Таких не берут в космонавты. Часть 1

Глава 24

Ермолаевы хмыкнули и с видом выполнивших свой долг людей побрели в сторону школьного вестибюля. Я смотрел им вслед и вспоминал, какой урок у моего класса будет после немецкого языка. В прошлый понедельник моя учёба закончилась походом в горящий сарай. Но вчера я всё же заглянул в свой дневник, когда выкладывал из портфеля лишние тетради и учебники. Память подсказала, что вторым уроком (классный час за урок не считали) сегодня будет физика.

Черепанов дёрнул меня за рукав.

Я обернулся.

— Пойдёшь? — спросил он.

— На физику?

— На какую физику? В раздевалку. К этим…

Лёша кивнул в сторону Ермолаевых.

— … Из одиннадцатого «Б».

Я ответил:

— Схожу, конечно. Пообщаюсь с парнями.

Черепанов шумно вздохнул.

— С тобой пойду, — заявил он.

Я хлопнул его по плечу.

Сказал:

— Ты не о том думаешь, Лёша.

Указал пальцем на спины Ермолаевых.

— Эти товарищи не стоят твоего внимания, — сказал я. — Думай о важном.

— О чём?

— О глазах нашей старосты, конечно. Иди за мной.

Я развернулся и зашагал в класс. Слышал, как шаркнул по полу подошвами поспешивший за мной Черепанов.

В классе я первым делом взглянул на намывавшую доску дежурную. Посмотрел на пустовавший сейчас учительский стул. И лишь после этого обратил своё внимание на Надю Степанову, когда уже вплотную подошёл к её парте. Степанова тоже меня увидела — запрокинула голову. Я улыбнулся. Потому что её глаза сейчас (в свете ламп) сверкали подобно драгоценным камням.

— Fräulein9 Надя, — сказал я, — ты сегодня прекрасно выглядишь. Впрочем, как и всегда.

Степанова неуверенно улыбнулась — будто заподозрила в моих словах подвох.

— Спасибо, — сказала она. — Ты… тоже.

— Подскажи-ка нам, Наденька, какое у тебя отчество?

Степанова растеряно моргнула. Она заглянула в глаза мне. Затем переместила взгляд на сопевшего в шаге позади меня Черепанова.

— Мальчики, а… зачем вам это?

Я поднял руки и заявил:

— Ничего криминального, Наденька. Не переживай. Мы с Алексеем Михайловичам поспорили…

Я развернулся, положил руку на плечо хмурившему от смущения брови Черепанову.

— … Кто правильно угадает твоё отчество.

Я улыбнулся и попросил:

— Разреши наш спор, Надежда. Докажи, что интуиция гениальных математиков ничем не лучше, чем интуиция простых смертных.

Степанова перевела свой взгляд с моего лица на лицо Алексея — безошибочно определила, кто из нас тот самый «гениальный математик».

— Ивановна, — сказала она.

Я резко вскинул руки, переспросил:

— Ты не обманываешь?

Степанова покачала головой.

— Нет. Я — Надежда Ивановна Степановна.

Она снова взглянула на Лёшу, поинтересовалась:

— Кто из вас угадал?

Я покачал головой и заявил:

— Победила математика, разумеется. Мне казалось, что ты Надежда Петровна.

Надя снова улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Надежда Петровна — это Надя Веретенникова.

Я снова хлопнул Черепанова по плечу и сказал:

— Наслаждайся победой, математик.

Я поблагодарил Надю и пошёл к своей парте. Уселся на лавку — рядом со мной примостился Алексей.

— Зачем тебе её отчество? — шёпотом спросил он.

— Чтобы ты снова рассмотрел её глаза, — ответил я.

У нас над головами продребезжал звонок.

Мы снова поднялись на ноги, потому что в класс вошла Лидия Николаевна.

— Guten Morgen, Jungs!10 — сказала учительница немецкого языка.

— Guten Morgen, Лидия Николаевна! — ответили мы хором.

— … Wir sind froh, dass wir in Frieden leben können…11 — говорила Лидия Николаевна.

«Эмма, найди мне информацию о Надежде Ивановне Степановой, окончившей в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году сорок восьмую школу в городе Кировозаводск».

«Господин Шульц, Надежда Ивановна Степанова родилась…»

— … Wir wissen aber, wie teuer unser glückliches Leben erkämpft werden ist…12 — вещала учительница.

Я вполуха слушал рассказ Лидии Николаевны — основное внимание сосредоточил на той информации, которую мне приятным и привычным голосом озвучивала моя виртуальная помощница.

Эмма сообщила, что в известном мне будущем Надя-маленькая окончила школу с золотой медалью. Поступила в Кировозаводский государственный университет на физико-технологический факультет. Окончила обучение с красным дипломом. Отучилась в аспирантуре. Работала в Кировозаводском университете на кафедре реакторных материалов и физических технологий. В двухтысячном году стала заведующей кафедрой. Трудилась в этой должности до выхода на пенсию.

«Заведующая кафедрой реакторных материалов и физических технологий», — мысленно повторил я.

Посмотрел на затылок Нади Степановой.

«А на вид и не скажешь. Обычная девчонка. С красивыми глазами».

После урока я не задержался в классе — в сопровождении Лёши Черепанова пошёл к спортивному залу. Ещё из вестибюля я увидел, что в коридоре около окон (напротив входа в раздевалку) нас дожидалась троица актёров из одиннадцатого «Б» класса. Сергей и Семён Ермолаевы о чём-то рассказывали своему хмурому приятелю (будто два тренера перед боксёрским поединком). Тюляев следил за нашим приближением, скрестив на груди руки. Кивал в ответ на слова приятелей. Не спускал глаз с моего лица.

— Вася, не забывай: Тюлин батя — начальник нашего отделения милиции, — напомнил мне Черепанов. — Ты это… поосторожнее. Ладно?

Я кивнул и заверил Алексея, что «всё будет хорошо».

Мы подошли к одиннадцатиклассникам.

Ермолаевы замолчали, оценивающе оглядели меня с ног до головы. Геннадий смотрел мне в глаза, будто на дуэли взглядов перед бойцовским поединком.

— Пописать не забыл, москвич? — спросил Ермолаев в сером свитере. — Не то намочишь свои модные штаны.

— Будешь вонять на уроке, — добавил его брат.

— Как бы вам вонять не пришлось! — воинственно заявил Черепанов.

Я заметил, как он сжал в руке ручку портфеля — будто готовился к бою.

— Помолчи, Черепушка! — хором ответили Лёше Ермолаевы.

Я шагнул к Тюляеву — тот вытянулся, но его глаза всё же остались на пару сантиметров ниже моих.

Геннадий сжал челюсти.

— Ну, и? — сказал я. — Что дальше?

Не мигая, смотрел Геннадию в глаза.

Тот скривил губы (и усы), процедил сквозь стиснутые губы:

— Поговорим?

— Если ты настаиваешь, — ответил я.

— Настаиваю.

— Тут?

Тюляев мотнул головой — указал на чуть приоткрытую дверь.

— В раздевалке, — сказал он.

— Давай. Пока перемена не закончилась.

Я вручил Черепанову свой портфель.

Сказал ему:

— Жди здесь.

Тюляев распахнул дверь, жестом пригласил меня в раздевалку. Я прошёл туда первый, вдохнул ароматы грязных носков. Не задерживаясь, прошёл почти до двери в спортивный зал, остановился в трёх шагах от неё. Обернулся. Увидел, как Тюляев снял с себя пиджак, повесил его на вешалку. Гена демонстративно засучил рукава рубахи, медленно двинулся на меня; будто бы считал, что «давит» мне на нервы. Я улыбнулся, пошёл ему навстречу.

Примерно в середине комнаты мы встретились. Замерли в двух шагах друг от друга.

— Никаких жалоб учителям, — сказал Тюляев. — Договорились? Дерёмся один на один. Всё по-честному.

Я кивнул и повторил:

— Никаких жалоб. Но только драки не будет, Гена. Сразу предупреждаю: на победу у тебя нет шансов.

Тюляев ухмыльнулся.

— Это мы сейчас посмотрим. Джемпер сними. Чтобы не испачкал кровью.

Я качнул головой.

— Не испачкаю. Так сильно я тебя бить не стану.

— Смелый, да? — сказал Геннадий.

Он поднял руки на уровень груди — изобразил подобие бойцовской стойки.

Лампа на потолке над нашими головами монотонно гудела.

— Опытный, — ответил я.

Тюляев криво улыбнулся, в полшага приблизился ко мне и сказал:

— Тогда ты не расплачешься…

Он вскинул руку.

Его кулак пролетел там, где секунду назад находилась моя голова.

— Ха! — выдохнул Геннадий.

Но я уже разорвал дистанцию — на шаг отступил к спортзалу.

Тюляев удержал равновесие.

Рванул ко мне и тут же выдохнул:

— Хо!

Прямой удар ногой у меня получился чётко, как на тренировке. Подъём стопы врезался точно в солнечное сплетение противника.

Геннадий согнулся пополам. Упал на колени. Прижал к животу руки.

Я посмотрел на него сверху вниз. Отметил, что у Геннадия тонкая длинная шея с белой кожей. Присел рядом с вздрагивавшим Тюляевым на корточки. Услышал хрипы его судорожного дыхания.

Сказал:

— Дыши, Гена. Вдох, выдох. Сейчас полегчает.

Геннадий поднял лицо и тут же будто бы захлебнулся — громко закашлял.

Я несильно похлопал его по спине.

— Молчи. Восстанови дыхание.

Тюляев снова посмотрел на меня и прошипел:

— Нечестно! Ногами!‥ нельзя.

Я усмехнулся, спросил:

— Кто тебе такое сказал? Мы с тобой это перед схваткой не обговаривали. Что не запрещено, то разрешено.

— Так!‥

Тюляев снова закашлял.

Я придержал его за плечо.

— Расслабься, Гена. Я же тебя предупреждал: без шансов.

Показал ему свою ладонь.

— Могу и руками, — сказал я. — Но не хочу. Поберегу пальцы. Мне ими ещё на пианино играть.

Я снова прислушался — хрипов в дыхании Тюляева стало меньше.

Геннадий встал с колен, уселся на прижатую к стене деревянную лавку. Посмотрел на меня.

Повторил:

— Это было нечестно. Не по-пацански.

— Это было глупо, Гена, — сказал я. — Трижды подумай в следующий раз, прежде чем лезть в драку. Узнай получше своего противника. Чтобы не повторилось… как сейчас. Я ведь мог и выше ударить. Сидел бы ты сейчас со сломанным носом.

Я покачал головой и сообщил:

— А Светка ваша мне и даром не сдалась. Понял? Она не в моём вкусе. Но я всегда общаюсь с кем хочу, и когда хочу. Нравится тебе это, или нет. Смирись, Геннадий. Не суйся ко мне больше со своими дурацкими дуэлями. Договорились?

Тюляев сверкнул глазами и буркнул:

— Да пошёл ты!‥

— Пошёл, — согласился я. — Скоро урок начнётся. Для серьёзных людей опаздывать — не солидно.

Я махнул Геннадию рукой и пошёл к выходу.

В коридоре меня встретил взволнованный Черепанов и удивлённые моим скорым появлением Ермолаевы.

— Ну? — спросил Алексей. — Что?

— Поговорили, — ответил я.

— А Тюляев где?

Я указал себе за спину: на приоткрытую дверь в раздевалку.

— Обдумывает мои слова.

— Так ты сбежал, что ли⁈ — сказал Ермолаев в сером свитере.

— Сами вы сбежали! — возмутился Черепанов.

Он тряхнул портфелями.

Братья встрепенулись, грозно шагнули к Алексею. Но замерли, наткнувшись на мой взгляд.

Я указал на Ермолаевых пальцем (поочерёдно: сперва на того, что в сером свитере — затем на другого).

— Завяли, пацаны, — скомандовал я. — Без шуток. Следите за базаром.

Ермолаевы насупились. Промолчали.

Я повернулся к Черепанову, забрал у него свой портфель и сказал:

— Идём, Лёша. Скоро звонок. Не люблю опаздывать на уроки без уважительной причины.

После уроков никто из моих одноклассников не поспешил к гардеробу. Они переглядывались, посматривали на меня.

Общую идею мне пересказала староста класса. Она подошла к моей парте (я укладывал в портфель тетрадь и учебник).

— Вася, может… споёшь нам ещё раз ту песню про медведей? — спросила она.

В классе вдруг воцарилась тишина. Десятиклассники замерли, словно испугались, что не услышат мой ответ.

Я пожал плечами, сказал:

— С удовольствием, Наденька. Если Алексей согласится. Без аккомпаниатора я петь не буду.

Надя-маленькая опустила взгляд на всё ещё сидевшего за партой Черепанова.

Она пристально посмотрела Алексею в глаза и жалобно произнесла:

— Лёшенька, пожалуйста…

Умоляюще сложила на уровне своей груди ладони.

Примерно три секунды Надя и Лёша смотрели друг другу в глаза.

Черепанов судорожно сглотнул и ответил:

— Я… это… Ладно.

Степанова улыбнулась, похлопала в ладоши.

Сказала:

— Ура!

Я отметил, что улыбка у Нади-маленькой приятная: добрая.

Обменялся взглядами с Черепановым — мне показалось, что Алексей выглядел слегка оглушённым.

В школьном коридоре к нашей процессии присоединилась появившаяся будто бы ниоткуда классная руководительница. Лидия Николаевна не поинтересовалась, куда мы идём — молча пошла рядом с нами в направлении актового зала. Я только услышал, как староста класса шепнула классной руководительнице: «Про медведей».

Артистов школьного театра мы сегодня в актовом зале не встретили.

Мы с Алексеем поднялись на сцену — наши одноклассники разместились в креслах зрительного зала.

Я указал Черепанову на пианино и произнёс:

— Маэстро, прошу.

Лёша с серьёзным видом кивнул, уселся на стул, поднял клап.

Я подал ему сигнал, прослушал вступление.

Повернулся лицом к одноклассникам (и к классной руководительнице).

— Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…

После «Песни о медведях» я спел «Комсомольцы-добровольцы».

Лёша уступил мне место за пианино — я исполнил песню «Трава у дома».

На этом решил, что концерт закончен. Но вовремя заметил заглянувшую в зал директрису. Клавдия Ивановна тихо вошла в зал, остановилась около двери.

Я посмотрел на неё и объявил:

— Музыка Исаака Дунаевского, автор стихов Василий Лебедев-Кумач.

Я погладил руками клавиши, улыбнулся и пропел:

— Как много девушек хороших, как много ласковых имен…

На песне «Сердце» я своё выступление завершил (к разочарованию одноклассников и педагогов). Школьники упрашивали, чтобы я снова спел «про медведей» или «про траву». Но классная руководительница им напомнила, что на завтра нам задано немало уроков. Строгое «ребята, спокойно», произнесённое директрисой мгновенно успокоили всё недовольство — разбушевавшиеся, было, поклонники всё же позволили нам с Черепановым сойти со сцены.

Директриса похвалила моё выступление. Сказал, что с удовольствием послушает моё пение на концерте.

«Это превосходно, Эмма, — сообщил я. — Раз она так сказала, значит: моё выступление — дело решённое».

Из школы мы пошли к Иришке. Втроём.

Лукина нас накормила. Затем я полчаса потратил на математику.

Черепанов терпеливо зачитывал мне из учебника задания — я пересказывал их Эмме. Задавал Алексею уточняющие вопросы, когда моя виртуальная помощница повторяла свою привычную мантру: «Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос…»

После математики мы перешли к музыке. К радости Черепанова. Алексей сегодня играл на пианино с особенным удовольствием: я вручил ему ноты к музыкальной композиции «Трава у дома».

Мы оставили в покое пианино, когда вернулись с работы Иришкины родители.

Черепанов ушёл домой.

Виктор Семёнович позвал нас пить чай.

После чаепития он положил передо мной на стол серые листы бумаги с отпечатанными на пишущей машинке строками. Я взглянул на страницы. Увидел там имена и адреса людей.

— Это список работников, которые пойдут на ваш школьный концерт, — сообщил Иришкин отец, указал на листы бумаги трубкой. — Не спрашивай, Василий, по какому принципу его составили. Я поинтересовался этим у секретарши, но она сама этого толком не знала. Если этот вопрос имеет значение, то я завтра или послезавтра уточню… до конца этой недели — точно.

Я заверил Виктора Семёновича, что причина приглашения не важна. Поблагодарил его за списки.

Разложил бумаги на письменном столе, авторучкой выписал из них фамилии, имена, отчества и адреса всех женщин. Список стал значительно короче. Уменьшился до двадцати двух строк.

Отдельно от списка женщин я написал ещё три строки: ФИО физруков сорок восьмой кировозаводской школы.

«Иванов Илья Фёдорович, Илья Муромец».

«Евгениев Эдуард Васильевич, Васильич».

«Попов Дмитрий Фомич, Фомич».

Я откинулся на спинку стула, полюбовался на свой каллиграфический почерк (пока не превратившийся в набор загогулинок и кружочков). Слушал, как на другой половине комнаты бормотала Иришка — она читала параграф по истории.

«Итак, Эмма, что мы имеем, — сказал я. — Двадцать две потенциальные жертвы. Три вероятных убийцы. Сомневаюсь, что физрук убьёт учительницу. Иначе бы Черепанов мне так и сказал: физрук зарезал математичку… или историчку. Но он сказал "женщину". Поэтому я уверен, что это была одна из вот этих двадцати двух гостий».

Я повернул голову, посмотрел на окно. Штору я вечером прикрыл неплотно. Поэтому увидел, что на улице стемнело. Полюбовался на своё мутноватое отражение в оконном стекле. Вздохнул.

«Я вот что думаю, Эмма. Убивать женщину на глазах у десятков свидетелей — не самый разумный поступок. Но физрук это сделал. Почему? Что ему помешало подкараулить её чуть позже? Здесь сейчас полно тёмных улочек. Нынешний Кировозаводск — настоящий рай для душегубов. Но физрук на жертву бросился с ножом прямо в зале. Вспылил?»

«Господин Шульц…»

«Стоп, Эмма. Не мешай. Я тебя ни о чём не спрашивал. Я рассуждал. Я пришёл к выводу, что причиной такого убийства могут быть сильные эмоции. Ревность, к примеру. Или гнев. Мог ли физрук приревновать одну из этих дамочек? Мог. Вполне. Могла ли та дамочка его разозлить? Ну… в этом я не очень уверен. Только если… в теории».

Я услышал, как Лукина захлопнула учебник.

Скрипнули пружины кровати. Иришка вышла из комнаты.

Я снова склонил голову, взглянул на список.

«Если он убил в порыве эмоций, то почему сбежал? — спросил я. — Нет, понимаю, почему он побежал. Но почему ему позволили убежать? Там будет много взрослых мужчин, ветеранов войны. Таких ножом не испугаешь. Они физрука не скрутили. Почему? Ответ я вижу только один: не успели. А это значит, что он ударил женщину ножом и бросился наутёк».

Я взял со стола авторучку, поставил чернильные точки рядом с фамилиями физруков.

«Не похоже это на взрыв эмоций. Если от ревности он потерял голову, то первые секунды ему было бы море по колено. Секунд тридцать бы прошло до того, как он осознал бы содеянное. К тому времени сориентировались бы и окружающие. Но его не задержали — значит: он рванул к выходу сразу же после убийства. Будто прекрасно понимал, что сделал».

Я хмыкнул.

«Но раз он это понимал, почему всё же сделал? Почему не подождал удобного случая? Зачем так подставился?»

«Господин Шульц…»

«Стоп, Эмма. Помолчи немного».

— Scheiße1, — пробормотал я.

«Не понимаю. Убийства на глазах у кучи народа — это либо терроризм, либо последствия эмоционального всплеска. В терроризм я не верю. Не в этом случае. Остались только эмоции. Что я точно понимаю: эмоции не возникают на пустом месте. Черепанов говорил, что нападение было внезапным. Это значит, что предварительной ссоры в зале не было. Она если и была…»

Я покачал головой.

«Эмма, единственное, что я в этом случае понял: убийца и жертва встретились на концерте не впервые. Незнакомого человека не приревнуешь и не возненавидишь до такой степени, что бросишься на него с ножом. Поэтому… да, они знали друг друга до этого концерта. Мы сузим круг возможных жертв. Кировозаводск — не деревня, здесь далеко не все друг с другом знакомы».

— А дальше… — пробормотал я. — Посмотрим. Разберёмся.

Во вторник перед уроком я подошёл к уже сидевшему за партой Черепанову и сказал:

— Лёша, мне нужна твоя помощь.

Конец первой части