Варлорд. Политика войны

Глава 5 Все на выборы!

Благодушный, как вымытый слон, Панчо вывалил мне шестнадцать папок с компроматом на Алехандро Лерруса и его Радикальную партию: дорвавшись до власти и поста премьера, ребята перестали смущаться и начали грести бабки, забив грандиозный болт на законы. То вопреки запрету в стране азартных игры выдали лицензии на «электрическую рулетку», затеянную неким сеньором Штраусом на курортах Сан-Себастьяна и Майорки. То заставили колониального администратора Экваториальной Гвинеи Номбелу выплатить компенсацию за два «утонувших» парохода. То министр внутренних дел, тоже радикал, получил взятку в десять тысяч песет… И везде замешан Леррус — в первом случае он получал четверть от прибыли, во втором лично подписал распоряжение после отказа Номбелы платить…

— Ты уверен? Это оперативная информация или есть свидетели?

— Да, там дальше заявление самого Штрауса. И полное изложение дела от Номбелы, собственноручное.

Ай, молодцы радикалы! Не только бабок нарубили, но сумели так достать крышуемых, что те готовы выступить с разоблачениями.

— Как думаешь реализовать?

— Можно поднять волну в Кортесах, передать документы президенту и свалить правительство.

Я задумался — ну хорошо, свалим, а дальше что? Кроме радикалов претендовать на формирование нового кабинета могут только правые из CEDA, у них самая большая фракция в Кортесах. Но президент Алькала Самора, хоть и консерватор, но твердый республиканец, уже разок прокатил Хиль-Роблеса и не дал ему сформировать правительство, поскольку CEDA отказалась провозгласить верность Республике. И что-то непохоже, чтобы президент переменил мнение. Социалисты (третья по величине фракция) в очевидном меньшинстве, им тоже не светит, а раз так, то Самора будет вынужден назначить досрочные выборы… Идти на которые без крупного избирательного блока нет смысла.

— Стоп, торопиться не будем. Активизируем работу по Народному фронту.

— Агентов влияния задействовать?

— Да, всех, от левых республиканцев до коммунистов.

— У них, кстати, должок перед нами образовался, — ухмыльнулся Панчо.

— У коммунистов? С чего вдруг? — что-то я не помнил никаких одолжений.

— Детишки, Рубен и Амайя.

— Они что, коммунисты? — я все не мог уловить связь.

— Нет, зато они Ибаррури.

— Дети Долорес???

— Ага, — радостно подтвердил Панчо.

Мало сказать, что я охренел. Разве что явление Махно меня поразило настолько же глубоко. Ну Франко, ну Рузвельт — и то, такого обалдения не было. Тем более всякие Прието и Асаньи, про которых я в прежней жизни если и слышал, то мельком. Но мало-мальски интересоваться гражданской войной в Испании и не знать, кто такая Долорес Ибаррури, невозможно. Хотя не исключаю, что ее просто распиарили в СССР. Или меня так накрыло оттого, что к остальным судьба подводила постепенно.

Торговый договор с США подписали в самом начале сентября, за пару дней до убийства губернатора Луизианы Хью Лонга — успели, что называется, в последний вагон, дальше администрации Рузвельта было немножечко не до Испании. А я лишний раз перекрестился, что не полез в американскую власть.

Всю осень я метался между Овьедо, Бильбао, Андоррой, Барселоной и Мадридом, подталкивая создание Народного фронта. Первыми в блок вписались коммунисты и социалисты — одним так приказал Коминтерн, у вторых рулили Негрин и Прието, куда большие реалисты, чем Кабальеро. В октябре в процесс включились Асанья и его левые республиканцы, ближе к ноябрю — либеральные республиканцы. Трудами Махно и Дуррути лидеры CNT, хоть и сквозь зубы, высказались за поддержку объединения.

Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон, амбиции участников наконец-то спасовали перед угрозой пролонгации власти правых, плюс я сразу всем потенциальным участникам подвесил морковку финансирования: будет Народный фронт — будут вливания, не будет — каждый платит сам за себя. Ну да, добрым словом и деньгами, а до пистолетов, даст бог, не дойдет. В целом я еще раз убедился, что для решения любой задачи нужны время, деньги и полномочия и что нехватка одного ресурса (в нашем случае времени) компенсируется двумя другими.

Больше всего я вбухал в журналистику, выплачивая гонорары не только штатному борзописцу Grander Inc Эренбургу, но и десятку известных испанских «акул пера и шакалов ротационных машин». Две газеты негласно переменили хозяев, но продолжали старую редакционную политику, что позволяло вбрасывать завуалированный компромат или задавать «наивные» вопросы. Радио «Овьедо», приемники которого стояли в каждом городке Испании, вещало про самые вопиющие случаи подавления рабочих или батраков, только не с позиций социалистов или коммунистов, а исключительно с точки зрения буржуазного гуманизма. Заодно на примере США пропагандировалась республиканская форма устройства, а поскольку музыкальные и развлекательные программы «Овьедо» крыли все прочие станции как бык овцу, то скрытая пропаганда медленно, но верно просачивалась в головы слушателей.

В октябре началась итало-эфиопская война, в ноябре Шредингер со своим котом поставил научный мир на уши публикацией мысленного эксперимента, а я отправился в Барселону, где Дуррути обещал свести с Франсиско Аскасо, своим товарищем с незапамятных времен.

Анархисты в будущей конструкции оставались самым непредсказуемым элементом — каждый себе на уме, каждый сам за себя, у каждого свой план действий. Даже в радикальной дальше некуда FAI, Федерации анархистов Иберии, существовали еще более радикальные группы. Аскасо по молодости чудил в такой, занимаясь террором, но с возрастом остепенился и ныне редактировал газету Solidaridad Obrera и секретарствовал в каталонском отделении CNT. Мне он понадобился из-за нарастающей волны обоюдного насилия: забастовщика избили гвардейцы — анархисты нашли и застрелили их командира — правые в отместку убили местного лидера анархистов — и так далее до бесконечности, толку никакого, а взаимное ожесточение росло. Эту политическую вендетту хотелось бы придушить, и бывший террорист, а ныне редактор, мог сказать свое веское слово.

Он и сказал, причем не одно — на меня вылилось все неприятие буржуазии, все догмы анархизма, словно мы приехали участвовать в митинге. Небольшом таком, человек на восемь и два автомобиля Hispano-Suiza — я, Панчо, Дуррути, Ларри и четыре охранника.

Нет, поначалу все шло чинно-благородно — щуплый Аскасо, смешно шевеля густыми бровями, приветствовал бойца-вильиста Панчо, тряс мне руку с благодарностями за Махно, вернее, за несколько статей Нестора Ивановича в газету, долго обнимался с Дуррути, вспоминая минувшие дни и битвы, где вместе рубились они.

Когда приветственная часть закончилась, жена Франсиско выставила на стол сыр, вино, хлеб и оливковое масло. Я незаметно отправил Ларри в ближайшую лавку, откуда он принес хамон, свиную колбасу фуэт, помидоры, маслины и тому подобное.

К закуске Аскасо отнесся одобрительно, а вот к моим идеям — нет.

— Я бы вообще не стал с вами разговаривать, если бы не Хосе, — Франсиско тепло посмотрел на Дуррути, — и товарищ Нестор.

— Да я бы тоже занялся другими делами, — размазал я давленные помидоры и чеснок на хлеб, — но вы зря поднимаете градус противостояния. Все это может сорваться в бойню.

— Все это должно сорваться в революцию! — запальчиво возразил анархист.

И понеслось.

Дуррути вздыхал, но помалкивал. Панчо пару раз попытался встрять, но успеха не имел, так мы и препирались вдвоем с хозяином. Ну никак я не мог ему втолковать, что убийства его делу вредят, а не помогают. Вспомнил даже русских эсеров с народниками и бешеную волну террора в 1905 году, не давшую системного результата — все мимо, консенсуса не вышло. Но что-то в моих речах Аскасо зацепило, и он предложил встретиться еще раз, завтра. Ради такого дела я пригласил его к нам в Оспиталет, поближе познакомиться с жизнью на заводах и в поселках.

На улицу вышел совершенно одуревший — Хосе и Франсиско курили за четверых, только Ларри отходил дымить на балкончик. У моей Hispano-Suiza J12 двое охранников тоже дымили (чтоб им!), а чуть поодаль стояли еще двое у Т49, модели попроще, к ним пошли Дуррути и Панчо. Хозяин проводил нас до машины, я остановился продышаться и задрал голову к небу.

Может, поэтому я не сразу среагировал на рев двигателя, но когда из-за поворота на улицу Сант-Адриа с визгом резины выскочил по-гангстерски черный автомобиль, голову все-таки повернул.

Даже успел заметить характерный скошенный радиатор, но тут Ларри дернул меня за шиворот вниз, под прикрытие авто.

В самое время — из окон притормозившего «рено» начали палить из нескольких пистолетов.

Упал охранник, зажимая руками грудь, но так и не выплюнув изо рта сигарету.

Ларри выставил руку над капотом и стрелял наугад.

Я выдернул свой пистолет и скрючился у подножки.

Аскасо нырнул под стену и оттуда изрыгал проклятия.

Из-за угла показалась еще одна машина.

«Рено» остановился, скрипнула дверца, затопали башмаки.

Я упал набок и под днищем машины несколько раз выстрелил в сторону набегающих.

Выброшенная гильза кувыркалась в воздухе, рассекая легкий дымок.

Краем глаза я видел, как Панчо задвинул безоружного Дуррути за Т49, его охранники после окрика вышли из ступора и схватились за оружие.

Вторая машина нападавших тоже встала, из нее выскочили еще несколько человек.

Но тут полоснули очереди.

Пистолет-пулеметы А-2 снесли вторую группу, а Ларри задел одного из первой. Сидевший с нами за машиной охранник тоже очухался и прикрыл его.

Через минуту все закончилось: из радиатора «рено» брызгала кипящая вода и била струйка пара, на асфальте без движения лежало несколько человек, бледный Ларри, не выпуская пистолета, держался за правое плечо, где расплывалось кровавое пятно, Панчо уже оттащил в сторону раненого налетчика, на асфальт капал бензин…

— Франсиско, тут есть телефон? — я поднялся на ноги, опираясь на «испано-сюизу».

— В магазине, вон там…

— Вызови скорую и полицию.

При слове «полиция» он скривился, но встал и побрел на угол. Меня же накрыл запоздавший адреналиновый вал, от которого бешено колотилось сердце, а в голове билась одна мысль — блин, вот завалили бы меня, и все приготовления псу под хвост.

Я заторможенно и не с первого раза попал «кольтом» в кобуру, а затем дрожащими руками начал чистить рукав, которым вляпался в лужицу у бордюра…

Панчо тем временем встряхнул раненого и ткнул ему в нос дымящийся ствол:

— Кто послал???

— Док… то…ра… — промямлил тот.

— Я тебе сейчас уши отстрелю! — взревел Панчо и для убедительности пальнул рядом с головой.

Раненый закрыл голову руками, взвыл и отключился.

Охранники проверили тела и выволокли еще двух покоцаных, но уцелевших, потолще и похудее.

— Значит, так, — обрадовался Панчо. — Я задаю вопросы, кто первый ответит, будет жить.

Он демонстративно выщелкнул магазин, вставил новый, передернул затвор, а затем начал двигать им, прицеливаясь в лоб то одному, то другому:

— Кто такие?

— Фаланга! Фаланга! — тоненько заверещал толстый, а худой сомлел и обвис на руках охранников.

— Кто послал?

— Санчес! Рафаэль Санчес! — торопливо доложил толстый.

Перекинувшись парой слов с Панчо и Аскасо, мы решили, что целью, скорее всего, был Франсиско и предложили сделать вид, что его тут не было. Испарился анархист моментально, еще до приезда «скорой» — чувствовался большой опыт. Панчо сдал медикам раненых фалангистов и всех убитых, а Ларри уложил на заднее сиденье и отправил с охранником и Дуррути в нашу больницу в Оспиталет.

Автомобиль со штурмовыми гвардейцами появился одновременно с полицией, а еще через несколько минут возник первый репортер.

Формальности в участке тянулись до вечера, новость о нападении фалангистов на самого Грандера разлеталась по городу быстрее света.

Даже не по городу, а по стране, в чем я убедился в больнице, куда я заехал узнать, как дела у Ларри. Доктора уже промыли рану, выудили застрявшую пулю, обработали и забинтовали плечо. От переливания крови Ларри повеселел и порозовел, все в один голос убеждали, что ничего страшного нет, и тут меня позвали к телефону в кабинете главврача.

Уверенный голос в трубке я слышал первый раз в жизни:

— Сеньор Грандер? Это Хосе-Антонио Примо де Ривера, вождь Испанской Фаланги.

— Здрасьте, — только и смог выдавить я.

— Добрый день, — продолжил голос, — я хочу принести свои глубочайшие извинения и заверить, что Фаланга никогда не рассматривала вас как противника и тем более как цель. Мы с высоким уважением уважением относимся к вашей деятельности и считаем вашу производственную практику истинным проявлением синдикализма и корпоративизма.

Этот звонок настолько изумил меня, что я так и отвечал невнятными междометиями.

— Я сам знаю, что значит пережить такое, сеньор Грандер! Весной на меня покушались, но мы смогли дать отпор! Я восхищаюсь вашими действиями и самообладанием! Хочу заверить, что Фаланга ни в коем случае не сборище боевиков, посвятивших себя уничтожению противников. Как гуманист, юрист и католик, я против насилия, если оно не служит высшим целям государства и защите Отечества.

Он говорил довольно долго, уходя в публицистические выси, а я все думал, как бы закончить разговор. Наконец, главный фашист Испании выдохся и закруглился сам.

Негласные переговоры левых тянулись весь декабрь, на Рождество некоторые из них выбрались «покататься на лыжах» в Андорру, где наконец выработали консенсус, взяв за основу программу самой умеренной из всех партий, Республиканской левой. Никакого жесткача типа «диктатуры пролетариата», вопли Кабальеро о которой доносились даже из тюрьмы, или национализации промышленности, все очень умеренно. Разве что аграрная реформа глубже и шире, ну так страна же крестьянская.

А так — план промышленной реконструкции, государственные субсидии, общественные работы, строительство дорог, инфраструктуры и жилья, мелиорация, прогрессивное налогообложение (ну да, я первый под раздачу, а деваться-то некуда), социальные программы. Де-факто очень похоже на рузвельтовский «Новый курс», реверансы в сторону которого внесли в документы Фронта по моему настоянию.

Как только высокие договаривающиеся стороны скрепили соглашение, на столе Алкало Саморы из ниоткуда возникли шестнадцать папок. Вспыхнул скандал с парламентским расследованием, сеньора Штрауса вызвали в Кортесы, где он вылил столько грязи на Леруса и радикалов, что выступление там же Номбелы только закрепило уже сложившееся впечатление.

Короче, все как по писаному — правительство в отставку, даешь в феврале досрочные выборы, и тут испанский политический бомонд вздрогнул от официального сообщения о создании Народного фронта.

Месяц на предвыборную агитацию — очень мало, но деньги рулят, я вбрасывал их щедрой рукой, устраивая «конференции с фуршетами» и «лекции с гонорарами» для нужных людей, оплачивая печать листовок и газетные статьи.

Автобус высадил Иньяки и его друзей-басков прямо у Casa de la Vall, резиденции Генерального совета Андорры. Они потоптались перед входом, оценили воздвигнутое в относительно модерновом стиле за год соседнее здание, принявшее на себя функции королевского дворца, и уткнулись в большой щит с тезисами аграрной реформы.

Авторитет обожаемого монарха за прошедший год взлетел на невообразимую высоту, и мы с Борисом I решили, что самое время разобраться с земельной собственностью, вечной болью горного края. Все, что не обрабатывалось более пяти лет или облагалось утроенным налогом, или переходило в собственность государства за небольшую компенсацию — по выбору владельцев. По всей Андорре вводились максимальные ставки аренды, за превышение которых арендодатели опять же влетали на повышенный налог. Для батраков вводилось ограничение рабочего времени и минимальная ставка оплаты. Вырученные от повышенных налогов средства шли на выкуп земель и предоставление их либо в собственность, либо в аренду по минимальным расценкам.

Все это дало невиданный всплеск поддержки среди крестьян, за исключением крайне небольшого числа «глав семейств», и без того обиженных на лишение их избирательной монополии. Но общий экономический подъем нивелировал это недовольство — жить в Андорре стало лучше, жить стало веселей.

Дождавшись, когда баски осилят текст на испанском и каталонском, я вышел на небольшую площадь:

— Кайшо, Иньяки!

— Арацальдеон, хауна Грандер! — повернулись ко мне гости.

Наваррских рекете по выбору Иньяки я пригласил в Андорру показать изменения с момента «переворота» и поговорить за выборы.

Новая больница, школы, горнолыжные курорты, дороги, ЛЭП, магазины, два офисных центра и еще два в строительных лесах говорили сами за себя, а уж аграрная реформа…

— Вот если бы нам король дал землю… — вздохнул скуластый парень в красном берете.

— Короля у нас пока нет, — оборвал его узколицый очкарик.

— Пока вы ждете, землю может дать Республика, — вбросил я.

Баски, монархисты до мозга костей, поморщились.

— Бороться за возвращение короля всяко лучше с землей, чем без нее.

— Мы — баски! — не очень понятно возразил очкарик.

— И что? Хосе Агирре, лидер Баскской националистической партии, поддерживает Республику из тактических соображений.

Такие или примерно такие заходы мы практиковали во множестве. Нет, перетянуть наваррских карлистов на свою сторону вряд ли удастся, а вот внести некоторый разлад или откусить хоть немножко голосов — почему бы и нет? Король неизвестно где, а земля-то вот она, лежит у грандов впусте. И если возникнет шанс получить ее если не в собственность, то в пользование, крестьянское начало всегда проголосует за землю, а не за короля.

Мадрид в феврале оделся в шубу из листовок, наклеенных на стены в несколько слоев. Левые срывали листовки правых и клеили поверх свои, правые срывали листовки левых…

На углах весело и задорно мутузились мальчишки-расклейщики, в их драки порой встревали ребята постарше, а за ними и взрослые — в точности, как тогда, на вокзале в Берлине бились рот-фронтовцы и штурмовики.

Цоколь углового дома у Пуэрто-де-Алькала на высоту человеческого роста залепили ярко-желтые плакаты в стиле ар-деко. Я тронул водителя за плечо:

— Останови!

На переднем сиденье недовольно завозился, выбираясь наружу, Ларри — плечо у него еще не полностью зажило, и он носил руку на перевязи.

Я пошел вдоль дома, прямо ощущая спиной его неодобрение: опасные нынче времена, дадут по башке и отыграют свое, гори оно огнем! Но вряд ли кто устроит покушение в центре Мадрида, в двух шагах от министерства обороны и полицейского участка Риколетес, тем более, что предвидеть мою остановку никто не мог.

При ближайшем рассмотрении на плакатах обнаружился лозунг «Женщины, Народный фронт даст вам свободу, вашим мужьям — работу, вашим детям — образование!». Желтую гамму разбавляли плакатики черно-белые, с «историями успеха» женщин из партий фронта.

Виктория Кент, адвокат, Республиканская левая партия.

Мария Замбрано, писательница, Либерально-республиканская партия.

Мария Нелкен, журналистка, Социалистическая партия.

И тут я словно на стену налетел: на меня смотрели ее глаза.

Габриэла Уберно, директор школы, Левые республиканцы Каталонии.

Сердце пропустило удар, сзади топтался Ларри, а я все смотрел на хреновенькую офсетную фотографию и думал, какого хрена я занимаюсь деньгами, политикой, войной, если рядом нет любимой женщины?

Вдохнул, выдохнул, закрыл глаза, досчитал до двадцати и встряхнулся. У мужчины в жизни должны быть три опоры: его друзья, его семья и главная — его дело. У меня имелись все три, вот и делай, не раскисай.

Поднявшаяся волна здоровой рабочей злости нашла себе выход, когда Хиль-Роблес, съезжавший из кабинета военного министра, заикнулся о спонсировании правых.

— У вас и генерала Франко имелась отличная возможность не зависеть от внешнего финансирования, — намекнул я на откаты.

— Но это досрочные выборы, никто не ожидал!

— Ожидать надо всегда! Мы могли бы заработать, продав Эфиопии пушки, но вы отказались, сославшись на политику.

— У нас есть союзники!

Ага, Муссолини. Видал я в гробу таких союзников.

— Союзники и политика это ваше дело, занимайтесь им, а я буду заниматься бизнесом и давайте не смешивать эти занятия!

Ушел, без малого хлопнув дверью, терять-то больше нечего. Если левые выиграют, то видал я Роблеса в гробу, если проиграют… Если проиграют, никакого мятежа летом не будет.

Работу над ошибками левые провели обстоятельную, сделав основной упор на агитацию шести миллионов женщин с правом голоса и на соглашение с анархистами. Наверное, впервые со дня основания CNT выступила за участие в выборах — полмиллиона человек, а если с членами семей, то весь миллион запросто.

Не знаю, сколько Народный фронт напечатал листовок, плакатов и газет-однодневок, но Эренбург и Панчо с моей подачи одних только статей со скрытой агитацией запустили больше трех десятков, их за мелкий прайс охотно брали и печатали вполне респектабельные газеты. Радио «Овьедо» рассказывало о всех партиях, но странным образом получалось, что положительную оценку комментаторов получали только меры, совпадавшие с программой Народного фронта.

Вал прямой, скрытой и косвенной пропаганды накрыл испанского избирателя, и результат не замедлил: выборы правые проиграли. Не с таким треском, как левые три года тому назад, но с весьма солидной разницей. Из тринадцати миллионов избирателей проголосовало десять, при раскладе пять с половиной на четыре с половиной. А при мажоритарной системе это означало, что большинство в Кортесах будет за Народным фронтом.

Сразу после объявления результатов начались стихийные праздники в Андалусии, Каталонии, Эстремадуре, Валенсии, Астурии, Галисии, Стране Басков… А в традиционно консервативных Леоне-Кастилии, Арагоне и Ла-Манче царило уныние.

Правые во главе с Хиль-Роблесом кинулись к президенту с требованием аннулировать результаты, но… слишком уж очевидными были цифры. Франко прозондировал почву насчет объявления военного положения (при этом власть переходила к армии), но… большинство генералов не рискнуло.

Алькала Самора, не дожидаясь окончательно подсчета голосов (там могли сыграть плюс-минус сто тысяч, что никак не влияло на результат) поручил коалиции победителей формировать новое правительство.

Премьером снова стал Асанья, по заранее утвержденному Народным фронтом плану он включил в кабинет только членов своей партии (ага, страусов коммунистами и социалистами не пугать — пол бетонный!) и двух генералов-республиканцев на посты военного министра и министра внутренних дел, что успокоило армию.

Из штаб-квартиры Республиканской левой мешками выносили мгновенно устаревшие агитационные материалы. Свежеиспеченный премьер флегматично собирал вещи в своем кабинетике для переезда в более просторные апартаменты.

— Поздравляю, дон Мануэль! — встряхнул я руку Асанье. — Это большая победа, но она не окончательная!

— Да, есть еще генеральская фронда, — вяло согласился Асанья.

— Что думаете с ней делать?

— Скорее всего, отправим их подальше от ключевых постов.

— Кого куда?

— Франко на Канары, Годеда на Балеарские острова, генерала Молу в Памплону…

— Нет-нет-нет! — горячо запротестовал я. — Молу давайте мне, в Овьедо. А Франко… А Франко я бы вообще наградил.