Таких не берут в космонавты. Часть 3

Глава 6

В салоне трамвая было немноголюдно. Чему я слегка удивился (потому что обычно мне здесь дышали в лицо чесночными и спиртными ароматами) и обрадовался (переживал за сохранность музыкального инструмента). Я занял похожее на диван сидение в хвосте трамвая, откинулся на спинку, забросил ногу на ногу. Вдохнул ароматы парфюмов и табачного дыма. Заметил, как сидевшие в середине салона комсомолки-старшеклассницы обернулись. Они с любопытством взглянули сперва на гитару, а затем и мне в лицо. Девчонки смущённо хихикнули. Посмотрел в мою сторону и мужчина пенсионного возраста, вытиравший платком со лба капли пота.

Трамвай поехал. В окно заглядывало прыгавшее над крышами домов солнце.

Я взял гитару двумя руками, провёл пальцем по струнам.

Теперь на меня взглянули все пассажиры трамвая.

— Девочки и мальчики! — сказал я. — Товарищи! Сейчас вы услышите трагическую и поучительную историю о мальчике Бобби, который любил… да, любил деньги. Рассказываю.

Я ухмыльнулся, подмигнул старшеклассницам. Те снова улыбнулись, переглянулись.

Я откашлялся.

Кресло подо мной визгливо поскрипывало, колёса трамвая отбивали неспешный ритм — вместе со звучанием гитарных струн всё это походило на работу небольшого оркестра.

— С рождения Бобби пай-мальчиком был, — пропел я, — имел Бобби хобби — он деньги любил…

— … По дороге с облаками, по дороге с облаками, — пел я, — очень нравится, когда мы возвращаемся назад.

Солнце уже минут пять как не показывалось за окном над крышами. Салон трамвая за пошедшие полчаса сначала заполнился пассажирами, затем снова почти опустел. Но рядом со мной на сидение так никто и не сел. Пассажиры теснились, но не мешали моему выступлению. Я ловил на себе их удивлённые взгляды, замечал их улыбки.

Ближе к конечной станции покинули трамвай девицы, слушавшие мой концерт с самого начала. Они махнули мне на прощание рукой, улыбнулись в ответ на мой воздушный поцелуй. Я видел, как они замерли на остановке и проводили трамвай печальными взглядами. До конечной остановки вместе со мной доехал всю дорогу вытиравший с лица пот мужчина.

Трамвай остановился, распахнул двери.

Я приглушил струны и громко объявил:

— Спасибо за внимание, товарищи! Удачи вам! Хорошего вечера!

Услышал аплодисменты, когда выходил на улицу.

На трамвайной остановке около Октябрьского рынка я побывал дважды, когда ездил к Серафиме Маркеловой. Поэтому представлял, что здесь и как, когда планировал нынешнюю авантюру. Вчера вечером я воскресил в памяти расположение фонарных столбов, домов, дорог и тропок. Прикинул возможные направления, с которых мог явиться сегодня к остановке Веня Морозов. Прикинул ещё в пятницу несколько вариантов «спасения» Зосимовой и её брата. Вот только все они выглядели авантюрными и ненадёжными.

Больше других меня устроил вариант, в котором я сломал бы сегодня утром Вене Морозову руку или ногу. Чтобы у того не возникла возможность напиться и поскандалить на остановке с пенсионером. Я просто явился бы субботним утром к дому Лены Зосимовой, встретил бы идущего на занятия в университет Вениамина. Дальше — дело техники. Хотя пришлось бы поднапрячься: на фотографии Веня Морозов выглядел не хилым и не хрупким юношей. С момента того снимка он повзрослел ещё на два года.

Вот только, ссора с Морозовым грозила ссорой и с его сестрой — поэтому я вариант ссоры пока отверг. Как отбросил идею, которая призывала убрать с трамвайной остановки «того самого» пенсионера. Она выглядела нереальной ещё в процессе задумки. Теперь же я убедился, что нужного пенсионера точно не угадаю: к трамвайной остановке то и дело подходили люди, в том числе и пенсионного возраста. А точное время Вениного появления я по-прежнему не знал. Не бросаться же мне на всех возможных кандидатов!

Поэтому я прикинул, что дождусь Веню на трамвайной остановке. Несколько часов ожидания меня не испугали. Но изначально показались мне скучным делом. Вот я и задумал, что проведу уличный концерт. Решил: любая раздавленная сегодня бабочка повышала шансы Зосимовой на выживание. В той реальности, в которой я ещё в январе укатил в Москву, никаких концертов девятнадцатого февраля около Октябрьского рынка не было. Это значило, что моё выступление уже само по себе направит будущее в новую колею.

Решил, что убью таким поступком сразу нескольких зайцев (а нужные «зайцы» при этом выживут). Во-первых, подниму настроение явившимся к остановке гражданам (что уменьшит шансы на внезапный скандал). Во-вторых, займу самое выгодное для наблюдения за трамвайной остановкой место и точно не пропущу появление Морозова. А в-третьих, скрашу своё ожидание приятным занятием: пением. Тем более что выбор репертуара мне на этот концерт никто не ограничил (обойдусь без песен о Ленине).

Настроение у меня сегодня было превосходное. По пути к Октябрьскому рынку я его улучшил: видел, что моё выступление в трамвае хоть и удивило советских граждан, но пришлось им по душе (особенно меня порадовали улыбки комсомолок). Репертуар я вчера не продумал. По реакции пассажиров трамвая понял, что нынешние советские люди не избалованы «зрелищами», хотя уже и накормлены «хлебом». Поэтому я решил, что репертуар особого значения не имел. Выбор песен был вторичен.

Главным, на мой взгляд, был сам факт уличного концерта. Ведь он создаст ощущение праздника — именно то, чего сейчас не хватало в серой повседневности. Я перешёл дорогу, пробежался взглядом по лицам стоявших на остановке людей. Веню Морозова не увидел (я и не ожидал, что увижу его уже сейчас: занятия в университете заканчивались примерно в то же время, что и в школе). Я прошёлся к фонарному столбу, где курили двое мужчин. Набросил на шею ремешок гитары, сдвинул на затылок шапку.

— Товарищи! — громко произнёс я.

Курившие в паре шагов от меня мужчины прервали беседу, повернули ко мне лица.

Посмотрели в мою сторону и стоявшие на остановке граждане.

— До Дня Советской армии и Военно-морского флота осталось совсем недолго! — объявил я. — Но душа просит праздника уже сейчас! Повседневность нагоняет тоску. Зима нагоняет тоску. Короткие дни и долгие ночи нагоняют тоску. А тоска — это то, что мешает нам в деле строительства коммунизма! Предлагаю ударить по тоске весёлыми песнями! Объявляю о начале предпраздничного концерта, посвящённого уже приближающейся весне! Ура, товарищи!

— Пьяный, что ли? — спросил у приятеля куривший под фонарём мужчина.

Я ударил рукой по струнам гитары и запел:

— По бульвару мрачно шёл прохожий, птицы пели песни про апрель…

— По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…

Звуки моего голоса разлетались по стремительно погружавшейся в полумрак улице, привлекали к трамвайной остановке всё новых слушателей. Первые песни я исполнил для сравнительно небольшой аудитории: семь человек дожидались трамвая на остановке и двое мужчин курили у столба. Но уже к третьей музыкальной композиции количество слушателей удвоилось. А к пятой — утроилось.

— … В потоке солнечного света у киоска ты стоишь…

По реакции граждан на песни я определил, что горожане в целом разделяли мои мысли о том, что серость и тоска к концу зимы поднадоели. Я недолго замечал во взглядах людей удивление: оно быстро уступило место иронии и веселью. Площадка вокруг трамвайной остановки то и дело расцветала улыбками. Над моей головой вспыхнул фонарь — он будто нарисовал вокруг меня очертания сцены.

— … Королеву красоты…

Я пел и внимательно посматривал по сторонам. Отыскивал взглядом долговязую фигуру Вениамина Морозова. Количество собравшихся вокруг меня слушателей я не подсчитывал. Но прикинул: людей рядом с моей «сценой» уже было больше трёх десятков. Время от времени замечал новые лица. Видел, как с сожалением во взглядах садились в трамвай те, кто спешил по делам или к своим семьям.

Но уезжали не все. Я несколько раз замечал, как граждане провожали трамваи взглядами и махали им вслед руками. Всем своим видом они показывали, что не торопятся и дождутся следующего. То справа, то слева от меня взлетали к небу клубы табачного дыма. Стоявшие у остановки краснощёкие женщины слушали моё пение и увлечённо плевали себе под ноги скорлупу от жареных семян подсолнечника.

— … По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…

Резкие звуки гитары уже не пугали птиц — чириканье в ветвях деревьев давно стихло. Светились окна домов. Фонари зажглись не все — некоторые так и остались просто столбами без ореола света на вершине. Небо над моей головой было тёмно-серым, облака спрятали под собой луну и звёзды. Ветер изредка менял направление; бросал мне в лицо то резкий запах одеколона, то табачный дым.

В пяти шагах от меня пританцовывали две девицы, трясли рыжими чёлками. Бородатый мужчина поблёскивал золотым зубом, ухмылялся и пыхтел зажатой в зубах папиросой. Пожилая женщина придерживала рукой рукоять плетёной корзины, улыбалась, то и дело убирала под ткань головного платка непослушные локоны. Опирался на костыль небритый мужчина лет шестидесяти пяти.

— … Королеве красоты.

Я отыграл финал композиции, приглушил струны. На пару секунд над остановкой будто бы установили невидимый купол, поглотивший все звуки. Первым опомнился мужчина с костылём. Он крикнул: «Молодец, паря!» Захлопали в ладоши девицы. Одобрительно хмыкнул бородатый мужчина. Перебивая друг друга, заговорили женщины — они выкрикивали похвалы и «заказывали» новые песни.

— Теперь добавим немного мексиканской романтики, — сказал я.

Чуть зажмурил глаза и пропел:

— Bésame, bésame mucho, como si fuera esta noche la ultima vez…

— … Ты меня ждешь, — пропел я, — и у детской кроватки не спишь, и поэтому знаю: со мной ничего не случится!

Я сыграл финальные аккорды.

Наблюдал за тем, как позабывшие о семечках женщины платками вытирали с глаз слёзы.

Трамвай распахнул двери, но к ним никто не пошёл.

Без долгой паузы я перешёл к новой песне:

— Очи черные, очи страстные! Очи жгучие и прекрасные!‥

Я пел, скользил взглядом по лицам своих слушателей. Видел улыбки, видел покрасневшие от недавних слёз глаза. Прикинул, что вокруг очерченной светом фонаря площадки собралось уже с полсотни человек. Люди будто бы явились на праздник. Они пританцовывали на месте, переглядывались, курили. Ближе чем на два метра ко мне не подходили.

Тех, кто всё же приближался, отгонял назад мужчина с костылём, взявший на себя роль моего помощника. Мужчина направлял свой костыль, будто ружьё, в грудь шагнувшим навстречу мне гражданам и жестами отгонял их назад. Нарушившие границы «сцены» граждане тут же пятились, подгоняемые недовольным взглядом моего добровольного помощника.

— … Как люблю я вас! Как боюсь я вас! Знать, увидел вас я не в добрый час!

Веню Морозова я увидел, едва только тот подошёл к стоявшим передо мной людям. Голова Вениамина появилась над шапками мужчин, замерших рядом с фонарным столбом. За прошедшее с момента окончания школы время лицо Морозова почти не изменилось. Оно было сейчас в точности таким, как на фото в альбоме директорши школы: большие глаза, курносый нос. Веня явился без шапки. Ветер шевелил его светлые волосы, чуть отливавшие желтизной в свете уличного фонаря. Во взгляде Вениамина я заметил удивление — как и у всех, кто только что подошёл к моей концертной площадке.

— Не страшны тебе ни зной, ни слякоть, — пел я, — резкий поворот и косогор…

— … Чтобы не пришлось любимой плакать, — подпевали мне десятки голосов, — крепче за баранку держись, шофёр…

Я увидел, как Веня слегка пошатнулся и толкнул в спину одного из стоявших перед ним мужчин. Морозов тут же ухватился за столб. Мужчина, которого он толкнул, едва устоял на ногах. Но уронил себе под ноги шапку. Мужчина подхватил шапку в руки, резко обернулся… запрокинул голову. Морозов ему пьяно, но по-доброму улыбнулся. Обнял правой ручищей столб. Я заметил на Вениных щеках ямочки. Сжимавший в руках шапку мужчина кашлянул, отшагнул в сторону. Он покачал головой и снова повернулся ко мне лицом, нахмурился. Уже через десяток секунд недовольство схлынуло с его лица.

Он вместе со всеми вновь пропел:

— … Крепче за баранку держись, шофёр!‥

Вплёл звуки своего голоса в общее пение и Вениамин Морозов.

Я увидел, как весело блеснули его глаза.

Гитара замолчала. Слушатели отметили этот момент дружными овациями.

— Вот и всё, товарищи! — объявил я. — Наш концерт завершился. Поздравляю вас с наступающими праздниками. Желаю вам провести их весело и активно. Тешу себя мыслью, что моё пение вам понравилось. Мою тоску так оно точно разогнало. Хорошего вам вечера. Надеюсь, что голос моей гитары ещё долго будет звучать в ваших сердцах и дарить вам хорошее настроение.

Советские граждане на моё заявление отреагировали по-разному. Одни разочаровано замычали. Другие снова мне поаплодировали, выкрикнули слова благодарности. Толпа ожила. Люди будто бы только сейчас осознали, что стояли у освещённого островка под фонарным столбом, и что на время позабыли о своих делах. Но музыка смолкла — мысли о насущных проблемах вернулись. Люди с десяток секунд обменивались взглядами и репликами. Затем двинулись с места: кто-то пошёл к остановке, кто-то поспешил к притаившимся в темноте домам, группа из десятка человек направилась в сторону улицы Светлая.

Вениамин Морозов выпустил из рук фонарный столб, неуверенной походкой побрёл к остановке. С высоты своего роста он будто не замечал никого вокруг. Локтем задел мужчину с костылём. Едва не опрокинул плетёную корзину, у которой дежурила женщина в головном платке. Мужчины и женщины торопливо уходили с его пути, хмурились и недовольно покачивали головами. Веня улыбался и едва слышно бормотал: «…Крепче за баранку держись, шофёр…» Я стал у него на пути. На пару секунд почувствовал себя призраком: меня Ленин брат тоже поначалу не заметил. Он едва не протаранил меня, как ледокол льдину.

Я сдвинул на бок гитару, раскинул руки и воскликнул:

— Вениамин, здравствуй! Какая неожиданная и приятная встреча! Помнишь меня?

Морозов опустил взгляд на моё лицо, сфокусировал на нём взгляд.

Икнул и спросил:

— Ты кто? Откуда меня знаешь?

Он всё же остановился — не сбил меня, будто кеглю. Его голова замерла на фоне лампы фонаря. Мне показалось, что вокруг неё будто бы собралась золотистая дымка.

— Я Вася Пиняев, учусь вместе с твоей сестрой Леной, — сказал я. — Видел фотографию твоего выпускного класса. А Лена тебе показывала мою фотографию в газете «Комсомольская правда». Статью «Комсомолец-герой» помнишь?

Морозов пошевелил бровями.

— Какой герой? — спросил он. — Какая газета?

Вениамин пошатнулся, толкнул проходившего мимо нас мужчину. Толчок выглядел несильным. Но мужчина едва устоял на ногах. Он наградил Морозова гневным взглядом. Затем мужчина увидел меня и мою улыбку — его взгляд смягчился.

— Ты хорошо пел, парень, — сказал он. — Молодец.

— Спасибо!

Вениамин будто бы только заметил мою гитару. Он вскинул брови, пьяно улыбнулся.

— Это… пацан, а давай мы с тобой ещё споём! — сказал он. — Не страшны тебе ни зной, ни слякоть…

— Споём, Веня, — пообещал я. — Обязательно споём. Только не здесь. Замёрз я уже. Сейчас не май месяц. Вон трамвай наш едет. Ты ведь домой направлялся? Так поехали вместе! И вместе споём.

Морозов посмотрел на подъезжавшие к остановке трамваи: сразу два — один за другим.

Ждавшие общественный транспорт на остановке люди разделились на две относительно равные группы (по количеству трамваев).

Веня опустил взгляд на моё лицо, икнул.

— А поехали! — заявил он.

Морозов неожиданно шустро ринулся в сторону трамвайных путей. Веня по-прежнему словно не замечал встречавшихся ему на пути людей. Легко расталкивал их своим телом.

Я поспешил за Морозовым, закричал:

— Осторожно, товарищи, горячий чайник! Осторожно, горячий чайник!‥

Мои призывы сработали: люди оборачивались и пугливо шарахались в стороны, уходили с пути пёршего к трамваю Вениамина.

Трамваи остановились, с разницей в секунду раскрыли двери. Мы с Веней вошли в первый трамвай во главе шумной ватаги советских граждан. Я сразу же направил Морозова к дивану в конце вагона. Веня занял едва ли не половину сидения. Я примостился рядом с ним, грифом гитары отгородил Вениамина от других граждан.

Люди вошли в вагон — салон трамвая заполнился почти наполовину.

Закрылись двери. Скрипнули кресла.

Морозов шумно выдохнул — воздух рядом со мной наполнился запахом алкогольного перегара. Шагнувшие было в нашу сторону женщины сдвинулись ближе к середине салона.

Я кашлянул, оживил рукой струны и запел:

— Постой, паровоз, не стучите, колеса, кондуктор, нажми на тормоза…

Лена Зосимова жила всего в квартале от дома Лукиных.

Об этом я узнал, когда мы с Морозовым буквально вывалились из трамвая на улицу и Веня показал мне рукой на окна дома.

— Вон там я живу, — заявил он.

Я придержал гитару.

Вениамин взмахнул руками и потребовал:

— Вася, а давай ещё раз про шофёра!

Морозов потоптался по куче подтаявшего снега. Ветер взъерошил ему волосы.

Я заметил, что садившиеся в трамвай люди бросали на нас удивлённые взгляды.

Ухмыльнулся и ответил:

— Про шофёра, так про шофёра.

Поправил на шее ремень гитары, провёл рукой по струнам.

Морозов хлопнул в ладоши — женщины на остановке вздрогнули.

Мигнул фонарь.

— Ветер за кабиною носится с пылью, — спел я. — Слева поворот…

Ключ от квартиры Веня в карманах не нашёл. Он печально вздохнул и нажал на кнопку дверного звонка.

Дверь нам открыла Лена Зосимова. Она взглянула на брата — нервно усмехнулась.

— Веня, ну ты даёшь!‥

Морозов пожал плечами, протиснулся мимо сестры в прихожую.

Лена заметила меня, удивлённо вскинула брови.

— Василий? — сказала она. — Что ты здесь делаешь?

Я улыбнулся, постучал рукой по гитаре.

Ответил:

— Мимо проходил. Прекрасно выглядишь, Лена. Хорошего тебе вечера.

Я развернулся и зашагал по ступеням.

Тихо загудели гитарные струны.

Я услышал за спиной голос Зосимовой:

— И тебе хорошего вечера, Вася.