Фаворит 7. Судьба империи

Глава 19

Тысяча людей умирает каждый день, но положи труп в центре города и они сходят с ума.

Телефонная будка

Петербург

21 сентября 1735 года

— Приказ красного цвета, — сказал я своим охранникам, самостоятельно усаживаясь на место кучера. — Действуйте!

Рванув с места карету, я поспешил не домой, а туда, рядом, где находился дом Остермана. Я мог только догадываться о том, какую роль может играть статс-министр во всей этой истории. Но… он обязательно имеет свой план и его люди, находясь в тени, должны действовать.

Министр болел. Вновь его озаботили мигрени, ещё что-то. Может, у него внезапно воспалился геморрой.

— Вам нельзя. Господин Остерман нездоров и не принимает никого, — сказал мне человек, открывший дверь.

Он был спортивного телосложения подготовленного бойца. Уж явно не швейцар или лакей.

— С дороги! — приказал я одному из охранников Андрея Ивановича Остермана.

Тот и не пошевелился. Тут же появился ещё один. Свои шпаги не обнажали, рассчитывая, видимо, на то, что могучим видом смогут прогнать меня.

— На! — апперкот в челюсть.

Тут же нанёс удар ещё одному бойцу коленом в пах. Прикладываюсь сверху кулаком в висок и отправляю второго в нокаут.

— Против меня без оружия вам ничего не светит, — говорю я, переступая через лежащие тела.

Возле спальни Остермана встречаю ещё двоих охранников. Эти уже обнажили шпаги и были готовы вступить в схватку со мной.

— Бах! — стреляю в воздух, отбрасываю пистолет, извлекаю из-за пояса другой и направляю в своих оппонентов.

Жду…

— Фриц, что там происходит? — за дверью слышится голос Андрея Ивановича, бодрый такой голос, не скажешь, что лежит в предсмертных судорогах.

— Господин Остерман, — кричу я на немецком языке, — нынче отсидеться не получится. Заканчивайте притворно болеть и выступите, наконец, в полную силу!

Двери распахнулись, на пороге показался живее всех живых Андрей Иванович Остерман. Брови сдвинуты, глаза хмурые, недовольные. Между тем, цвет лица здоровый, розовый, как тот молочный поросенок.

— Зайдите ко мне, бригадир, Норов, — сказал министр, оглядев двух своих охранников с обнажёнными шпагами и ещё двух, которые, побитыми собаками, поднимались по лестнице к спальне хозяйки.

Дважды повторять не пришлось. Уже скоро я находился внутри убежища этого интригана. Вот тут, судя по всему, он и пережидал многие кризисы. Он переживал, а его люди действовали.

— Я, знаете ли, действительно приболел… — начал он.

— Господин Остерман, о ваших мнимых болезнях уже легенды ходят. Прошу, не делайте из меня наивного болвана, который в это будет верить. И спрошу прямо: имеете ли вы причастность к покушению на меня, а также к тому, что в Петербурге готовится заговор? Знаете ли вы, что государыня почила? — спрашивал я.

— Анна умерла? — как мне показалось, даже с горечью спросил Андрей Иванович. — Это точно? Горе-то какое!

— Видите, господин министр… Я тоже стал своего рода политическим игроком. Узнаю раньше вас важное. Учитываете ли вы меня в своих раскладах и то, что я, если мы не договоримся, нарушу любые ваши планы? — говорил я.

— Но если она умерла, то почему вы говорите без скорби об этом? — заметил он.

— Оставим такие переживания Бирону. Герцог наплачется за всех нас. А сами поплачем по великой императрице после того, как её слово и решение о престолонаследии не будет подвергнуто сомнению, — ответил я.

— Почему вы здесь со мной? Разве же я командую гвардией, или столь сильно влияю на мнение Петербуржского общества? — резонно спросил Остерман.

Я, действительно, не понимал, как он это делает, но, судя по моим знаниям и тому, что я сейчас уже узнал об этом мире, Остерман каким-то образом всё-таки влияет и на общественное мнение, и на гвардию. Есть у него прикормленные, скорее всего, немецкого происхождения, офицеры. Свою клиентуру он формирует из среднего звена дворянства, чиновники, от которых зависит немалая часть дел, хотя они не на самом верху политического Олимпа Российской империи.

— Каково ваше видение будущего российской державы? — предельно серьёзно спросил Остерман, усаживаясь за свой стол и подготавливая материалы для каких-то записок.

— Елизавета Петровна на троне. Ребёнок, который сейчас в утробе Анны Леопольдовны, — император, но по достижению совершеннолетия, — я предельно кратко изложил своё видение будущего устройства России.

— Что? Елизавета, которая готовит, и уже подготовила не без помощи французского подлеца Шетарди переворот, становится регентшей? — усмехнулся Остерман. — Вы участвуете в заговоре? Но как это возможно, если ненавидите Ушакова?

Было видно, что он оценил мою мысль. Но и другое понятно, что Остерман прекрасно понимает расклады.

— А если Елизавета сама родит ребёнка? Ещё не столь старá для этого? — спросил министр, что-то записывая на бумагу.

— Она родить не должна, — констатировал я.

— Не факт… но допустим… А гольштинский принц Карл Петер Ульрих? — кратко спросил министр.

— Его должно не стать, — предельно открыто сказал я.

Остерман испугался моего ответа. Посмотрел остро, изучающе.

— И меня должно не стать, если я с вами не соглашусь? — резонно заметил он. — У вас топорное решение вопросов.

Я промолчал. Действительно, если я не найду в лице министра поддержку, то мне придётся действовать крайне жёстко. Устроить покушение на Остермана не так легко, чтобы не вызвать подозрения к себе. Но есть на Руси напасть одна… Насколько же часто горят дома в русских городах и деревнях! Порой вместе с теми, кто в них живёт.

— Чего вы ждёте от меня? — спросил он.

— Чтобы вы отправились к Елизавете Петровне и находились рядом с ней. Её никто не тронет, но я рассчитываю осадить Елизавету в Стрельне. Никто к ней прорваться не сможет. И ещё по своим каналам вам предстоит передать, что лучше ему уехать, чтобы не было у России с Францией серьёзного дипломатического скандала, связанного со смертью посла. Прощать ему преступление против себя и против русской державы я не намерен. Между тем, подхожу к делу с холодной головой. Скоро большая европейская война. России дипломатические скандалы с Францией ни к чему, — сказал я, и Остерман минут на пять задумался.

— Какую роль в этом будет занимать герцог? Государыня уповала на то, что именно он станет регентом при ребёнке, которого должна родить Анна Леопольдовна. Вот ещё один важный вопрос, — продолжил Остерман.

— В первом же указе Елизавета Петровна должна утвердить герцога Бирона главным воспитателем будущего императора, — сказал я. — Создается Государственный Совет. Проект у меня есть, пришлю нарочного вам с бумагами. Я… Вы… Бирон… Черкасский, двоих может назначить Елизавета. Но только не Ушаков. Он уходит на покой и мы решаем, кто возглавит Тайную канцелярию.

— Вы предлагаете новые кондиции? Разве забыли, что при Иоанновне попытка их введения уже приводила к последствиям? — заметил министр.

— Не без вашей помощи, господин статс-министр. И все постановления и указы императрицы должны быть опубликованы в «Петербургских ведомостях». Главная ошибка, которую сделали заговорщики против престола Анны Иоанновны, что кондиции не были распечатаны во множестве экземпляров. Достаточно было порвать лишь одну бумажку, и всё. Тогда у Бирона не будет никакой власти. Пусть живёт себе, как я жил. Даже за государственный счёт можно построить ему отдельный дворец. Герцог не тот боец, который будет сражаться за власть до конца.

— Миних?

— Генералисимус с полнотой власти в армии и с увеличенными выплатами на армию и флот. Фельдмаршалу будет чем заниматься. А, нет, так город еще ему поручить строить на Черном море, — отвечал я.

— И на все-то у вас ответы есть…

— Я жду от вас человека уже скоро. У меня будет собрание с офицерами моей дивизией. Хотелось бы видеть решения от вас и человека от вас. И… Не пробуйте меня убивать. Не действуйте против меня, очень прошу. Не хотелось бы, чтобы накануне великих дипломатических побед империю представлял кто-то другой, но не вы, — сказал я.

Остерман не стал истерить, что мол прозвучала угроза. Он все понял. Понял и я. Убить меня пытались уже не раз. Риски Андрей Иванович умеет просчитывать как никто другой. Так что нет… Он так опрометчиво не поступит. Стоит рассчитывать, что Остерман решит действовать в моей парадигме решений.

Разговор продлился ещё около получаса, и я поспешил уехать. Собрание офицеров должно было начаться раньше, чем планировалось.

Красный цвет тревоги означал, что всех лояльных офицеров нужно было собирать по мере того, как их будут находить мои люди. Начиналась острая фаза предотвращения политического кризиса в России. И, безусловно, мне нужно будет и самому встретиться с Елизаветой.

Эх, поговорить бы с каким-нибудь историком из будущего, который точно сказал бы, почему у Елизаветы не было детей. И была ли некая княжна Тараканова действительно дочерью Елизаветы Петровны, или всё же она авантюристка высшей пробы.

Но на данный момент у Лизы детей нет. Это я знаю наверняка. А ещё…

Как это сделать, чтобы она наверняка не смогла зачать ребёнка? Нужно будет еще проконсультироваться с докторами.

А пока моя карета, насколько это только возможно на дорогах весьма оживлённого Петербурга, ехала домой. Благо расстояние было небольшое.

* * *

Эрнст Иоганн Бирон был чернее тучи. Уже не менее четырёх часов он не мог прийти в себя, предпочитая просто молчать. Молчал он о том, что сейчас чувствовал. Не говорил, насколько разрывалось его сердце, какая чернота подступала к его душе. Не кричал, насколько казалось всё безнадёжным. Не отзывался его голос эхом в пустоте.

Не рассказывал он и о том, что императрица умерла. Немногочисленные верные Бирону люди, лакеи и десяток гвардейцев смогли организовать охрану спальни, даже целого крыла в Зимнем дворце. Нужно действовать, нужно что-то говорить, но… Что?

— Герцог, вы не в праве решать самостоятельно, кому быть с государыней, а кому стоять у дверей в покои императрицы, — говорил Андрей Иванович Ушаков.

Он прорывался практически боем к спальне государыни. Но, нет… Оставался в приемном зале, куда поставили уже множество стульев, так много людей ждали информации. Тут же была и Анна Леопольдовна, которую пока не удавалось врачам уговорить уйти.

Но Бирон словно бы и не слышал Ушакова, как и многих других до этого. И от этого глава Тайной канцелярии ещё больше убеждался, что императрица умерла. Однако Ушаков ничего не мог начать делать, пока не убедится, что это так.

В конце концов, не так давно он, глава Тайной канцелярии, уже обжёгся, когда начал действовать раньше, чем лично убедился в смерти её величества. Пожалуй, что и два раза. И теперь были потеряны часы времени.

— Вы не смеете скрывать её величество от верноподданных! — неожиданно даже для самого себя закричал Ушаков.

Голос неврастеника отразился эхом от стен Тронного зала Зимнего дворца.

Бирон презрительно посмотрел на Андрея Ивановича Ушакова. Эрнст Иоганн Бирон и ранее не особо уважал то дело, которым занимался Ушаков. А сейчас, когда герцог отчётливо видел, что Андрей Иванович играет в собственные игры и чаще всего против ещё недавно всесильного фаворита, появилась личная неприязнь к Ушакову. Нет… ненависть.

Эрнст Иоганн и в этот раз промолчал. Да, он растерялся. И дело не в том, что он всё-таки любил Анну Иоанновну. Противоречивой, странной, но всё-таки любовью пылал он к этой женщине. Или он любил ту власть, которую даровала ему любимая.

Но сейчас герцог понимал, что без слова её величества он не так и много значит. Кто есть у герцога, кто может стать на защиту его? Может, гвардия? Брат Густав, подполковник Измайловского полка? Но он же, Густав, жаловался, что в гвардии не имеет полной поддержки, чтобы говорить о контроле гвардейских частей, или даже всего лишь Измайловского полка.

Выходило так, что оба Бирона ослабли из-за своих чувств. Густав — из-за любви к княжне Долгоруковой, герцог — к императрице. На ум приходила фамилия Норова. И ранее предполагалось, что этот офицер будет своего рода охранителем императорской власти и всех решений, которые принимает императрица.

Однако герцог, под властью собственного мнения и эмоций, посчитал, что бригадир Норов может быть обижен, в том числе, и на государыню. Заточение в Петропавловскую крепость этого офицера казалось незначительной мерой, временной и несерьезной, в сравнении с иными шалостями при её величестве. Словно бы ребенка, любимого, но слишком шаловливого, поставили в угол. Теперь же это кажется серьёзной ошибкой.

Простит ли Норов? Да и что он может? Дивизия так и не была окончательно сформирована. Только лишь определили три полка и часть гвардии направить в новое воинское подразделение, как последовал арест. Но кто же знал?..

— Если вы прямо сейчас не допустите меня в спальню к её величеству, я буду вынужден все-таки сделать это, но уже прибегнув к силе, — решительно сказал Ушаков.

Герцог демонстративно отстранился, пропуская главу Тайной канцелярии в то крыло Зимнего дворца, где располагалась спальня Анны Иоанновны.

Он и без того видел, что гвардейцы были готовы подчиниться, скорее, Ушакову, чем ему. А верных людей было мало и не устраивать же бойню, к в конце-концов. Герцог понимал, что без опоры на военных он теперь мало что может сделать.

Бирон, шархая ногами, опустив голову, сгорбившись и резко постарев, брел… Куда? Туда, то есть в никуда. К стене, чтобы оттолкнуться от нее и брести к другой стене.

Ушаков же, напротив, был слишком активным. У него дергался глаз, тряслись руки, он ворвался, как ураган в спальню к императрице. Злорадная ухмылка психически нездорового человека прочно заняла своё место на лице главы Тайной канцелярии розыскных дел.

— Охранять и не пускать! — приказал Ушаков тем двум десяткам гвардейцев, которые были лично ему преданы и которых он ранее сумел протолкнуть в Семёновский полк.

Андрей Иванович уже начал раздавать деньги гвардейцам, чтобы те, как некогда, когда не Меньшиков, а именно Ушаков, возвёл на престол кухарку Екатерину, были преданы и выполняли приказы Андрея Ивановича.

— Ты, — обратился Ушаков к одному подпоручику Семёновского полка, — срочно отправляйся к Андрею Ивановичу Остерману. Скажи ему, что я жду его во дворце. Немедля чтобы пришел. Коли прикинется нездоровым, то силой привезти.

Одна личность внутри Ушакова, та, что ещё могла думать рационально, понимала, что к такому игроку, как Остерман, нужно заявиться лично. Что не стоит исключать и того, что прямо сейчас в той пока ещё немногочисленной команде Ушакова обязательно есть человек, который лично предан министру.

Но глава Тайной канцелярии полагался на свободу решений и действий, которая сейчас после смерти императрицы представилась ему. Так что он подумал, что достаточно будет и «телеграммы», чтобы министр присоединился в качестве ведомого и помог Ушакову привести к власти Елизавету Петровну.

Ну а если министр решил «болеть», то есть предать союз с Ушаковым, то… Пусть и силой Остермана тащат.

— Что вы себе позволяете? — вдруг, неожиданно, пришёл в себя Бирон.

Он быстро, бегом, направился в спальню к умершей, уже помытой, одетой и готовой к погребению, если бы оно прямо сейчас нужно было, императрице.

— Господин Бирон, не стоит мне мешать. Ночная кукушка перестаёт быть таковой, когда она уже не может никому в ночи шептать свои желания, — злорадно усмехнулся Ушаков.

Бирон скривился. Ещё пять часов тому назад он мог бы дать пощёчину этому человеку. А сейчас просто не знал, как себя вести. Как реагировать на то, что Ушаков обращается к нему не по титулу, практически открыто утверждая, что герцогство Бирона — заслуга вовсе не этого курляндского дворянина, а того в чем человека, который проводил ночи с русской императрицей.

Ушаков, не обращая внимания на герцога, вышел в просторный зал, расположенный между двумя крыльями дворца. Тут уже начинали толпиться офицеры, оттесняя некоторых придворных.

— Её величество, матушка наша. Она почила, — со скорбным выражением лица сообщил печальную новость Ушаков.

Он не обратил внимания на охи и ахи, а подозвал одного из верных ему офицеров.

— Отправляйся ко мне домой, обратись к управляющему, и он выдаст тебе пятьдесят тысяч рублей. Начни эти деньги раздавать офицерам, и говори о том, что Елизавета Петровна будет лучшей императрицей, чем дрянная порочная девка Анна Леопольдовна, — давал распоряжение Ушаков.

Андрей Иванович подумал, что ситуация нынче такова, что нельзя жадничать. Если возведение на престол Марты Сковронской обошлось чуть более тридцати тысяч рублей, то сейчас Ушаков готов потратить и все сто тысяч. Он искренне считал, что именно деньги играют главную роль в том, какое мнение будет у гвардии.

Ну, а деньги были. Это ведь Василий Никитич Татищев напрямую заплатил Ушакову, чтобы тот на свой страх и риск выпустил хозяина Урала из Петропавловской крепости. И заплачены было как раз эти пятьдесят тысяч. Да и сам Ушаков не бедствовал, собрал немалую сумму, искренне рассчитывая, что уже скоро он сможет эти вложения приумножить.

Врагов, тех, у которых можно было бы забрать имущество, хватало. Да здесь только достаточно было изъять все активы у бригадира Норова, чтобы сумму себе вернуть.

Капитан Данилов смотрел на Андрея Ивановича Ушакова с надеждой. Он словно бы видел в главе Тайной канцелярии родственную душу. Возможно, все ужимки не совсем здорового психически человека, которые появлялись у Данилова и Ушакова, в некоторой степени роднили их.

А ещё в чём Данилов себе не хотел признаваться, но что было фактом: Антон Иванович Данилов не мог существовать как полноценная личность, способная принимать решения. Капитану гвардии Измайловского полка было просто необходимо, чтобы его направляли, чтобы был человек, который скажет, что хорошо, а что плохо. И Ушаков становился для гвардейца таковым.

А ещё внутри гвардейца бурлила кровь. Кровь, разбавленная слизью ненависти. Вновь вспомнились моменты, когда его, Антона Ивановича Данилова, унижали и чуть не сослали вместе с Долгоруковыми, которым некогда верой и правдой служил нынешний гвардеец.

Он вспомнил, как лишился своей любви из-за того, что Долгоруковы пришли в немилость и проиграли свою войну за власть. Именно тогда психика Данилова и дала крен. Ведь он, по сути, предал хозяина, когда не отправился вместе с ним в ссылку. А потом ещё и пошёл на службу в армию, куда определили его товарищи, прежде всего, Саватеев и нынешний генерал-майор Лесли. Гвардия… ненавистная гвардия.

Но он не был никому благодарен. В какой-то момент Данилов хотел примкнуть и стать верным псом для Норова. Но тот не принял ту форму подчинения, которая была необходима Данилову. Ведь Антон Иванович не хотел ни с кем заводить дружбу; ему нужно было подчиняться и чётко знать, за кого именно грызть горло.

Теперь он знал можно грызть глотки за Ушакова, кого бы он не хотел возвести на престол. Главное, чтобы против всего, что связанно с императрицей.

— Я с вами, господин глава Тайной канцелярии! — выкрикнул Данилов, пожирая глазами своего нового хозяина.

— Благодарю вас, капитан. Вы нисколько не пожалеете о своём решении. Приказываю вам взять под охрану Зимний дворец и никого не пускать. Кто бы ни приближался — первый выстрел в воздух, второй на поражение, — отдавал жёсткие приказы Ушаков.

В это же время люди Андрея Ивановича уже побежали по всем заговорщикам, которые хоть когда-то приходили на посиделки к Елизавете Петровне, ко всем её бывшим любовникам, которые также имели некоторый вес до сих пор. Было отправлено письмо князю Черкасскому, чтобы тот сидел и не вылезал, если хочет сохранить свой пост министра.

И как же повезло всем заговорщикам, что Миних сейчас был уже в Виннице, где принимал пополнение и радовался тому, какая сила собирается в русской армии, чтобы нанести решающий удар по Османской империи.