдовна волевым движением своей руки усадила мужа на место.

Юлиана не сразу ответила. Ей потребовались неимоверные усилия, чтобы не накинуться с яростными обвинениями на свою, уже наверняка, бывшую подругу. Та, казавшаяся идеальной, семейная жизнь вдруг рухнула. Не было ничего теперь важнее, чтобы вернуть семейное счастье.

А ещё она увидела в Анне Леопольдовне мстительную женщину, которая разрушает её, Юлианы, жизнь. Как-то сильно меньшими стали казаться прегрешения Александра. И, как оказывается, он сделал свой выбор, он отверг великую княжну.

— Любимым не мстят! С любимыми расстаются, желая им счастья, — сквозь зубы зло сказала Юлиана Норова.

— И ты? Ты против меня? А разве, паршивка, забыла милость мою? Да и то, что ты с Александром — это лишь прикрытие. Об этом тоже забыла? Забирай вот этого, — выкрикнула Анна Леопольдовна, рукой указывая на Антона Ульриха, — он для тебя, Александр же мой.

— Сударыня, вы не смеете, — сказал нерешительно Антон.

— Да? Тогда уходите и более я не желаю видеть вас. Или оставайтесь и будете моим мужем… Хоть как-то, — резко сказала Анна.

Антон Ульрих, пожевав желваками, сел в кресло. Он искренне желал наладить отношения. Анна же даже пообещала ему близость, ели слушать будет во всем свою жену.

— Анна, вы переиграли саму себя. А ещё, насильно мил не будешь. Думаете, что через ваши истерики государыня заставит Александра лечь вами? Да если и так, кто ты после этого? — холодно и жёстко говорила Юлиана, а потом обратилась к Антону.

Анна Леопольдовна тяжело дышала. В комнату, как только Юлиана повысила голос, ворвались гвардейцы с дежурным медиком во главе. Они небрежно, словно какую девку-попрошайку, взяли подругу Юлиану и стали её оттаскивать в сторону двери.

— А вы, сударь, имейте уважение к себе. Как она вас унижает? Разве не унижает вас история с тем, что вы словно тот бык племенной? — Юлиана вошла в кураж. — И что жена ваша спит с другими?

— Вон! Пошла вон, дура! — орала Анна Леопольдовна.

Великая княжна схватилась за низ живота, скорчила гримасу. Нет, у неё ничего не заболело. Вот теперь она прекрасно знала, что такими действиями она может повелевать, порой, и не хуже самой государыни. Дежурный медик тут же уложил великую княжну на кровать.

— Да уведите же эту… госпожу, — прокричал медикус.

Юлиану силой вывели. Но как только она оказалась за пределами комнаты, тут же отпустили.

— Хлясь! — нелёгкая рука, казалось бы хрупкой девушки, обрушилась на щёку одного гвардейца.

— Хлясь! — и второй служака был удостоен пощёчины.

Оба измайловца стояли смирно. И не думали отвечать ни словами, ни действиями. Их щёки наливались краснотой, они стиснули зубы, словно бы готовые были еще получить порцию. Госпожа Норова и сама не догадывалась, что её пощёчины стали даже своего рода спасительными для совести двух гвардейцев, которые почитали её мужа.

Так уж получилось, что сегодня на караул заступил именно тот батальон, который был ядром полка бригадира Александра Норова. Если бы сейчас кто-нибудь из офицеров решил поднять гвардейский мятеж, то далеко не факт, что этот бунт не увенчался бы успехом. И Петропавловская крепость, где сейчас и находился бригадир Норов, была бы взята приступом. Но таких офицеров не оказалось.

Вот только гвардейцев обуревали разные эмоции. С одной стороны, они ненавидели Анну Леопольдовну, уже прекрасно понимая, что именно происходит. Что их Командир страдает от того, что просто отверг внимание великой княжны. С другой стороны, они всё ещё почитали Анну Иоанновну и верили в то, что их Командир никогда бы не предал государыню.

— Он в Петропавловской крепости. Арестовал вашего мужа Ушаков, — прошептал один из гвардейцев.

— Мы сочувствуем вам. Если чем могли бы помочь… — прошептал другой гвардеец.

Юлиана выдохнула, посмотрела на двух измайловцев.

— Простите, братцы, — сказала она. — Александр Лукич узнает, что у него есть верные люди.

А она потом развернулась и направилась к государыне.

Гвардейцы её не сопровождали. Они стояли на карауле возле спальни Анны Леопольдовны и не имели никакой возможности покидать свой пост, даже если сама великая княжна об этом попросила бы. Приказ государыни охранять племянницу стоял намного выше, чем даже желание самой племянницы. Пусть и произнесенное в истерике.

— Где государыня? — спросила Юлиана у первого же попавшегося карлика.

Тот посмотрел на неё с недоумением.

— Не скажу! — мужским басовитым голосом ответил низкорослый мужчина. — С чего это мне говорить о матушке с тобой?

— Где Авдотья Буженинова? — задала следующий вопрос Юлиана.

Карлик указал направление.

Юлиана быстрыми шагами, практически переходя на бег, поспешила на поиски любимой карлицы государыни. Юля видела, что карлица Буженинова благоволит Норову. Так что, как минимум, скажет, где сейчас императрица. Все дворцовые уродцы всегда знали, где государыня.

Юлиана верила, что Анна Иоанновна поможет Норову. Он же герой, он же кровь свою проливал. Да и все эти назначения последних недель. Ну не зря же… Не может так быстро смениться милость на гнев.

Авдотью найти не составило труда. Карлица и сама шла узнать, что же там произошло в спальне великой княжны. Так что Юлина и Авдотья чуть было не встретились лоб в лоб. Ну или лоб Авдотьи в живот Юли.

— Нынче ты ничем не поможешь своему мужу, — качала в отрицании головой Авдотья Буженинова.

— И ты ему ничем не поможешь? — спрашивала госпожа Норова.

— Пока нет. Но поверь, если будет такая возможность, то своё слово я произнесу, — решительно сказала Буженинова. — И что он в тебе нашел… А, нет, теперь вижу. Ты готова за него бороться. И правильно.

А после карлица показала рукой в сторону выхода из дворца.

— Её Величество отправилась смотреть на убитого сегодня ею оленя. Попробуй, но тебя не подпустят. Так с матушкой нельзя, — сказала Авдотья и быстро засеменила прочь.

Сейчас Юлиана во дворце была словно прокажённая. Она шла, и все старались обходить стороной жену бригадира Норова. Необычайным, словно волшебным образом распространилась информация о том, что Юлиана чуть ли не прокляла Великую княжну. Поссорилась с Анной Леонидовной и вывела ее из себя. И быть хоть как-то причастным к этому никто не хотел.

Действительно, в саду была немалая свита. И над всеми этими людьми возвышалась грозная фигура императрицы.

Юлиана решительно направилась к государыне, но тут же была оттёрта гвардейцами. Они встали на пути Юлианы, но не проявляли к ней никаких эмоций.

— Ваше Величество! Ваше Величество! — выкрикивала Юлиана.

Её словно бы не замечали, гвардейцы, пусть и достаточно деликатно, но оттесняли Норову подальше. Вдруг из толпы вышел Бирон и одним взмахом руки приказал гвардейцам отойти от молодой женщины.

Юлиана тут же направилась к герцогу.

— Госпожа Норова, ваш муж… Его действия… чуть было не принесли горе в императорский дворец. Государыня слышать ничего не желает о Норове, — участливым, возможно, даже сострадающим голосом говорил герцог.

— Ну как же так? У вас не будет никого более решительного и умелого, кто смог бы сохранить трон! — сказала Юлиана.

— Да что ж ты делаешь? — прошипел герцог. — Ты же и себя губишь, и дитё своё. Будто бы я не понимаю всего… И я благодарен мужу твоему. Но не делай только хуже.

— Герцог, а что это юная особа про трон императорский изрекла? — в полной тишине спросила Анна Иоанновна.

Бирон закрыл глаза. Он явно сожалел, что государыня услышала такие слова. Но… вопреки даже собственной безопасности, герцог сказал:

— Сия милая особа желает вам, Ваше Величество, и престолу российскому долгие лета под вашим мудрым правлением.

Эрнст Иоганн Бирон прекрасно понял, что государыня услышала то, что и прозвучало. Вот таким ответом он намекал любящей царственной женщине, что готов с ней поговорить, и чтобы она не рубила с плеча. Иначе только одно слово императрицы — и даже беременную Юлиану Норову могут отдать под суд. И из-за меньшего судили людей. Опять придется «отрабатывать» Бирону в спальне государыни.

— Поблагодари от меня юную особу. И пусть она ступает домой. Дитя бережёт, — повелела государыня.

Юлиана поняла, что её потуги прямо сейчас спасти мужа ни к чему не приведут. В конце концов, кто такой Александр Лукич Норов, если вопрос стоит о престолонаследии? Для нее, для госпожи Норовой, как оказалось — он ВСЕ. Но для государыни… Один из многих.

Безуспешно пытаясь сдержать поток слёз, Юлиана брела к карете. Задумчивым взглядом её провожал статс-министр Андрей Иванович Остерман. Он нахмурил брови и размышлял. Важный в планах Остермана, Норов, теперь может исчезнуть. И тогда необходимо менять планы. А этого Андрей Иванович не любил.

Прибыв домой, Юлиана, за час выплакав годовую норму осадков, встрепенулась. Она срочно вызвала… именно так — вызвала… всех людей, кто должен быть предан Александру Лукичу.

Были отправлены письма к Нартову, собиралась Юлиана отписать и Демидову. Послание в ближайшее время должен был получить Пётр Иванович Шувалов. Это не говоря о Кашине, Степане, ближайших к бригадиру, командиров.

Более того, Юлиана даже написала Елизавете Петровне. Госпожа Норова верила в то, что если кто-то с её мужем, то должен влюбиться в него без остатка. В этом отношении всех женщин она мерила по себе.

Так что была надежда, что Елизавета Петровна тайно всё-таки любит Норова. А все знали, что в последнее время Елизавету стали всё чаще привечать в императорском дворце. Слово Елизаветы могло бы помочь.

С дочерью Петра Великого при дворе словно бы заигрывали. Государыня давала денег Елизавете Петровне столько, сколько та просила, даже немного сверху. А это были очень большие суммы. Нарядов у царевны становилось все больше. Да и фаворит появился. Вроде был не бедный. Но посол Шетарди не преминул «присосаться» к денежному потому от государыни.

Посадить в крепость Елизавету Петровну было невозможно. С другой же стороны, уже и сама государыня, и некоторые приближённые понимали, что если не будет стабильной передачи власти, то многие взоры обратят своё внимание на дочь Петра Великого. Милость и показная, якобы любовь, сестры Анны к сестре Лизе, должны последнюю оградить от опрометчивых решений.

Так что Юлиане было очень тяжело писать это письмо. Но она готова сделать всё, пойти на сделку хоть с самим дьяволом, лишь бы только её мужа отпустили.

* * *

Сижу за решёткой в темнице сырой… Действительно, вместо моего заточения могло бы быть чуточку лучше. Свет сюда не проникал, само помещение было маленьким, с одной, я бы сказал, походной, кроватью. Да и кормёжка так себе. Правда, один раз пока покормили. Но не стоит ожидать лобстеров и рябчиков с ананасами.

Хлеб хрустел. Но не от того, что был свежий и с пропёкшейся корочкой, а потому что уже черствел. Но предложенная куриная ножка особо даже и не воняла. Вот только была очень маленькой, чтобы говорить о пресыщении.

Я мог сбежать и в тот момент, когда меня везли, и раньше, когда меня арестовывали. Но искренне считал, что мой арест — это какое-то недоразумение. У меня же вроде бы как в приятелях сам всесильный герцог Бирон. Меня сама государыня просила помочь сохранить порядок при передачи власти, если что случится с императрицей. Да и кроме Ушакова ни с кем так, чтобы особо, я не ссорился.

Кто-то всунул ключ в замочную скважину и дважды провернул. Находясь уже который час в полной тишине, этот звук мне резал по ушам. А потом стало больно глазам.

Оказывается, что прямо за дверью было очень ярко от горящих лампад. Ну или, находясь в кромешной темноте, для меня и захудалая свечка показалась бы вспышкой на солнце.

— На выход! — грубо сказал солдат. — Его превосходительство ожидать не любят.

Щурясь от яркого света, борясь с болезненными ощущениями, я попробовал рассмотреть мундир своего конвоира. Сложилось впечатление, что передо мной вовсе не армейский солдат. Ни одного свидетельства о принадлежности, будь то гвардейцам или пехотным частям русской армии, я не увидел.

Поднявшись с лавки, единственного предмета мебели в камере, я направился на выход. Может быть, прямо сейчас и прояснится всё.

Меня повели не куда-то наверх, как я предполагал, а наоборот, в подвалы. Здесь была организована пыточная. Один раз я даже услышал отдалённый крик человека. Но в целом стены Петропавловской крепости обладали поразительной звукоизоляцией.

— Ну что скажете, арестант Норов? — сидя в кресле с победной ухмылкой, спрашивал сам глава Тайной канцелярии розыскных дел Андрей Иванович Ушаков.

Почему-то я особо не удивился присутствию этого человека. Меня даже больше удивляло именно кресло, в котором он сидел. Вокруг сырые стены с осыпавшейся штукатуркой, одна лавка, пошарпанный стол с писчими принадлежностями, и, пожалуй, из мебели всё.

А нет. Ещё лежали на другом столе хирургические инструменты. Вряд ли, конечно, хирургические, но складывалось впечатление, что этими щипцами, ножами, клещами определённые хирургические операции производились. И цель их была, скорее, не в том, чтобы пациент выздоровел, а, напротив, чтобы пациент от всех тех болей, которые могут учинить эти предметы, рассказывал даже то, о чём он никогда не знал.

И вот в такой обстановке светло-серое кресло, достойное дворца.

— Вас это тоже ожидает, Норов, — с улыбкой маньяка произнёс Ушаков, указывая на стол с инструментами.

И куда только делся этот придворный лоск Андрея Ивановича? Где его мудрость, учтивость? Я видел перед собой маньяка.

— Извольте, сударь, объяснить, что здесь происходит! — решительно потребовал я.

Ушаков взбеленился, опёрся на спинку своего кресла, резко поднялся.

— Это ты, дрянь, объяснять мне будешь! — прокричал Ушаков.

— После таких ваших слов, примирения не будет. Или дуэль, или… но не ходить нам по грешной земле вдвоем, — сказал я.

— М-м, — промычали где-то в глубине пыточной.

Она была большая, не чета той камере, в которой меня держали. И здесь очень своеобразно светил свет. Освещалось лишь только пространство, где сидел Ушаков, и рядом с которым стоял я.

Нет, не только я. Сразу пять солдат стояли рядом, и двое из них так и вовсе держали меня на прицеле своих пистолетов.

Как-то даже весело стало. Уважают, коль боятся.

— Недосуг мне с вами говорить, Андрей Иванович. Вы либо вопросы задавайте, либо я отправился бы в свои покои, — с вызовом сказал я. — И в таком тоне… Я намерен говорить только лишь потому, чтобы прояснить обстоятельства.

Ушаков мялся. Явно опасался меня напрямую пытать, или обвинять. И это давало почву для размышлений.

Видимо, не всё так однозначно с моим арестом, если я не подвергаюсь прямым пыткам. Я всё-таки смог разглядеть, кто именно висит на дыбе в углу пыточной. Но этот решиться. Ушаков мне казался все больше неадекватным.

— М-м-м.

Это был Артемий Волынский. Вроде бы как уже собирались на днях казнить. Так чего же мучить человека перед смертью?

— На дыбу его! — принял решение Ушаков.

— Руки! — сказал я, одёргивая двоих солдат, которые хотели меня скрутить.

Последовала вторая попытка силой отвести меня в сторону, где эти самые дыбы и были. Одному солдату я сочно пяткой наступил на голеностоп, второму пробил в кадык.

— Бах! — прогремел выстрел, и все без исключения схватились за уши.

Зазвенело в голове. Но этот звон был радостным. Ведь я понимал, что подобный дискомфорт или даже боль ощущают все те, кто сейчас рядом со мной.

Стрелял Ушаков. Именно его сейчас обволакивало облако дыма. Он был словно сам дьявол в дыму горящих человеческих душ. Сколько же здесь запытали людей? Может быть их души и впрям не упокоены?

Достаточно быстро солдаты пришли в норму или смогли побороть свои болезненные ощущения. Лезвия шпаг упёрлись в меня. Недвусмысленный намёк на то, что деваться-то и некуда.

Нет, положить этих людей я смог бы. Возможно, даже, прикрываясь Ушаковым, я вышел бы из крепостной тюрьмы. Ну а дальше-то что? Даже если и не было на мне вины до этого поступка, то она обязательно появилась бы. Ведь это прямое преступление. А я ничего, кроме как добра, своему Отечеству, и не сделал.

Дыба — не самое приятное времяпровождение. Мне связали руки, верёвку подсадили на крюк, а потом чуточку подтянули вверх, закрепляя конструкцию. Всё-таки я был несколько выше, чем большинство здешних арестантов. И теперь я едва касался носками сырого пола.

Андрей Иванович Ушаков подошёл ко мне, посмотрел и оценил, насколько по его приказу мне сейчас создали «комфортное» положение, а потом злорадно сказал:

— Поговорим с тобой, Норов, позже. Я никуда не спешу. Главное, что мне позволили, наконец, изловить главного злодея.

— Ты, пёс смердящий, в отражении своем увидишь главного злодея Отечества нашего, — сказал я.

— Фух! — после удара в живот из меня выбили воздух.

— Сука…

После Ушаков спешно покинул столь гостеприимный «гостиничный номер».

— Тебя-то за что? — прохрипел Волынский.

Я оказался рядом с ним. Если получилось бы поднять ноги и приподнять туловище, то я мог бы даже погладить по щеке висящего Волынского. Правда, отчего-то это делать мне не хотелось.

Да, тут тревожность и те негативные эмоции, которые я сейчас испытывал, хотелось перевести в юмор. А всё потому, что моё положение оказывалось крайне незавидным.

Но, живой же… Значит еще не все потеряно.