Фаворит 7. Судьба империи

Глава 3

Здоровье до того перевешивает все остальные блага жизни, что поистине здоровый нищий счастливее больного короля.

Артур Шопенгауэр

Петербург. Летний дворец.

3 сентября 1735 года

И всё же я попросил Юлиану немного обождать меня в стороне. Разговор с Остерманом вряд ли должен быть светским. Жене придется стоять и недоумевать. Уверен, что и вовсе намеками пообщаемся.

Тут, вдали от дворца, находилась замечательная лавочка, почти полностью окружённая кустами. Было брезгливо подумать, что в таком укромном месте могло происходить, учитывая времена и нравы. Однако надеюсь, что садовники работают исправно и лавочки протирают. Ну или прошедший утром дождь смыл чей-то разврат.

Нехотя, но Юля согласилась. Она явно начинала нервничать, гормоны…

Остерман работал. Он сидел в беседке, рядом находился помощник статс-министра. Андрей Иванович читал какие-то бумаги. Периодически он отдавал один лист бумаги. А после, не отрываясь от чтения, протягивал не глядя руку, в которую помощник тут же вкладывал очередной документ. Похвально такое служебное рвение.

Я подошел и еще с полминуты стоял, не отвлекал министра от чтения.

— Господин Норов собственной персоной? — не сразу отставив в сторону лист бумаги, обратился ко мне Остерман. — Вы не подумали, что своим приходом можете меня подставить? Я в хороших отношениях с господином Ушаковым. А вы?

Вот он — настоящий лис. Хитрец, которых ещё поискать. Тихий интриган. Но он бы никогда не стал таковым, если бы не имел свою сеть информаторов. И Остерман уже знал, что мы находимся с Ушаковым практически в состоянии войны. Допускаю, что глава Тайной канцелярии розыскных дел мог даже просить министра помочь меня уничтожить.

— Я воюю только лишь с врагами нашей государыни и Отечества, — сказал я.

— Ну, допустим, почти любого можно представить, как достойного верноподданного ее величества. И тут же назвать вором и предателем, — сказал Остерман. — Но будет… Что у вас?

— Ваше сиятельство, я посчитал своим долгом передать вам некоторые бумаги. Возможно, в вашем нелёгком деле на ниве служения Отечеству они помогут, — сказал я и извлёк из внутреннего кармана камзола достаточно увесистый конверт.

— Везли с самого Крыма? — усмехнулся Андрей Иванович, просматривая изрядно потёртый конверт.

— Вы правы, ваше сиятельство, — отвечал я Остерману. — Из Крыма, но не только.

— Что здесь? Только кратко. Нас не должны видеть, — сказал Андрей Иванович, указывая на конверт.

— Свидетельство участия французских офицеров в войне против нас. Они выступали на стороне турок. И были в основном среди турецких артиллеристов, некоторые вели в бой линии пехоты, — сказал я.

В Крыму моим отрядом были взяты в плен сразу семь французов. Причем, пока я их передал командующему русской армией, Христофору Антоновичу Миниху, успел спросить с французских офицеров под протокол.

— Занятно. Искренне благодарю вас за службу, господин бригадир. Мне искренне жаль, что у вас вышла размолвка с Андреем Ивановичем Ушаковым. Не желаете ли скорого примирения? — удивлял меня Андрей Иванович Остерман.

У одного Андрея Ивановича есть настолько сильное влияние на другого Андрея Ивановича, но уже Ушакова? Остерман может приказать последнему со мной примириться — и глава Тайной канцелярии пошёл бы на это!

Впрочем, об Остермане не так чтобы много сведений. Этот человек предпочитает оставаться всегда в тени, он не выпячивается, его никогда не бывает рядом со скандалами. Он ведёт относительно аскетичный образ жизни. Никто не догадывается о несметных богатствах этого человека.

Так что некоторым образом Андрей Иванович выбивается из общего представления, как должен выглядеть и как ведёт себя русский вельможа. Остерману так удобно. Он, словно бы и не вельможа, не один из пяти наиболее влиятельных людей России. Действует не открыто, но пока неизменно эффективно. То, что на престоле Анна Иоанновна и она самодержавная властительница — его заслуга. Он сделал все, чтобы государыня порвала кондиции, ограничивающие ее власть.

— Несмотря на то, что я военный человек и офицер, во многих случаях предпочёл бы мир, чем пролитие крови. И если случится так, что Андрей Иванович и я примиримся без какого-либо ущерба для нашей чести и достоинства, я как воинствующий миротворец выступаю за это, — сказал я.

— Воинствующий миротворец… Казалось бы, противоречие, но вместе с тем смысл вполне понятен. Русский язык становится всё более богатым, — улыбнулся Андрей Иванович.

Он положил увесистый конверт себе в папку, отчего та чуть не приобрела форму подушки.

— Вместе нам всё же в обществе показываться не стоит. Уверен, вы всё прекрасно понимаете. Между тем, я хотел бы с вами встретиться. Уверен, что найду возможность через неделю-другую навестить князя Куракина в Гатчине, — сказал Андрей Иванович, поднялся. — Был рад общению.

Остерман направился в сторону дворца. Я понял, что идти сразу следом за ним не стоит. Так что выжидал время. И к жене не отправлюсь. Сколько много условностей и обязательной скрытности!

Но и результат от такой короткой встречи есть. Остерман выказал немало намёков на возможное дальнейшее сотрудничество.

Я прекрасно понимал, что Остерман заключил в союз с Ушаковым. Однако из того, что я знал об этом хитром немце, понимал, что союзников как таковых у него быть не может. Так, временные попутчики, и только.

Остерман играет свою партию. Делает это тихо, незаметно. Казалось, что вокруг него лишь только тишь да благодать. Что уже далеко не молодой интриган и вовсе охладел к придворным баталиям.

Я почти уверен, если придворная игра пойдёт несколько не по правилам, которые для себя обрисовал Андрей Иванович Остерман, то он опять «заболеет». Или придумает еще что-то. Натравит одного на другого. И не правда, что при Анне Иоанновне было засилье немцев. На вершине власти не так и остро стоит вопрос этнической принадлежности. Немец Остерман явно станет воевать против другого немца, Бирона.

Так что мне было бы неплохо подумать о том, как играть собственную партию, при этом учитывать интересы Остермана. Союза с ним не будет ни у кого. И Ушаков, видимо, теряет хватку, если думает иначе. Остерман — это Британия в политике. Будет с тем, с кем выгодно, но постарается не рушить мосты с другими, чтобы сразу же реагировать на обстановку.

Выждав некоторое время, я направился к тому месту, где оставил свою жену. И какое же было моё удивление, когда я увидел её в компании мужчины.

— Господин Норов, мы с вами не представлены. Александр Борисович Куракин, — сказал стоящий рядом с женой хлыщ.

Вот бывает так: увидишь человека, и сразу к нему негатив появляется. И понятно же, что Куракин вроде бы ничего дурного мне не сделал. И не слышал я о нём каких-то историй, которые бы заранее сформировали отношение к этому человеку в негативном ключе. Но всё равно он мне не нравится.

Ему же под сорок лет! Мда… И это меня, старика столетнего, возмущает. Окончательно, видимо, я перестроился под свой нынешний облик. Но сколько был не было Куракину, он мне не нравился. А ведь еще соседствовать, так как Гатчино нынче в пользовании Александра Борисовича.

Да, эта появившаяся неприязнь, прежде всего, подпитывалась ревностью. Когда я резко зашёл в укрытие из кустов, где оставлял жену, увидел, как Куракин держит её за руку. И уже мысленно формулировал вызов на дуэль.

— Александр Лукич, — по имени-отчеству обратилась ко мне Юля, — Мы обсуждали с князем скоро наш с вами, муж мой, переезд. Всё же будем находиться рядом с землями Александра Борисовича.

Юля явно хотела вызвать у меня ревность. Сознательно ли она поступала, или, скорее всего, по женскому наитию, но я не сомневался в своих выводах. И это у нее почти получилось.

— Что ж, ещё раз хочу выразить своё восхищение, сколь прекрасной дамой вы стали, Юлиана, — сказал Куракин, целуя руку моей жене. — Надеюсь, что сегодня мы ещё найдём возможность пообщаться.

— Ваше сиятельство, — сказал я уходящему Куракину. — Приятного вечера.

Юля смотрела на меня победным взглядом.

— Мне казалось, что ты сейчас вызовешь его на дуэль, — явно веселясь, сказала жена.

— Я готов вам, госпожа Норова, — строго говорил я, — доставить всякое удовольствие. Но, пожалуй, не такое. Не стану баловать вас глупостями. Прошу сопровождать меня на приём. И впредь… Юля, думай все же, что делаешь.

— Да что случилось? Отчего ты так со мной заговорил? — возмутилась Юля.

Я не стал ничего отвечать, лишь только подал свой локоть, за который уцепилась супруга.

Да прекрасно всё она понимает. А если не понимает, то сейчас обязательно придёт озарение. Конфликта захотела? Чтобы еще на начавшаяся дивизия уже испытывала проблемы. Ведь будем же находиться на территории Куракина, или очень рядом с ней. Вот если бы у них, действительно, что-то было… Нет, и тогда бы не бросил вызов. Ведь в таком адюльтере будет виновна прежде всего Юля.

Я был зол. Относиться с пониманием к поступку жены я не хотел, находясь в обременении собственных эмоций.

— Если вы настроились на адюльтер в отношении меня, то будьте любезны отложить свои желания на потом. Вы носите моего ребёнка, — сказал я, когда мы уже направлялись к дворцу.

— Варвар, — негодуя, сказала Юля. — Дикарь!

Понимаю я всё. И то, что век галантный, и что я стал свидетелем флирта лишь только потому, что, в свою очередь, Юля меня ревнует. Уверен, что не бывает даже самых сильных людей, которые изредка не попадают в цепкие клещи своих чувств и, которые всегда ведут себя правильно и рассудительно. А если таковые и имеются, то это скучные люди, зануды.

Приглашённые на приём постепенно стекались к дворцу. Вряд ли у многих из них были часы. Хотя, как я успел узнать, приобрести этот предмет роскоши в Петербурге можно. И я не поскуплюсь в ближайшее время, чтобы иметь возможность контролировать своё время. Однако складывалось впечатление, что все точно знают, когда случится выход императрицы.

Ощутил на себе злобный взгляд. Обернулся. Андрей Иванович Ушаков прожигал в моей спине дыру. Ну, пусть смотрит. Интересно будет взглянуть на результат общения одного Андрея Ивановича с другим Андреем Ивановичем. Может быть, и выйдет так, что мы с Ушаковым если не примиримся, то заключим какое-то временное перемирие. Мне оно нужно.

Я уверен, когда будет сформирована дивизия и когда уже поползут слухи, что это одно из сильнейших воинских подразделений Российской империи, то мой политический вес станет ещё больше.

Близятся времена, когда именно те, кто владеет грубой силой, будут решать вопросы престолонаследия. Не сомневаюсь, что будут попытки какого-то переворота, прежде всего, в интересах Елизаветы Петровны. Мало ли, но найдутся, спрос на это есть, поставить кого из мужчин на трон. А таковые только в Голштинии, Петер Ульрих. Такого добра за даром не нужно.

Как только мои люди, способные к оперативной работе, освободятся от операции с Татищевым, нужно будет усилить присмотр за Лизой. У меня есть подтверждение, что и Пётр Иванович Шувалов не оставил Елизавету Петровну без своего внимания. Там же и Степка Апраксин, да и других хватает. Я предполагаю, что теперь этой группировкой руководит Ушаков, ну или курирует.

Очень не хотелось бы, чтобы мы с Петром Шуваловым стали врагами. Очень он мне нужный человек.

А пока мне нужен был Миних. И пусть мы вроде бы и прогуливались, направляясь ко дворцу, но я высматривал фельдмаршала.

— Ваше сиятельство, — приветствовал я Христофора Антоновича Миниха.

Не так и легко было его найти. И не думал, что нужно искать непьющего фельдмаршала у стола с вином.

— Господин бригадир, — усмехнулся фельдмаршал. — Широко шагаете, господин Норов. И знаете, что?

— Никак нет, ваше сиятельство, — поспешил ответить я.

Хотя и понятно, что вопрос задал мне Миних не для того, чтобы я отвечал, а так, для своего красного словца.

Выглядел Христофор Антонович Миних… ну явно не как обычно. Глазки соловьиные, лихая усмешка… Да он же под шафе! Уже употребил.

И, если честно, я даже рад этому факту. Ну сколько уже можно оставаться суровым безэмоциональным офицером? Можно ведь хоть изредка, но всё же расслабляться.

— Если вы сегодня о чём-то серьёзном решили со мной поговорить, то… к чёрту, господин Норов! — сказал Миних и стал рассматривать меня, прищуривая глаза, будто бы что-то важное и определённо малого размера нужно увидеть.

Я усмехался, но так, старался, чтобы это выглядело по-доброму.

— И что? Бригадир Норов не вызовет меня на дуэль? Я же послал вас к чёрту, — сказал Миних.

— Действительно, ваше сиятельство, у меня есть к вам разговор. Если вы не против, то навестил бы вас на днях перед самым отбытием по месту службы, — спокойно говорил я. — Что же до того, чтобы вызвать вас на дуэль… Я слишком вас уважаю, чтобы за такие мелочи распылять ваше время.

— Что? Вы не верите в мои навыки фехтовальщика или стрелка? И правильно делаете, давненько я не тренировался шпагой, — Миних как будто бы только сейчас заметил мою жену, стоящую чуть позади и сбоку меня. — Юлиана Менгден. А ведь я неплохо знаю вашего отца.

— Мой батюшка всегда лестно отзывался о вас, ваша светлость, — проворковала Юля.

Нет, она меня действительно сегодня хочет сильно разозлить. К Миниху у меня ревности нет почти никакой, но, в целом, тенденция мне не нравится.

А ещё мне не очень нравится ситуация, когда достойный фельдмаршал может натворить глупостей. Вон он, на грани приличия, указывает рукой на диадему и другие украшения Юли. Хорошо, что хоть достает толики тактичности, чтобы не намекнуть о происхождении драгоценностей на моей жене. Невербально граф указывало, что они из ханского дворца.

Впрочем, вряд ли кто-то сможет с уверенностью при русском дворе сказать, какие именно украшения могли принадлежать погибшему Крымскому хану. А если и так, то тут немалая часть драгоценностей, висящих на придворных, имеет даже кровавый след.

Я уже был почти уверен, что Миниха подпоили. Вопрос только в том, насколько этого момента должен я касаться. Подумал о том, что точно никаких симпатий не могу питать к тем людям, которые это сделали. Решили выставить истинного героя сегодняшнего вечера не совсем в приглядном виде.

И всё же при дворе хватает змей и завистников. Вероятно, я ещё не со всеми ними успел столкнуться.

Фельдмаршал кого-то увидел и поспешил нас покинуть, даже ничего не сказав напоследок. Следом за ним прошествовал Степан Апраксин. Он будто бы даже нас не заметил, а в руках держал сразу два бокала шампанского. Кое-что срослось.

Возможно и небрежно отбросив руку Юлианы, я попятился спиной.

— Ох, прошу простить меня, сударь. Какой же я неловкий, — сказал я.

Нарочно толкнув Апраксина, я одновременно задел рукой и все бокалы, что он держал. Зеленоватые стеклянные изделия, наполненные багряной жидкостью, ударились о пол и разлетелись мелкими осколками. Прибавилось работы для слуг. И они тут же подбежали, исправлять оплошность.

Апраксин посмотрел на меня с нескрываемой злостью.

— Впредь будьте осторожнее, — сквозь сжатые зубы процедил Апраксин.

Это была явная угроза. Между тем, Степан Фёдорович проявил трусость. Можно было бы ситуацию и несколько накалить, вплоть до вызова на дуэль. Так что я имею право отпраздновать маленькую победу. Расцениваю это в том числе и как удар по Ушакову. Незначительный, но унизительный пинок.

— Ты сделал это нарочно, — как будто бы отчитывала меня Юля.

Я не ответил. Тем более, что вышел вперёд и по центру тронного зала камердинер. Все придворные быстро расступились, занимая места по периметру небольшого помещения. Было откровенно тесно.

— Всесветлейшая, Державнейшая Княгиня и Государыня, Государыня Анна, Императрица и Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская… наследная Государыня и Обладательница Её Императорское Величество Анна Иоанновна! — провозглашал придворный чиновник.

Двери в тронный зал открылись. Не спеша, с потухшим взором, покачиваясь из стороны в сторону, входила императрица. Она была, словно тот медведь-шатун, которого только что разбудили из спячки, раньше положенного срока.

Каждый шаг государыни давался ей с большим усилием. Сложно передвигаясь, пять шагов, нужных для подхода к ступенькам к трону, государыня делала слишком долго. Она была больна, или же начинался какой приступ.

Анна Иоанновна подошла к ступенькам, ведущим к трону, сделала шаг и… окаменела. Будто бы Медуза Горгона своим взглядом превратила русскую самодержцу в камень. Императрица рухнула, головой чуть было не задев ступеньку.

В тронном зале установилась могильная тишина.

— Да помогите же! — на немецком языке кричал Бирон, вошедший сразу после императрицы.

Первым бросился к государыне лейб-медик Иоганн фон Фишер. Все придворные тут же уловили настроение медика. Он был напуган и резко побледнел, мало отличаясь цветом кожи от лежащей без движения государыни.

— Померла… — зашептались вокруг. — Что же теперь будет?

— Осиротели, — сказал еще кто-то.