Таких не берут в космонавты. Часть 3

Глава 1

Мне показалось, что прижатые к стене четыре мешка заполнили в тесной прихожей Лукиных едва ли не всё пространство. Я взглянул на свисавшие с горловин мешков обрывки пеньковой верёвки. Отметил, что мешковину чуть оттопыривали изнутри острые края лежавших внутри мешков предметов. Я подумал, что работники городской газеты «Комсомолец» принесли мне книги. Снова поднял взгляд на журналистку. Увидел, что Анастасия радостно и горделиво улыбалась, будто вручила мне подарки. Взгляд Николая был не столь приветливым — скорее, насмешливым.

— Что в этих мешках? — повторил я.

— Василий, там находится отклик советских граждан на ваш январский подвиг, — торжественно объявила Рева. — Там лежат письма читателей газеты «Комсомольская правда». Люди со всей нашей огромной страны присылали их в московскую редакцию газеты в ответ на мою статью «Комсомолец-герой». Писем было просто огромное количество! В этих мешках находятся только те письма, которые читатели адресовали вам, Василий. В нашу редакцию эти послания граждан передали из Москвы. Я пообещала, что вручу их вам лично в руки.

Анастасия указала на мешки.

— Вот, — сказала она. — Это всё ваше.

Я снова взглянул на мешки.

Пробормотал:

— Письма? Scheiße…

Краем глаза я заметил, как ухмыльнулся усатый Николай.

— Василий, кто пришёл? — донёсся из кухни голос Иришки.

— Письма принесли, — ответил я.

Снова взглянул на мешки и тоже невольно усмехнулся. Вскинул руку, погладил ладонью волосы на затылке.

В прихожую выглянула наряженная в жёлтый фартук Иришка.

Она поздоровалась с Ревой и с Николаем, сказала:

— Вася, я не поняла. О каких письмах ты говорил? Я не расслышала: там жир на сковороде шипит.

Я указал сестре на мешки и ответил:

— Вот об этих.

— Что это? — спросила Лукина.

Она прижала руки к фартуку на животе.

— Это письма читателей газеты «Комсомольская правда», — снова объявила Анастасия. — Их передали из Москвы.

Брови Лукиной медленно поползли вверх.

Усатый Николай хрюкнул, отвернулся. Он будто бы заинтересовался дверью соседней квартиры.

Улыбка на лице журналистки стала шире.

— Здесь лежат письма, которые читатели газеты адресовали лично Василию Пиняеву, — повторила Рева. — Моя статья «Комсомолец-герой» нашла отклик в сердцах читателей. О Василии узнала вся страна. Точнее, все о нём вспомнили.

— Письма? — произнесла Лукина.

Иришка недоверчиво спросила:

— Вася, сколько их там?

— Много, сестрёнка.

Анастасия пожала плечами.

— Думаю, около тысячи, — сказала Рева. — Может быть, полторы. Честно говоря, мы не подсчитывали. Мы так и получили их: в мешках.

Лукина шмыгнула носом и переспросила:

— Тысяча?

Анастасия указала на меня рукой.

— Редактор «Комсомольской правды» переспросил, — сказала она, — действительно ли я написала о том самом Василии Пиняеве, который в конце пятидесятых пел в детском хоре «Пионер», и голос которого по-прежнему объявляет радиопередачу «Пионерская зорька». Как оказалось, голос Пиняева запомнила не только я, а целое поколение бывших пионеров.

Анастасия Рева заявила:

— Именно поэтому читатели так энергично отреагировали на мою статью. Она пробудила их воспоминания. Читатели очень активно выражали Василию свою поддержку, восхищались его поступком. Редактор газеты «Комсомольская правда» мне признался, что не ожидал такой реакции от читателей. Поэтому он попросил, чтобы я подготовила о Василии ещё одну статью.

Иришка стрельнула взглядом в мешки и тут же взглянула на журналистку.

— Ещё? — переспросила она.

Анастасия Рева резко вдохнула и сообщила:

— А ещё мне позвонили из редакции журнала «Смена». Представляете? Они тоже хотят, чтобы я написала для них о жизни и учёбе в Кировозаводске комсомольца Василия Пиняева. Сказали, что поместят мой текст в одном из весенних номеров. Попросили сделать фотографии Василия. Думаю, в журнале разместят не меньше трёх снимков. Читателям понравится!

— Они снова нам напишут? — спросила Лукина.

— Обязательно напишут! — заверила Рева.

Иришка всплеснула руками.

Николай хмыкнул и сообщил:

— Девушка, у вас картоха пригорает.

Он сунул в рот папиросу и закурил.

— Ой! Картошка! — воскликнула Иришка и помчалась в кухню.

Анастасия спросила:

— Василий, когда мы с вами встретимся для интервью? Мне дали понять, что материал всем нужен срочно. Читатели ждут. А для меня это… шанс. Понимаете? «Комсомольская правда», «Смена» — это же… о-го-го! Что скажете насчёт завтра? Встретимся в вашей школе, после уроков? Я подготовлю вопросы: кое-какие вопросы из писем читателей мне прислали из Москвы.

Журналистка заглянула мне в глаза.

— Я попрошу у директора вашей школы ключ от кабинета, — заявила она. — Думаю, мне не откажут. Особенно если я пообещаю: о сорок восьмой школе снова упомяну в своей статье. Сделаем несколько снимков. Сфотографируем вас на сцене за пианино. За школьной партой, с указкой около доски. Поговорим с вами в спокойной обстановке с глазу на глаз. Вы согласны?

Я кивнул.

— Ладно, давайте. Поговорим.

Анастасия Рева вновь сверкнула улыбкой.

— Вот и замечательно, — сказала она. — Тогда увидимся с вами завтра в школе, Василий.

— До завтра, — ответил я. — Обязательно увидимся.

Мешки с письмами я занёс в спальню. Развязал один, вынул из него перевязанную всё той же пеньковой верёвкой пачку писем — насчитал в ней тридцать штук. Взвесил пачку в руке. С сомнением взглянул на мешки. Прикинул, что Анастасия Рева преуменьшила действительность: полторы тысячи писем поместились бы в двух наполовину заполненных мешках. Из столицы же мне прислали четыре — это не меньше трёх тысяч запечатанных конвертов. Я взглянул на обратные адреса: Москва, Ленинград, Смоленск…

— М-да, — произнёс я.

Взглянул на недавно распечатанное письмо, которое лежало на кровати. До появления работников редакции газеты «Комсомолец» я рассчитывал, что «разберусь с корреспонденцией» и лишь тогда повезу пригласительную открытку очередной гражданке. Теперь то письмо выглядело будто бы насмешкой над моим наивным решением. Я взял его в руки, и снова прочёл: «Здравствуйте, Василий!» Усмехнулся, взглянул на мешки. Поборол желание бросить письмо в развязанный мешок, уселся на кровать.

«Здравствуйте, Василий! Я прочёл статью в газете „Комсомольская правда“, где сообщили о вашем подвиге…»

— Вася, что мы сделаем с этими письмами? — спросила Иришка, когда мы поели и вернулись в спальню.

— Прочтём их, — ответил я.

— Все? — сказала Лукина.

Она с сомнением взглянула на расставленные под окном мешки.

— Все, — заявил я. — Не сразу, конечно. Одно за другим. Любой путь начинается с первого шага. Пройдём и этот. Кто знает: может быть, в одном из этих писем люди нам доверили нечто очень важное.

Иришка подошла к мешкам, подпёрла бока руками.

Сказала:

— Или в одном из них назвали тебя дураком.

— Такое тоже возможно. Даже вероятно.

Лукина вздохнула.

— Девки, небось, опять свои фотографии тебе прислали, — сказала она. — Как та Варвара Мосина из деревни Шмаковка.

— Очень может быть, — согласился я.

Иришка покачала головой.

— Когда мы этим займёмся? — спросила она. — Я ещё уроки не сделала.

Лукина пнула мешок ногой.

Я пожал плечами.

— Делай. Уроки — это важно.

— А ты?

Иришка посмотрела на меня.

— Я сейчас поеду на улицу Розы Люксембург. Повезу очередную открытку. Там меня уже вторую неделю дожидаются.

В пятом доме по улице Розы Люксембург меня встретила симпатичная блондинка лет сорока. Она угостила меня ещё тёплым пирожком с картошкой. Присудила Илье Муромцу очередной плюс.

Домой я вернулся в хорошем настроении.

Моё настроение чуть ухудшилось, когда я увидел сидевшую на моей кровати Иришку и пачки писем, разложенные на полу у окна в высокие стопки.

Лукина обернулась — показала мне распечатанный конверт.

— Тут мальчик из Тулы спросил, было ли тебе страшно, когда ты заходил в горящий сарай, — сказала Иришка. — Что ему написать?

— Ничего пока не пиши, — ответил я. — Журналистка об этом в своей статье напишет.

Иришка пожала плечами.

— Ладно, — сказала она. — В чём ты будешь завтра фотографироваться для статьи?

Я пожал плечами.

— Пиджак надену.

— Правильно, — сказала Лукина. — Комсомольский значок не забудь.

Утром во вторник я обнаружил, что выбор галстуков под пиджак у меня совсем невелик. Вспомнил, что в юности я к ношению галстуков относился скептически. Поэтому тогда я взял с собой в Кировозаводск лишь тот, который обгорел в январе при спасении из горящего сарая пионера Коли Осинкина.

Иришка принесла из комнаты родителей пару галстуков своего отца. Но их я тоже отверг. Заявил сестре, что обойдусь без «удавок на шею». Улыбнулся в ответ на Иришкины упрёки. Застегнул пиджак на пуговицу, взглянул на своё отражение в зеркале. В пиджаке я выглядел худым и серьёзным.

Я снова отметил, что пиджак мне тесноват.

Поправил на лацкане комсомольский значок с изображением Ленина.

Пробормотал:

— Нормально. Обычный советский старшеклассник. То, что доктор прописал.

В конце второго урока в кабинет математики заглянул наш временный классный руководитель.

Максим Григорьевич смущённо улыбнулся математичке, поправил очки. Потребовал, чтобы мы после урока «не разбегались», а «дружно» шли в спортзал. Он пробежался взглядом по классу, задержал его на моём лице.

Надя Веретенникова спросила:

— Опять Пиняева награждать будут?

Ученики десятого «Б» класса посмотрели в мою сторону.

«А что случилось?» — послышались вопросы.

Максим Григорьевич вновь продемонстрировал нам свои крупные передние зубы и ответил:

— Увидите.

В спортзал мы вошли не через раздевалку, как обычно, а через настежь распахнутые двустворчатые двери (открывавшиеся лишь на время проведения торжественных мероприятий). На этот раз мы не ждали, пока перед нами зайдут в зал прочие классы. Мы не построились в коридоре, а нагрянули в спортивный зал неорганизованной толпой (Максим Григорьевич этого будто бы не заметил). Недовольные одиннадцатиклассники проводили нас сердитыми взглядами. Но мы изобразили толпу варваров: ввалились в зал гурьбой и протопали для построения к дальнему от входа углу. Мы уже стали вдоль стены в две шеренги, когда в зал входили прочие старшеклассники сорок восьмой школы.

Наш временный классный руководитель в это время беседовал с наряженным в спортивный костюм Ильёй Муромцем (выглядевшим по обыкновению сонным). Максим Григорьевич энергично жестикулировал — Илья Фёдорович меланхолично кивал. Я наблюдал за тем, как становился напротив нас одиннадцатый «А» класс (Лена Зосимова на этот раз явилась вместе с одноклассниками). Увидел, что Иришка посматривала в сторону одиннадцатого «Б»: она отыскивала там взглядом Генку Тюляева. Отметил, что Черепанов сегодня не смотрел в сторону десятого «А». А вот Света Клубничкина на нас поглядывала — хмурила брови, будто бы расстроенная отсутствием внимания с нашей стороны.

В спортивный зал вошла директриса. Её сопровождал серьёзный мужчина в форме полковника милиции: Юрий Михайлович Тюляев. При появлении милиционера и Клавдии Ивановны школьники выстроились вдоль стен за считанные секунды, подравняли ряды. Классные руководители поспешили к директрисе. Рванул к Кульженко и Максим Григорьевич. Клавдия Ивановна встретила нашего временного классного руководителя вопросом (я не расслышал её слова). Максим Григорьевич обернулся, посмотрел мне в глаза. Указал в мою сторону рукой. «Точно, Васю Пиняева опять наградят, — произнёс у меня за спиной девичий голос. — На этот раз ему пожарные грамоту дадут».

Школьники притихли, посматривали в мою сторону. Замерли неподалёку от шведской стенки учителя, директриса и полковник милиции (я отметил, что Генкин отец действительно держал в руке лист плотной бумаги, издали походивший на грамоту). Учителя тихо переговаривались, посматривали на широко распахнутые двери. Я тоже взглянул на вход в спортивный зал в тот самый миг, когда в дверном проёме появились раскрасневшаяся Анастасия Рева и усатый Николай (с фотоаппаратом на груди и с громоздкой фотовспышкой в руке). Журналистка отыскала глазами нашу директрису, смущённо улыбнулась. Клавдия Ивановна укоризненно качнула головой, повернулась лицом к школьникам.

Она сказала короткую вступительную речь (на этот раз почти лишённую пафоса). Директриса заявила, что гордится учениками нашей школы: и теми, которые проявили себя во время Великой Отечественной войны, и теми, кто совершает героические поступки уже «в наши мирные дни». Она напомнила нам о случившемся в январе пожаре, когда едва не погиб в огне школьник. Тогда, по её словам, «проявил героизм ученик десятого „Б“ класса нашей школы Василий Пиняев». Директриса не взглянула в мою сторону, но безошибочно указала на меня рукой. Она сообщила, что «не прошло и месяца», как «ученик нашей школы снова отличился». Она предоставила слово Юрию Михайловичу.

Полковник милиции поправил фуражку, обвёл строгим взглядом притихших старшеклассников. Я вновь отметил, что Генка сильно походил на своего отца. Невольно представил, как Геннадий выглядел бы сейчас в милицейской форме. Полковник кашлянул и короткими рублеными фразами (походившими на команды) объявил благодарность педагогам сорок восьмой кировозаводской школы и «директрисе школы Клавдии Ивановне Кульженко в частности» за «правильное и патриотичное» воспитание учеников. Он сделал выразительную паузу — Максим Григорьевич, а следом за ним другие учителя и ученики отреагировали на слова полковника милиции аплодисментами.

Юрий Михайлович пригладил пальцем усы и продолжил речь: сделал в ней резкий финал. Он выразительно кашлянул (овации тут же стихли). Опустил взгляд на лист бумаги, который держал в руке.

Громко сказал:

— Благодарность объявляется Пиняеву Василию Богдановичу за оказанную помощь в задержании преступников.

Полковник замолчал, левой рукой подкрутил кончики усов.

— Василий Пиняев, подойди к нам, — сказала Клавдия Ивановна.

Она поманила меня рукой.

«Девочки, а что случилось?» — раздался позади меня шёпот.

Черепанов и Иришка хором шепнули:

— Вася, иди.

Я вышел из строя (сдержал желание пойти строевым шагом, как в армии). Прошагал через весь зал под прицелом десятков любопытных и удивлённых взглядов. Заметил, как засуетились журналистка и фотограф. Подошёл к директрисе (вдохнул аромат ландышей). Повернулся лицом к хмурому полковнику Тюляеву. Выслушал короткую речь, в которой Юрий Михайлович устно поблагодарил меня за содействие советской милиции. Затем полковник пожал мою руку и вручил мне и письменную благодарность. Уже через полминуты полковник вручил мне «благодарность» заново — по просьбе журналистки Анастасии Рева, чтобы усатый Николай сделал повторный снимок награждения.

— Молодец, Василий, — сказала директриса. — Возвращайся к классу.

Она громко попросила:

— Ребята, давайте проводим Василия аплодисментами. Он это заслужил.

Старшеклассники охотно откликнулись на просьбу директрисы — мне вдруг почудилось, что я снова очутился на большой сцене после удачного концерта и слушал обличённую в овации благодарность публики. Хлопали в ладоши и учителя (даже вечно сонный и уставший Илья Муромец). Я заметил, как из строя одиннадцатого «Б» Генка Тюляев показал мне поднятый вверх большой палец. Увидел, что братья Ермолаевы тоже хлопали (но будто бы с ленцой). Встретил по пути к своему классу целое созвездие красивых и кокетливых девичьих улыбок. Рассмотрел одобрительную улыбку на лице Лены Зосимовой. Приметил и один хмурый взгляд — им меня наградила светловолосая Клубничкина. Света не аплодировала.

— Молодец, братик, — сказала Иришка.

Я вернулся в строй.

Черепанов дёрнул меня за рукав и потребовал:

— Покажи грамоту.

Я показал ему картонку с изображением красного знамени, портретом Ленина и напечатанной на пишущей машинке надписью: «Благодарность».

— Вася, о каких преступниках сказал милиционер? — спросила Надя-большая.

Звуки в зале мгновенно стихли, едва только директриса подняла руку.

Директриса снова поблагодарила Юрия Михайловича Тюляева и всю советскую милицию в его лице за «нелёгкий труд в деле защиты советских законов» и за «заботу о безопасности советских граждан».

Снова обратилась к школьникам и повторила уже заученные даже мной фразы:

— А пока я в очередной раз напоминаю вам, ребята, что нынешний учебный год особенный. До его окончания осталось всего лишь чуть больше трёх месяцев. Не забывайте: в этом году выпускников школ в нашей стране будет значительно больше, чем обычно. Это значит, что проходные баллы для поступления в высшие учебные заведения возрастут…

Едва мы вышли из спортзала, как Надя Веретенникова спросила:

— Вася, а зачем тебя фотографировали? О тебе снова в газете напишут?

Я заметил, что шагавшая впереди нас Света Клубничкина замедлила шаг и словно прислушалась.

Заметила Клубничкину и Иришка.

Она обожгла Светину спину взглядом и громко заявила:

— О Васе не просто напишут. О нём опять будет большая статья в «Комсомольской правде». А весной статью про Васю ещё и в журнале «Смена» напечатают. С кучей фотографий!

Лукина взмахнула руками, будто показала величину той самой «кучи».

Она посмотрела на Надю Веретенникову и уточнила:

— Нам вчера об этом Анастасия Рева из нашего «Комсомольца» сказала. Та, что пришла сегодня вместе с фотографом. Это она ту прошлую статью про Васю сочинила. Ей из Москвы позвонили и потребовали, чтобы она срочно прислала ещё две.

— Правда? — воскликнули сразу несколько голосов.

Иришка громко хмыкнула.

— Конечно, правда, — ответила она. — Сами у журналистки спросите, если мне не поверили.

— Здорово! — сказала Надя-большая.

Она бросила на меня восторженный взгляд.

Мне показалось, что Света Клубничкина нервно дёрнула плечом.

Показалось это и моей сестре. Потому что Иришка победно улыбнулась.