Амлет, сын Улава

Глава 20. Месть и снова месть.

Они ведут беседу.

Делают это образом странным и неправильным: друг друга не именуют, разве что по наспех придуманным прозвищам, хмельного пьют в избытке, речи держат злые.

Дом, в котором они собрались, стоит на отшибе: в нем совсем не слышно шума, обязательно случающегося от того, что рядом есть другие люди.

Их пятеро.

Первый — муж высокорослый, худой, как случайно отколотая от доски щепка, одежды носит богатые, но больше подобающие купцу, нежели воину, пусть и нет в купеческом занятии ничего позорного. Сидит неровно и постоянно порывается вскочить, со всеми спорит, и, кажется, готов немедленно начать ссору. Он лыс, как колено годовалого ребенка, если не считать за такового человеческие народы, мохнатые с рождения и по самой своей природе, бороды и усов не носит тоже.

Рядом с ним — второй, столь же лысый, одетый еще дороже и чуть более по-мужски: из-за отворота богатого красного кафтана выглядывает вздетая броня плетения искусного, в восемь колец. Этот росту обыкновенного и толст, как бочонок зимнего эля, потому сидит спокойно, говорит важно, никого не перебивает.

Третьего и четвертого встреть на людной улице богатого города — и через четверть дня уже не вспомнишь ни одного, ни другого: они одного роста, одинаково и неброско одеты, очень похоже себя ведут и даже не говорят ничего, только слушают.

Пятый же, по виду, из того народа, что на полуночи называют ульфхеднарами: у него песья голова, тело, поросшее шерстью и совсем волчий хвост. Он, отчего-то, почти совсем гол, только чресла прикрыты небрежно наброшенной тряпицей. Человек с песьей головой злится пуще первого из собравшихся, почти постоянно говорит сам: видно по всему, что прочих мужей сомнительных достоинств в доме собрал именно он.

«О делах недостойных», фрагмент

Хльги Ингварссон,

Собрание скальдических сочинений, том 29, архив НКВД СССР.

В комнате было, вопреки обыкновенному началу темных дел, светло, тепло и сухо: зажгли, по вечернему времени, светильники, в тесной печке бился, пожирая одно за другим смолистые поленья, добрый огонь.

Камина в комнате не устроили: было незачем. В Ирландии тепло, в самые лютые зимы не то, что не замерзает вода, даже пар от дыхания изо рта не идет, и печка нужна для просушки комнат и приготовления еды — хоть в чем-то повезло бесполезному и глупому народу зеленого острова, только и годному к тому, чтобы грабить одиноких путников!

Хозяин дома потому и перебрался когда-то именно в эти края: устал от снежных зим, на материке же, пусть и в теплых землях франков, зимний снег нет-нет, да пойдет.

Сидели впятером, и слуг не было: обихаживал себя каждый сам.

- Если ты думаешь, что мне нравится так жить, скрываясь под чужим именем, в чужих же землях, не носить богатых одежд и не ходить в военные походы, то ты глупее того чурбака, об который вы чистили подошвы сапог от налипшей на них грязи! - ульфхеднар ярился, и в ярости своей говорил много и зря.

Гости промолчали: даже тот, к кому обидно обратился полуголый хозяин дома. Все понимали, что говорит он не то, что думает, больше со зла, чем от сердца — или считали, что понимают, обманываясь почти двадцатилетним знакомством.

- Эту историю вы все слышали много раз, и мне нет нужды ее повторять, - псоглавец понемногу приходил в ум и рассудок. - И все знаете, кто виноват в этом моем бедствии, не считая меня самого!

- Я говорю тебе не впервые: надо, значит, отомстить этому... - купец скривился, и будто выплюнул через силу: ...могучему бонду! Собрать большой поход, одних кораблей дюжину, посулить богатства, уж верно, скопившиеся за эти годы в Исафьордюре, набрать временные дружины, да хоть из местных ирландцев — народец они бестолковый, но на один поход рыжих бестолочей хватит. Город — сжечь! - первый из гостей выступил во всегдашней своей манере, громко и поспешно, пусть и говорил явно о давно чаемом.

Все покивали согласно: сжечь — это правильно, если же достанет сил и времени, то явиться через некоторые дни, и сжечь еще раз. Еще и поля можно засыпать мелким камнем, таскать же заставить рабов, поверстанных из вчерашних хозяев: земли те скудные никому, кроме насельцев, не нужны, так пусть и не живет там больше никто!

Однако, сожжение сожжением, но сначала город надо взять, и об этом тоже вспомнили: было, о чем.

- Мы уже пытались: четырнадцать оборотов колеса тому назад, десять и семь. Напомнить, чем дело закончилось? - возразил толстяк в поддетой броне. - И это я не говорю о том, что тогда на полуночной кромке Исландии и людей жило втрое менее от нынешнего, и каменных башен не выстроили, и сами мы ноги унесли с большим трудом и позором, и даже не все ноги! Я самолично оставил там одну из своих и чуть было не остался весь! - удар деревянного костыля об пол как бы подтвердил правоту говорящего.

Собравшиеся подняли чаши: следовало выпить за боевых товарищей, не вернувшихся из трех неудачных походов.

- Я вам больше скажу, - вновь взял слово Пятый, в два приема вылакавший содержимое глубокой серебряной миски. - Немногим более года назад я сам, не посоветовавшись с вами, братья, предпринял еще одну попытку: на этот раз, натравил на город мокрый народ, заключив ряд с рыбьим вождем. - И, обращаясь к двоим неприметным, Третьему и Четвертому, попросил: - Вы там оба были, расскажите, что и как.

Двое переглянулись, слитно кивнули друг другу, слово взял тот, что сидел чуть ближе к одетому мирным купцом: его будем называть Третьим.

- Брата тогда не было в Исафьордюре, я же оказался приглашен, в числе прочих, на пир по случаю совершенных лет сына самого Улава. Праздник был богатый и щедрый, народу собралось много, - говорящий оглядел собравшихся, - я считал ладьи в гавани, и их там стояло с дюжину! Вернее, десяток, но две подошли к самой битве, и остались охранять вик.

- Что вышло? - купец проявил недостойное нетерпение, но никто ему за это не попенял. - Сошли ли на берег? Что пожгли, кого убили?

- Высадки не случилось, совсем никакой: хотя самой битвы я не видел, только внимательно слушал рассказы участников, - ответил прознатец. - Морская удача переменчива: в битве рыбы пустили ко дну одну ладью, да и то посредством морских быков, то ли опоенных, то ли сведенных с ума мокрым колдовством, и потопили бы еще, но вмешался сын Улава. Сильный, говорят, будет скальд! Краткой песней обратил в камень большой морской плот, шаман рыбий и утоп вместе со всеми своими знатными родичами.

- Откуда у мокрых знатные родичи? - скривился псоглавец. - Хотя, конечно, у этих — кто железку нашел, тот и вождь... Если сказать короче, то опять ничего не вышло, и даже урона не нанесли достойного!

Покивали, вновь задумались: силен общий враг, да и с каждым днем становится все сильнее. Завел крепкую дружину, оброс знатными друзьями, что шерстью, выстроил крепкую стену, женился удачно, да и сына, вон, вырастил и воспитал достойно...

- Кстати, о сыне! - вдруг встрепенулся одноногий, как оказалось, толстяк. - Раз уж нет пока на нашей стороне воинской удачи, может, решим иначе? Сделать что-то плохое с одним юнцом, будь он хоть трижды скальд, куда проще, чем с крепкой дружиной или с ее сильным вожаком... Выкрасть, отравить, сунуть в печень нож... Лучше, конечно, выкрасть и запытать до позорной смерти!

То было, конечно, бесчестное предложение, но не было среди собравшихся ни одного мужа верного и правильного, потому и высказанное встретили согласным гулом, да сразу и выпили: кто и когда успел вновь наполнить чаши и миску, осталось неясным.

- А жена? Что жена нашего общего кровника? Может, стоит ее... - спросил Первый. - Сладить с бабой все легче, да и мужа тем самым опозорить получится куда ловчее и надежнее. Лучше всего, конечно, заделать ей щенка!

Пятый поморщился: видно было, что-то ему такое вспомнилось, и именно про женщину кровника.

- Если выбирать, сойтись в поединке один раз с Гундур Тюрсдоттир или два раза с самим Улавом Аудунссоном, я, пожалуй, выберу самого ее мужа. С одной стороны, Гундур это Гундур, с другой — два раза — это два раза! Две возможности победить! С Бешеной Псицей же, как ее раньше прозывали, и одного не выйдет, очень уж сильна. Да она своего мужа выше на голову и шире мало не вдвое, и секира...

Говорить дальше рассказчику не хотелось, да никто и не настаивал. Истории неприятные и прямо даже постыдные случались у каждого из собравшихся, Пятый же и без того был яростен и как бы даже немного не в себе — злить его еще больше не стоило.

- О сыне же мысль хорошая, дельная, - согласился после недолгого молчания хозяин дома и собрания. - Даром, что немного запоздалая. Мне уже удалось кое-что сделать, и, пусть видимого и желаемого итога почти не видно, работа идет. Скажем так, у той трибы мокрого народа, с которой хоть как-то можно вести дела, был не один шаман. Их и сейчас больше одного.

Толстяк всем существом своим подался вперед: глаза горели видимым интересом, окольчуженое пузо уперлось в доски стола.

- Как же ты любишь вот это свое, словно сагу рассказываешь! Одно слово — скальд!

– Скальдом я никогда не был... Не стал, если вернее. И все помнят, почему, - ответил Пятый. - Но сагу эту, пусть она и не сага, все равно расскажу, слушайте.

Вот что рассказал ульфхеднар собранию недостойных.

- Точно ли ты знаешь, что это подействует так, как следует? - псоглавец смотрел на шамана прищурившись: очень ему не нравилось несуетное и даже медлительное обыкновение последнего. - А то, как ты понимаешь, у меня не так много крови, и раздавать ее кому попало и непонятно для чего...

- Подействует, - многие годы общения с людьми суши приучили шамана рыболюдов хорошо и внятно говорить на двух языках: полуночном и ирландском, почти даже и не булькая в сложных местах. - Я сам так делал, и отец, и дед, и их отцы и деды...

- То-то я смотрю, помогло вам сильномогучее колдунство! - ехидно оскалился мохнатый собеседник. - Как фоморы ушли, да Первых Слуг их всех перебили — мои, кстати, сородичи — так с каждой новой зимой все больше ваших поселений на здешних островах... Жгут!

- Ты не понимаешь, это другое! - негромко возмутился шаман. - Колдовство наше сильное, и фоморы тут ни при чем. Руки слабы — это да, и оружия стального почти нет, не держится оно в сырости долго, сам знаешь... Костью и бивнем против стали и бронзы много ли навоюешь?

- Кстати, о бронзе, - ульфхеднар вдруг принял тон спокойный и серьезный. - Мы уже договорились об оплате, и будет она честной! Если же сына Улава получится не только опозорить, но и захватить живьем — получите сверх того сотню острог черной бронзы!

Рыболюд посмотрел на собеседника со значением — впрочем, владелец бронзы оного то ли не понял, то ли не рассмотрел. Шаман хорошо понимал, что дело имеет с человеком бесчестным, способным на подлости и гадости, но, пока совместное тому выгодно, опасный норов можно и потерпеть.

- Обряд проведем глубокой ночью, сами проведем, а ты спи! - шаман легонечко встряхнул плотно укупоренный горшочек, в котором уже плескалась немалая доля крови собеседника. - Вам, сухим людям, не надо ходить мокрыми путями!

Псоглавец кивнул, соглашаясь. Скальдом он не был, хотя сродство с гальдуром имел: не ужился ни с одним из достойных учителей хитрого песенного ремесла. Однако же, даже тех крупиц тайного знания, что успели выделить ему учителя и просто люди умные, но болтливые, хватало, чтобы понять: лезть в колдовство чужое и непонятное не стоит. Однако, оставался один вопрос, и его следовало немедленно задать.

- Это, получается, будет уже второй обряд, верно? Вчера же ты тоже что-то такое творил? - вопрошающий почесал тонкий шрам, оставленный накануне: тогда тоже понадобилась кровь. Благо, невеликое, но умение, да свойство почти собачьей шкуры, позволили затянуть ранку уже к утру. - Не вышло с первого раза?

- Наоборот, - неприятно улыбнулся шаман. В разрезе тонкого безгубого рта стали видны одинаковые острые зубы, и было этих зубов много. - Вчера ночью все сложилось как нельзя лучше! Я открыл окно в мир злых духов, и смотрел в него, и ужасался увиденному! Сегодня же... Я заберу душу того из злобных, что погибнет, по их времени и в их мире, в полдень!

- Ты, кажется, забыл: мне не нужна душа, пусть и из мира злобных. Мне нужно, чтобы сын Улава, именем Амлет, погиб самым паскудным образом, опозорив отца и весь свой род: утоп ли, бросился ли на меч, напился ли пьян и нарвался безоружным в драке на чужое смертельное железо... Лучше всего, конечно, пропал там и оказался в моих руках: уж я найду ему применение и сотворю участь стократно горшую, чем просто смерть!

Шаман не ответил: выбирал, что и как сказать. Ему, разменявшему уже третью сотню лет, никогда не нравился обычай жителей суши постоянно спешить — таковым обычаем не страдали, наверное, только альвы, но и те понемногу перенимали у прочих сухих людей странные и глупые повадки.

Наконец, решил.

- Сын твоего врага скоро будет отмечать совершенные лета, - пояснил шаман. - Он, Амлет, сын Улава, ярок, будто одинокая звезда: так я вижу его внутренним взором, и, если ничего не случится, может вырасти сильным скальдом, знатным, а то и великим. Это, конечно, плохо, но и хорошо тоже.

Псоглавец задумался. Совершенные лета скальда, пусть и будущего, обязательно означали действо подселения духа-покровителя. Сам он, кстати, пережил такое пустячно и итога хорошего не получил — не считать же могучим или даже сколько-нибудь полезным духа собаки, живущей в землях дальнего полудня, имеющей сродство с кошкой и обыкновение хохотать, будто припадочная...

- Ты собираешься подселить щенку гальдрорма? Злого духа вместо духа-покровителя? - догадался псоглавец, да и обрадовался, немедленно и сильно.

- Так, так, - согласился шаман. - Я, правда, удивлен: ты действительно позволишь мне сделать такое с твоим родичем?

- Он не родич мне, как и весь их род гордецов и невеж! - вскинулся ульфхеднар. - Меня изгнал еще отец Улава, да и не больно мне было надо с ними оставаться! Твори свое колдунство, мокрый шаман, плата будет оговоренная, да и даже сверх того, слово мое крепко!

...Так все и было. Правда, мысли шамана я додумал сам, но уж больно у него рожа противная: верно, думал разные гадости и обзывал меня по-всякому, - псоглавец завершил свой рассказ, и оглядел собравшихся с некоторым торжеством во взоре.

- И как, чем все кончилось? - вновь натянул нить беседы первый, тот, что был одет купцом. - Злой дух пожрал ли юнца?

- Еще нет, или не до конца, - ответил ульфхеднар. - Но тем слаще будет тот самый миг... Неприятности с сыном Улава уже случились: шаман говорит, что год назад их обоих изгнали из Рейкьявика, причем именно из-за духа. Там, в изгнании, щенок чуть не издох, был к тому ближе некуда — но пока жив, и даже, вроде, из изгнания возвращен.

- Вроде? Ты не уверен? - нахмурился толстяк.

- В таких делах нельзя быть уверенным до конца. Сам знаешь, много дивного...

- Не поминай Высоких! Не здесь, не сейчас! - неожиданно подал голос четвертый гость, до того молчавший.

- Да, ты прав, Ёрге... Впрочем, тоже не стоит, - кивнул хозяин дома. - По делу же вот что: мелкий Эски пропадал почти на полное годовое колесо, и шаман его не видел. То ли лежал все это время при смерти, то ли утянул его дух в свой мир... Однако, сегодня ночью проявился, и вновь сияет так, что больно смотреть, пусть и внутренним взором — так говорит мокрый колдун.

- Ты потому нас сегодня и собрал, затем и спешка? - понятливо хохотнул купец. - Я, между прочим, пришел песенной тропой из самого Лютеца — заплатил франкскому жрецу, он и провел. Не совсем они пустячные, пусть и плату берут только грязным золотом, серебра же почти не признают. Дорого берут!

- Не думаю, что послать всем вам песенных вестников, да так, чтобы не прознал никто из врагов, вышло сильно дешевле, - оскалился псоглавец. - Впрочем, давайте выпьем за удачу! Действовать же будем так...