Амлет, сын Улава

Глава 5. Пиры и подарки.

Я не очень хорошо помню, кто именно меня поднял и как в точности это было проделано.

В себя я пришел отвратительно мокрым: стоял посредине двора в окружении веселящейся толпы гостей моего отца. Сам отец, вооруженный опустевшим уже ведром, воинственно потрясал своим дубовым оружием, подняв его над головой на сильных руках.

- Горазд ты спать, сын! - сообщил родитель. - В три голоса и шесть рук будили тебя, да все никак не могли добудиться. Сон совершенных лет — он, знаешь ли, крепче прочих!

К отцу немедленно присоединились гости: каждый норовил изложить свое мнение о том, как именно меня стоило будить, как будили на самом деле, а еще вот был у нас на хуторе один случай, так там…

По всему выходило, что меня как-то поднять подняли, разбудить — забыли, вывели на самую середину двора, и уже там, отчаявшись обойтись по-человечески, решительно облили студеной водой.

- Примерно так и рождаются эти ваши саги, - сообщил незнакомый голос в моей голове.

Я застыл, сделав каменную морду. Это выражение лица моего, видимо, что-то значило для окружающих мужчин, потому как успокоились они все и сразу.

- Кто ты и что делаешь у меня во мне? - слова эти я то ли проговорил, то ли прошептал: уверен, что сказанного не разобрал даже мой отец, стоявший ближе прочих, да еще и обладающий отменным слухом. Однако, некто и внял, и ответил.

- Проснись и пой, Амлет! - голос буквально сочился ехидством. - Не ты ли часа с два назад дал мне новое имя и поклялся предоставить стол и кров?

- Хетьяр? У тебя был другой голос, я помню! - утренний мой норов, особенно спросонья, сложно назвать покладистым. - И кто это придумал петь с самого утра?

- Не можешь петь — пей! - эту фразу Строитель произнес на своем языке, отдаленно напоминающем говор дальних саксов, но я отлично понял и первый, и второй смысл: то была шутка, незамысловатая, но, по совести, довольно смешная. Получалось, что знание одного, двух… Нет, пожалуй, все же трех новых языков, вложенное духом в мою голову во сне, сохранилось и сейчас, наяву. Это, конечно, было очень хорошо.

- Отомри, друг. Оглянись!

Я постарался и преуспел.

Робкая улыбка, как казалось мне, и ехидный оскал, как позже утверждали видоки, заставила гостей взреветь на разные голоса и полезть ко мне обниматься. Каждый норовил если не обхватить меня ручищами, то хотя бы пожать руку или похлопать по плечу: хорошо, что под шерстью не видны синяки, а ведь они там, на плечах, точно появились!

Стоит сказать о том, как прошло ночное застолье: это важная часть любой саги. Мне порой кажется, что все эти великие герои только и заняты тем, что бражничают и хвастаются — добрую половину собственных подвигов они же сами и описывают с залитых доверху глаз.

На самом деле это не так: ни один вольный викинг не станет говорить о том, чего не было или совсем не так, как это было. Такое поведение считается недостойным, и за него обязательно станут порицать. Мы, на Полуночи, живем кучно, почти стаями, остаемся одни редко, а уж подвиги и вовсе совершаются во главе дружины, или, хотя бы, в ее, дружины, присутствии. Именно поэтому всякому подвигу найдется свидетель, лично видевший и слышавший, как оно было на самом деле.

В общем, ночное застолье прошло хорошо, и хватит об этом.

- Мне казалось, что утром их было меньше, - сообщил Хетьяр, с голосом которого у себя в голове я уже освоился.

Мы с ним стояли на двух моих ногах, и, почти не покачиваясь от выпитого и съеденного, смотрели вниз с холма. Исафьордюр стоит на возвышенности, как и положено толковому городу, и, если встать правильно, вик и пристань предстают как на ладони: успевай только поворачиваться и всматриваться в интересное.

Сейчас интересное предстало в виде шести новых ладей, добавившихся к трем вчерашним да трем вечерним: всего, получается, боевых кораблей в гавани была целая дюжина!

Впрочем, духу оказалось интересным иное: одно слово — Строитель!

- Знаешь, чего не хватает здешней гавани? - спросил меня Хетьяр.

- Чтобы нашему вику да чего-то не хватало? - пьяненко обиделся я. - Ты говори, да не заговаривайся, у нас отличная гавань, и в ней хватает всего!

- Бухта хорошая, никто не спорит, - поспешно согласился дух. - Вон, даже волн особых нет, а ведь там, снаружи, почти буря! Я про другое. Не про саму гавань, а про то, что как бы перед ней.

Дальше оказалось интересно: пожалуй, даже интереснее, чем шесть новых ладей у берега.

- Надо поставить там каменные башни, - заявил Хетьяр. - По одной с каждой стороны, в самом узком месте. На каждую башню водрузить стреломет, такой, на подъемной площадке.

- Зачем на подъемной? - не понял я. - Стреломет — сложная штука, если еще и под ним устроить что-то подобное подъемнику, отец нипочем не даст серебра на такую затею. Очень уж накладно это выйдет.

- Серебра? - усомнился дух. - Зачем серебра? Нет, я понял уже, что у вас этот металл отчего-то стоит очень дорого, но в устройстве, о котором я говорю, нет его ни грамма!

Что такое «грамма», я уже знаю. Так Хетьяр называет кусочки чего-то, настолько малые и легкие, что их даже увидеть и взвесить получилось бы не вдруг. Само это слово, как мне показалось, и нужно для того, чтобы обозначить величину столь ничтожную, что меньше и быть не может.

- Серебро нужно не стреломету. Серебром платят мастеру, устраивающему подобное, - доходчиво и подробно, будто несмышленому малышу, пояснил я духу ему непонятное. Мне это, кстати, нравилось: оказалось, что в момент смерти — а дух мой был человеком, и умер в каком-то другом мире, странном и чудесном – Хетьяр достиг рубежа в сорок три года. Такой возраст в наших краях считается серьезным, и понимание того, что я могу чему-то научить столь взрослого мужчину, грело мне спину и горделиво вздымало шерсть на загривке.

- Все время забываю о вашем научно-техническом уровне, - непонятно ответил дух. - Никакого мастера звать не надо, и, тем более, незачем кому-то платить. Я сам все это умею, а раз умею я – считай, умеешь и ты. Тем более, что и считаешь ты неплохо.

- Хорошо. Башни, стрелометы. Что еще? - меня немного заносило, но понял я это чуть позже, а тогда просто хотелось, чтобы шибко умный дух немного заврался, и на этом «немного» его бы получилось поймать.

- Еще внутрь каждой башни поместить по большому вороту, а между ними протянуть цепь! - принялся воображать Строитель. - Провернули, натянули, и ни один корабль в гавань не войдет!

Я засмеялся, громко и обидно. Случившийся неподалеку мужчина – я знал его, то был гость моего отца, прибывший на праздник моих совершенных лет из самого Рейкьявика – покосился, было, на меня, понял, что смеюсь я не над ним и вообще, кажется, не насмешничаю, и пошел себе дальше.

- И поставить сбоку от стреломета по большому светильнику! Так, чтобы не освещал вокруг себя, а мог издалека высветить чужой корабль! - меня несло. Впрочем, он же первый начал, да?

- Это, кстати, отличная идея, Амлет! - обрадовался дух. - Только сначала надо сделать тебе концентратор. Жестам и формулам я тебя обучу…

- Мне не нужен концен… этот твой жезл! - правильно понял я устремление духа. - Заповедано предками сгущать и направлять гальдур Песнью, вот я и буду Петь!

- Скажи, - я вдруг представил себе наяву ехидную улыбку на лице раскосых глаз. - Есть ли в завете предков слово «только»? Звучит ли фраза «сгущать и направлять гальдур только Песнью»?

Я покопался в своей отменной памяти, и понял, что покровитель прав: слова «только» действительно не было ни сказано, ни записано.

- Все, что специально не запретили, разрешено! - еще более весело сообщил мне мой внутренний собеседник. - Значит, никто не мешает тебе овладеть еще одной техникой… А то и не одной. Не воспринимай это как что-то нечестное: скорее, это воинская хитрость. Враг не будет знать, что ты умеешь гонять этот свой гальдур как-то еще, кроме как песней, и не будет готов к другому удару, ловкому и неожиданному!

- Значит, будем делать этот твой кон-цен-тра-тор, - по слогам, но правильно, произнес я название волшебной вещи. Речь шла, конечно, о том длинном стиле, которым во сне моем дух писал свои значки прямо в воздухе.

Идея получения нового знания вдруг захватила меня всего: строители, владеющие, к тому же, гальдуром, ценились настолько высоко, что случись такому оказаться в рабстве, его немедленно прекращали брить, оделяли большим ножом и принимались платить за труд его полновесным серебром, а после сделанной на совесть работы и вовсе отпускали восвояси!

- Сначала надо найти подходящую деревяшку, а у вас с этим сложно, - начал полезное поучение дух. - Ничего, наверняка можно будет что-то подобрать на годовом рынке. У вас ведь бывают такие?

Интересно было, что слово «ярмарка», произнесенное на его, духа, родном языке, звучало почти совершенно так, как говорили мы — ársmarkaður, и означало ровно то же самое!

Я совсем уже собрался поинтересоваться — как так вышло, что столь разные народы так похоже говорят о важном и правильном, но тут шустрый трэль прибежал с весточкой от отца: позвали смотреть подарки.

Позвали меня одного, но пошли мы, конечно, оба.

Ночью почти никто не спал: разве что те, кто и вовсе не знал меры и удержу в возлияниях накануне, прилегли ненадолго вздремнуть. Легли так же, как иные стояли и сидели: в лучших своих доспехах, вооруженные, сняв только — кто носил — шлемы. Это были не все: лучшие и сильнейшие уже вышли в море на так кстати случившихся в вике боевых ладьях.

Самый дорогой подарок оказался еще и самым полезным: от Ингольфа Арнарссона привезли настоящий вёдурхфольф, круглый, ослепительно сияющий начищенным бронзовым боком и указывающий, какова будет погода в округе. То оказалось изделие ирландских Дини Ши, иначе именуемых сидами или альвами, что представляют собой, пожалуй, единственный толковый народ Зеленого Острова.

Погодный шар предназначена для помещения на корабль: если приближалось ненадлежащее, буря ли, мертвый ли штиль, большая ли волна, что поднимается каждый раз, когда под водой просыпается вулкан, волшебное изделие принималось тоненько петь, а на поверхности своей, гладкой и блестящей, показывать тайные знаки. Знаки эти, впрочем, несложные, и их можно наловчиться читать, почти как руны или огаму — я, например, эльфийское письмо уже немного разбирал.

Шар достали из ящика. Будучи взятым мной в руки, он вдруг издал тихий звон, а показал, что идет что-то такое, что вроде бури, но не совсем буря, а особые волны, поднятые злым колдовством. Что идет это все к нам, и что волны войдут в наш вик к ночи: в наших краях летом не темнеет окончательно, но все добрые люди в этот час должны крепко спать.

Праздник закончился как-то вдруг. Взрослые воины принялись обсуждать настоящий смысл явленного предупреждения: в их круг позвали и меня, но сам я почти все время молчал.

Вернее, молчал бы, если бы не Хетьяр, который прямо заставил меня влезть в разговор солидных мужей.

- Мой дух-покровитель, носивший при жизни имя Хетьяр, сын Сигурда, прозванный за особенное умение Строителем, хорошо знает это письмо, и умеет толковать его тайные знаки, - почти слово в слово передал я речь духа. - Я могу передавать сказанное им, ничего не прибавляя от себя.

Руки мои вдруг стали чужие и будто деревянные: таковое же случилось и с моим языком.

- Всем привет! - сообщил моими устами дух. - Давайте, я сам покажу, так будет быстрее.

Дух, водящий иногда руками и говорящий за подопечного, то есть – руко-водящий, особенной редкостью не был, пара знатных скальдов, случившихся рядом, беспокойства не проявили, и общество постановило: пусть его.

- Мне понадобится стило для письма. Лучше — деревянное, - почти потребовал дух. Искомое немедленно нашлось среди подарков, оно подошло.

- Внимание! – дух взмахнул моей рукой и зажатым в ней кон-цен-тра-тор.

В окончании стила зажегся огонек красивого голубого цвета. Таким же светом ярко воссиял и шар вёдурхфольфа, до того покрытый значками тоже светящимися, но почти незаметными.

- Вот, примерно, так! – до того я и не знал, что можно отбрасывать светящуюся тень, но дух, как оказалось, умел и не такое. Погодный шар бросила отблеск на ближайшую стену: нашим глазам предстал земельный чертеж, точь-в-точь такой, как на большой карте, некогда заклятой моей матерью, и много лет висящей на стене дома моего отца. По ровному полю, обозначавшему море, с закатной полночи медленно двигалась светящаяся точка.

- Много дивного создали асы… - пробормотал кто-то из скальдов. - Что нам с этого рисунка?

- Ближе! - коротко скомандовал дух. Мужи подошли почти вплотную, но в виду имелось, видимо, не это: просто точка, маленькая и яркая, стала вдруг намного больше, и в получившемся пятне угадывались несущиеся по волнам морские плоты рыбного народа. Плотов было много, кто-то принялся считать и сбился со счета.

- Набег! - сурово заключил отец.

Руки и язык вернулись в мою власть: дух ушел внутрь головы, и голова немедленно закружилась.

- Сядь, Амлет, - потребовал отец, первым заметивший неладное. - Дальше мы сами, видишь, сколько нас, могучих мужей? Обойдемся как-нибудь без вчерашних мальчишек, ты свое дело сделал.

Могучие мужи зашумели: кто согласно, а кто непонятно о чем.

- Нет, - подал я голос. Голос был, по совести, слабоват, но достаточно громок. - Как назовут меня после того, как в первый же день своих совершенных лет я уклонюсь от битвы? Что за прозвище мне тогда дадут? Сколько хульных нидов сложат обо мне скальды, знатные и проезжие?

- Пусть Одинссон, прозванный Айэке стукнет молотом мне в темя, если парень неправ! - вдруг поддержал меня Альфрик Ивинссон, из могучих бондов, поднимавших пашню близ расположенного неподалеку озера Сидрадальсватн. Имя его я знал, кто он и откуда — помнил: родня, пусть без шерсти и совсем человеческого вида. - Он взрослый? Взрослый. Воин? Вполне. Кто хочет нанести обиду жестокую и несправедливую мне, его родичу?

Глупцов таковых не нашлось.

- Взденешь мой старый лёдурсвест, да и забирай его совсем себе, - все разошлись готовиться, и отец повел меня в дом. В доме мать, уже предупрежденная кем-то, со всей своей огромной силы тягала из сухого подпола тяжелые сундуки. – Жилет должен быть тебе в пору, да и не рассохся еще. Из оружия возьми длинный нож и легкое копье. Оба они мне тоже изрядно когда-то послужили, хех, - усмехнулся Улав Аудунссон. - Сам же я, увы, стал слишком грузен и нет во мне прежней ловкости: по руке мне щит и топор.

- Отец, - уточнил я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал, не от страха перед первой битвой, но от волнения и ярости. - Отец, - повторил я, утвердившись в голосе. - Стоит ли мне брать волшебную вещь, в которую дух обратил стило для письма? Она кажется мне полезной, но что скажут могучие бонды и вольные викинги? Не сочтут ли колдовство в бою постыдным и трусливым?

- Это, сын, уже не волшебная вещь. - Отец посмотрел на меня взглядом тяжелым, но понимающим. - Это — волшебное оружие. Нет порухи чести в том, чтобы идти в бой с заклятым топором, мечом или прикрываться таковым же щитом, и в колдовстве таком — тоже.

- Тем более, - добавил он вдруг, - волшба эта не наша, но сродни искусству эльфов, а оно не может быть ни злым, ни черным!

Мать провожала нас на крыльце дома. У ноги ее стояла изготовленная к бою тяжелая двуручная секира, страшное оружие в умелых и сильных руках — сомнений ни в силе, ни в умении Гундур Тюрсдоттир, славной иными деяниями, у меня, конечно, не было.

- Давай, сын. Лишние головы долой! - громко и внятно сказала мать и почти сразу ушла в дом.

- А дальше? Что было дальше, Амлет, сын Улава? Не томи, рассказывай! – мальчишкам, конечно, было страшно обидно, что все веселье обошлось без них, и теперь они тщились выпытать все подробности, от интересных до кажущихся малозначимыми.

- Прибыли на плотах. Гребли тихо, видимо, чаяли застать нас спящими, но не тут-то было…