Таких не берут в космонавты. Часть 1

Глава 23

Я не произнёс ни слова после упоминания о «космическом отце» и вплоть до того момента, когда мы переступили порог квартиры Лукиных. Промежуток между этими двумя событиями Черепанов заполнил своим монологом. Я шел по городу, дышал свежим воздухом, молчал. Слушал рассказ Алексея, который рассказывал Иришке об академике Сергее Павловиче Королёве.

Лёша подробно пересказал мне и Лукиной всю ту информацию о Главном конструкторе, которую услышал от меня. Ещё он едва ли не дословно озвучил нам напечатанный в газете «Правда» некролог — тот самый, который в понедельник зачитывала на классном часе Лукина. Я отметил, что у Черепанова либо превосходная память, либо тот некролог он перечитал не меньше десятка раз.

Иришка задержалась в гостиной, где в креслах около телевизора сидели её родители. Мы с Алексеем прошли в Иришкину комнату. Черепанов подошёл к окну, задумчиво посмотрел на листы из нотной тетради, лежавшие на письменном столе со вчерашнего вечера. После похода по улице и долгого монолога его щёки ещё пылали румянцем. Лёша обернулся, шумно вздохнул.

— Вася, — сказал он, — я всё ещё думаю о твоих словах. Помнишь, ты сказал об этом… о нюансе? Не спорю: математика мне даётся легко. Но не скажу, что мне очень уж нравится работа с цифрами. А вот космос — это совсем другое дело. Я стану хорошим космонавтом. Потому что обожаю космос. Постоянно о нём думаю. Мне это не надоест. Точно. Я смогу быть космонавтом. Не сойду с дистанции.

Я усмехнулся, уселся на кровать.

Скрипнули пружины.

— Лёша, ты путаешь понятия. Думать о космосе и быть космонавтом — это далеко не одно и то же. Ты не под тем углом смотришь на профессию космонавта. Ты видишь в ней только романтическую составляющую. Но романтика в этой профессии далеко не главное. Вспомни, что я рассказывал о полёте Гагарина. Представь, какие физические и психологические нагрузки он тогда перенёс.

Я показал Черепанову на рисунок космонавта с моим лицом, подаренный мне Алексеем вчера. Иришка повесила этот мой портрет над письменным столом.

— Основная задача космонавта в настоящее время, — сказал я, — пережить все эти нагрузки. Их работа в первую очередь состоит из многочисленных каждодневных тренировок. Это силовые тренировки, кардионагрузки, тренировки на центрифуге, тренировки гибкости и координации, тренировки в бассейне, психологические тренировки. Это больше похоже на занятия спортсменов.

Я развёл руками.

— Скорее всего, о космосе им тоже рассказывают. Но поверь мне, Вася. Тема космической романтики в подготовке космонавтов играет едва заметную роль. Она похожа на мечту, которую космонавты держат в уме, когда день за днём потеют на тренировках. Они много тренируются. Они так же, как и ты, представляют, что однажды ступят на поверхность Марса и посадят там яблони.

Я покачал головой.

— Вот только они умные люди и понимают: старт космического корабля к Марсу готовят совсем не они. Знают, что не только они грезят этим полётом. Космонавты лишь надеются, что не состарятся и не утратят здоровье к тому моменту, когда такой старт станет возможен. Поэтому они усиленно тренируются, следят за своим здоровьем. А над подготовкой полётов работают другие люди.

Черепанов кивнул.

— Такие, как Королёв, — сказал он.

— Да, — ответил я. — Космические отцы. Которые тоже грезят космосом. Вот только их работа похожа не на уроки физкультуры.

— Хочешь сказать… она похожа на уроки математики?

— Ты и сам это уже понял. Но там не только математика. Одной лишь математики для посадки яблонь на Марсе маловато. Там необходимы многие науки. Но и математика в том числе.

Черепанов кивнул.

— Я раньше не рассматривал математику… с такой стороны, — признался он.

Почесал затылок и добавил:

— Честно признаться, я не думал о её связи с космосом.

— Гагарин тренировал своё тело, — сказал я. — Другой человек тренировал ракету, доставившую Юрия Алексеевича на околоземную орбиту. Сейчас другие космонавты усиленно тренируются для новых полётов. А в засекреченных научно-исследовательских институтах нашей страны, быть может, уже в эту самую минуту звёздные отцы наметили дату полёта к Марсу.

Леша поднял на меня глаза. Но посмотрел сквозь меня. Задумчиво улыбнулся.

В комнату вошла Иришка.

Она подошла к нам и сказала:

— Вася, папа напомнил, что ты ещё вчера обещал спеть ту песню про медведей.

Я пожал плечами.

— Спою. Если Лёха мне подыграет.

Я наклоном головы показал на будто бы окаменевшего Алексея.

Лукина поджала губы, дёрнула унёсшегося в мечтах к Марсу Черепанова за руку.

— Лёша, — сказала она. — Василию нужен аккомпаниатор. Сейчас. Ты поможешь?

Алексей взглянул Иришке в лицо, проморгался и кивнул.

— Конечно, — ответил он.

Вытер о свитер на животе ладони.

Иришка хлопнула в ладоши, улыбнулась.

— Я тоже вас с удовольствием послушаю, — сообщила она. — Я вчера весь вечер об этих медведях мысленно напевала. А ночью они мне даже приснились.

После ужина родители Лукиной пошли на прогулку.

Иришка традиционно отправилась мыть посуду. Черепанов рассматривал суетившихся в аквариуме рыб. Я бренчал на пианино — вспоминал очередную мелодию.

Лёша повернул в мою сторону лицо и поинтересовался:

— Что это за музыка? Что-то знакомое.

Я пожал плечами.

— Так… песня пришла на ум. Патриотическая. Для показа Лене Зосимовой. Перед сном запишу её ноты. Завтра потренируешься.

Алексей отошёл от аквариума, остановился рядом с пианино.

Он посмотрел на мои пальцы, что суетились над клавишами, и спросил:

— Вася, а тебе действительно не нравится Света Клубничкина?

Я опустил руки — пианино громко брякнуло. Мне показалось, что этот звук прекрасно ответил за меня.

Я поднял лицо, встретился взглядом с глазами Черепанова — те смотрели на меня серьёзно, выжидающе и чуть настороженно. Я опустил клап (спрятал под ним клавиши пианино). Крутанулся на стуле (оно устало скрипнуло).

— Мой ответ зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в слово «нравится», — произнёс я. — Клубничкина симпатичная девчонка, если ты это имел в виду. У неё смазливое лицо, неплохая фигура. Ровные зубы. Что ещё тебе сказать?

Черепанов мотнул головой.

— Я имел в виду не это, — ответил он. — Я спросил… эээ…

— Нравится ли она мне, как женщина?

— Ну… да… наверное.

Я пожал плечами.

— Не совру, если скажу: в этом плане она представляет для меня интерес. Мне нравятся женщины. Особенно, красивые женщины. Если рассматривать чисто внешне, то Света Клубничкина вполне соответствует моим запросам.

— Вася, ты же сказал…

— Я сказал, что мне она и даром не нужна. Разве не так? Повторяю тебе снова: Света Клубничкина мне не нужна ни как женщина, ни как подруга — вообще никак не нужна. Ты это хотел услышать?

— Но ты же говоришь…

Я вздохнул, погладил ладонями полировку на клавиатурной крышке пианино.

— Лёша, я помню, что говорил. Мои утверждения не противоречат друг другу. Вот скажи, что тебе нравится в Клубничкиной? Грудь второго размера? Стройные ноги? Голливудская улыбка? Или её зелёные глаза?

— Я…

— Лёша, открой глаза. Такие грудь, ноги и улыбка у каждой второй старшеклассницы в нашей школе. Лет через пять многие из них нарастят грудь и талию, испортят зубы. Но пока… конкуренток у Клубничкиной предостаточно.

— Она…

Я снова перебил Алексея.

— А что касается красивых глаз, — сказал я. — Ты видел глаза Лены Зосимовой? Или глаза нашей старосты, Нади Степановой? Обрати внимание на Надины глаза. Рекомендую. Они ярко-зелёные. Как художник, ты их оценишь.

— Причём здесь Степанова? — спросил Алексей. — Мы говорим сейчас о Клубничкиной.

Я кивнул.

— Говорим. Я лишь привёл тебе пару примеров в доказательство того, что у Светы не самая выдающаяся внешность. Она лишь показывает её нам в выгодном свете. Актриса, что тут ещё скажешь. Не бездарна — признаю.

— Тогда почему…

— Актрисы хороши в кино, — сказал я, — или на сцене театра. Вот пусть они там и сверкают. Мы, Лёша, будем ими любоваться из зала, купать их в овациях. Быть может, и цветы подарим. Почему бы и нет? Подарим. Когда-нибудь.

Черепанов кивнул и произнёс:

— Не понимаю. Тогда… что тебе в ней не нравится?

— Ооо! — протянул я.

Улыбнулся.

— Ответь мне на вопрос, Лёша. Ты представляешь, чем занимаются мужчина и женщина, когда ложатся вместе в постель? Если, конечно, они не провели в этой постели вдвоём уже полжизни. Я имею в виду все эти истории о пестиках и тычинках, о…

— Представляю.

— Прекрасно. Тогда представь себе, Лёша, что ты и Клубничкина лежите в одной кровати. Не сомневаюсь, что беседа о тычинках в вашем исполнении получится интересной. Но она не продлится вечно. Будь ты даже натренирован, как те космонавты.

Щёки и уши Черепанова снова порозовели.

— Лежите вы, значит, — продолжил я, — трётесь друг о друга плечами. Тема тычинок исчерпана. Пестики устали. Спать ты ещё не захотел. Свету Клубничкину после твоей прекрасной работы пестиком переполняют эмоции. Она выплёскивает их на тебя: льёт тебе в уши весь тот ворох информации, который мы выслушали сегодня в кафе.

Алексей резко вдохнул.

Но промолчал — повиновался моему жесту.

— Подожди с возражениями, Лёша, — сказал я. — Дослушай. Пестики и тычинки будут перевешивать все прочие аспекты ваших отношений только на первых порах. Месяца три-четыре, судя по моему опыту. Затем новизна этих упражнений схлынет. Ты вспомнишь, что ночью все кошки серые. А темы Светиных ночных монологов не изменятся.

Я развёл руками.

Спросил:

— Тебе нравятся разговоры о космосе? Прекрасно. Вот только ей до этого нет дела. Разве ты не заметил это сегодня? Она человек творческий и эмоциональный. Ей для интересной беседы нужны лишь твои уши. И это было бы неплохо, если бы тебя тоже волновали темы театра, поиска вдохновения и система Станиславского.

— Мне интересно…

— Брось.

Я махнул рукой.

— Лёша, тебе интересны её тычинки. Сейчас. Пока ты их ещё не нанюхался. Но всё изменится уже после полугода вашей совместной жизни. Если она к тому времени не отыщет для своих рассказов новые уши. Или если ты не сбежишь к другой женщине: к той, кто побеседует с тобой о космосе, о космических кораблях и о подвигах космонавтов.

— Не сбегу.

Я пожал плечами.

— Как скажешь. Но ведь ты меня спрашивал не об этом. Я честно тебе говорю: я сейчас сбегаю от Светы Клубничкиной заранее. Поэтому в охоте на неё конкуренцию тебе не составлю. Но всё же настойчиво тебе советую: оглянись вокруг. Посмотри, как много вокруг симпатичных девчонок. Среди них встречаются даже такие, которые разделяют твоё увлечение космосом.

Черепанов недоверчиво хмыкнул.

— Послушай мой совет, Лёша: посмотри на глаза Нади Степановой, — сказал я. — Ты приятно удивишься.

Я снова поднял клап, провёл рукой по клавишам.

Сыграл вступление и пропел:

— Эти глаза напротив — калейдоскоп огней! Эти глаза напротив — ярче и всё теплей…

Вечером я уселся за письменный стол, придвинул к себе листы из нотной тетради.

Пробормотал:

— Что ж, приступим.

«Эмма, найди-ка мне ноты к музыкальной композиции…»

— Вася! — воскликнула вбежавшая в комнату Иришка. — Посмотри на это!

Я обернулся, моргнул — настроил в глазах резкость.

Скомандовал:

«Эмма, стоп. Чуть позже продолжим».

Взглянул на замершую рядом с моим письменным столом Лукину. Иришка держала в руках скомканные и пожелтевшие листы газетной бумаги. Мне показалось, что у неё дрожали губы.

— Вася, — сказала Иришка, — это всё, что осталось от свежих газет. Мама их вчера вечером в папины мокрые сапоги затолкала. У меня она даже и не спросила!

Лукина тряхнула руками — комки из газет с тихим шуршанием потёрлись друг о друга.

— Вася, ты… видишь вот это? — спросила Иришка. — Это же кошмар! Катастрофа! Как мне по этим грязным мятым газетам завтра политинформацию зачитывать?

В Иришкиных глазах блеснули слёзы. Лукина шмыгнула носом.

Я покачал головой, положил на лист нотной тетради карандаш.

Спросил:

— Что если я завтра вместо тебя выступлю? Это нормально будет?

— Ты? — переспросила Лукина. — Как? Газеты-то… вот! Кошмар!

Я улыбнулся и ответил:

— Не переживай, Иришка. Я читал свежую прессу. Вчерашнюю газету «Правда» я едва ли не наизусть помню.

— Правда? Помнишь?

— Конечно. У меня превосходная зрительная память.

Иришка пару секунд вглядывалась в мои глаза. Затем она шагнула ко мне, сграбастала меня в объятия и расцеловала в щёки.

Я почувствовал, что кожа моей двоюродной сестры пала земляничным мылом.

— Я люблю тебя, братишка! — воскликнула Лукина. — Ты самый лучший! Как же здорово, что ты к нам приехал!

Тыльной стороной ладоней Иришка смахнула со своих глаз слёзы. Дёрнула головой — отбросила с плеч на спину косички.

В её глазах отражались крохотные жёлтые огоньки — настольная лампа.

— Я тоже этому очень рад, сестрёнка, — сообщил я. — Честное слово.

В понедельник утром я вошёл в класс — за партой уже сидел Лёша Черепанов.

Он запрокинул голову и сообщил:

— Я посмотрел.

— На что? — спросил я.

— На её глаза.

Черепанов украдкой кивнул в сторону учительского стола, рядом с которым на столешнице первой парты раскладывала свои учебники староста десятого «Б» класса. Я заметил, что Надя Степанова сегодня принарядилась в бежевую кофточку, из-под которой выглядывал белый воротник блузы. Надя-маленькая будто бы почувствовала мой взгляд — повернулась ко мне лицом. Черепанов опустил глаза. Я махнул Наде рукой — Надя удивлённо моргнула, нерешительно улыбнулась.

Я повернулся к соседу по парте.

— Ты посмотрел, — напомнил я. — К какому выводу ты пришёл?

Черепанов глуповато улыбнулся и ответил:

— Глаза у неё, и правда, очень яркие. Красивые.

Сразу после звонка я решительно вскинул руку. Классная руководительница заметила мой жест; не без удивления в голосе спросила у меня, что случилось. Я заявил, что проведу сегодня политинформацию вместо Иришки. Сказал, что уже получил разрешение Локтевой. Пояснил своё желание тем, что нашёл в газете замечательную и актуальную статью на злободневную тему.

Лидия Николаевна озадаченно потёрла пальцем кончик носа; поинтересовалась и Лукиной, действительно ли та предоставит мне возможность заменить её сегодня. Иришка вздрогнула, поспешно заявила, что не имела возражений против моей сегодняшней инициативы. Она обернулась и виновато посмотрела мне в глаза — я ответил ей улыбкой.

Классная руководительница кивнула.

— Ладно, Василий, что ты нам расскажешь?

Я выбрался из-за парты, замер навытяжку, будто в армии по команде «смирно».

«Эмма, диктуй».

«Господин Шульц…»

Я обвёл взглядом заинтересованно притихший класс и сообщил:

— Вчера газета «Правда» сообщила о том, что найдено тело бывшего премьер-министра Нигерии Абубакара Тафава Балевы. Напомню, поиски Балевы продолжались с пятнадцатого января, когда началось вооружённое выступление в различных районах Нигерии…

Во время классного часа сегодня обсуждали проблемы успеваемости.

Я слушал, как классная руководительница зачитывала с листа бумаги фамилии учеников и оценки, которые тем следовало исправить. Услышал и свою фамилию — узнал, что на позапрошлой неделе схлопотал двойку по литературе. Лидия Николаевна похвалила меня за то, что вслед за «той» двойкой я получил на прошлой неделе «пятёрку». Но заявила, что исправление плохой отметки позволит мне «увереннее смотреть в будущее», если я хочу получить оценку «хорошо» за четверть и после — за год.

Я усмехнулся, посмотрел за окно, где ветер засеивал сугробы мелкими ледышками, сорванными с крыши школы.

«Эмма, ты не поверишь. Я на минуту всерьёз задумался над исправлением этой несчастной двойки по литературе. Будто плохая оценка — это стоящая моего внимания проблема. Забавно. Не находишь? Похоже, я освоился в роли советского школьника. Не удивлюсь, если скоро стану засматриваться на одноклассниц. Вон как они на меня посматривают».

Я улыбнулся смотревшим в мою сторону девицам — те смутились и тут же отвернули лица.

После звонка я задержался в классе: следующим в расписании на сегодня у нас был урок немецкого языка — он проходил в том же кабинете, где и классный час. Я сидел за партой и наблюдал за тем, как Черепанов дорисовывал очередного похожего на Свету Клубничкину космонавта.

Ко мне подошёл одноклассник и сообщил о том, что в школьном коридоре меня «ждут».

— Кто, ждёт? — спросил я.

— Эти… пацаны из одиннадцатого «Б».

Черепанов прервал своё занятие, поднял лицо.

— Тюляев, что ли? — спросил он.

— Нет, эти… кучерявые близнецы.

Я поблагодарил гонца, выбрался из-за парты.

Алексей закрыл тетрадь, вскочил с лавки.

Мы вышли из класса — заметили стоявших около окна Ермолаевых. Те нас тоже увидели. Приблизились к нам, состроив на лицах суровые мины.

Наряженный в серый свитер Ермолаев указал на меня пальцем.

— Москвич, на следующей перемене приходи в раздевалку около спортзала, — сказал он.

— Если не зассышь, — добавил его брат близнец.

Я кивнул и ответил:

— Договорились. Приду.

Ермолаевы усмехнулись.

— Капец тебе, москвич, — сказал обладатель серого свитера.

— Тюля тебя уделает, — сообщил его брат. — Умоешься кровавыми слезами… московский мальчик.