Таких не берут в космонавты. Часть 1

Глава 10

— … О, хотя бы ещё одно заседание, — провозгласил я, — относительно искоренения всех заседаний!

Эмма у меня в голове замолчала. Я тоже умолк. Отвёл взгляд от припорошенных снегом ветвей берёзы, что росла на улице неподалёку от окон кабинета литературы. Пробежался глазами по классу — увидел, как позёвывал Черепанов, как подпирала кулаком щёку Иришка Лукина, как с прилежно сложенными на столешнице руками сидела за партой Надя-маленькая. Посмотрел на Максима Григорьевича, замершего за столом с чуть прикрытыми веками.

Кашлянул — учитель убрал со своего лица мечтательную улыбку, поднял на меня взгляд.

— Неплохо, Василий, — произнёс Кролик, блеснул зубами. — Я бы даже сказал: отлично. Так и запишу в журнале, когда ты нам немного расскажешь о своём видении творчества Владимира Владимировича Маяковского. Василий, поделись с нами мыслями о выбранном тобою стихотворении. Что конкретно тебя в нём привлекло?

«Эмма…»

— О Маяковском? — переспросил я.

— Именно. О Владимире Владимировиче Маяковском.

«Господин Шульц, я нашла…»

— Кричит, выдумывает какие-то кривые слова, и всё у него не то, по-моему, — сказал я, — не то и мало понятно. Рассыпано всё, трудно читать.

Учитель литературы хмыкнул, поправил очки.

— А что касается стихотворения «Прозаседавшиеся», — сказал я.

«Эмма…»

«Господин Шульц…»

— Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области, — произнёс я. — Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своём стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают. Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики ручаюсь, что всё это совершенно правильно.

Максим Григорьевич встал со стула, но всё ещё смотрел на меня снизу вверх. Я отметил, что учитель не улыбался. Он стрельнул глазами в сторону внимательно наблюдавшими за нами школьниками.

— Василий, ты только что сказал, — произнёс он, — что Владимир Маяковский в своём стихотворении издевался над коммунистами…

— Это не я сказал, Максим Григорьевич. Эти слова о Владимире Маяковском и о стихотворении «Прозаседавшиеся» принадлежат Владимиру Ильичу Ленину…

«Эмма, ты уверена в этом?»

«Господин Шульц…»

— … Владимир Ильич произнёс их в речи «О международном и внутреннем положении Советской республики» на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов шестого марта тысяча девятьсот двадцать второго года.

Учитель литературы приподнял брови.

— Ах, Ленин!‥ — сказал он.

Я кивнул и серьёзным тоном заявил:

— Суждениям Владимира Ильича я всецело доверяю.

— Нет, так-то… да…

Максим Григорьевич кивнул. Он вынул из кармана брюк белый носовой платок. Снял очки, бросил на меня близорукий взгляд. Протёр платком линзы и снова украсил очками своё лицо. Снова кивнул.

— Я полностью разделяю мнение Владимира Ильича, — сказал Кролик.

Он продемонстрировал мне свои передние зубы и заявил:

— Василий, но я всё же хочу услышать твоё мнение о том, что именно хотел выразить в своём стихотворении Владимир Владимирович Маяковский.

Я пожал плечами.

— Максим Григорьевич, — сказал я, — вы действительно верите, что современный советский шестнадцатилетний школьник поймёт, какие именно смыслы заложил в свои стихи страдавший от депрессии и похмелья тридцатилетний поэт, живший полвека назад?

— Хм!‥

Учитель литературы потрогал дужку очков.

— Это тоже… чья-то цитата? — спросил он.

— Это я поинтересовался вашим мнением, Максим Григорьевич.

— Ясно.

Максим Григорьевич вздохнул.

— Ладно, Пиняев, — сказал он. — Вижу, что уровень подготовки московских школьников не уступает нашему. Это меня порадовало. Советую тебе, Василий, в будущем не только цитировать при ответах на уроке Владимира Ильича. Но и активнее высказывать своё мнение, которое мне и твоим школьным товарищам тоже интересно.

Учитель взглянул на часы.

— Присаживайся, Василий. Молодец. Время нашего урока не бесконечно. А я хотел бы услышать сегодня и других учеников. Всё же у нас выпускной класс, и скоро у многих из вас будут вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Я уверен, что знание поэзии Маяковского на этих экзаменах вам пригодится.

Я кивнул и направился к своей парте.

— А оценка за стихотворение у него какая? — громко спросил с места Черепанов.

— Пятёрка, разумеется, — ответил Максим Григорьевич.

Он уселся за стол, сделал пометку в классном журнале. Поднял лицо, взглянул на притихших школьников.

Я вернулся за парту — увидел, что Кролик снова блеснул зубами.

— Черепанов! — громко сказал учитель. — Раз уж ты напомнил нам о себе, мы с удовольствием тебя послушаем. Выходи к доске, Алексей. Смелее! Какое стихотворение ты для нас подготовил? Надеюсь, ты покажешь нашему московскому гостю, что уровень подготовки наших учеников ничем не уступает столичному.

Я наблюдал за тем, как Лёша Черепанов неохотно выбирался из-за парты. Череп кряхтел и пыхтел, словно один из престарелых пациентов гейдельбергской клиники.

«Что ни говори, Эмма, а интернет — это очень полезная штука».

«Господин Шульц, интернет — это…»

«Стоп, Эмма. Я знаю, что такое интернет. Спасибо за помощь».

На перемене после урока истории мне показалось, что я вернулся не шестьдесят шестой год, а примерно в шестидесятый. Пока шёл вместе с Черепановым к кабинету физики, я то и дело ловил на себе любопытные взгляды старшеклассников. Причём, школьники разглядывали теперь не только мои джинсы — они указывали приятелям на меня и говорили: «Смотри. Это же тот самый Вася, который вчера пацана из огня вынес».

Именно их слова и напомнили мне, что сейчас я находился не в московской школе, а в кировозаводской. Потому что в Москве я слышал иное: «Смотри. Это же Вася Пиняев, который поёт». Чуть позже: «Смотри. Это же тот пацан из хора, который потерял голос». К восторженным взглядам я в детстве привык быстро. А вот со снисходительными насмешками на лицах окружающих я так и не смирился: часто стирал их кулаками.

На уроке физики меня не озадачили ни проверочной работой, ни вызовом к доске. Пожилая учительница объясняла нам новую тему. Я слушал её, почти не вслушиваясь в её слова (они словно пролетали мимо моих ушей). Рассматривал лица и затылки своих нынешних одноклассников, размышлял о том, что информация о будущем всех этих школьников сейчас была доступна мне при посредничестве виртуальной помощницы.

«Эмма, озвучь мне, пожалуйста, ещё раз годы жизни Николая Варфоломеевича Осинкина».

«Конечно, господин Щульц. Николай Варфоломеевич Осинкин родился пятого декабря тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Дата смерти ни в одном из открытых источников не указана…»

«Ты утверждаешь, что он ещё жив? Я имею в виду: он жив в две тысячи двадцать шестом году?»

«В последний раз Николай Варфоломеевич Осинкин заходил на свою страницу в социальной сети сегодня в семь часов тридцать две минуты по московскому времени…»

«Эмма, уточни, что такое сегодня — в твоём варианте реальности».

«Господин Шульц, под словом "сегодня" я подразумевала воскресенье восемнадцатое января две тысячи двадцать шестого года».

«Спасибо, Эмма, — сказал я. — Чего ему не спалось-то в воскресное утро? Ах, да. Он же пенсионер».

Я увидел, как сидевшая за третьей партой (перед Черепановым) Иришка тряхнула косичками. Заметил, как обернулась и стрельнула в меня взглядом комсорг Надя-большая. Посмотрел на изрисованную словами и картинками классную доску. Снова переключил внимание на учительницу физики, рисовавшую на доске мелом стрелки и буквы латинского алфавита. Вот только снова не уловил смысл её слов. Потому что всё ещё размышлял над сообщением Эммы.

Представлял, как где-то там, в далёком теперь будущем, постаревший Колька Осинкин читал утром сообщения от внуков на своей странице в соцсети.

«Эмма, — сказал я, — но ведь тогда получается: вчера я изменил будущее. Это в том случае, если я сейчас действительно нахожусь в собственном прошлом. Но есть и другой вариант: ты тоже являешься частью виртуального мира, а не моим связующим звеном с реальностью. Ведь в ином случае, происшествия в виртуальной реальности никак бы не повлияли на события в реальном мире».

«Господин Шульц, повторите, пожалуйста, вопрос», — сказала Эмма.

«Я пока ничего не спросил. Но сейчас спрошу. Эмма, а что в две тысячи двадцать шестом году пишут обо мне? Ведь если у меня теперь снова есть Голос, моё будущее наверняка изменилось. Сомневаюсь, что мои московские злоключения повторились. Что обо мне помнят в две тысячи двадцать шестом? Я известный певец? Всё же известен, как переводчик? Ну-ка, Эмма, удиви меня».

«Господин Шульц, повторите, пожалуйста, вопрос», — сказала Эмма.

«Эмма, какие последние новости, касавшиеся меня, просочились в интернет?»

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует. Напоминаю вам, господин Шульц, что я всего лишь…»

«Стоп. Что именно ты не нашла? Информацию обо мне? Или тебя смутила формулировка "последние"? Переформулирую свой вопрос. Эмма, меня интересует любая информация обо мне, которая появилась в сети за… декабрь две тысячи двадцать пятого года».

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует…»

«Стоп!»

Я дёрнулся — привлёк к себе внимание Черепанова, который прервал конспектирование рассказов учительницы. Алексей вопросительно приподнял брови — я покачал головой.

«Эмма, что опять не так? Что тебе не понятно в моём запросе?»

Я вкинул изрисованную чернилами руку и легонько хлопнул себя по лбу. Улыбнулся снова взглянувшему на меня Лёше Черепанову. Откинулся на спинку лавки.

«Эмма, я понял, в чём проблема. Ты ищешь информацию о Базилиусе Шульце, гражданине Федеративной Республики Германия. Так? Но ведь если будущее Осинкина изменилось, то и с моим будущим наверняка случилась похожая трансформация. Эмма, к чёрту эмигранта Базилиуса Шульца. Поищи в новостях за декабрь двадцать пятого года любую информацию о Василии Богдановиче Пиняеве сорок девятого года рождения».

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует…»

«Стоп!»

Я нахмурился, скрестил на груди руки.

«Что за ерунда? Эмма, у тебя появилось чувство юмора? Ты надо мной издеваешься?»

«Напоминаю, господин Шульц, что я всего лишь виртуальный помощник. Я обеспечиваю вам доступ в глобальную систему компьютерных сетей и доступ к…»

«Стоп, Эмма. Помолчи. Думаю».

Я посмотрел за окно, где всё ещё валили с неба крупные хлопья снега. Вспомнил, что при нашей встрече в Нью-Йорке Черепанов назвал зиму с шестьдесят пятого на шестьдесят шестой год аномально холодной и снежной для Кировозаводска. Он говорил, что видел здесь столько снега лишь в год, когда мы вместе с ним учились в одном классе. Вспомнил, что Алесей рассказывал мне и о наших одноклассниках. Подробности его рассказов я не запомнил. Но в памяти сохранил слова Черепанова о том, что многие из них не дожили до дня нашей с Алексеем встречи в США.

«Эмма, ты намекаешь, что в этом твоём альтернативном две тысячи двадцать шестом году меня уже нет в живых? Получается… в том будущем я умер раньше? Эмма, назови мне дату последнего упоминания в интернете о переводчике Базилиусе Шульце или и Василии Богдановиче Пиняеве. Меня интересует полная дата: число, месяц, год. И да… поищи точную дату моей смерти».

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует…»

— Scheiße!1

Ученики десятого «Б» класса дружно взглянули в мою сторону.

Учительница тоже прервала записи на доске и отыскала меня взглядом.

— Вася, ты чего? — прошептал Черепанов.

— Прошу прощения, — сказал я. — Прикусил язык.

Учительница кивнула — ученики ответили на моё признание усмешками.

«Эмма, это уже не смешно. У тебя нет доступа к интернету? Ты теперь соединяешь меня только с терминалом больничной диспетчерской? Я же выразился предельно чётко: найди мне последнее упоминание обо мне в интернете. Хотя бы загляни на мою страницу в Фейсбуке. Она зарегистрирована на Базилиуса Шульца, переводчика из Берлина. Когда я заглядывал на неё в последний раз? Ты же сама заходила туда по моей просьбе. А если Шульца не существует, поищи страницу Пиняева».

«Господин Шульц, я нашла тридцать шесть тысяч двести семнадцать страниц в социальной сети Фейсбук, где пользователи указали фамилию Шульц. Но ни одна из них полностью не соответствует вашему запросу. Василий Богданович Пиняев тысяча девятьсот сорок девятого года рождения в социальных сетях не зарегистрирован».

«Ясно. Я понял: такое вполне возможно, если я взял псевдоним или сменил фамилию до появления интернета. Такое обстоятельство не удивительно и в моём стиле. Появился не Базилиус Шульц, а… не важно. Но ведь ты же сама мне находила в сети мои выступления в СССР. Этих файлов в интернете сотни, если не тысячи. В комментариях к большинству из них упоминали моё имя. Разве нет? Эмма, озвучь мне ту статью из Википедии, где меня назвали обычным и заурядным ребёнком».

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует. Уточните, пожалуйста, запрос».

«Да куда уж точнее! Скажи мне, Эмма, чей голос с конца шестидесятых годов объявлял начало телепрограммы "Пионерская зорька?"»

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению…»

«Стоп. Найди любое упоминание о Василии Богдановиче Пиняеве из города Москва, который пел в детском хоре».

«Господин Шульц, к огромному моему сожалению, запрошенная вами информация отсутствует. Но я нашла сто сорок две тысячи пятьсот пять упоминаний словосочетания "Василий Пиняев"…»

«Стоп. А обо мне ты что-нибудь нашла? Я уже не прошу у тебя информацию из будущего. Понимаю, что через минуту могу исчезнуть из этой реальности. Но ведь всё, что было до сегодняшнего дня, уже не изменится. Хоть что-то же должно быть написано о моём прошлом в этом твоём сраном интернете! Ведь раньше там обо мне писали едва ли не на каждом столбе!»

«Господин Шульц, уточните, пожалуйста, запрос».

«Чертовщина какая-то. Ладно, Эмма, расслабься. У меня от всех этих странностей голова разболелась».

Беседа с Эммой на уроке физики сказалась на моём настроении. Я понял это, когда Иришка Лукина поинтересовалась, хорошо ли я себя чувствовал. Я ответил двоюродной сестре, что уже второй день подряд чувствую себя превосходно, словно помолодел на шестьдесят лет. Черепанов и Лукина улыбнулись: приняли мой ответ за шутку. Я тоже улыбнулся, когда подумал о том, что расстроился напрасно.

На уроке истории, под монотонный бубнёж учительницы, я снова обратился к Эмме: завалил её вопросами о событиях из пока не наступившего будущего, о которых хорошо помнил. Спрашивал свою виртуальную помощницу и спортивных результатах, о фильмах и актёрах, о переводчиках, награждённых премией Штреленера. Ответы Эммы большей частью соответствовали моим воспоминаниям.

Вот только о награждении премией Штреленера переводчика Базилиуса Шульца она информацию снова не нашла.

Под конец учебного дня я сдался, махнул рукой и заявил:

«Ладно, Эмма. Разберусь с этой проблемой позже. Сейчас у меня есть заботы и поважнее. Я второй день нахожусь в прошлом… или в этой похожей на прошлое виртуальной реальности. Думаю, что будет и третий день, и четвёртый. Я либо проживу жизнь заново, либо проведу энное количество времени в этой реальности, почти ничем не отличающейся от моего прошлого».

У меня над головой прозвенел звонок — он сообщил, что учебный день закончился.

Я заметил радостные улыбки на лицах одноклассников.

«Эмма, в прошлый раз я прожил в Кировозаводске две недели. Сбежал отсюда в субботу двадцать второго января. В эту пятницу мои родители уедут в ГДР. В прошлый раз я специально выжидал, пока они покинут СССР, чтобы вернуться в Москву. В прошлый раз я так и не построил карьеру певца и музыканта. К слову, все мои прошлые потуги вернуть былую славу я "карьерой" не считаю».

Я сложил в портфель свои школьные принадлежности, выбрался из-за парты.

«Но это было тогда. В тот раз я не только выглядел юнцом, но и размышлял, как глупый юнец. К тому же, у меня не было Голоса. Теперь он у меня есть. Эмма, с учётом моих нынешних вокальных данных… и с учётом твоего существования в моей голове, будущее Василия Пиняева теперь видится мне не столь печальным и однозначным. Даже несмотря на то, что о нём умалчивает интернет».

— Вася, какие у тебя планы на вечер? — спросила Иришка.

Я взял со стола портфель, посмотрел на свою двоюродную сестру.

Ответил:

— Вот над своими дальнейшими планами я сейчас как раз и размышляю.

— Ты помнишь, что завтра у нас вторым уроком немецкий язык? — спросила Иришка.

— Допустим.

— Ты обещал Лидии Николаевне, что напишешь сочинение о своей жизни. На немецком языке.

Я задумался — в прошлый раз я никакие сочинения в Кировозаводске не писал.

Дома мы с Иришкой разбрелись по своим частям комнаты — уселись за написание домашних работ.

Я заглянул в дневник — увидел там то самое задание по немецкому языку, о котором в школе мне напомнила сестра. Задание гласило, что мне нужно было составить рассказ о своей прошлой жизни. Описать, каким я видел себя в будущем. В качестве вывода мне следовало сообщить, о своих самых заветных желаниях. Не о планах на будущее, не о мечтах — именно о желаниях.

Я усмехнулся, открыл тетрадь.

Пробормотал:

— Ладно. Сейчас я вам напишу. И о себе. И о будущем. И о своих желаниях.

«Меня зовут Василий Богданович Пиняев, — написал я по-немецки. — Я родился 5 апреля 1949 года в городе Москва, СССР. 17 января 2026 года в клинике города Гейдельберг, ФРГ, я умер…»