Фаворит 7. Судьба империи

Глава 7

Все человечество — один вид, живущий на одной планете. А все различия только у нас в голове.

Вишен Лакьяни

Петербург-Гатчино

4–8 сентября 1735 года

Брат был мёртв. Можно было долго и упорно пытаться провести какие-то реанимационные действия… Нет, бесполезно. Пуля пущена в сердце.

Я до хруста сжал кулаки. Скрежетали зубы, губы и щёки подёргивались в нервном тике. Хотелось разрыдаться. Но отчего-то я сдержался. Дело не закончено.

Недооценил я степень решительности Василия Никитича Татищева. Даже не предполагал, что он пойдёт на такие крайние меры, и что окажет столь упорное сопротивление. До сего дня операция шла вроде бы как по маслу. Мне не сообщали ни о каких признаках того, что Александр Матвеевич плохо отыгрывает. Напротив, мой нынче умерший братец практически истерил, когда лаялся на меня на чём свет стоит.

Да и не промах был брат, и с характером и с навыками бойца. Так что…

Моя ошибка… Моя первая существенная ошибка. Если все, или почти все получается, то наступает опьянение от успехов. И вчерашний день-начало сегодняшнего ярко показали мне, что… Нужно больше думать, чтобы больше делать.

Я заигрался. Хотел красиво поступить, предельно выгодно, чтобы выпытать у Татищева некие тайны про несметные сокровища. Более того, я собирался отжать у него пару заводов. Чего только человек не сделает, чтобы спасти свою жизнь. Думал, что отпущу, якобы, Татищева, как только он подпишет дарственную. Он выедет из Петербурга, проедет дорожный пост, а там уже и лишать его жизни, заметая следы.

Вот такой план был. Получается, что жажда наживы подвела. Это одна из причин. И как бы я не объяснял себе, что все только ради процветания Отечества, отвественность с меня не снимается и при благих целях.

— И как же теперь его Гильназ? — вслух сказал я.

А внутренне дал себе зарок, что обязательно эту девушку выручу. Более того, возьму над ней такое шефство. Она не раз ещё вспомнит добрым словом того, кто изменился, скорее всего, и ради неё, и из-за неё. Вспомнит Александра Матвеевича Норова.

— Гришку сюда немедля! — выкрикнул я.

Тут же сразу двое бойцов группы захвата рванули к моей карете. Все видели мое состояние, шарахались, держались чуть в стороне, будто бы я сейчас начну истерить и размахивать шпагой.

Гришка — это один из людей, которых я просил себе в секретари. Парня ещё учить и учить. Но что у него не отнять, за что я сразу же принял его, как только узнал о таком… У беспоместного дворянина Григория Ивановича Алёхина был уникальный дар. Он сам писал великолепным каллиграфическим почерком. Ну и умел подделывать чужие.

Тело брата аккуратно подняли и понесли в мою карету. Отъезд по месту службы откладывался ещё на три дня. Надо будет достойно похоронить Александра Матвеевича. Закажу ему соборование в Петропавловском соборе. Поставлю памятник на кладбище. Хотя… какая уже разница, где именно.

Сразу после похорон лично займусь тем, что потребую, если надо, так дам взяток, чтобы труды и записки Александра Матвеевича были изданы в Академии наук. Пусть его имя увековечится. Да и видел я эти труды — уникальные.

Мы будем хоронить русского Карла Линнея… Вот только бы не винить себя в этом, иначе тяжко придется. Поедом грызть себя стану изнутри. А это только делу повредит.

Через минут пять привели Григория. Опустошённым голосом я указал ему на то, что нужно сделать. Григорий Алёхин раскрыл папку и стал дописывать в неё почерком Татищева недостающие слова.

Это были подготовленные документы, свидетельствующие о том, что Василий Никитич Татищев планировал войну против башкир. Но самое главное то, что он собирался после этой войны объявить себя государем всего Урала.

Вот так, ни много, ни мало, но Татищева я сейчас уничтожаю полностью. Убил его телесно, уничтожаю о нём хоть какую-то добрую славу. Не успел он стать историком, и не надо. Будет другой исторический труд в России.

Я отдал свои записи на редакцию и рецензию Ломоносову. Ему, конечно, там многое не понравится, как и некоторая роль норманнов в становлении государства Российского. Но Михаилу Васильевичу следовало бы раскопать пару курганов в Гнездово, чтобы понять. Да — были норманны на службе у славян. Вот так, и не иначе. Они служили, как саксонец Миних служит России сейчас.

Ломоносов грамотный человек и мыслит научными категориями. Так что лучшего рецензента по истории России мне не найти. Ну не хочу обращаться к Байеру или Шлецеру по сакральному, личному, важному, по истории своего Отечества. Пусть бы немцы иными науками занимались.

Казалось бы, что можно было и подделать дарственные от Татищева. У него же с собой личная печать. Подделать почерк, приложить печать, и все. Но о бое обязательно узнают. Куча вопросов появится, если через некоторое время я заявлю на право владения некоторыми из личных заводов Василия Никитича. Так что с ними я пролетаю.

Быстро, я бы сказал, что профессионально, трофеились все вещи Татищева. Хозяин таверны был одним из тех, кого мы убили, но и кто пытался убить нас. Так что обчищалась и таверна. Вплоть до того, что фарфоровый сервиз, не говоря о с столовом серебре, все забиралось.

— Взяли казну, — сообщил Фролов.

Я не стал уточнять, сколько там серебра, или золота. Взяли? Ну и ладно. Все пущу в дело. У меня трат впереди много.

Больше мне находиться на месте не было никакого смысла. Уже сообщили, что взяли немало чего ценного. Татищев, оказывается, по случаю еще и кое-что прикупал в Петербурге. Например, много тканей. Все это срочно нужно увозить. Но не моя то забота. Я уже натворил дел.

Третье сентября и начало четвёртого сентября для меня становились днями моих неудач. Рассорился с женой. Совершил, как сейчас уже точно понимаю, большую глупость, переспав с Великой княжной. Лишился недавно обретённого брата. Лишился его… В немалой все же степени из-за моей уверенности, что все и всегда у меня продумано и выверенно.

Но одного из самых сильных врагов я уничтожил. Татищев мне казался хитрее и решительнее, чуть ли не самого Андрея Ивановича Ушакова.

Признавался себе, что сейчас не помешала бы хоть какая-то поддержка. Хотелось даже рвануть к родителям, чтобы просто поговорить с людьми, которые на меня не обижаются, для которых я всё равно остаюсь любимым сыном. Апатия захватывала всё моё сознание. Была надежда, что в трудную минуту можно будет… нет, не пожаловаться, а лишь нормально поговорить с женой. Но нет…

Вернувшись домой, я было дело зашёл в нашу с Юлианой комнату… Жена спала тревожным сном, ворочалась, пыталась что-то несвязанное бормотать себе под нос. Пошёл в другую спальню. Лишь только снял сапоги и в одежде, в том самом дорогущем камзоле, в котором был и на приеме у государыни, забурился спать.

Следующие три дня прошли словно в какой-то пелене. Лишь фрагментарно помню свой разговор с лейб-медиком Фишером. Потом ещё приезжал сам Густав Бирон, узнавал, что же произошло такого и при каких обстоятельствах был убит Татищев. Я ему тогда вряд ли что-то внятное сказал. Но был предупрежден, что брат еще, герцог Эрнст Иоганн Бирон должен интересоваться событиями.

Оказывается, что государыня доверила своему фавориту, старшему брату гвардейского подполковника Густава Бирона, разобраться, при каких обстоятельствах Татищева выпустили из Петропавловской крепости.

Брат герцога Бирона отнюдь не жаждал заниматься расследованием. Ведь оказалось, что Татищев был преступником, и что существовала серьёзная опасность для русского государства. Отделение Среднего и Южного Урала — это удар мощный. Это же тогда и Сибирь остается под вопросом.

Конечно, были бы направлены войска на Урал. Подавили бы этот сепаратизм. Но во время сложнейшей и важнейшей войны иметь в своем дальнем, малодоступном, тылу восстание — проблема серьезная.

Это же никто не знает, что в иной реальности, именно так и было. И на конец этого года уже пылала бы башкирская, и не только, степь. А русской армии в войне с Османской империей не хватало бы сил, чтобы окончательно переломить ход военных компаний.

Теперь необходимо выявить все те связи, которые имел Василий Никитич, выявить людей, причастных к вызволению из Петропавловской крепости этого деятеля. Работа на самом деле большая. Если государыня доверила это дело Бирону, то герцог сделает всё, чтобы в меньшей степени привлекать Андрея Ивановича Ушакова, как человека, по должности которому необходимо было расследовать такие преступления.

Надо же! Татищев удумал стать царём Урала! Ну или не он, а я так решил.

И ведь в это поверят, уже верили. Ещё не забыт суд над соратником и другом Петра Великого Матвеем Гагариным. Его некогда обвинили в том, что друг Петра Великого собирался стать правителем Сибири. Значит, допускали, что это вовсе возможно. Так почему же этого не захотеть Татищеву?

Если следствие будет вестись должным образом, то обязательно выявится, какую силу, чуть ли не самодержавную, имел на Южном Урале, да и по большей части на Среднем, Василий Никитич Татищев. Мертвеца обязательно начнут пинать, ведь это исконно русская традиция — сваливать на умерших многие ошибки, в том числе и те, что были совершены ныне живущими.

* * *

Аляска

8 сентября 1735 года

Григорий Андреевич Спиридов открыл глаза. Тут же захотелось прикрыть веки — яркий свет доставил неприятные болезненные ощущения. Это был не дневной свет, не снег. Яркий… Словно бы в лицо тычут огнем.

Лейтенант пошевелил рукой, прислушался к происходящему вокруг и к своим ощущениям. Где-то рядом громко говорили, возможно, даже спорили. Ни слова не разобрать. Да и откуда Спиридову знать язык алеутов?

Он попробовал присесть. Но вначале нужно было куда-то дется от огня. Если вставать, можно было и опалиться. И вот огонь ушел в сторону.

— Юуганаа, гакунин аанимикс, аанучиингалакс [ алеут. лежи, тебе пока вставать не нужно, я не закончила], — строго сказала ужасного вида старуха.

Григорий Григорьевич зажмурил глаза, вновь их открыл. Ему казалось, что то, что он видит, бредни. Слишком уж экстравагантно выглядела эта старая женщина. Ходили же байки среди моряков о существовании морских людей, живущих в воде. Правда там все больше описывают пышногрудых полурыб-полуженщин. Но никак не старух, да еще и таких морщинитых, с растрепанными волосами.

Она была словно рыба покрыта чешуёй. Волосы старухи блестели и сильно воняли той же рыбой, а, скорее, рыбьим жиром. Вокруг, в небольшом помещении, где находился флотский лейтенант, клубился дым. И опять же была вонь, больше напоминавшая тухлую рыбу. Рыбный мир, находится в котором Спиридову было некомфортно, если не сказать жестче.

— Каууигук агауутаан таината гусикек угагата гусикек. Кунусаасаа Атанаси! [ алеут. Он готов, можете и вы готовить и заходить. И да славится нашь бог] — выкрикнула старуха явно тем людям, что были наруже.

Рядом, будто бы за тонкой стенкой, тут же прекратились разговоры. Старуха убрала от глаз Спиридова огонь. Это было что-то вроде лампады, свет которой очень ярко резал глаза. Она осмотрела помещение, все метров пять квадратных, кивнула, скорее всего в знаке согласия, еще что-то пробурчала на непонятном языке, и ушла.

Не долго Спиридов был предоставлен сам себе, не успел и подняться, как в помещение зашли. К этому времени Григорий Андреевич смог провести глазами по сторонам и вверх и подумал, что больше всего жилище похоже на те, что ставят дикие люди, живущие недалеко от Охотска. Шалаши, с опорой на высокие жерди, которые обладываютя шкурами животных и… Тут, видимо шкурами и больших рыб.

Люди, которые выглядели не менее странно, чем старуха, стали лепетать на своём языке. То и дело указывали пальцем в сторону Спиридова. Вновь о чём-то спорили.

И такая тоска пробрала русского человека. Резко защемило сердце, стало до безумия обидно. В чём же они ошиблись? В чём ошибся Александр Лукич Норов? Почему шли на восток, а при этом оказались где-то на своём континенте? Все же похожи эти люди на тех, кого видел в Охотске Спиридов. Да и язык похож.

Однако разум и рассудок медленно возвращались к Григорию Андреевичу. И вот уже он уверил себя, что настолько ошибиться с навигацией просто невозможно.

Да, они в Америке! Они это сделали — открыли новый выход к Новому Свету. Ну и люди тут сильно похожи на тех, что и у Охотска. Может только не видел Спиридов, чтобы те люди использовали шкуры животных. Ну да много он успел чего-то увидеть?

Когда свежепостроенный пакет-бот приблизился к берегам Америки, разукрашенные в синий и красный цвет люди на долблённых лодках стали приближаться к небольшому русскому кораблю. Относительно, конечно, небольшому. В сравнении с долбленками аборигенов, так и гигантскому.

Капитан Витус Беринг хотел было даже дать залп одной или двумя из шести пушек, которые были установлены на пакет-боте. Но дикари не выказывали каких-либо агрессивных действий. Напротив, они показывали рыбу, весьма вероятно собираясь торговать.

Тогда тоже Григорий Андреевич испытал некоторое разочарование. Ведь если дикари знают, что такое торговля, а, значит, они уже имеют контакты с европейцами. Почему-то не сразу пришло понимание, что и между собой дикари вполне могут торговать.

Обмен состоялся. Это лейтенант Спиридов настоял на том, чтобы предложить за всю рыбу, что показывали дикари, как и за две меховые шкуры, всего лишь один нож.

Да, у этих людей не было железа. Так что все их товары были куплены всего лишь за один металлический предмет.

— Калгадангин ауагим ганкаксан угаууукукс! [ алеут. ты готов к священному обряду чужака?] — потребовали от Спиридова.

Или спросили? Григорий Андреевич до конца так и не понял интонации голов туземцев.

Над ним возвышался немалого вида туземец. Он явно был военным. По крайней мере, копьё у него имелось. Каменное. Но не стоило думать, что таким русского офицера не убьёшь.

— Да не понимаю я ничего по-вашему, черти нерусские, — выпалил Спиридов, при этом понимая, что всё напрасно.

Впрочем, туземец, который возвышался над Григорием Андреевичем, выглядел несколько иначе, чем другие аборигены. Этот был светло-русым. Если бы не их странная одежда из акульей шкуры или какой-то рыбьей чешуи, то Спиридов мог бы подумать, что перед ним русский человек.

— Куаигугикакикс, танадгусаа, [уходите он готов], — грозно сказал воинственный туземец и стал всех выгонять прочь.

Зашла и вышла старуха, забрав с собой яркую лампаду. Спиридов выдохнул. Мало ли, может, они пришли прямо сейчас его убивать во славу какому-нибудь рыбьему богу.

Однако сильно расслабляться не стоило. Спиридов подгрёб под себя ноги, ощутил дискомфорт, но никаких повреждений не выявил. В целом болела только голова, затылок. А в остальном он в норме, хотя конечности и замлели.Но шум в голове уже позволял вспоминать, что произошло.

Когда состоялась торговля и туземцы отправились к себе, было принято решение о высадке разведывательной группы. И это дело поручили Спиридову. Он и сам очень сильно жаждал вступить на американскую землю, в русскую Америку, первым.

Начальник экспедиции в свою очередь высоко оценил вклад Спиридова в дело открытия пути на Аляску. Да и в высшей степени загадочная карта, которую предоставил Спиридов, существенным образом помогла и ускорила экспедицию.

Шлюпка причалила к берегу. Пришлось изрядно повозиться, чтобы лавировать между камнями и не разбить лодку, то и дело подхватываемую усилившимися волнами. Но матросы справились.

Необычайная эйфория захлестнула в тот момент Григория Андреевича Спиридова. Он думал о том, что его имя теперь навечно будет вписано в историю. Ведь он — первый русский человек, который вступил на американскую землю с западной стороны континента.

Тогда Спиридов был уверен, что экспедиция Витуса Беринга открывает новую страницу для всей истории Российской империи. Ведь не секрет, что англичане во многом имеют благополучие благодаря своим североамериканским колониям. Так почему же русским не найти здесь золото и серебро, меха? А может и людей, с которых можно было бы брать ясак.

Команда из пяти человек, во главе которой стоял лейтенант Спиридов, стала осматривать побережье. Тут же, буквально в ста пятидесяти шагах от кромки воды, начинался лес. Густой, хвойный.

Медленно, держа наготове пистолеты и ружья, команда первооткрывателей двинулась в сторону леса. Слева они заметили те самые лодки туземцев. Однако не стали подходить к ним близко.

Беринг настаивал, что высаживаться следовало бы там, где не будет никаких людей… Или это ещё не люди? Пакет-боту требовался ремонт и длительная стоянка. Уже как две недели Беринг направлял судно вдоль берегов, чтобы убедиться, что это не очередной остров. И построенное из сырого леса судно могло и не выдержать обратного пути.

Ведь до этого русские первооткрыватели уже высаживались на островах. Но нужен был континент. Так что, только убедившись, что это или ну очень большой остров, или все же континент, как и показано на карте Спиридова, пакет-бот стал на якорь.

Григория Андреевича выбросило из воспоминаний. За стенами шалаша, укрытого шкурами, началось шевеление. Кто-то кого-то в чём-то убеждал. Знал бы Спиридов хоть немного язык местных людей — можно было бы значительно улучшить своё положение. Но, увы.

Григорий Андреевич присел и попробовал встать. Высоты постройки хватало, чтобы он мог не сгибаться. Спиридов хотел размять свои конечности. В хижину никто не входил.

Одновременно он восстанавливал картину произошедшего, пытаясь уловить тот момент, как попал в такую ситуацию.

Когда группа лейтенанта Спиридова всё-таки приблизилась к лесу, оттуда с криками выбежали люди. Причём, как сразу оказалось, аборигены были нацелены не столько на русских первооткрывателей, сколько на тех, кто с ними только что торговал. На других туземцев.

Послышались крики, звуки борьбы. Спиридов приказал отходить к шлюпке. Однако с десяток воинствующих туземцев рванули-таки в сторону русских моряков.

А потом бой. Григорий Андреевич вспомнил, что не менее двух десятков атакующих были уничтожены его группой. С большим сожалением он вспомнил и то, что двое его матросов пали в том бою.

А потом удар… И всё. Дальше только странная женщина с жирными волосами и с яркой лампадой в руках.

Шкура, служившая вместо дверей, распахнулась. Спиридов уже ожидал, что сейчас его придут убивать. Но увидел перед собой…

Это была девушка. Судя по достаточно развитому телу — молодая женщина. Она была отнюдь не такой неприятной, как старуха. А на девушке не было ни чешуи, ни шкур… Она была полностью нагая.

Опустив свой взор, милое создание подошло к Спиридову. Только сейчас он обнаружил, что и сам полностью обнажён. Организм стал резко реагировать на появление худоватой, но отнюдь не отталкивающей своей внешностью девушки.

— Да что ты делаешь? — было дело воспротивился Спиридов.

Но в таких делах вопросов не требуется. Да и понял Григорий Андреевич, что происходит. И те местные жители, которые проживают неподалёку от Охотска, тоже считают нужным отдавать своих дочерей, порой, даже и жён пришлым людям.

Спиридов был против подобных обычаев. Он считал это варварством и дикарством. Лейтенант осуждал тех, кто, невзирая на погоду, порой устремлялся в селение туземцев, чтобы «осчастливить» одну из женщин дикого народа. А иногда и не одну.

Понятно, что этот обычай продиктован суровой реальностью. Понимают ли дикари, что родственные связи приводят к вырождению и уродству? Скорее всего, это лишь результат долгого наблюдения без научного оправдания. Так что любой пришлый человек может воспользоваться наивностью народа, представители которого чаще всего живут вдали друг от друга.

В какой-то момент Спиридов перестал возмущаться. Ему вдруг показалась эта девушка самой прекрасной, самой лучшей. Он гнал мысли прочь, не позволяя себе думать, что готов девушку забрать с собой. А в какой-то момент и вовсе перестал думать. Может быть и тот дым, что пускала в хижине старуха влиял на лейтенанта.

Другие матросы, которые были в соседних жилых строениях, также как и их командир, прямо сейчас «улучшали генофонд» алеутов.

Контакт с аборигенами происходил более чем тесным образом.