Амлет, сын Улава

Глава 8. Из города в город.

Ветры бывают разные — и речь не о тех, которым люди, живущие в иных краях, дают всякие имена, в виду имея одних и тех же воплощенных духов.

Самый простой, неодушевленный, ветер, может быть опасен не только тем, с какой силой он дует, но даже и самим своим направлением.

Страшен ветер, дующий в лицо: в Нижних землях он зовется Левентик, и это не имя, а просто такое слово. Этот ветер не даст ладье двигаться во всю силу, иной раз и вовсе погонит назад: в таких случаях толковому морскому конунгу следует притвориться, что ему срочно потребовалось плыть в обратную сторону, должным образом пересадив гребцов-рёси и переставить большой парус, тогда Левентик обернется своей противоположностью и приведет викингов к цели, пусть и новой.

Ветер, дующий в спину, коварен. Имя ему — на том же языке — Фордевинд, и он уверенно несет ладью вдаль, и часто столь быстро, что воины могут сушить весла, так сильно его могучее дуновение. В том две беды: первая из них — о человеке. Свободный человек, которого постоянно подталкивают в спину, очень скоро разучится что идти быстрым шагом, что выбирать направление. Вторая беда — о корабле, ведь если ладья разгонится слишком сильно, незнакомые воды обязательно приведут ее на острые камни: тут всей дружине и погибель.

Ветер Галфвинд дует слева или справа, он сбивает с пути, и больше о нем ничего нет.

Так много сказано словами Нижних Земель потому, что будущность их видится ясно, как ночные звезды в хорошую погоду. Мирные жители, нынешние мельники и огородники, совсем скоро станут они лучшими мореплавателями на свете, северная же звезда к тому времени почти что канет в закат, и это тоже принесет ветер.

Снорри Ульварссон

Поучение о ветре — Виндсинсбок (фрагмент)

Реликварий Балина, Истарх АН СССР, Казань

Меня не пустили на весла.

- У тебя, сын, иная судьба, - сообщил отец в ответ на вопрос мой, огорченный и недоуменный. - Видел ли ты когда-нибудь знатного скальда, сидящего на гребной скамье?

Улав прав. Гребущий скальд — зрелище невиданное, означающее, пожалуй, что из здоровых и способных ворочать веслом рёси осталось так мало, что всякая пара рук идет в дело. У скальда иной урок: он смотрит вперед и по сторонам, угадывая по сложным знакам грядущую бурю, коварные подводные скалы или прожорливых морских животных.

Еще скальд часто поет Песнь, направляя в нужную сторону ветер и вселяя в воинов задор при неминуемой схватке. Если битва была удачной, но не все раненые погибли, он же, скальд, в меру своего гальдура, будет врачевать павших не до конца, и на это тоже нужны немалые силы, колдовские и нет.

По требованию отца и с согласия всей временной дружины, я привыкал быть скальдом на боевой ладье, но делал это недолго: путь от Исафьордюра до Рейкьявика занимает всего три коротких дня, пусть даже и с ночными стоянками.

В этом пути с нами был Игги, сын Остерберга, прозванный за живой и веселый нрав Вспышкой. Он и сам когда-то учился на Сокрытом Острове, пусть и длилось обучение недолго: чем-то прогневал Остербергссон великого скальда Снорри, считавшегося вздорным стариком уже в те древние годы: почти десять лет назад!

Поэтому Вспышке было, о чем мне поведать, а я слушал его с вниманием неослабевающим: о том, каковы порядки на Сокрытом Острове, с кем стоит проявить вежество, кому же — сразу свернуть скулу, и главное — о том, как не прогневать Великого Скальда.

Зашла речь и о том, кого при жизни звали бы на наш лад Хетьяром, сыном Сигурда.

- Ты смел, юный Улавссон, - шел второй день плавания, впечатления потускнели, дела особенного не было: подкралась скука. Мы с Игги сидели вдвоем на той оконечности лангскипа, что была сейчас носом, и беседовали о своем, о скальдьем, не особенно приглушая голос. Дружина, часть которой сейчас бездельничала, ошивалась поодаль, не стремясь войти в пределы слышимости: так было заведено.

- Кто-то усомнился в моей храбрости? – горделиво подбоченился я, не кладя, впрочем, руки на кинжал. – И сам я, и отец мой, и мать моя, славная иными деяниями…

- Речь не о воинской храбрости, юный Улавссон, - возразил скальд. – Оной тебе не занимать, но я сейчас о том почти безрассудстве, что ты проявил, призвав духа-покровителя во второй раз за один день!

Понимания в моем мохнатом лице Игги не нашел, сообразил что-то, и принялся объяснять.

Я уже и без того знал — частью услышал от Хетьяра, частью додумался сам, что так призывать духа-покровителя, особенно такого сильного и умного, как Строитель, надо не очень часто, и лучше не делать этого вовсе.

- Дело в том, Амлет, что каждый воплощенный призыв духа пусть немного, но ослабляет силу самого скальда, потому и потребен перерыв: гальдуру нужно время на то, чтобы сгуститься, - пояснил и без того почти понятное старший и более опытный товарищ. - Впрочем, мы, скальды крайней Полуночи, предпочитаем говорить так: тебе нужно время на то, чтобы сгустить гальдур.

- Он ведь учит меня, Игги сын Остерберга, - напомнил я уже сказанное некоторое время назад: сейчас мы беседовали не впервые. - Учит вещам удивительным тем более, что совершенно мирным. Его словам сложно верить, но за всю свою жизнь он ни разу не обращал оружия против живого человека!

- Если бы не то, что духи не способны лгать, я бы тоже усомнился в речах столь странных, - поддержал меня Игги. - Но дело не в том, чему он тебя учит и учит ли вообще.

Скальд посуровел лицом, и я предпочел насторожиться, всем существом своим обратившись в слух и зрение: речь зашла о важном, и нельзя стало упустить ни звука, ни жеста.

- Он ведь умер, Амлет. Твой Хетьяр — жил, и больше не живет. Если бы не ты сам и кто-то из могучих асов, поддержавших тебя в твоем стремлении к новым знаниям, он ушел бы в никуда: в Вальгалле его — не воина — никто не ждал, Нильфхейм тоже не принял бы человека, не верящего ни в каких богов… Сейчас его странную не-жизнь поддерживает твой гальдур, и то, что ты готов его терпеть при себе.

- Это все мне хорошо известно, - решился я прервать ставшую немного скучной речь: ничего нового Игги, покамест, не сообщил.

- Имей терпение выслушать до конца, юный Улавссон! Я ведь не обязан тебе ничего рассказывать: сейчас замолчу, и мучайся потом предположениями! - скальд немного разозлился, ведь я, по правде сказать, повел себя со старшим невежливо.

- Прости, Игги, - я выставил перед собой ладони в примиряющем жесте. - Ты старше меня и опытнее, а я веду себя как мальчишка. Впрочем, я и есть мальчишка…

- Именно поэтому я не стану молчать, а расскажу все до конца, только ты меня больше не перебивай, - немедленно подобрел скальд.

Мы прервались: парус хлопнул раз, другой, но не повис совсем — ветер очень редко стихает вдруг и вовсе, если, конечно, его не глушит чья-то злая воля.

Викинги, тем не менее, рассаживались по скамьям: предстояло немного поработать.

К разговору вернулись уже на следующий день, почти в виду Рейкьявика, и вышел он похожим на лист пергамента, на который совсем было нанесли огамические штрихи, но передумали и скомкали основу вместо того, чтобы отскоблить и написать что-то иное.

Запомнились по-настоящему только последние слова Игги Остербергссона, прозванного Вспышкой: «И получится скальд огромного умения, но вовсе лишенный сил. Что толку будет от Песни, если ты не сможешь сгущать гальдур?»

После этой, последней в той беседе, фразы, знатный скальд принялся петь ветру, и я понял: ему не до меня и моего непонимания важных вещей.

Один я, меж тем, не остался: из глубин моей головы явился Хетьяр, сын Сигурда, и сделал это страшно вовремя.

- Знаешь, Амлет, а это даже хорошо, - начал он, не поздоровавшись: глупо делать вид, будто первый раз за день видишь того, кто и так постоянно с тобой. - Хорошо, что есть некие, эмм, ограничения.

- Чего ж хорошего? - искренне возмутился я. – Так бы призывал бы тебя в лихую минуту, и не было бы никого, способного победить нас двоих!

- Герой бы получился такой, знаешь, неравновесный, - пояснил Строитель. – Мало того, тебе бы еще и было все время скучно.

Я решительно поднялся и пошел от одного борта к другому: моих шагов здесь было ровно десять, и я принялся вышагивать их один за другим, разминая немного затекшие ноги. Всякому известно: здоровый мужчина должен делать не менее десяти тысяч шагов в день, вот только непонятно, как их, шаги, считать. Десять тысяч — это ведь не десяток и даже не сотня, нипочем не досчитаешь, непременно собьёшься!

- Почему вдруг скучно? - решил я уточнить шаге, наверное, на сотом, отчего немедленно сбился со счета. - Непобедимый или почти непобедимый скальд — это же готовый легендарный герой!

- Понимаю. Нет, правда, я тебя очень хорошо понимаю, сам мечтал о таком всю жизнь, но… - Хетьяр где-то там, у себя, пожал плечами: я понял это по голосу, не видя, конечно, самого духа. - Но если ты и так уже достиг всего, чего мог, тебе попросту не к чему стремиться, остается лечь и помереть…

Я покивал, будто разговаривая сам с собой: должно быть, со стороны это выглядело забавно.

- И вот еще что, - продолжил покровитель. - Я тут недавно и многого пока не знаю, но уверен точно: в вашем мире есть боги, и им не все равно, что происходит под их недреманным взором. Например, Один…

- А что Отец Дружин? Что с ним не так? И он, кстати, не бог, он ас! - уточнил я.

- Я наслушался уже ваших саг, да и в своей жизни кое-что читал об Одине, сыне Бора. Если всё правда, то Борссон страшно ревнив к чужой славе… - Хетьяр прервался на пять долгих ударов сердца, будто желая усилить понимание мной сказанного, - Никого же славнее непобедимого скальда я себе и представить не могу.

Мне показалось, что легкое облако набежало на солнце, и я поднял голову: был отличный повод, во-первых, прервать неприятный разговор, и, во-вторых, немного поучиться — всякий скальд обязан читать погодные знаки так же легко, как могучий бонд находит дорогу из гостей домой с пьяных глаз.

Облачко действительно было, и было оно до крайности похоже на бородатую голову с хитрым лицом, в шлеме и при одном глазе. Я присмотрелся, и не пропустил явления: второй глаз бородатого облака посмотрел на меня внимательно и ехидно подмигнул… Впрочем, это мне, конечно, показалось: где я и где Один, смотри на меня еще.

Все были при деле: знатный скальд пел, рёси гребли, я разглядывал облака. Наконец, мастера парусов потянули вниз длинный конец: красивое полотнище, напротив, пошло вверх, собираясь одной длинной складкой у верхнего рея.

Оглянулся: пока я смотрел вверх, нужно было — вперед: там, впереди, показался давно чаемый берег.

Флугмадр, тот, что видит знаки волн, в нашей дружине был стар и опытен: сложный путь внутри самого вика мы прошли быстро, без столкновений и иных сложностей.

Последние удары сердца наш скальд был сильно занят — пел течению, и спел так, что то подхватило нас на свои ладони, будто нежная мать младенца, и точно притерло правый борт корабля к причалу Высокого.

Иначе было нельзя: отец мой, Улав Аудунссон, хоть и не ярл и даже не конунг, но целый боргагстьор, мирный вождь обнесенного стеной города, и прибытие его в столицу Исландии должно было быть явным и почетным. Так и вышло: на берегу нас уже ждали встречающие, два воина в стальных бронях и длинных красных плащах. Были они столь похожи лицами и статью, что я немедленно назвал их Левый Брат и Правый Брат – конечно, про себя.

Сошли на берег так: сначала отец, потом знатный скальд, следом уже я сам и все остальные викинги из тех, чья очередь была ночевать на берегу.

Славен порт города Рейкьявика! Крепки его пристани, высоки дозорные башни, обширны склады и амбары, даже земля у самой пристани замощена местным синеватым камнем: вот как богат город Дымных Столбов!

Ингольф Арнарссон, хоть и не ярл этих мест, распоряжался уже навроде полновластного хозяина. Так велики слава его и честь, что ему достаточно только вежливо попросить, не приказывая, и любой сочтет за должное и правильное исполнить негромко произнесенную просьбу.

- Именно так, - поведал Правый Брат, - совсем недавно и отвели вечную беду грязных улиц: лошадям просто воспретили въезжать в пределы городских стен!

- И никто не воспротивился, - гордо добавил Левый Брат. – Почетно и здорово слушать такого, как сын Эрна: он мудр годами, крепок телом и тверд духом, хитроумия же его хватило бы на десятерых!

- Интересный обычай, - ответил отец. - Я видел такое далеко на юге, то ли на Придайн, то ли и вовсе на материке, и вот что я скажу: далеко не все из того, что подсмотрено у южан, стоит отбросить. Иное полезно, да.

Некоему мне, по годам моим и малому в таких делах опыту, лучше было промолчать и послушать умудренных мужей — я так и поступил, тем более, у меня было важное дело: я отчаянно вертел головой.

Нельзя сказать, что в новинку и диковину было все, что меня сейчас окружало — все города Полуночи между собой похожи, видел один – видел их все, а я город не просто видел, я в таком живу!

Удивительным были размеры, или, как непонятно сказал бы Хетьяр, «масштаб». Улицы оказались втрое шире привычного и полностью замощены камнем, дома — все до единого — или прямо выстроены из кирпича и камня, или надежно укрыты что первым, что вторым, люди навстречу попадали сплошь сытые и довольные жизнью. Даже телега с большими колесами, которую, в отсутствие лошадей или быков, волокли двое горожан, показалась мне какой-то очень крепкой, новой и даже немного нарядной. Положительно, мне нравилось то, что я видел!

- Красивый город, правда, парень? - добродушно усмехнулся Правый Брат. - Красивый и большой, столько всего интересного.

- Меня зовут Амлет, сын Улава, - я добавил в голос немного рычания и крепко утвердил уши, и без того всегда торчащие прямо вверх, - и я горожанин!

- Прости, Улавссон, - за Правого почему-то повинился Левый: готов поклясться, что брат брату еще и показал, незаметно от меня, кулак — нашел, мол, с кем шутки шутить. - Брат не имел в виду обиды, ни большой, ни малой, просто мы сами недавно в этих местах, и не можем никак прийти в себя от восторга.

- Хорошо понимаю его восторг и не держу обиды, - ссориться с первыми же встреченными в большом городе людьми мне не хотелось, да и отец бы не дал, поэтому я предпочел сделать вид, что ничего не произошло, и, вместо трудного разговора принялся вновь внимательно подмечать увиденное и услышанное.

Путь закончился: куда бы мы ни шли — ни Братья, ни отец почему-то не сказали мне того, что, конечно, хорошо знали сами — мы в это самое «куда», наконец, явились.

Дом был выстроен по всем правилам: будто небывалой длины корабль, даже не ладью, а целый океанский кнорр, вытащили на сушу, перевернули вверх килем и оставили сохнуть на долгие годы.

Дом был выстроен по богатому: из белого камня. Камень сильно отличался по виду от серого, синего или черного, тех, что получают из огненных недр, а значит — был привозным. Я даже зажмурился на несколько ударов сердца, представив, какого немалого веса в серебре стоило доставить столько строительного схода в Исландию с материка!

Дом был выстроен на своем месте: он как бы запирал собой длинную, идущую от порта улицу, и я вдруг заметил и узкие щели бойниц, и особую верховую галерею, и крупные булыжники, разбросанные в будто случайном порядке перед крыльцом дома…

На богато украшенном крыльце, на самой верхней ступени, стоял тот, о ком мы сегодня уже говорили, и говорили хорошее: то был друг и соратник моего отца, знатный норвежец и самолично строитель Рейкьявика, Ингольф Арнарссон.

Сын Эрна посмотрел на нас — особенно, как показалось, на меня — очень внимательно, и вдруг улыбнулся, раскинул руки и сделал почетный шаг вниз по ступеням.

- Улав, сын Аудуна, и Амлет, сын Улава! - пророкотал он голосом, удивительно глубоким и сильным для такого немолодого человека. - Мой друг и сын моего друга, я рад вас видеть!