Амлет, сын Улава

Глава 31. Домой и из дома.

- И все-таки, дурацкое вышло прозвище, - Хетьяр Сигурдссон в упрямом своем ехидстве бывает непреклонен, что твой баран. - Мало того, что оно совсем ничего не означает на языке твоих родных осин…

- Каких еще осин? - перебил я, услышав неуместное. - Такое дерево в Исландии не растет! Береза растет. Ива. Рябина, если рядом гейзер и потому очень тепло. И потом, мы ведь не проклятые древолюбы и здесь не Зеленый Остров: деревья не разговаривают!

- Это просто присказка — про язык осин. - Строитель пожал плечами. Увидел это, конечно, только я сам. - У меня дома так говорят, ну, или будут говорить когда-нибудь, не теперь. Суть-то не в этом. - Мой дух-покровитель некоторое время смотрел на то, как играет на отмели малёк местных рыб: верно, собирался с духом или что там вместо него у мертвых, каковые духи и сами по себе.

Я и мы сидели на краю засыпного мола, нарочно выстроенного моим отцом, могучим бондом Улавом Аудунссоном, немного в отдалении от общей пристани. Был тинг, и на нем мирному вождю Исафьордюра выкрикнули право на отдельный причал для собственного корабля: заслужил. Сам корабль еще только строился, мол же пока оставался пуст — не считая нас с Хетьяром.

- В общем, если бы тебе досталось просто младшее имя Ньёрда, а не его детское прозвание, было бы нормально. - Хетьяр встал. - Так же получается ни асу свечка, ни йотуну кочерга… Амлет Улавссон по прозвищу Норри — куда лучше детского имени…

- Думать не думал, что духа премудрого так беспокоит земное, - третий собеседник появился на молу неожиданно: он просто шагнул на край пристани, дальний от берега и ближний к нам, прямо из воздуха. - Славный из ванов, стремясь к наречению, поторопился изрядно.

Я вскочил с места и отвесил наиглубочайший поклон. Не так часто доводится лично встретиться с…

- С этого места потише, знать нежелательно многим, - гость прервал даже не мысль, а самый зародыш намерения. - Дать пожелаешь мне имя — Старшим зови, Старшим Братом. Вили и Вё все же брат я, пусть и не отличен летами.

Я поклонился еще глубже: мол, знай наших!

- Скажи, Старший, - первым спохватился сын Сигурда. - Почти все твои, скажем так, родственники, что дети родные, что не очень, что побратимы и близкие друзья — все они просят не смотреть на них в упор, или, если получится, не глядеть вовсе. Неловко им как-то… Ты же стоишь тут почти во плоти, и разглядывать себя не мешаешь. В чем причина?

- Духа встречаю впервые, что годен к беседе премудрой. «Как» и «за что» вопрошает обычно всяк, кто меня повстречает! - манера Старшего Брата говорить странным подобием стиха не утомляла совершенно: казалось, она для него так же своеобычна, как отсутствие одного глаза.

- Все просто, сын Сигурда… Или тебе привычнее «Искандерович?», - Одноглазый внезапно перешел на нормальную речь, и голос его стал подобен шуму крупной гальки, перекатываемой по дну ручья слишком быстрым потоком.

- Лучше уж Сигурдссон, - Хетьяр поморщился. - Все равно это не то, чтобы прямо перевод, скорее, третье созвучие перевода, да и привык я уже к такому патрониму.

- Договорились, - покладисто ответил гость. - Так вот, то, что при жизни ты был атеистом, для меня не имеет никакого значения. Тогда, тысячу лет вперед, все эти — он обвел окоем широким жестом — ослабли чрезвычайно, даром, что безо всякого Рагнарёка, в предстоянии которого я уже немного сомневаюсь. Для каждого из них сила твоего неверия, принесенная из другого мира, что острый нож, и не меж ребер даже, а сразу в печень!

Прозванный при жизни Строителем приподнял бровь. Потом вторую, отчего вид принял то ли сомневающийся, то ли до крайности изумленный.

- А для тебя? - спросил он, не меняя положения бровей. - Для тебя это не так?

- А я не ослабел сейчас, не ослабну и тогда. - Усмехнулся Старший Брат. - В меня, видишь ли, верят, и верить будут… Уж не знаю, почему. Но ладно, - гость повернулся ко мне. - Самому-то тебе по душе ли прозвище, что дали незаслуженно? Мы ведь оба знаем, кто на самом деле гнал морского коня…

- Ньёрд, конечно, не ас, - я встрепенулся. Покровитель всех скальдов оказался совершенно нормальным человеком, и я понемногу приходил в себя, - но и с Высоким ваном спорить немного боязно.

- А со мной? Со мной спорить ты не боишься? - мне вдруг показалось, что на скуластом лице ненадолго открылся второй глаз, и оба ока вперили в меня взор свой яростный и вопрошающий.

- С тобой не боюсь, Старший Брат. Кто убоится брата? - меня несло, и я это знал, но остановиться было уже выше моих сил. - И я ведь не спорю!

- Щенок, мальчишка, тысяча чертей! - усмехнулся Одноглазый в нарочитой пародии на гнев. Мне на миг показалось, что вместо стального шлема голову его венчает бесполезный головной убор: с невысокой средней частью и широкими прямыми полями. - Вот и не спорь. Эй, кто там есть! - неожиданно крикнул он в пучину земли тюленей, сейчас представленную прорытой отмелью.

- Слушайте сюда: я отменяю прозвище этого скальда как незаслуженное! - в ответ плеснула невысокая волна, и я вдруг понял, что недавнее прозвище больше мне не принадлежит. - И попробуй только мстить мальчишке, узнаю — согну в бараний рог!

Я поклонился в третий раз: не просто так низко, как мог, но со значением. Начинать песнь странствий с негодящего прозвища мне, конечно, не хотелось, но раз уж сам наездник Слейпнира таковое отменил… Спорить со справедливым решением — глупо и не по мне вдвойне.

- Еще вот что скажу: не медли проделать то, что задумал, с ирландским серпом, - сказал Высокий, явственно прощаясь. - Плохая это вещь, негодная и зряшная, и от нее, если не порвать нить судьбы, тебя ожидает множество злоключений. Затею твою одобряю, выбор кузнеца — тоже. Я спрашивал Велунда, он слышал о сыне Дурина только хорошее. Совсем удалить взятое с боя и принятое добровольно из саги твоей судьбы кузнец не сможет, но… - гость замолчал.

- Но что? - спросил я, наскучив ожиданием.

- О чем ты, Улавссон? - спросил меня совсем другой голос, юный и высокий. Я проморгался.

Передо мной стоял один из сыновей Фрекки Тюрссона, дяди мне и побратима моему отцу: я доподлинно понял это по запаху. Как зовут парня, я, конечно, не помнил: он только-только вошел в осмысленный возраст. Оказался он рыж, самую малость темнее мастью, чем я, того же цвета глаз, и я немедленно проникся к нему доверием и приязнью — так часто бывает, когда встречаешь родича, очень похожего на тебя самого.

- То дела скальдов, - выкрутился я, не сказав правды, но и ни словом не солгав. - Зачем ты пришел? Меня зовут?

- Твой отец решил, что негоже посылать за тобой трэля, и потому уже мой отец отправил меня! - немного рисуясь, сообщил почти-уже-взрослый родственник. - Да, тебя зовут, пир уже почти начался!

Когда зовут, да еще со всем вежеством, туда, куда ты и без того собирался, стоит идти. Мы и пошли.

Уже у самого общинного дома я понял: что-то не так.

- Амлет, стой! - потребовал от меня дух-покровитель, видимо, тоже что-то заподозрив.

Я остановился, но не потому, что от меня этого потребовали, а из-за того, что и сам собирался так поступить.

- Ступай дальше, сын моего дяди, - таинственно сообщил я парню: не признаваться же было в том, что я не знаю его благородного имени! - Не держи обиды и зла, просто по летам твоим тебе рано еще быть в собрании свободных мужей.

Парень поклонился — не так глубоко, как сам я кланялся Одину, но тоже со всем почтением младшего к старшему, да и отправился по своим делам.

Дядя встретил меня в дверях. Я обрадовался, конечно, но и удивился: что по обычаю, что по семейному правилу первым увидеться должно было с отцом.

- Не стой столбом, Амлет, - проговорил Фрекки Рыбоед, - иди внутрь. Отец и прочие мужи сейчас заняты: читают общинное письмо.

Общинное письмо — это послание особенного рода, такое, что доставляют не кому-то одному, а сразу всем свободным мужам поселения или даже целого города, то есть, тем, кто входит в общину места. Читать такое письмо положено тоже всем вместе, и непременно под крышей общинного дома, или, если таковой не успели выстроить, то внутри жилища самого богатого и знатного из жителей.

Это старый обычай. Пришел он из тех незапамятных времен, когда среди насельцев Полуночи читать и писать умел едва ли каждый десятый — такие дикие были времена и люди! Пусть сейчас люди и поумнели, обычай остался, и мы его чтим, как и заповедано могучими асами.

Я поторопился: не годится заставлять себя ждать ни отца, ни иных свободных. К тому же, мне стало интересно — что именно написали в письме?

Уже внутри, преодолев недолгий путь от входной двери до нарочно поставленного в центре стола, я понял, что торопился зря.

Свободные люди встретили меня ворчанием, и ворчанием злым. Я прислушался — может, получится услышать, какими словами на меня ворчат… Услышал же иное.

- … и, пусть выучился он на скальда, и получил имя сродства с владетелем всякого моря, но в сердце его жива злая измена, - под негодующий гул собравшихся читал Сигурд Улавссон, тот, что не брат мне, сам же происходит из народа рыболюдей и страшно остер зрением. Верно, за такую особенность ему и доверили читать общинное письмо!

- …отправится он вновь в землю Бараньего Фьорда, где уже его ожидают, и там совершит недоброе. Амлет даст выбрить себе темя, сам же отринет могучих асов и сердцем обратится к мертвому богу, что зряшно подражает Одноглазому в повадке висения на дереве!

Мне стало обидно и очень сложно. С одной стороны, прозвучали слова злого навета, ответом же на такие речи испокон веку был сильный удар кулаком в лицо оскорбителя. С другой — Сигурд же не от себя говорил, он читал написанное кем-то еще, и потому, как гонец, не был подсуден правилу Высокого…

Смолчать не смог.

- Славно же встречают соседи и родичи скальда, вернувшегося в родной дом после долгой отлучки! Славно и достойно, почтенные! - последнее слово я почти выплюнул: мне так захотелось, и я так поступил.

- Не ершись, Амлет! - сказал кто-то, чьего лица я не разглядел за чужими спинами. - Тут такое… такое… надо разобраться!

- Для тебя я Амлет Улавссон, пока отец не решит иного! - бросил я сердито. - И покажись, славный обычаем злой тайной речи!

Собравшиеся зашумели. Я был сразу и прав, и нет: прав в том, что обратившись ко мне в таком случае и таким манером, человек или имел в виду меня оскорбить, или допустил глупую оплошность, за которую, конечно, тоже следовало наказать. Неправота же была в моей всегдашней привычке сначала лезть в драку, и только потом разбираться: как, с кем и за что. Еще и письмо это…

- Да расскажите же ему! - выкрикнул кто-то, не тот, кто в первый раз.

Заговорили разом: стало шумно и совсем ничего не разобрать. В конце концов, наговорившись (некоторые так даже и наоравшись), выдвинули глашатая: им снова оказался глазастый страж из числа рыболюдов.

Оказалось, что письмо пришло с материка, что прислал его некий наш родич, изгнанный, впрочем, из рода со сломом над головой копейного древка, еще моим дедом, славным Аудуном . Что в письме про меня написано страшное и злое: ложь, чудовищная настолько, что нашлись готовые охотно в нее поверить. Что уже звучали предложения изгнать меня как предателя, предать смерти водой как колдуна, сжечь огнем, как поборника иномирного нестроения…

Оказалось, что я будто знаюсь с мокрым шаманом, который подсказывает мне в битвах негодящее и прислал на подмогу злого духа, что дух давно сбил меня с пути, что не просто так Снорри Ульварссон сначала велел меня изгнать, потом же передумал — не иначе, как злым колдовством…

Мне казалось, что я погружаюсь в пучину — не вод или хотя бы песков, нет, меня будто с головой топили в нужнике, и не было никого, кто подал бы мне прочную веревку или деревянную слегу.

Самое страшное во всем этом было то, что отец мой молчал, молчал и слушал, молчал, слушал, и ни словом не возражал.

Я посмотрел на отца. Улав Аудунссон прятал глаза — от меня, своего сына, теперь униженного и оболганного.

Подождал еще с десяток ударов сердца. Свободные мужи распалялись все сильнее, отец молчал все постыднее, выгребная яма казалась все глубже.

Подождал, подождал, да и вышел вон: раз кричат мне «ступай и пропади», я, пожалуй, так и поступлю, но не до конца. Выйду, но пропадать подожду.

Дядя ждал меня снаружи: он сам и все его сыновья, включая даже рожденного три без малого года назад. Самый маленький Фрекьярссон стоял уже на своих ногах, отчаянно цеплялся за штанину отца, но стоял.

- Не спеши видеть то, на что смотришь, и слушать то, что слышишь, сын моей сестры, - Рыбоед сделался, против обыкновения, суров и сдержан. - Сердце отца твоего рвется на части: большая из них — отцова, меньшая, но значимая — достойного из вождей. Если примешь мой совет…

Я кивнул: казалось совсем невозможным произнести даже единого слова с тем, чтобы не сорваться в несправедливый упрек родичу.

- Тогда мой совет таков: ступай нынче в гавань, там тебя ждет ладья. На веслах рёси испытанные и честные, вести корабль станет флюгсмадр, с некоторыми из достойных ты знаком, - чем более странное говорил дядя, тем больше хотелось его и выслушать, и поступить сообразно услышанному.

- Путь твой лежит далеко: даже не в град Дымных Столбов, а… Впрочем, здесь твоя мать и моя сестра, Гундур Тюрсдоттир, славная иными деяниями, а еще — твой бывший учитель, Снорри Ульварссон. Не пренебрегай их обществом, прошу тебя, не сейчас…

Мать моя оказалась, по обыкновению, сурова и сдержана, и, сразу же, против обыкновения, тиха и ласкова. Крепко обняла меня: такой повадки за ней не водилось с самого дня моих совершенных лет, будто я вырос, да и стал ее сыном, но не ребенком ей.

- Хорошо, что ты вырос, сын, и вдвойне лучше, что умеешь слушать советы, - выпустила она меня из объятий. - Тебе сейчас тяжело и обидно, но у отца твоего нет выбора: сначала надо дать высказаться дуракам, следом — выспаться умным, потом выразиться мудрым, и все это займет не один день. Расчет же проклятого асами и людьми недруга, бывшего бы твоим двоюродным дядей по отцу, именно на чудовищность лжи и поспешность решений свободных мужей…

Мать отошла немного в сторону, и на ее месте немедленно оказался мой бывший наставник, прозванный за хитрость и сноровку Белым Лисом.

- Вижу, Одноглазый забрал у тебя то дурацкое прозвище, и ладно, что он так поступил, - Снорри Ульварссон произнес неожиданное, и я вдруг успокоился. Если даже он, мудрейший из живущих, начал свою речь с такой, как мне казалось тогда, незначительной детали, значит, в остальном озаботиться вовсе и нечем.

- Мать твоя славна в деле метания футарка, и вот что она выбросила до трех раз, - почему-то сын Ульвара принялся говорить за мою мать: сколько себя помню, она не дозволяла такого даже отцу. - Тебе надлежит покинуть не только родной город, но и остров в целом, и не возвращаться до тех пор, пока голова твоего лживого не-родича не займет достойного места на верхушке судебного кола! Ждать же этого осталось недолго.

Белый Лис посмотрел на меня со значением, и вдруг подмигнул: тут я и уверился, что ничего непоправимого не произошло, и все идет чередом странным, но своим.

- Ладья, что ожидает тебя в гавани, пересечет землю тюленей и доставит на материк, - я сделался весь внимание: бывший наставник мой повторять не любил.

- Предстоит долгое путешествие через земли, населенные разными народами, частью по суше, частью по воде, частью — как получится. Хотел бы я отправиться с тобой! - мне показалось, или в глазах бывшего моего наставника зримо плескалась некоторая даже зависть?

- Я не всему научил тебя, Амлет, сын Улава из Исафьордюра, волей Одина лишенный прозвища. Чему-то не успел, иному и вовсе бы не смог, - Снорри Ульварссон перевел дух.

- Есть всего одно место, где рады таким, как мы, и где ты превзойдешь, живостью своего ума и желанием истинного знания, все науки, изведанные человеком, - Белый Лис сделался торжественен.

- Тебя ждет Магнавр!