Фаворит 7. Судьба империи

Глава 21

Гражданская война — это всегда война всех со всеми. И прежде всего бандитов против всех. Но не всех против бандитов.

В. Листьев

Петербург

22 сентября 1735 года

— Что случилось? — спросил я, резко поднимая руку вверх и останавливая движение своего немалого, да еще и особо боевитого отряда.

— Взяли французского посла, — не сразу, а только после моего кивка, сообщил Фролов. — Какие будут приказы? Доставить его вам, в Стрельну, или подержать в подвале дома? Спросить ли с пристрастием?

Тон Фролова был таким, будто говорил матерый маньяк, соскучившийся по расчлененки, особенно французских послов. Впрочем, Бог миловал с откровенными маньяками общаться. А у не откровенных, которых хватает в армии, голоса обычные, без надрыва.

— Доставьте его господину Остерману, — нехотя, вынуждено приказал я.

Куда как с большим удовольствием я лично и весьма пристрастно поговорил бы с месье Шатарди. Ну даже моё острое желание надавать подзатыльников французскому послу не может быть в ущерб русскому государству. Сейчас есть шанс попробовать выстроить нормальные отношения с Францией.

Для чего? Чтобы вынудить австрийцев не только смотреть на Россию, как на своего цепного пса, пугать которым можно всех европейских игроков, но чтобы Австрия пошла на ряд уступок. У нас же война с Османской империей, а вопросы кому что достанется в случае успеха и поражений турок, не решены. Я например… хочу все. Сербия — братская страна, румын оставлять без русского влияния нельзя, болгары…

Вот пусть и пойдут на соглашение австрияки. А вероятная дружба России и Франции, когда Австрия остается один на один с целой коалицией сильнейших держав… Так себе перспектива. Без России, австрийцы непременно проиграют назревающую «войну санкций» [с анкции — документ, позволяющий престол Священной Римской империи занимать женщине, против чего в иной реальности выступила и Франция и Пруссия и еще ряд государств].

Надеюсь, что Андрей Иванович Остерман правильно распорядится тем активом, который я ему сейчас вручаю. Пусть бы помурыжил посла, да потребовал заменить. И я даже посоветовал, кого именно просить в послы в Россию. Есть у меня один герцог в знакомых…

Мы демонстративно шли такой дорогой, чтобы обогнуть угол Зимнего дворца. Если есть во дворце те люди, которые считают, что захватившие власть — единственные, кто действует в сложившейся ситуации, то пусть убедятся, что это не так. Есть еще и я, мы.

Порой даже демонстрация силы может существенно изменить расклады в политической борьбе. А есть еще сомневающиеся, которые хотят непременно присоединиться к стороне побеждающей. А тут не факт, что партия сыграна. Напротив, карты еще на руках и вы не вскрывались.

Между тем, сложилась патовая ситуация. И если выдвинутым вперёд моим верным гвардейцам и следовавшим за ними двум неполным полкам моей дивизии удалось блокировать Стрельну, то и выходило, что у бунтовщика Ушакова сейчас находится Анна Леопольдовна, жизненно важная фигура для моих и не только моих планов. А в понимании Андрея Ивановича Ушакова есть фигура наиболее значимая для него. И Елизавета должна быть в моих руках.

Как выйти из этого положения?

Между тем человек, представившийся Фрицем, сообщал о некоторых возможностях Остермана.

— Если у вас достаточно своих людей, то отчего же не вывести Анну Леопольдовну из дворца? — с некоторым упрёком спрашивал я.

— Уже пробовали, — неохотно признался Фриц. — По большей части обнаружили своих людей. Но есть возможность вывести Бирона. Из того, что мне известно, он и вовсе не находится во дворце, а в гостевом доме со своей семьёй. Но жутко пьёт.

— Бирона выводить нужно. И очень желательно с семьёй, — сказал я. — Но прежде всего, Анну Леопольдовну. И чем вы поможете делу, если нет никаких возможностей?

— Есть возможности. Над этим уже работают, — с явной обидой отвечал немец.

Мгновенно Фриц немного отстал, поравнялся с одним из своих людей, отдавая нужные приказы.

— Анна Леопольдовна уже готовиться покинуть дворец, — с явным превосходством сказал Фриц.

— Я доволен, — скупо отвечал я.

— Теперь вы убедились, что возможности приболевшего господина весьма велики? Потому я настаиваю, чтобы вы согласовали все свои планы со мной, — тон Фрица резко изменился и стал требовательным.

— Вспомните, любезный Фриц, как я чуть было не прирезал вас там, в карете, как раз-таки возле того места, куда мы сейчас направляемся. С меня не надо ничего требовать. Что необходимо, я сам отдам. А нет — так ступайте с миром к своему столь болезненному господину, — жёстко сказал я. — И Анна Леопольдовна все равно еще во дворце.

Фриц рассмеялся, чем изрядно меня удивил и даже заставил чуть сбросить скорость.

— Согласитесь, господин бригадир Норов, я должен был попробовать надавить на вас, — осмеявшись, сказал Фриц. — И все… Более попыток не будет. Предлагаю сотрудничество без обид.

— Я и не обижаюсь. Это удел дамочек. Я обозначаю вам границы дозволенного. Впрочем, да, вы правы. Будем сотрудничать.

Уже достаточно скоро мы проезжали въездной пост в столицу. Тут были мои люди, что не могло не радовать.

— За веру, царя и отечество! — подъезжая к посту, выкрикнул кто-то из рядовых.

— За веру! Царя! Отечество! И русское оружие! — отвечал я.

Моментально поднялся шлагбаум, отодвинулись несколько перевёрнутых телег. Нас пропускали. А в ответ выкрикивали пароль и девиз, ранее произнесённый мной.

Я рассчитывал, что в утробе Анны Леопольдовны всё-таки мальчик. Пусть привыкают кричать за императора или за царя.

Андрей Иванович Ушаков сильно нервничал. Он был почти уверен в том, что против него нет серьёзной организованной силы, которая могла бы хоть как-то противостоять восхождению на престол Елизаветы Петровны. Да, не дожал он ситуацию с Норовым. Нужно было всеми силами еще ненадолго задержать этого излишне ретивого офицера в Петропавловской крепости.

Но… Сейчас вновь отправить Норова в место, где ему, по мнению Ушакова, и положено быть, не получится. Андрей Иванович очень надеялся, что все же сможет еще увидеть выскочку-офицера на дыбе. И готов лично жечь каленым железом мясо Норова. Судя по всему, этот наглец что-то удумал.

Ушаков уже отправил верных ему двадцать человек, чтобы привезли Елизавету Петровну во дворец. После этого оставалось лишь на утро объявить о клятве новой императрице. Но это будет только если дочь Петра Великого окончательно подтвердит Ушакова в статусе канцлера Российской империи и примет ряд соглашений, наделяя Ушакова полнотой власти.

Елизавету, как самостоятельную фигуру глава Тайной канцелярии розыскных дел, не воспринимал. Считал, что царевной получится договориться куда как быстрее, чем некогда с Анной Иоанновной.

— Что это за отряды, включая кочевников? — спрашивал Ушаков, собирая срочное совещание в комнате рядом со спальней умершей императрицы.

— Норов, — зло, прогрызая эмаль собственных зубов, сказал Данилов.

— Я понимаю, но откуда? Почему не проведена работа? Как получилось, что часть Измайловского полка тут, да еще и новые рекруты, а остальные отправились к бунтовщику? — спрашивал Ушаков, но ни у кого на это четкого ответа, который удовлетворил бы главного мятежника, нет.

У Данилова был ответ. Он-то видел то нездоровое, по мнению капитана, отношение к Норову со стороны сослуживцев. И лишь только гвардейцы, набранные из других частей, не познавшие коварство и лукавство Норова, пошли за Даниловым и за теми деньгами, которые были розданы за поддержку Елизаветы Петровны. И вот Норов действует.

Как же Антон Иванович сейчас хотел, чтобы это было не так. Он ведь хотел доказать Норову, что и сам не лыком шит. Он хотел в будущем посмотреть в глаза своего бывшего командира, выскочки, когда того будут вести на плаху. Он жаждал лично отдать приказ палачу, чтобы тот начал четвертование Норова.

А тут организованный отряд, который по своей численности не так чтобы сильно уступал всем гвардейцам, что сейчас во Зимнем дворце. О том, насколько обучены и мотивированы люди, идущие за бригадиром Норовым, Данилов знал не понаслышке. Так что далеко не все решено.

Ушаков также проявлял нервозность. Глава Тайной канцелярии прекрасно понимал, что Норов, после того, как Ушаков над ним пробовал издеваться в Петропавловской крепости, прощать не будет. Да и простил бы, все едино — останется только один.

Был расчёт на то, что Норов просто не успеет ничего сделать. Ведь пока ещё даже Петербург не знает о смерти государыни. Вот только буквально полчаса назад отпустили некоторых дворян, с которыми не хотел ссориться Ушаков, и они могли разнести весть. Но это было менее часа назад. За это время организоваться нет никакой возможности.

Ушаков судорожно размышлял, как можно, если не купировать проблему бригадира Норова, то хотя бы вывести его временно из игры. Ругательства, возникавшие в голове у Андрея Ивановича, мешали концентрироваться.

Но все же одна мысль посетила не совсем уже разумную голову…

— Нужно взять его жену, — сказал Ушаков. — Норов тогда не посмеет.

Глава Тайной канцелярии, не понимая, что он уже с приставкой «бывший», посмотрел в лица тех офицеров, которых собрал для совещания. Даже сотрудники Тайной канцелярии, которые здесь были в полном составе, и те выражали крайний скепсис к решению Ушакова взять в заложники жену Норова. Это же полное бесчестие — открыто шантажировать женщиной. В скрытой форме — ладно. Но не так топорно.

— Приказывайте! — воскликнул Данилов.

Большинство посмотрело на него, как на умалишённого. Да и глаза капитана гвардии Антона Ивановича Данилова блестели неестественным, болезненным огнем. Его руки слегка подёргивались, и сам Данилов имел неопрятный вид.

— Отец, я и рад был это сделать. И готов был бы схватить дрянь норовскую, но нам нужно думать ещё и о том, что скажет Петербург. Что, если общество обвинит нас в злодеяниях? Всё же воевать с женщинами, тем более беременными… — цинично и рационально размышлял Степан Фёдорович Апраксин.

Апраксин сейчас должен быть в Виннице вместе с фельдмаршалом Минихом. Однако не успели они ещё подъехать к Смоленску, как Степан Федорович Апраксин стал искать кучу причин, только бы покинуть командующего русскими войсками. Со своей же стороны Христофор Антонович Миних был рад избавиться от нерадивого адъютанта. Миних уже думал и сам отсылать Апраксина.

Между тем за время нахождения рядом с командующим, Апраксин сумел найти немало исполнителей даже самых грязных дел. Кого-то он ловил на воровстве, иных банально подкупал, либо серебром, либо обещаниями, другие избегали серьёзных наказаний за провинности.

В армии становилось всё больше порядка: офицеров начинали наказывать за несоблюдение санитарно-гигиенических норм и за увеличенные небоевые потери. Апраксин же, пользуясь тем, что фельдмаршал никак не хотел ссориться с Ушаковым, тем или иным способом привязывал людей к себе, добиваясь снисхождения фельдмаршала.

Нередко среди провинившихся были отпрыски из вполне значимых родов. Так что будет и поддержка со стороны дворянства, но когда случится приход Елизаветы по дворец.

— У Норова есть дядя, это крымский бей Исмаил. Судя по всему, у них вдруг проснулись родственные чувства друг к другу. Нужно взять этого Исмаила, привести сюда и добиться либо признания, что Норов участвует в заговоре с крымчаками, либо просто шантажировать дядей, — сказал Ушаков.

В этот раз никто не выразил сомнение. Все же крымцы были ненавистными русским людям. А теперь, когда идет война, так многие кровавые события, связанные с крымскими татарами, вылазят наружу. Общественное мнение однозначно: дамить татар нещадно.

Решение Ушакова принято, и он тут же направил людей схватить Исмаил-бэя.

Однако Андрей Иванович не отказался от идеи взять в заложники и жену Александра Норова. Вот только это сделать должны те люди, которые не будут возмущаться и думать о чести. Может быть, Данилова послать?

Но на самом деле особой уверенности, что Данилов его человек у главного заговорщика не было. Ушаков сам оказался не в лучший ситуации и явно имел большие проблемы с головой. Но даже он видел, что Данилов просто сходит с ума.

— Нам остаётся ждать прибытия Елизаветы Петровны. Степан Фёдорович, организуйте встречу. Этот отряд, который только что мы видели под окнами Зимнего дворца, не должен помешать нам встретить её величество русскую императрицу Елизавету Петровну, дочь Петра Великого и истинную самодержицу, — сказал Ушаков.

А потом он подумал… вероятность, что может пролиться кровь большая и рисковать своим пасынком, Степаном Апраксиным, Андрей Иванович никак не желал.

— Нет, не вы, господин Апраксин. Антон Иванович Данилов, я поручаю эту великую миссию вам, — изменил своё решение Ушаков.

Данилов резко поднялся; стул, на котором он сидел, свалился, глаза гвардейца налились кровью и решительностью.

— Будет исполнено! Чего бы мне это ни стоило, — отчеканил Данилов, будучи полностью уверенным в своих словах.

Мы ехали в сторону Стрельны, по дороге встречая обозы тех полков, что я туда и отправлял. Сущее безобразие. Сколько же придётся учить этих людей, тренировать, воспитывать, чтобы в конечном итоге добиться хороших результатов при переходах?

Они плелись, как пленные румыны, если использовать выражение из будущего. То тут небольшой отряд, то через метров пятьсот новый. И никто никуда не торопился. Наверное, я успею решить все свои вопросы, буду возвращаться, а некоторые из этих отрядов будут только на пол пути.

Я мчался впереди остальных — лишь немного позади были верные мне офицеры, а также друг, башкирский старейшина Алкалин. Мне было бы приятно провести с ним время, поговорить, вспомнить о том, как мы воевали в Крыму. Но, как видно, не досуг.

Ещё важно было обсудить экономические вопросы с башкирами и определить, как лучше взаимовыгодно сотрудничать. Ведь именно за этим старейшина Алкалин и приехал. И, насколько я знал, в Новгороде застрял большой караван из сотен повозок с шерстью.

С этим тоже нужно будет срочно разбираться, как только политический кризис закончится или пойдёт на спад. Местные чиновники не пропускают караван, требуя, скорее всего, взятку. Таможня никак не дает свое добро.

Вот, ей-богу, дождутся у меня! Уверен, что, если я попрошу взамен за все свои дела должность главного ревизора империи… Ох, помашу я шашкой! Ох воровские головы-то полетят!

Впрочем, уже давным-давно пора отказаться от внутренних таможен, как явления. Ведь чтобы добраться из Астрахани в Петербург, любому купцу или промышленнику, если только у них есть товар, нужно заплатить раз пять или даже больше. И в Астрахани возьмут таможенный сбор, и в Казани, и в Нижнем Новгороде… Да еще и взятки. И с какой наценкой придет товар? И сколько торговцев вовсе решаться на такие сложности? Это никуда не годится.

Я думал о будущих проектах, законах, которые собирались лоббировать. Почему-то подобные мысли меня успокаивают, отвлекают от переживаний.

На самом деле так и не смог понять, отчего же кричит моя чуйка. Вроде бы всё ясно и прогнозируемо. Если так переживаю о безопасности своей жены, то я не могу представить себе ту военную операцию, которая позволит взять мой дом приступом. Здесь нужна артиллерия. Полк, не меньше остался в Петербурге и все около моего дома, или же возле военной базы — того дома, что я занимал раньше.

Так чего же мне тревожно? Почему-то в голову приходит мысль, что у меня так и не получилось встретиться с дедом. Всё в делах и заботах, надо было хотя бы весточку ему отправить. А пока…

— Капитан Смолин! Отправьте два десятка надёжных людей по адресу, который я вам сейчас продиктую. Там мой дед и важный посол Крымского ханства. Нужно взять их под охрану, — неожиданно даже для самого себя я отдал приказ.

Да, именно это и давило на меня. Все уязвимые точки, на которые могут давить мои враги, так или иначе, должны быть защищены. Прежде всего, моя семья. Я даже отправил десяток солдат к своему отцу и матери, чтобы они приготовились к возможным сюрпризам.

И я уверен, что отец сейчас соберёт должное количество боевых мужиков и не даст в обиду ни поместье, ни маму. Такое же послание было отправлено и родителям Юлианы. Но на них вряд ли будет нападение. Все же бароны.

А вот дед… Ну не будут же они его трогать! Накануне подписания судьбоносного для Российской империи и Крыма договора убивать посла считай уже не существующего ханства? Это же каким идиотом нужно быть, чтобы допускать подобное! Ещё не хватало нам восстания в Крыму. А оно вероятно, особенно, когда вынуждено из Крыма уйдут многие русские полки. Ведь с туркой драться теперь нужно уже на Дунае, или южнее. Желательно, чтобы сильно южнее Константинополя.

— Стрельна! — выкрикнул я, сообщая, скорее, не своим бойцам, а башкирам. — Старшина, командуйте!

Алкалин тут же стал отдавать приказы. Он и его люди знали пароль, систему «свой — чужой». Теперь башкирам предстояло организовывать дозоры и не пускать никого близко к резиденции Елизаветы Петровны, ну или сообщать о приближении особо крупных отрядов противника.

По сути, все те мероприятия, которые сейчас происходят, мало отличаются от того, как я поступал бы в условиях военных действий. Ужаснула мысль, что в России может начаться гражданская война.

Но я успокаивал себя тем, что всё ещё иногда думаю категориями человека из будущего. Какая гражданская война? Максимум две или три противоборствующие группировки набьют друг другу морды, ну или постреляют друг друга. Уж точно противостояние не будет происходить в масштабах всей страны.

То, что решится в Петербурге, проглотит вся остальная империя. И многим, так или иначе, но всё равно, кто там будет сидеть на троне. Возможно, только слегка экзотично выглядит присяга ещё не рождённому человеку. Да и то, эту экзотику Россия уже переварила, присяга же была почти год назад.

— За Веру, Царя и Отечество! — выкрикнул я, проезжая мимо выставленного блокпоста.

Это уже были мои солдаты и офицеры. И пусть они носили форму Второго Самарского полка, и с их командованием я встречаюсь лишь в третий раз, но, если они послушались моего приказа, приняли меня за своего командира, то это мои люди. И я безмерно рад этому. Готов и дальше сам служить России, ну и я никто без людей, которыми буду командовать.

Дворец в Стрельне не отличался каким-то особым убранством, а вокруг него, словно по периметру и на одном и том же расстоянии, стояли скульптуры. В основном это были голые мужики из различных мифов и легенд Древней Греции. Сущая безвкусица. Где Растрелли? Хотя и он, как архитектор мне не очень нравился, но уж точно этот итальянец способен построить что-то стоящее. Петербургу сейчас нужны величественные здания. Ну какая великая держава без великой архитектуры?

А тут… И сами скульптуры выполнены из рук вон плохо. И для царевны могли бы не жалеть материала, увеличили бы некоторые особенности изваяний.

Так и представляю, как на балкон выходит Елизавета Петровна, вся в прозрачном халате, такая соблазнительная, садовник, засмотревшись на прелести красавицы вместо куста секатором отсекает себе палец. А Лиза стоит и рассматривает скульптуры, громко критикуя, почему у статуи нету… ну или скульптор все же имел очень ограниченный бюджет и пожалел на определённые части своего творения материала.

— Александр Лукич Норов! Я считал вас человеком чести! — первым, недалеко от крыльца, встречал меня Пётр Иванович Шувалов.

Этот невысокий полноватый человек был настроен серьезным образом. Взгляд бесстрашный, ноздри, как у того мифического быка, вот-вот начнут извергать пламя.

— Пётр Иванович, побереги горло и не говори то, о чём впоследствии будешь жалеть! — сказал я своему компаньону и другу.

Как бы Шувалов сейчас не злился на меня, и даже не провоцировал, я действительно считал его одним из членов своей команды. И если он стремится меня оскорбить и вызвать на дуэль, то в этом случае я просто подойду и дам в морду, чтобы в себя пришёл, самоубийца доморощенный.

— Но как же так, Александр Лукич? По какому праву вы врываетесь к Её Высочеству и присылаете своих солдат? — уже немного успокоившись, спрашивал Шувалов.

— А вы почему находитесь здесь? Не желаете ли поучаствовать в дворцовом перевороте? — я улыбнулся. — Пётр Иванович, не всё так однозначно, как выглядит. Наберитесь терпения. И не нужно говорить не подумав. Пусть Елизавета Петровна принимает решения. Я только лишь предложу выход из положения. И не беспокойтесь, причинять боль, или посягать на честь ее высочества я не буду.

Сказав это, я уверенно зашагал на второй этаж особняка, который с натяжкой можно назвать дворцом. Так… особнячок, построенный и вкривь и вкось. А я фундаментальной русской архитекторы хочу! Я же в Петербурге, как без нее? И для этого нужна мне Елизавета Петровна, чтобы она стала толчком для появления того самого елизаветинского барокко, который в прямом и переносном смысле ослеплял туристов со всего мира в будущем.

— Мавра Егоровна, моё почтение, — попытался я проявить учтивость.

Верная спутница дежурила у дверей госпожи.

— Её Высочество уже изрядно вас заждалась. Нельзя быть столь невежливым по отношению к лицу царственной крови, — сказала подружка и боевая товарищ Елизаветы Петровны. — И знайте, господин Норов, что вы сильный мужчина, но и на вас всегда можно придумать управу. Не смейте беспокоить и чинить обиды ее высочеству.

Я зашёл в покои царевны. Она стояла спиной ко мне; было видно, что платье на ней — самое богатое, какое только могло быть в Российской империи. Тут и бриллианты и жемчуга, золотая нить, не дешевые материалы.

— Ваше Высочество, неужели в столь изящном великолепии вы собрались сражаться за корону Российской империи? — сказал я и вновь проявил учтивость, поклонившись. — Это же не удобно. И вот что… некие люди были перехвачены моими людьми. Что от вас было нужно тем двум десяткам вооруженных офицеров? Впрочем, я догадываюсь.

— Норов… такой разный и такой опасный. Признаться, я уже была уверена, предусматривала, думала, чего от вас можно ожидать, и вы вновь меня удивляете… Вы взяли в осаду мой дворец и земли, подаренные мне батюшкой моим Петром Великим, — Елизавета повернулась и посмотрела на меня пронзительными зеленоватыми глазами. — Немедленно прикажите своим разбойникам покинуть мои земли!

Лиза говорила, а мои глаза, по привычке, наверное, смотрели несколько не туда. Как всегда её декольте было чарующим. Вот только я словно выпил противоядие от этих чар. Понимал, что это красиво, что любой мужчина сейчас непременно застыл бы, словно изваяние, вглядываясь в глубину… и нет — ни в души глубину, а в «междугрудье» царевны.

И всё же интересно, неужели некоторым девушкам, обладающим особой сексуальностью, нравится, что смотрят на их оболочку, но абсолютно не видят душу, суть человека? Ведь я в Елизавете видел только тело: пышное, по нынешним временам идеальное. Но я не видел в ней человека.

— Ваше Высочество, вашим именем уже начали действовать. В заложники взята Анна Леопольдовна, неизвестна судьба герцога Бирона и ряда других придворных. Знаете ли вы что-нибудь об этом? — спрашивал я голосом следователя.

— Нет. Как же я могу об этом знать? Вы же перекрыли мне любые новости, — отвечала Елизавета, присаживаясь в кресло и расправляя пышное платье.

— Лиза, давай оставим все эти придворные ужимки. У меня есть к тебе предложение… — решил я сменить тактику.

— У меня и без того хватает предложений, Норов. А тебе было бы в пору подумать о себе и своих родных и провести время с ними, если такая любовь! Все зашло слишком далеко…

— Как зашло, так и вернется.

— Уходить нужно из Петербурга и мне и тебе и другим.

— Уйду, но есть предложение…

— Неужели руки и сердца…? — пролепетала она.

— Нет.

— А если от этого будет зависеть твоя жизнь и судьба империи? — спросила Елизавета Петровна.

— Елизавета Петровна, я сейчас уйду и больше к вам не вернусь. А то, что уже совершил Андрей Иванович Ушаков от вашего имени, тянет даже не на четвертование, а на посадку на кол… — дурные мысли мелькнули в голове, что подобный вид казни для Елизаветы может быть даже предпочтительнее…

Вот оно! Рядом с ней невозможно не думать о сексе. Это главное оружие Елизаветы Петровны. И она, чертовка, знает об этом. Но она не знает, что это оружие в отношении меня срабатывает немного не так, как этого хотелось бы царевне. Я не хочу накинуться на неё прямо сейчас, я не хочу её. Я хочу договориться.

— Я не имею никакого отношения к тому, что говорит и делает Андрей Иванович Ушаков. Вы вправе спрашивать меня об этом? Кто вы такой? Всего лишь бригадир Александр Норов! Юнец, строптивец… — продолжала Елизавета.

— Которого ты всё ещё хочешь, — выкрикнул я, чтобы погасить нарастающий пожар внутри царевны.

Она тяжело дышала, её огромные груди лишь чудом не вываливались из глубокого декольте. Она смотрела на меня исподлобья, зло. Вот именно так она смотрела, когда впоследствии накидывалась с неистовством и срывала с себя одежду.

— Будь рядом со мной. Я сделаю тебя графом. А хочешь — будь моим герцогом, будь тем, кто был Бироном для Анны Иоанновны! — с придыханием говорила Елизавета.

Она встала с кресла и начала приближаться ко мне.

У нас государственный переворот, а тут…

— Сядь, Лиза! — жёстко припечатал я. — У тебя, по сути есть, только три варианта. И ни один из них не включает то, что вместо дела мы сейчас начнём предаваться плотским утехам. Послушай моё предложение.

Обиженная женщина, отвернув лицо, чтобы я не видел тех слёз, что проступали на её глазах, внимательно меня слушала. Это было видно по реакции, которую пыталась скрыть Елизавета, но не могла. Она была чуть ли не на эмоциональном срыве. А в таком состоянии человек проявляет эмоции куда ярче, даже если пробует обмануть.

— И кем я буду? Регеншей при своём… каком-то там племяннике? А если родится племянница? Или уже не столь важно, кто на русском престоле: баба срамная, фаворитов имеющая, али лицо мужеского полу, девок портящий? Как можно быть императрицей и не быть ею? Кондиции? А не боишься ты, что я порву эти бумажки так, как это сделала сестрица моя ныне почившая? — наконец, последовала реакция Елизаветы.

— Нет, не боюсь. Но тебе стоит боятьс0я. Иное для тебя — это монастырь. Я первый дам показания на тебя, что ты блудила со мной и не только. Лиза, шестнадцать лет у тебя будет практически полная власть. Ты лишь не сможешь смещать со своих должностей тех, кто будет заниматься воспитанием и обучением будущего государя. И даже если у тебя появятся дети, то они будут незаконнорождёнными, — я взял Елизавету Петровну за руку, и она вздрогнула. — Ну так почему ты против?

Мне непривычно, что такая великая женщина настолько ярко реагирует на мои прикосновения.

— И войну объявлять могу и мир заключать? И внутри державы наши законы учинять? — спросила Елизавета, крепко вжав мою руку.

— Да, но появится Государственный совет, который будет давать тебе своё видение. Подпись лишь за тобой. Лиза, я хочу, чтобы ты была императрицей, — сказал я, насилу вырывая свою руку.

— Так ты же меня называешь престолоблюстительницей. Сие не есть императрица, — парировала она.

— А чтобы ты приняла титул этот и без коронации, чтобы не повторилась история с сестрой твоей, которая кондиции порвала. А ещё, если ты думаешь, что сможешь прийти в Петербург и объявить себя императрицей… — я достал свёрнутый лист бумаги. — Читай!

Это был текст, который с самого утра будет готов для распространения по всему Петербургу, а через два дня и в Москве, и в других городах Российской империи. Мне уже сообщили, что типография работает ночью и на износ всех имеющихся станков. Под дулом пистолета у людей порой просыпается удивительная работоспособность.

— Это будет утром возле каждого дома в Петербурге, а через два дня — в Москве и в других городах Российской империи. Не получится иметь всего лишь один документ, как те кондиции, которые порвали. Во-вторых, таких и не писали. И нынче всё будет через газету. Все законы и постановления вступают в силу только тогда, когда они будут напечатаны в газете. На то будет твой указ.

Елизавета посмотрела на меня серьёзными глазами. Я молчал, молчала и она. Было видно, что Лиза пытается осмыслить и принять всё то, что я ей предлагаю.

Ведь на самом деле я почти предлагаю ей корону. А те условия, которые выставляются, они даже в сравнение не идут с кондициями, которые запрещали бы императрице быть правительницей, а удостаивали возможности лишь пить и устраивать балы.

Минут десять прошло, не меньше, когда престолоблюстительница всерьёз сказала:

— Повтори то, что было у тебя дома. Покажи мне мужчину, с которым я теперь сравниваю каждого! — потребовала Елизавета Петровна.

Это сумасшествие какое-то. Я должен переспать с Лизой ради того, чтобы в Российской империи установился порядок и прозрачная система престолонаследия? Чтобы не пролилась кровь?

— Нет, Лиза! — решительно отказал я.

— Ради меня и ради империи ты отказываешься? — спросила Елизавета Петровна.

А потом дочь Петра Великого рассмеялась так, что я ещё никогда в двух жизнях не слышал подобного женского смеха.

— Норов отказывается возлечь со мной ради империи? Врагов убивает, Крым подносит к русскому престолу, а возлечь со мной? — снова серьезно сказала она. — Я что, настолько уродлива?

— Нет, Ваше Высочество. Просто я поражён очень страшной болезнью, от которой, боюсь, лекарства не бывает. Это ужасно, но я люблю свою жену, — также серьёзно сказал я.

А потом мы рассмеялись уже вдвоём.

— Что другие? Понятно, что Ушаков решил играть свою игру. Стёпка Апраксин вот-вот должен был ко мне приехать, но, видимо, твои солдаты не дали этому свершиться. Что Остерман? Этот старый лис по-любому что-то готовит. И он точно не со мной, — сказала Елизавета.

Её тон стал деловитым, серьёзным. Она говорила со знанием дела, решительно, демонстрируя незаурядный ум и понимание дворцовых раскладов.

Я отвечал. Скрывать уже особо было нечего. Но был один очень важный вопрос…

— Лиза, твоим именем готовится война. Что ты знаешь об этом? Если шведы сейчас ударят по нам с севера, боюсь, что может не хватить сил, чтобы их сдержать, не то, чтобы разбить, — спрашивал я.

Елизавета Петровна замялась. Было видно, что она не решается сказать очень важную информацию. И наверняка то, что должно прозвучать, бросает очень тёмную тень на царевну.

— Война должна была начаться сегодня… — нехотя сказала её величество. — Ты победишь же шведов, и будешь со мнойю

— Что? Война со Швецией? — отстранил я царевну.

— Сегодня нет, но завтра начнется. Но я тут ни при чем, — сказала Елизавета Петровна, будто бы спрашиваю ее о сущей нелепице.

Война… А все войска на юге. А во дворце Ушаков и в заложниках Анна Леопольдовна. Что еще должно произойти, чтобы меня окончательно накрыло от новостей?

ТОМ 8 ЧИТАТЬ: https://author.today/work/498149