Таких не берут в космонавты. Часть 1

Глава 2

Девица подняла на меня глаза, удивлённо приподняла брови.

— Василий, ты ещё не оделся? — сказала она.

Указала рукой на часы, что висели на кухонной стене.

— Нам через пятнадцать минут выходить! — заявила сиделка. — А ты ещё в одних трусах!

Я повторил свой вопрос:

— Какой сейчас год?

Мне показалось, что во взгляде сидевшей за столом девица мелькнула растерянность.

Сиделка поставила кружку на стол. Задела взглядом мои трусы. Снова взглянула мне в лицо.

— В каком смысле? — спросила она.

— В прямом! — повысил я голос. — Год сейчас какой?

Заметил, что говорю нормально — никаких последствий инсульта.

— Шестьдесят шестой наступил…

— Тысяча девятьсот шестьдесят шестой?

— Ну… да. Тысяча девятьсот…

Сиделка вдруг сощурила глаза и спросила:

— Василий, это ты мне так намекаешь, что заболел? Теперь, небось, скажешь, что не пойдёшь в школу? Я правильно тебя поняла?

Она чуть склонила на бок голову, смотрела на меня снизу вверх.

— Забыл, что обещал моим родителям? — спросила девица. — Ты обещал, что не подведёшь их.

Я не ответил ей — вертел головой: осматривал кухню. Отметил, что все эти белые шкафчики и украшенная потёками белой краски раковина выглядели знакомыми. Как и рычание холодильника.

«Что за херня тут происходит?» — мысленно спросил я.

«Господин Шульц, слово херня в русском языке происходит от латинского слова hernias. Что переводится, как "разрыв". Таким словом в медицине называют грыжу — аномальный выход ткани или органа…»

«Стоп. Помолчи. Херня — это херня».

Я обогнул стол, прошёл к окну. Сдвинул рукой в сторону пропахшую горелым нерафинированным растительным маслом штору. Посмотрел на улицу сквозь окно, украшенное прилипшими к стеклу снежинками.

Увидел серые облака на небе, присыпанную снегом крону ивы, выглядывавшие из сугробов верхушки кустов, украшенные сосульками провода (соединявшие вершины высоких деревянных столбов).

«Херня — это город Кировозаводск, где мы сейчас находимся, — сказал я. — Точно тебе говорю. Точнее, это не город, а настоящая грыжа, если мне не изменяет память. Что, чёрт возьми, происходит?»

«Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос».

«Это был не вопрос».

Покачал головой.

— Lustig, — сказал я вслух, — sehr lustig. Забавно.

— Что ты там такого забавного увидел? — спросила девица.

Я прошёл мимо неё, проигнорировал её вопрос (лишь коснулся взглядом стоявшей на столе тарелки с жареным картофелем). Решительно пересёк гостиную, вернулся в разделённую на две части спальню. Подошёл к кровати, на которой недавно проснулся.

Память не подвела: я действительно нашёл под кроватью чемодан с обитыми металлом углами. Уложил чемодан на кровать поверх смятого одеяла. Щёлкнул замками, откинул обтянутую кожей коричневую крышку из фибры.

Вдохнул запах кожи и мужского одеколона. Увидел лежавший поверх аккуратно сложенной стопками одежды большой белый конверт без марок. Заглянул в него и тут же вытряхнул содержимое конверта на кровать.

Отодвинул бумаги в сторону, взял в руки тонкую тёмно-зелёную книжицу, украшенную диагональной фактурной сеткой, гербом Советского Союза и надписью «ПАСПОРТ». Открыл её, посмотрел на вклеенную в неё чёрно-белую фотографию.

С этой фотографии в советском паспорте старого образца на меня пристально смотрел тот самый черноволосый кареглазый парень, которого я совсем недавно рассматривал в зеркале.

Это был я. Но «я» — образца тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Десятиклассник.

Я прикоснулся к своему носу — нащупал на нём горбинку. В графе «Имя, отчество, фамилия» прочёл: «Пиняев Василий Богданович». Посмотрел на дату своего рождения: пятое апреля тысяча девятьсот сорок девятого года.

Отметил, что паспорт совсем новый, будто он получен лишь несколько месяцев назад. Из паспорта выпал корешок от железнодорожного билета. Я расправил его, поднёс к глазам — по привычке.

Надписи на корешке гласили: «Курский вокзал. Поезд №17. Москва-Кировозаводск. Вагон 9, место 2. Купейный. Для некурящих. Отправление в 16 час. 20 мин. 8 янв. 1966 Использованный билет №7526 пассажиру не возвращается».

— Einfach tief einatmen, — сказал я.

Повторил по-русски:

— Просто сделай глубокий вдох.

«В том самом шестьдесят шестом году родители отправили меня к тётке в Кировозаводск, — сообщил я Эмме. — В Кировозаводске я прожил две недели. В конце января я отсюда сбежал и вернулся в Москву. Что очень не порадовало моих родителей».

Я бросил корешок от билета в чемодан на аккуратно сложенные синие джинсы. Усмехнулся, вновь пробежался глазами по тексту, небрежно выведенному в паспорте от руки синими чернилами, и по своей старой фотографии.

Снова ощупал своё лицо, повторил вслух:

— Пиняев. Пока ещё не Базилиус Шульц. Вася Пиняев.

— Василий, поторопись! — сказала заглянувшая в комнату девица. — Мы в школу опоздаем! Умывайся скорее! Пошевеливайся уже! Что с тобой сегодня случилось? Я к тебе в няньки не нанималась! Понял меня?

Я взглянул на девицу и мысленно произнёс:

«Эта сиделка не просто похожа на мою двоюродную сестру. Это и есть Иришка Лукина образца тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Такой я её и видел, когда гостил у неё в Кировозаводске. Помню даже этот её дурацкий халат».

«Вариант с розыгрышем я даже не рассматриваю, — мысленно проговаривал я, рассматривая в грязном зеркале своё отражение и орудуя зубной щёткой. — У меня есть три предположения. Первое: я сплю. В этот вариант верится всё меньше. Второе предположение: меня поместили в виртуальную реальность. Это предположение мне видится наиболее правдоподобным — с учётом того, что сохранил связь с тобой, Эмма. Третий вариант наиболее фантастический: я вернулся в прошлое, причём в своё собственное молодое тело».

Пропитанный застоялым запахом табака санузел в квартире Лукиных был совмещённым, как в дешёвом гостиничном номере. Рядом с будто бы воскресшим из моих детских воспоминаний унитазом стояла большая и громоздкая ванна. В прямоугольном зеркале над раковиной я рассматривал своё юное испачканное зубной пастой лицо.

Жидкое мыло я не нашёл — в мыльнице обнаружил розоватый обмылок, источавший лёгкий земляничный аромат. Вымыл руки под холодной водой (снова полюбовался на «молодые» пальцы). Витавшие в уборной не самые приятные запахи казались вполне реалистичными. Как и холодная вода, как и мятный вкус зубной пасты.

«Эмма, напомни мне, что такое реальность».

«Аристотель считал, что реальность — это то, что есть, это обретшее свою материю и форму сущее. Иными словами, господин Шульц, реальность по Аристотелю — это то, что можно увидеть, пощупать, изучить».

«Мир вокруг меня выглядит вполне реальным», — сказал я.

Добавила реалистичности окружающему миру и жареная картошка. Она уже остыла, но полностью не утратила ни вкус, ни аромат. На украшенной золотистой кромкой тарелке с голубой каймой, она выглядела вполне настоящей. Совсем по настоящему она ощущалась во рту и в животе, хотя я и проглотил её второпях под присмотром хмурой Иришки.

Мне всё больше чудилось, что я участвовал в странном спектакле. Но участвовал я в нём с удовольствием. Мысль о том, что я пойду сейчас в школу (причём, в советскую школу образца шестьдесят шестого года) казалась мне более чем странной (скорее, нелепой). Но в то же время мне не терпелось выбраться за пределы стен этой тесной квартиры.

В шкафу я нашёл свою одежду: брюки с широкими штанинами, голубую рубашку и серый пиджак. Вспомнил, что именно в таком наряде я две недели посещал кировозаводскую школу (много лет тому назад). Менял тогда лишь бельё и рубашки. Но ни разу не вынимал из чемодана привезённые из Москвы галстуки — теперь я исправил это недоразумение.

Затянул на шее узел, полюбовался на себя в зеркало. Подумал, что в юности я был настоящим красавцем — к семидесяти пяти годам от той красоты остались лишь воспоминания. Я снова пробежался взглядом по комнате. Анахронизмов не увидел: ни валявшихся обычно в самых неожиданных местах зарядок от смартфонов, ни даже полиэтиленовых пакетов.

«Если это виртуальная реальность, — сказал я, — то VR-разработчики поработали над ней мастерски. Похоже, они использовали для создания дизайна этой комнаты мои собственные воспоминания. Только как? Всё выглядит очень натурально. Эмма, напомни, чтобы я поблагодарил создателей этой программы».

«Конечно, господин Шульц».

Я сунул под мышку коричневый кожаный портфель (даже не заглянул в него) и вышел в прихожую, где уже топталась наряженная в серо-коричневое клетчатое пальто Иришка. Лукина недовольно зыркнула на меня, но вдруг застыла: увидела мой ярко-красный с золотистыми полосками галстук. Она взмахнула ресницами, усмехнулась.

— Ты так и пойдёшь в школу? — спросила Иришка. — С этим?

Указала на галстук пальцем.

Я улыбнулся и ответил:

— Пусть завидуют.

Я зачерпнул из сугроба горсть снега, слепил комок и прижал его к щеке. Резко выдохнул — из моего рта вылетел пар. Снег в руках таял, превращался в воду. Я взглянул на шагавшую слева от меня Иришку Лукину (уже и в мыслях не называл её «сиделкой»). Заметил, что около её лица тоже клубился пар. Видел, как сверкали снежинки на воротнике Иришкиного пальто и как блестели Иришкины глаза. Слышал звонкий голос Лукиной, когда та здоровалась едва ли не со всеми, кого мы повстречали во дворе дома.

«В вариант со сном уже не верю, — сказал я. — Понаблюдаю, конечно, за вывесками и за стрелками на часах, как ты говорила. Но всё вокруг выглядит уж слишком реальным для сна. Таких реалистичных снов я за семь десятков лет жизни ни разу не видел. Даже когда был в медикаментозной коме. Не сомневался бы, что очутился в прошлом, если бы не разговоры с тобой. Потому что разговариваю с тобой при помощи вживлённого в голову чипа. А в этом моём шестнадцатилетнем теле этого чипа быть не может».

Лукина со мной на улице не разговаривала. Лишь изредка посматривала на меня, будто проверяла — не сбежал ли я. Под подошвами моих ботинок хрустел снег. Я то и дело поправлял налезавшую на брови меховую шапку. Чувствовал, что пальто слегка жало в плечах, будто я из него уже вырос (вспомнил, что новое пальто я купил уже после армии). Я выбросил подтаявший комок снега. Вытер о пальто влажную ладонь. Кончик носа и щёки покалывал мороз — давненько я не испытывал подобных ощущений.

«Со снами я почти разобрался. Как мне кажется. Теперь расскажи мне, в чём отличия обычной реальности от виртуальной. Ведь можно же их как-то отличить? Что пишут об этом в интернете? Только никаких сайтов на экране, Эмма. Сама проанализируй и озвучь ответы».

«Отличить виртуальную реальность от настоящей можно, сравнив ощущения от взаимодействия в настоящей и виртуальной средах, — сказала Эмма. — Господин Шульц, обратите внимания на работу рецепторов и на мышечную нагрузку. Используйте подсознание: прислушайтесь к полученному в прошлом опыту».

«Опыт мне подсказывает, что по этой дороге я уже ходил. Примерно шестьдесят лет назад. На протяжении двух недель. Тогда было так же холодно. Всё вокруг выглядело таким же лишённым красок: только белый и чёрный цвета вокруг, соединённые оттенками серого».

Я увидел впереди укатанную горку, по которой скатывались дети пионерского возраста (сидя на портфелях). Не заметил, чтобы эти пионеры мёрзли — они выглядели весёлыми и счастливыми. Я подумал, что с удовольствием тоже последовал бы их примеру. Но меня удержали от этого поступка недовольный взгляд моей спутницы и понимание того, что я уже давно не пионер. «Не пионер, но комсомолец», — подумал я. Вспомнил, что из конверта я вместе с паспортом доставал и свой комсомольский билет.

Здание школы я узнал без посторонних подсказок. Оно выглядело таким же невзрачным, каким я его и запомнил. Над крышей школы кружили птицы (голуби, а не вороны, как мне показалось сначала). К школе по многочисленным дорожкам и тропинкам спешили наряженные в мрачную зимнюю одежду дети. Я снова задумался над тем, с какой стати пошёл вместе с Лукиной. Почему не остался в тёплой квартире и не потратил время на внимательное изучение новой реальности (будь она настоящей или виртуальной).

Пришёл к выводу, что на прогулку меня выгнало любопытство. Плюс к этому, мне за полтора года надоел вид потолка и стен (пусть я и смотрел на другие стены, не оклеенные дешёвыми обоями). К тому же, меня заинтересовало, а действительно ли я очутился в своём прошлом (не важно, реальном или виртуальном). Пока я кроме смутно знакомой обстановки вокруг и своей двоюродной сестры ничего знакомого не увидел. Не вспомнил, чтобы в прошлый раз Иришка поливала меня водой. А жареная картошка в тарелке — не показатель.

В школе на меня обрушились звуки детских голосов. К чёрным, белым и серым цветам здесь добавились многочисленные алые пятна пионерских галстуков. Замечал я и красные комсомольские значки на одежде старшеклассников (у себя на лацкане пиджака я обнаружил такой же). С сопровождавшей меня Иришкой то и дело здоровались школьники — кивали они и мне, но эти их кивки выглядели неуверенными и будто бы смущёнными.

Верхнюю одежду мы оставили в гардеробе (там все прочие ароматы заглушал запах хлорки). В школьном вестибюле я разглядывал многочисленные стенды на стенах с заголовками «Информация». Замечал стоявшие на широких подоконниках цветочные горшки с комнатными растениями (не вспомнил, видел ли я их раньше). Почти не смотрел на лица детей — больше разглядывал их одежду. Шагал рядом с Иришкой Лукиной по скрипучему паркету-ёлочке мимо невзрачных дверей классных кабинетов.

«В этой школе я учился две недели, — сказал я, будто бы ответил на не озвученный вопрос Эммы. — Тогда я почти ни с кем не общался. Мне здесь не нравилось. Я только и думал о том, что скоро отсюда сбегу. Почти ни с кем не разговаривал. Немного общался лишь с сестрой и с Черепом. Признаю: вёл себя не очень приветливо, посматривал на окружающих свысока. Ведь я же был жителем столицы. Да и к тому же, всё ещё чувствовал себя звездой. В общем, не удивительно, что от меня все шарахаются».

Иришка резко свернула вправо: к открытой нараспашку двери кабинета. Я не сразу среагировал на её манёвр — вошёл в класс следом за двоюродной сестрой. Первым делом взглянул на исписанную белым мелом и украшенную меловыми разводами ученическую доску. Невольно улыбнулся. Потому что подумал о том, что учитель (или учительница) будет недовольна этими художествами. Будто в ответ на мои мысли к доске подошла светловолосая девица и принялась протирать её влажной тряпкой.

«Если это всё же виртуальная реальность, то её точно сделали на основе моих воспоминаний, — сказал я. — Или же разработчиков консультировал выходец из СССР примерно моего возраста. Выглядит всё очень реалистично. Признаю. Не подкопаешься. Будто я действительно очутился в прошлом. Все эти фотографии на стенах, эти дурацкие деревянные парты и деревянные лавки, от которых в ногах постоянно оставались занозы — всё это я помню. Не подозревал, что технологии шагнули так далеко».

Я снова заметил, что десятиклассники радостно приветствовали мою сестру и будто бы смущённо здоровались со мной. Но здоровались со мной далеко не все. Некоторые парни рассматривали меня оценивающе, будто бы со скрытым вызовом во взгляде. Девчонки посматривали на меня с явным интересом и с любопытством (но тут же отворачивались, встретившись со мной взглядами). Следом за Лукиной я неторопливо прошёл между рядами старинных деревянных парт.

Иришка поставила свой чемодан на третью парту в среднем ряду. Я прошёл чуть дальше: к четвёртой. Память подсказала, что именно на этом месте я просидел две недели, пока учился в сорок восьмой кировозаводской школе. Я даже удивился, что вспомнил такую подробность через шестьдесят лет. Рассматривал лица школьников. Имён своих нынешних одноклассников я в памяти не нашёл. Но лица узнавал: без сомнения я этих парней и девиц в нелепых нарядах уже видел раньше.

А вот имя светловолосого розовощёкого паренька, сидевшего за четвертой партой, я вспомнил.

Алексей Черепанов. Или, как его называли одноклассники, Череп.

Черепанов поднял на меня глаза, улыбнулся. Он протянул мне руку.

— Здравствуй, Василий, — сказал Череп.

Я пожал Черепанову руку — его пальцы были холодными, словно парень только что играл в снежки.

Череп вздохнул (как мне показалось, печально), нахмурил белёсые брови и спросил:

— Ты читал во вчерашней «Правде»?

Звуки его голоса утонули в пронзительном дребезжании школьного звонка.