Амлет, сын Улава

Глава 11. Красный мох.

Сильно ударил я в щит,

В крепкий щит со железным умбоном,

Край щита обтянут кожей,

Доски крашены желтой краской,

Крепка рука, его держащая

Вотще: моею рукою расколот.

Хльги Ингварссон,

«Сага о беззаконных законниках», фрагмент

Личный архив профессора Л. А. Амлетссона, Ленинград.

- И что это было? – удивленно вопросил знатный норвежец Ингольф Арнарссон. – Я уважаю твое суждение, но решение, что ты принял, и, главное, как о том сказал…

Великий скальд медлил: объясниться требовалось, но и сказать нужно было о слишком многом, не выдав притом самых сокровенных дум.

Где-то в доме, дальше по коридору, громко хлопнула дверь, и послышался разговор.

Снорри Ульварссон, объятый думой слишком тяжелой, чтобы нести ее ношу в одиночестве, почти против воли прислушался: двое говорили на ломаном датском, по особому говору, непривычному на полуночи, несложно было признать жителей Южных Гардарики. Один из собеседников доказывал второму, что приехать на его страну нельзя, она же не остров: можно только в. Второй оппонировал первому, уверяя, что Южные Гардарики, конечно, не остров, но вот только по всей земле городов, и не только южной, принято говорить именно «на».

- Как много у некоторых свободного времени, которое совсем нечем занять! – эту фразу Снорри зачем-то произнес вслух, и его знатный собеседник немедленно насторожился: если принять такое на свой счет, полагается обидеться, возможно даже — жестоко.

- Прости, ярл, это не тебе и не о тебе. Просто… - признаваться в малодушии не хотелось, и скальд ловко сменил тему: ему, как никому другому, было известно, насколько норвежец избегает избрания ярлом и чает, вместе с тем, полновластного владения.

- И все же, скальд, мне нужен ответ на мой вопрос. Возможно, и на другие вопросы тоже, - против ожидания, собеседник не купился на многократно проверенный прием, и Снорри решил отвечать по существу.

- Ответь сперва ты мне, сын Эрна: что в твоей семье знают о фоморах?

Немногим ранее, но почти не сейчас и вовсе не здесь.

Лодур, признанный Одинссоном, не всегда являлся на зов охотно: для того ему требовалось изрядное настроение и свободное время. Что первое, что второе, у аса не самого сильного, но признанного хитрейшим, случалось нечасто.

Сейчас был хороший случай: как раз из таких, что нужно. Локи откликнулся на зов сразу же, не явился духовно или во плоти, но призвал бестелесного скальда в свои богатые чертоги.

Ас восседал на троне стальной кости, и голова его была, против обыкновения, рогата, а руки — когтисты. Вокруг же трона в количествах неимоверных были разбросаны костяки и прямо тела каких-то чудовищ, павших, судя по обилию разлитых крови и ихора, совсем недавно.

- Привет тебе, Хитрый! - вежливо, с должным почтением и радостью в голосе, возгласил скальд. - Впрочем, полагаю, я не вовремя?

- О, постой, не покидай меня так же быстро, как тот герой! - в излюбленной манере своей, то ли песенной, то ли нет, ответил ас. Приветствием он пренебрег, и это был, на удивление, добрый знак: хамить таким манером покровитель волшебников и выдумщиков начинал только в очень хорошем настроении.

- Куда ж я пойду, пока ты меня не отпустил? - ухмыльнулся скальд. - Да и воззвал я к тебе не просто так, ты ведь понимаешь.

- У меня тут, извини, немного не убрано, - посетовал ас, картинным жестом обведя вокруг себя. - Они, как правило, ходят по четверо — воин, крепостью черепа спорящий со своим же щитом, жрец какого-нибудь дурацкого божка, сильномогучий колдун и вор, постоянно ищущий повода сбежать с добытым сокровищем… Сегодня был одиночка.

- Одиночка? И так намусорил? - скальд подхватил вису хитрейшего из асов: в конце концов, ради того, чтобы получить ответы на вопросы, можно было и поболтать, тем более — с существом, неизмеримо более могучим, древним и коварным, чем небезосновательно считал самого себя Снорри Ульварссон.

- А! Все ерунда! Просто смежники... По-вашему, соседний пантеон, или как-то не так… В общем, они, которые он, попросили немного помочь, не забесплатно, разумеется, - принялся объяснять все еще рогатый Локи. - Представляешь, пообещали назвать свой нильфхейм именем моей милой дочурки, а для того требовалось просто ненадолго прикинуться воплощением их главного зла…

- Это те самые божки, которые, на самом деле, какой-то один бог, - проявил смекалку и хорошую память скальд. - Его еще подвесили на деревяшке, почти как Всеотца на Иггдрасиле?

- Да, и герой, видимо, именно поэтому пришел один… Таков их завет. - Локи зевнул. – Впрочем, ладно!

Костяки, трупы, стынущая кровь, парящий ихор, трон стальной кости — все куда-то делось. Хозяин покоев расстался с рогами и когтями, пересел в легкое деревянное кресло и ловко, движением брови, подвинул гостю крепкий стул. Гость, даром, что бестелесный, споткнулся и почти рухнул на сиденье: то была излюбленная дружеская шутка Локи. Обижаться, конечно, не полагалось.

Скальд уместился поудобнее, и принялся молчать. Молчал и хитрейший из асов, будто силясь то ли прочитать бестелесные мысли, то ли просто до чего-то додуматься, а додумавшись – догадаться.

Всего молчали час или около того: именно такое время отмерила клепсидра, обнаружившаяся вдруг на полке огромного шкафа, стоявшего все это время поодаль.

«Когда творец создал время, он создал его достаточно», - как бы сама собой пришла в бесплотную голову скальда, ставшего на время духом, чья-то мудрость, чужая, но интересная.

О, любопытство! Положительно, ты — сильнейшая и опаснейшая из страстей признанного Одинссоном… Локи, как ему и полагается, не выдержал первым.

- Ну, прозванный за цвет шкуры Белым Лисом, рассказывай. Мне надо знать все: что, где, когда, причем тут сова, куда прибит крюк… - ас не то заговаривался, не то напустил туману еще большего, чем стоило от него ожидать по обыкновению.

- Много дивного создали асы, и были среди их творений те из людей, что ходили на двух ногах, брали вещи руками и говорили ртом, облик же имели собачий, волчий или лисий, - начал скальд, прекрасно понявший Хитрейшего.

- Теперь то же самое, только по-норвежски или на датском, в два раза быстрее, и, наверное, сразу с восьмой цифры, - проговорил-пропел ас. - Мы и так тут с тобой больше часа играли в молчанку, а у меня столько дел, столько дел!

- Могу и проще, - немедленно принял требования и правила игры скальд. - Если что, ты, Хитрый, сам того потребовал! В общем, дело было так…

Снова здесь и сейчас.

…- он признал мою правоту: дух, которому юноша опрометчиво дал имя и обещал защиту и кров полной меры, явился из иных времен, столь далеких и страшных, что мне не удалось узнать ни мест, где прошла его жизнь, ни обычаев окружавших его существ. Ясно было только одно: колдуны они столь могучие, что колдовать им так же просто, как нам высморкаться.

- Локи хитер, как… Как Локи, - резонно заметил заслушавшийся было Ингольф. - Хитер и проказлив, и в каждом слове его не два смысла и даже не десять: в сагах сказано, что и сам он не всегда понимает, о чем ведет речь… Откуда в твоем, Белый Лис, рассказе, взялись чудовища этих мест?

- А это самое страшное, Ингольф, сын Эрна, - построжел мордой псоглавый скальд. – В воспоминаниях именованного Хетьяром, я видел, как некий могучий ярл-чародей, а то и прямо полубог, царит в огромном дворце своем. Дворец тот больше всего Рейкьявика, и выкован целиком из стали: даже окна в нем, огромные и прозрачные, сделаны стальными! Дворец тот парит так высоко над землей, что на высоте той уже заканчивается всякая жизнь! - Снорри перевел дух, и продолжил, - покровитель, призванный юным Амлетом, при жизни восхищался могучим правителем, считая его величайшим небесным полководцем… И был тот полководец страшен ликом: полностью весь синего цвета, и глаза у него были свежей крови! Правда, я не видел зубов…

Было невесело. В телеге ехали вдвоем, даже править пришлось мне самому: ни один возница не захотел нас сопровождать по доброй своей воле, будто уже зная, что Снорри Ульварссон изгнал нас, отца и сына, из пределов владений людей Рейкьявика.

Крытая телега была общинной, и гнедая лошадь тоже: их полагалось вернуть, когда кто-то вот так же поедет из Исафьордюра обратно на юг. Крепкая немолодая кобыла ноги переставляла небыстро, но уверенно, и к концу светлого дня мы проехали столько, сколько собирались, и еще пятую часть того.

Остановились, распрягли, обиходили и стреножили лошадь. Шатра, по молчаливому согласию, решили не ставить: выспаться, тем более по очереди, отлично получилось бы и под тележным навесом.

Молчание, ставшее уже тягостным, первым нарушил отец. Мы уже оба поужинали взятым в дорогу (вкуса я не ощутил: по правде говоря, меня можно было накормить не мясом и хлебом, а хоть мхом и рыбьими головами, и я бы того не понял).

- Ну, рассказывай, - спокойно и будто даже не требовательно попросил отец. - Мне надо знать все: никогда ранее я не видел Снорри Ульварссона, прозванного Белым Лисом, столь разгневанным, и ни разу к гневу его не примешивалась изрядная толика страха.

- Это наши, скальдьи, дела, отец, - выдавил я из себя через силу. И верно: случись подобное луной раньше — я бы первым поспешил рассказать всё, захлебываясь слезами облегчения.

- Сопляк. Мальчишка, - припечатал отец. - Таков и я скальд, каковым ты, возможно, никогда и не станешь! Я, в отличие от тебя, у Белого Лиса учился, и учился хорошо! – Улав уже стоял во весь рост, говорил громко, и сквозь речь его и опасную, совсем волчью, морду, прорывалось уже некоторое рычание.

- Не для того я сейчас пытаю тебя словом, чтобы посмеяться над тобой или выведать секреты, каковых у тебя еще и нет! - Улав вдруг успокоился, и в глаза мои заглянул уже искательно. - Пойми, сын, я просто хочу помочь…

- Отец, мне страшно, - я прижал уши: признаваться в подобном не пристало взрослому воину, пусть и родному отцу, и даже наедине. - Я боюсь, что Снорри Ульварссон окажется прав: все же он куда умнее и опытнее всех знакомых нам скальдов, возьми их кто вместе!

- Твой отец тоже был когда-то певцом не из последних, а еще он построил целый город и в который раз переизбирается его мирным вождем, - напомнил Улав. - Напугать меня непросто, ума же и опыта не занимать и мне: давай бороться с бедой сообща.

Я воспрял духом: отец ведь полностью прав!

Уши мои встали торчком, морда растянулась в выражении почти довольном, но все же немного виноватом, хвост, обретя будто собственную волю, принялся радостно охаживать меня же по бокам.

- Все тебе расскажу, отец! - посулил я. - Только вот с какого дня?

- Начни с того, о чем я не знаю, - усмехнулся мирный вождь Исафьордюра.

Знать не знал, чего не знает отец, потому решил дать ему знать обо всем: говорил долго, успел устать и даже немного проголодаться.

Что интересно: все это время Хетьяр, сын Сигурда, прозванный при жизни Строителем, молчал: то ли заинтересованно слушал, то ли опять был занят чем-то таким, чего, по здравому рассуждению, стоит не знать, но опасаться.

Но, стоило мне закончить речь…

- Надо же, как интересно, - ехидный голос возник, как всегда, где-то внутри головы. – Думать не думал, что на всё это можно посмотреть с такой точки зрения… Положительно, сказывается разница культур и времен… Да. - Дух-покровитель широко зевнул: во всяком случае, звук этот был похож именно на зевок.

- Мне одно непонятно, - продолжил Хетьяр со значением. - Почему старый дурак так испугался оставить тебя в городе еще хоть ненадолго, и буквально выгнал прочь, да еще вместе с отцом… Что должно произойти с тобой этой ночью?

А я и не догадывался. А мне стало интересно. А я возьми и спроси отца. А он возьми, да ответь.

- Ты не видел, пока было совсем светло, мха красного цвета? - никто и не обещал, что ответ отца будет понятен, во всяком случае, сразу. - Взор твоего отца уже не столь остер, как когда-то, и многих обыденных вещей вокруг я просто не замечаю…

Мох я видел, и совсем недалеко, для этого вполне хватало белесого света летней полуночи: как раз сейчас наша кобыла, оставшаяся, почему-то, безымянной, заинтересованно косилась на довольно приличную его, мха, кучу, облепившую большой камень. У этого камня, как дорожной вехи, мы и остановились на ночевку.

- Возьми деревянный нож, сын, - отец протянул мне длинный и узкий мешочек. Внутри мешочка действительно оказался нож, вырезанный из какого-то дерева, твердого и прочного до изумления. - Красный мох нельзя собирать железным ножом, развеешь гальдур, и руками тоже нельзя, проявишь неуважение.

- Отец, сколько того мха нам сейчас понадобится, и для чего? - проявлять неуважение мне не хотелось, а хотелось, наоборот, сделать все правильно, поэтому я решил спросить и спросил.

- Здесь ведь как: лучше чуть больше, чем немногим меньше, - туманно ответил Улав, правда, сразу поправился: - Срежь кусок размером с две свои ладони, этого и достанет.

Мох, за неимением нарочитого котелка, варили по-походному: бросали в глиняный горшок, наполненный немного теплой водой из родника, камни, раскаленные в костре. Обычно так варят суп или еще какую похлебку те, у кого походный скарб скуден неимоверно: даже котелка не нашлось в дырявой котомке!

У нас котелок был, но брать его было нельзя. Дорога предстояла долгая, варить пищу в той же посуде, в которой хоть раз сгустили гальдур над зельем… Люди придумали много способов убить себя куда быстрее и проще.

Вода все не хотела закипать, потом, закипев, отказывалась остывать. Я, было, предложил выстудить горшок, закопав его наполовину в землю, но отец запретил, и его неожиданно поддержал Хетьяр.

- Если я правильно понимаю истоки ваших алхимических традиций, - принялся урезонивать меня дух, - такое зелье должно остыть совершенно само. Иначе, наверное, не будет толку, или он будет, но не таков, как требуется.

Между прочим, я так еще и не понял, что именно должно делать сваренное на скорую руку: о том и сказал отцу.

- Спроси у своего духа, - отец уже давно догадался, чем именно я занят в редкие случаи, когда как бы смотрю внутрь себя, - уверен, он ведает и о том.

- Тут даже знать не нужно: легко догадаться, - Хетьяр оказался тут как тут. - Сегодня ночью, или, наверное, рано утром, тебя должно немного… Как это… - дух будто задумался. - Трясти. Тебя должно трясти, как в лихорадке или вроде того. Ничего, кстати, хорошего, и куда хуже, чем простуда.

- Да уж, - согласился я внутри себя. - Лихорадкой я болел, помню, снова не хочу!

- Тут не в том дело, чего ты хочешь: дело в происходящем. Сегодня у тебя должна состояться малая инициация… - Я остекленел непонимающим взором, и дух это будто понял. - Говоря проще, проснется твоя собственная, не заемная, суть!

- Пробуждение сути — это очень хорошо, - вдруг подхватил отец, до того будто к чему-то прислушивавшийся. - Как мне доподлинно известно от людей старых и мудрых настолько, что врать не хватает уже их невеликих оставшихся сил, таковое пробуждение случается нечасто: почти девять из десяти знатных скальдов не имеет проснувшейся сути! Петь им это, однако, не мешает.

- Раз суть — это хорошо, - не понял я, - почему и зачем вот это вот все?

- Пробуждение сути — это было бы хорошо, если бы не страхи и беды, с ним связанные, - отец становился все более задумчив, и, наконец, произнес: - теперь, кажется, я понимаю опасение Белого Лиса и даже его страх: он боится не справиться… Так, хватит об этом!

Отец протянул мне давешний горшок. Держал он его одной рукой, пусть на руке и не было рукавицы: верно, сосуд уже остыл настолько, что перестал обжигать.

- Пей, сын! - потребовал Улав. - Пей и спи!