Амлет, сын Улава

Глава 10. Два подарка.

Снорри Ульварссон — скальд. Скальд он не просто знатный — таких много, Снорри же — великий, из тех, кого слышат если не асы, то их верные спутники и помощники ваны. Гальдур его густ и умение велико настолько, что для многих славных деяний ему не нужно даже Петь, достаточно пожелать, пусть даже и без слов.

Иные знатные скальды, достигшие возраста мудрости (иногда про таких говорят, что возраст пришел к ним в одиночестве), становятся жадными до своего главного достояния — знаний и умений. Ни с кем не делятся лучшим, что у них есть, не берут учеников, не поют песен и даже на людях появляются редко: так и уходят на пир к эйнхериям, успев, напоследок, схватиться слабеющей рукой за рукоять нарочно поставленного у кровати меча или топора.

Не таков Снорри, сын Ульвара, за хитрость свою и опасность, от себя исходящую, прозванный Белым Лисом. Люди, память и мнение которых заслуживают достойного уважения, говорят, что даже в самих этих краях он появился уже невообразимо старым, и даже тогда слава знатных скальдов, учеников Белого Лиса, гремела на всю Полночь, заходя и в другие края, дальние и не очень. Я, правда, в это не верю — Ульварссон не молод, но и не дряхл.

Учеником именно этого человека мне и предстояло стать – если бы, конечно, не случилось ничего такого, о чем было бы стыдно не только писать, но даже и говорить в присутствии родичей и близких друзей.

- Пусть будут годы твои долгими, славными и интересными, Снорри Ульварссон с Сокрытого Острова! – вежливо поздоровался я, пересилив, наконец, робость и входя в зал. - Приветствую вас, скальды и знатные скальды! - обратился я также ко всем сразу и ни к кому по отдельности: славных имен всех присутствующих я не знал, знакомиться же с пьяными и похмельными мужами показалось неуместным.

- Проходи и садись, Амлет Улавссон, юный летами, но славный делом! - принял предложенный тон Снорри. - Садись с нами, спой сам и послушай меня!

Я добрался до лавки, стоящей по другую сторону занятого великим скальдом стола, постаравшись не задеть никого по пути: это оказалось не так просто, как хотелось бы.

- Сейчас не пир, чтобы петь, и не бой, чтобы Петь, - старательно выделяя второе слово голосом, ответил я, уже сидя на лавке.

Белый Лис принюхался — заметно, напоказ, изображая огромного старого пса. Мы, ульфхеднары, часто притворяемся почти собаками, хотя на самом деле люди не хуже прочих: это сбивает с толку задумавших недоброе или решившихся нанести обиду. Вежество за вежество: я принюхался в ответ.

Скальд рассмеялся, и смех его звучал очень звонко и почти мелодично: из всех стариков так, не надтреснуто и не глухо, на моей недолгой памяти смеялись только пожилые альвы, пусть и выглядящие не старше взрослых мужей.

«Интересно, а бывают ли альвы-псоглавцы?» - подумалось мне невпопад. «С другой стороны, остроухие — тоже люди, только живут подольше многих…»

- В нашем мире, - влез внезапно Хетьяр, - таких не было точно. Может, и тут нет…

Будто почуяв появление духа-покровителя, великий скальд принюхался еще заметнее. Явственно сгустился гальдур, и будто дюжина незримых пальцев, длинных и извивающихся, полезла ко мне в голову.

- Не, мы так не договаривались, - прозванный при жизни Строителем сказал явное и сделал сокрытое: чувство лезущих пальцев развеялось. - Будут еще всякие…

Снорри Ульварссон отшатнулся: в глазах его на один удар сердца промелькнуло недоумение, потом непонимание, потом страх.

- Знаешь, сын Улава, - скальд посмотрел на меня странно: не недобро, а как-то непонятно, - надо нам с тобой встретиться немного позже, поговорить с глазу на глаз.

На этом и закончилась первая встреча Амлета, сына Улава и Снорри, сына Ульвара.

В дверь постучались. Удары были столь сильны, что, задайся неизвестный целью, трех таких хватило бы, чтобы вовсе снести крепкую дверь с железных петель.

- На себя! - громко сообщил я: стучащий точно должен был услышать, он и услышал. Дверь отворилась.

Люди, никогда не видевшие вживую горных карл, болтают про них всякое. Говорят, например, что малый рост и большая голова делают тех похожими на детей, даром, что бородатых. Это, конечно, неправда: досужие сплетники попросту путают карл с другим горным племенем. Те тоже невелики ростом, но куда тоньше в кости, и прозываются народом Гнум, иначе же цвергами.

Вот про тех все правда, кроме одного: цверги свободно ходят под лучами солнца, и в камень из всех них превратился только Альвис Всезнайка, да и то — сделано это было хитрым колдовством асьи Труд Торсдоттир.

Вошедший был именно карла: в нарядном красном кафтане, с двумя серебряными молоточками, выбитыми на широком клепаном поясе и при окладистой черной бороде длиной в локоть.

- Зрю ли честного Амлета, сына Улава из Исафьордюра? - спросил меня стоящий на шаг ближе порога.

Сказал выспренно, но таковы все они, подземные карлы: будто стараются растянуть вверх высоким слогом свой невеликий рост.

- Да, это я. А кто ты таков, свободный муж? - вежливо уточнил уже я.

- Имя мне Синдри, - сообщил карла.

Я приподнял бровь.

- Нет, не тот Синдри, - поспешил уточнить вошедший. - Просто назван в честь того, кто был назван в честь того, и еще десять и семь раз, в честь того, кто сковал Драупнир! Имя отца же своего я не называю не из скрытности, а потому, что суд в установление отцовства еще не состоялся.

Из всего этого я сделал один вывод, позже оказавшийся верным: несмотря на густую бороду и цеховой знак подмастерья в златокузнечном деле, вошедший очень и очень молод. Верно, его отправили куда-то меня позвать, проявив при этом достойное вежество.

И он позвал: я и мы пошли на зов, и явились в собрание достойных.

Впрочем, сначала мне показалось, что людям, собравшимся в том же самом зале, где сначала состоялась приветственная попойка, а потом говорили о важном скальды, нет до меня никакого дела: они ругались.

Собственно, ругался мой отец, второй же стороной негромкого пока спора был карла, чуть выше ростом и шире в плечах, чем мой недавний гонец и провожатый. Похожи между собой они были примерно так же, как Амлет похож на Улава, а Улав — на Амлета.

- Это огромная честь, друг, - отец говорил голосом громким, но немного усталым, будто в очередной раз повторяя уже сказанное: такая его повадка была мне хорошо знакома. - Честь велика, и моя отцовская благодарность не меньше, но пойми и ты меня: Амлету всего только четырнадцать лет, и я боюсь, что он…

Как будто кто-то мелкий, но противный, укусил меня куда-то поближе к хвосту. Я сделал шаг вперед, набрал в грудь побольше воздуха, и возгласил, стараясь сочетать в одном рыке сыновнюю почтительность и понимание взрослого человека: «Здравствуй, отец! Привет и тебе, незнакомый, но достойный друг моего отца!».

Второй спорщик показался, натурально, отцом моего гонца. Сами они, впрочем, оба этого не объявили, а я не стал уточнять: пусть некоторые обычаи и представляются мне совершенным суеверием, оскорблять чувства верующих в подобное — последнее дело и способ нарваться на судебный поединок, пусть и до первой крови.

- Я Богги, сын Дурина, из Града Дымных Столбов, - карла говорил совершенно нормально, как человек обычной высоты: верно, был слишком мудр и опытен, чтобы придавать своей речи излишнее звучание. Я приподнял бровь: положительно, этот мой жест лицом понемногу входил в привычку.

- Не того Дурина! - уточнил карла. - Дуринов — их, как ты понимаешь, много, существенно больше одного!

Назваться кем-то известным, но не совсем тем, кого знают на самом деле, достоверно входит в семейный обычай каждой, пусть и не объявленной, семьи подземных карл. Я решил проявить нечто похожее, свойственное уже древнему и благородному роду Эски.

- Я Амлет, сын Улава, и Улава именно того! - в тон представился я, уже точно зная, с кем имею честь познакомиться. - Неимоверно рад пожать руку старому другу своего отца!

В общем, выяснилось вот что.

Волна, о которой я так вовремя предупредил, и которую так сильно сдержали знатные скальды, могла наделать страшных дел. В этот вечер были открыты на проветривание все малые люки, средние двери и даже большие ворота, ведущие в огненные пещеры близ Рейкьявика, и, не останови Песнь волну в гавани, вода ухнула бы вниз, залила печи, смыла в глубины людей, а там, чего доброго, и вовсе затопила бы нижние чертоги, приведя к огромным жертвам и другим убыткам.

Достойные карлы и другие жители нижних пещер посовещались, и решили: главная награда в бою причитается ловкому разведчику, поскольку без него (меня) и его разведки (моего сна) битва со стихией могла пойти совсем другим путем.

Решили — и явились награждать, правда, скромно, почти по-семейному.

- Меня, конечно, зовут не так, как моего сы… То есть, подмастерье Сигина, - чуть было не оговорился знаменитый мастер горного народа, - но некоторое мастерство я, все же, превзошел. - Богги, сын Дурина, протягивал мне предмет, и была это шейная гривна…

В ваших краях, наверное, не знают, что гривна — это та же монета, только для очень дорогих расчетов и богатых подарков от высшего низшему, то есть — удобный способ дорого заплатить. Брать же плату за достойный и правильный поступок означало бы только одно: меня признали то ли подчиненным, то ли наемником, не следующим обычаям и не знающим чести, и это было очень обидно.

Я немедленно оскорбился: шерсть на загривке встала дыбом, пасть моя неприветливо оскалилась и изнутри нее раздался рык. Вернее, раздался бы, не вмешайся вовремя мой отец.

- Сын, охолони! - грубо приказал мне Улав, и, уже обращаясь к гораздому на недостойные подарки карле: - А я ведь предупреждал тебя, сын Дурина, о том, что сын мой еще юн, и, по невеликому опыту, просто не поймет значения твоего подарка?

Я застыл, будто вкопанный столб. Впервые на моей памяти отец был со мной так груб при посторонних взрослых мужчинах: хорошо, впервые с того, как я достиг совершенных лет. Верно, на то имелась какая-то особенная причина, и стоило хотя бы попробовать ее, причину, понять.

- Ты, верно, решил, что я хочу тебе заплатить? - понятливо спросил карла. – Нет, это не так. Ты же сын моего друга, Амлет! Имей я даже такое обидное намерение, неужели я стал бы оскорблять дружбу и память о ней?

- Сын, это не гривна. Предмет похож на гривну, но это не она, - присоединился к разговору и объяснению отец. - Возьми подарок в руки!

Я засомневался, но руку протянул, и карла вложил в нее гривну, которая не гривна.

- Попробуй ее сломать, сын! Сломать — или, хотя бы, разогнуть.

Я силен: этим пошел, как бы странно это ни звучало, в мать. Разогнуть тонкую полоску металла… На это моих сил хватало: всякий раз до этого случая.

- Что это за сталь? – удивился я. – Такая тонкая, звонкая и прочная!

- Это сталь великанов, но не наших, а тех, что живут на островах в теплом море. Они когда-то родили нынешних эллинских богов, и теперь были сброшены своими непочтительными сыновьями с вершины горы… - Богги Дуринссон явно оседлал любимого ездового вепря: как и все карлы, он оказался любителем рассказывать старинные предания еще более, чем ковать железо.

- В нашем мире ее нельзя добыть самородно: только великие алхимики, владеющие Третьим Преобразованием, создают один брусок стали великанов из восьми слитков ядовитого железа, что добывают на дальней Полуночи, железа, имеющего сиреневый цвет!

Карла говорил интересно, и я заслушался: обида, не успевшая прорваться в мир в виде обидных слов или дел, прошла сама собой.

- Этот металл не ржавеет, даже пробыв дюжину дней в соленой воде, не ломается, нанесенные им раны не гниют… И это, опять же, не гривна, хотя и носить ее стоит на шее! Знак великой предусмотрительности, вот что это такое, и некоторые из моих соплеменников и родичей отдали бы за такое отличие руку… Правда, левую и без особенной на то охоты.

Я продел голову внутрь обруча, зацепившись, конечно, ушами. Знак лег на шею легко, будто всегда там обретался, и замер на одном месте: чутье подсказало мне, что свалиться сам он не сможет, и ничья злая воля не снимет подарок с меня против воли уже моей!

Приоткрыл пасть, набрал в грудь воздуха, собрался произнести долгую благодарную речь — но тут позади меня раздался рык, звонкий и грозный.

- Мне недосуг ждать каждого тщеславного мальчишку, оделенного подарком, значения которого даже не умеет понять! - Снорри Ульварссон появился в зале вдруг, и, нарушая все мыслимые правила и обычаи, прервал правильный ритуал принятия почетного знака. - Мы должны с тобой поговорить, с глазу на глаз! Вот он я, явился, не медли же!

Комната, в которой мы оказались, была мне, покамест, незнакома: и то сказать, я не успел бы изучить и десятой доли огромного дома, почти дворца, знатного норвежца Ингольфа Арнарссона.

- Скажи мне, Амлет, - невежливо вопросил меня великий скальд, стоило нам занять две лавки, стоящие одна против другой, - твой дух-покровитель — он кто?

«Человек», хотелось ответить мне, но я подумал, что это не до конца правда: Хетьяр Сигурдссон был человеком при жизни, а кто он сейчас, я и не знаю.

«Дух-покровитель», пришла вторая мысль, но такой ответ звучал бы ненужной и обидной издевкой: ведь именно так Снорри уже назвал того, кто явился ко мне в ночь совершенных лет.

- Погоди, парень, - Строитель появился у меня в голове удивительно вовремя. - Дай, я ему сам скажу. И даже покажу. Эй, Песец, ты же меня слышишь?

- Меня так никто не смеет называть! - Снорри Ульварссон встрепенулся. - Я, всей своей жизнью…

- Да мне плевать, - парировал Хетьяр. - Жизнью там или нет… Я-то уже умер, мне до твоей жизни, да и любой другой… Сам понимаешь. А то, что песец — ну, белый лис, он же полярный, это песец и есть, не?

- Это будет долгая беседа, дух, - не стал обострять скальд. - Долгая и непростая. Предлагаю отправить парня на боковую: пусть спит и видит сны, а мы, тем временем, и поговорим!

Уснул, и сны видел: были они, по большей степени, лишены смысла, и даже вовсе дурацкими, как и положено снам. Понимал, что снится мне что-то про моего духа-покровителя, про его беседу, сначала мирную и неспешную, позже — грубую и ругательную, с великим скальдом Снорри Ульварссоном, про иные обстоятельства… Как показалось, спал долго, но на самом деле — и это я тоже откуда-то знал — прошло совсем немного времени: примерно столько требуется легконогому юноше без тяжелого груза, чтобы дюжину раз обежать посолонь дозорную башню Исафьордюра.

Проснулся вовремя: в комнату как раз заходил мой отец, и морда его была злой и тревожной.

Обнаружил себя лежащим поверх лавки: на ней, верно, меня и сморил нежданный сон. Лежал неудобно, на спине, и старался заново ощутить странным образом затекшую до полного онемения шею. Великий скальд сидел напротив, подрезал ногти маленьким ножом и что-то бубнил себе под нос: на меня он не смотрел, как будто специально избегая бросить взгляд. Я не стал прислушиваться: возможно, зря.

- Не слишком много на себя берешь, старик? - зло пролаял вошедший Улав. – Твой возраст и твою мудрость признают все свободные люди полуночи, но и нрав свой тебе пора научиться смирять! Ты почти оскорбил меня, моего сына, еще — достойного Богги Дуринссона… - отец осекся: встретился со скальдом взглядом.

Снорри Ульварссон смотрел на отца неприятно, как на что-то плохое, недостойное и ненужное, даже не как на человека, а будто на предмет.

- Так сказал я, Снорри сын Ульвара, прозванный Белым Лисом: я его не возьму, Улав, сын Аудуна, - будто вытолкнул скальд сквозь зубы. - И никто из моих учеников не возьмет. Вы, же, оба-все-вместе, уезжайте домой: не дожидаясь попутного корабля, прямо посуху. И — считайте моим подарком то, что твоего сына отпускают из Рейкьявика живым!