Белый генерал. Частная война

Глава 10 Лев готовится к прыжку

Тайная квартира английской разведки в Константинополе, 12 декабря 1877 года.

Генерал Кундухов недолюбливал этого человека, несмотря на все его заслуги в деле борьбы за свободу Черкесии. Этот холодный взгляд из-под кустистых бровей, эти кривящиеся тонкие губы — от них мурашки пробегали по коже.

Старик Джеймс Александр Лонгварт заработал репутацию безжалостного врага русских. Еще юношей, молодым журналистом, он тайно проник на Кавказ, где провел год, ежесекундно подвергаясь, как шпион, смертельной опасности. Доставлял в Черкесию порох и оружие, был военным инструктором, лично принимал участие в нападениях на крепости урусов. Во время Крымской войны он вернулся — уже как официальное лицо, как консул. Его усилия организовать новый, кавказский театр войны против русских не увенчались успехом. Потом он сражался с ними на дипломатическом поприще — в Сербии, склоняя Белград выбрать руку Лондона, а не Петербурга. Сорок лет он боролся с непомерными амбициями Московии, вредя ей чем только можно. Эти годы личной войны изменили и состарили его раньше времени, наградив его высокой залысиной и жестко очерченными складками от носа к губам.

— Как все прошло, генерал? — проскрежетал Лонгварт, его подагрические пальцы вцепились в отчет Кундухова с такой силой, будто он хотел его разорвать. — Расскажите о ваших впечатлениях, о том, что не доверили бумаге. Что вы думаете о Скобелеве?

Муса внутренне скривился. Его выбешивала зависимость от англичан, от их подачек, от их ушей, торчащих за каждым кустом — особенно, в турецкой армии, — и, сверх того, он собирался сказать то, что Лонгварт, несмотря на проведенные на Кавказе годы, вряд ли поймет.

— Ак-паша — человек чести!

Как он и подозревал, Джемс Александр несогласно закачал головой с аккуратными седыми бачками:

— Скобелев психически нездоров. Наши люди под видом корреспондентов не один раз общались с ним и вынесли именно такое впечатление. Он не просто постоянно бравирует смелостью, но и крайне суеверен, а в частных беседах начинает нести полную околесицу — о переселении душ, о расположении звезд, о пророчествах какого-то шамана, заверившего его в важности белого цвета. С тех пор, говорят, он не расстается с белым мундиром и белым конем. Я говорю это вам для того, чтобы вы поняли, с кем предстоит иметь дело.

Кундухов, неплохо знавший русскую историю, мог бы напомнить английскому шпиону, что генералиссимус Суворов поражал окружающих куда большими чудачествами, но при этом оставался непревзойденным полководцем. Но спорить с Лонгвортом — все равно что, как говорят русские, метать бисер перед свиньями. А дома — там, где он вырос и куда нет возврата — про таких шутили: «Голову осла на стол несли, а она к обрыву катилась».

— Следует ли мне, сэр, понимать ваши слова как одобрение Форин-офисом черкесской экспедиции в Боснию и участие в ней сил, которые соберет Ак-паша? Флот в Проливах и Эгейском море не станет чинить препятствий?

Лонгворт уставился на генерала так, будто хотел просверлить в нем дырку. После долгой паузы он сказал:

— Да, мы решили, что австрийцы не заслуживают легкой прогулки на Балканах. Дай им волю, они до Солоник доберутся. А это уже наша зона интересов. Так что небольшая встряска им не помешает. Чем больше времени, расходов и людских ресурсов они потратят на западные провинции Османской империи, тем лучше. Кроме того, ваши люди усилят мусульманский элемент в Боснии и Герцеговине, особо пострадавший за последние годы. Цените мою откровенность, генерал. Я склонен считать, что успеха вы не добьетесь. Но заработаете нашу признательность.

Глаза Кундухова полыхнули огнем. Он был глубоко несчастен и в экспедиции в Боснию видел чуть ли не последний шанс для своего народа. В его голове странным образом уживались уважение к России и отрицание ее методов управлениях землями горцев, глубокое религиозное чувство и стремление к реформированию ислама. Все это вместе взятое однажды толкнуло его на бегство из России — в Турции он надеялся создать для осетин-мусульман новое сообщество, лишенное прежних архиаческих устоев. Не вышло. Турки вовсе не горели желанием давать черкесам вообще и осетинам, в частности, даже подобие автономии и видели в них лишь воинов на службе у султана. А в Болгарии — даже карателей, точно таких же, какими являлись урусы для горцев на Кавказе. Сам Кундухов неплохо устроился, ему достались и земли, и деньги, и звания, и ордена. Все не то! Его глодал стыд перед своими соотечественниками, перед другими горцами, переживших мухаджирство*.

Мухаджирство — переселение, в т.ч. насильственное, горцев Кавказа в Османскую империю в 1860-х гг., всех их — даже осетин и чеченцев — на новой родине назывались черкесами.

Потом началась война Турции с Россией. Мелькнула и пропала надежда на возвращение домой на коне победителя. Что теперь ждало черкесов? Новое изгнание? Из Болгарии — точно, туда возврата нету. А Босния… Говорят, ее природа похожа на кавказскую. Высокие лесистые горы, тенистые ущелья, прозрачные быстрые реки… Босния — это мечта найти свою землю обетованную, а ему, почти обанкротившемуся вождю, стать Мусой, который вывел евреев из Египта. Лонгворт отнимал эту надежду, а Скобелев дарил. Какой парадоксальный выверт судьбы. Кисмет!

— На всякий случай, генерал… Я, конечно, в это не верю, но всякое может статься… Вы же понимаете: окончательного успеха Скобелева допустить нельзя ни при каких обстоятельствах! Нам только не хватало объединения Сербии, Черногории и Боснии с Герцеговиной. Новопазарский коридор должен остаться под властью любой нейтральной, неславянской силы. Идея Великой Сербии столь же чудовищно опасна, как и Великой Болгарии. Постоянное бурление — вот, что нам нужно на Балканах!

«Чтоб тебя плешивый ишак задрал, старая перечница!» — подумал в сердцах Кундухов, тут же решивший для себя стать надежной правой рукой Ак-паши.

Признаться, я ожидал услышать фамилию Петра. У Дукмасова, я знал, денежки в карманах водились, он в походе и в рейдах всегда придерживался донской заповеди «не зевай!» — не было случая, чтобы он не привел двух-трех коней, коих потом с выгодой продавал офицерам. Даже Немировичу-Данченко как-то умудрился всучить такого одра, что без слез не взглянешь. Однако ж сей Росинант был выдан за потомственного дончака — наш очеркист был страшно зол, когда открылась эта не самая смешная шутка. В общем, как и все «донилычи»*, Петя моралью в бою не терзался.

Донилычи — шутливое прозвище казаков с Дона.

Но я не угадал.

— Узатис! — выдохнул Кошуба. — Сомнений нет, это он. Я нашел грека, которому Алексей предлагал купить бриллиант. Отвез его к Круковскому, показал испорченную шпагу. Грек подтвердил, что размер гнезда совпадает с камнем, который он видел. А потом я нашел господина Алексеева, и он мне о многом поведал.

Подпоручик кивнул военному топографу.

— Волонтер Прокопий Андроникович Алексеев, — представился молодой человек.

Старообрядец? Я сконцентрировался на волонтере, чтобы не выдать своих чувств, хотя сердце ходило ходуном. Узатис! Ну как же так-то?

— Вы случаем не из московских купцов Алексеевых? — спросил, уже не сомневаясь в своей отгадке.

Вольноопределяющийся был похож на молодого доцента, зачесывал русые кудри назад, и только сильные мясистые губы выдавали в нем купеческое происхождение, которое он тщательно скрывал, чтобы никто не подумал, взглянув на него, о сапогах бутылкой — об этой отличительной карточке московского купечества.

— Так точно, ваше превосходительство, — спокойно ответил мой гость.

— И служите нынче по ведомству генерала Артамонова?

— Служил, — уточнил Алексеев. — Уволился по собственному желанию. От экзамена на офицерский чин отказался.

Я понятливо улыбнулся. Военно-топографический отдел Полевого штаба генерала Артамонова помимо съемки местности — чаще всего впереди наступающей армии — занимался разведкой. Так что вполне возможно, что передо мной настоящий офицер, притворяющийся бывшим волонтером.

— Так что же Узатис?

Алексеев принялся рассказывать спокойным, привычным к докладу голосом:

— Мы были вместе в Боснии весь прошлый год. Я, как и господин Узатис, приехал туда добровольцем, только мне выпало примкнуть к сербам из Белграда, а он прибыл под Мостар с черногорцами. Он не был простым юнаком, сразу выдвинулся в командиры одной из чет. И занимался не самыми достойными делами.

— Он утверждал, что получил награду от черногорского князя.

— Получал, — кивнул Алексеев. — Князь Николай Негош любит, когда сабли тупятся о черепа бошняков. Отряд Узатиса отметился, нападая на мусульманские села, его чету интересовала исключительно добыча. Как вы понимаете, такая практика плохо работала на сплочение повстанцев.

Я почувствовал, как бритая голова покрылась каплями пота, но сдержался, чтобы не схватиться за платок. Интересно, Узатис действительно повесил грека-ренегата-башибузука на дороге под Чорлю или тот сумел откупиться золотом?

— Ваше превосходительство! Понимаю, что выступаю в роли черного вестника и могу вызвать у вас нехорошее чувство. Но войдите в мое положение. Подпоручик попросил рассказать вам об Узатисе, что я и сделал. Сам же желаю изо всех сил присоединиться к вашему походу. Теперь откажите?

— Парень из разведки, рубль за сто, нам такой и нужен, шпионажем и контршпионажем заниматься. Короче, бери.

Можно. Русские генштабисты нам точно не враги. Хотят приглядывать за боснийскими делами — ну и пусть, с нас не убудет.

— Награды имеются?

Алексеев замялся, взгляд его заметался, он осторожно кивнул.

— Темнит? Наверняка награжден закрытым указом.

Кошуба выступил вперед.

— Михаил Дмитриевич! С минуты на минуту явятся Узатис с Дукмасовым. Что будем делать?

Решение пришло мгновенно.

— Спускайся вниз и задержи Петра. Придумай что-нибудь. И Николеньку с собой забери.

Мальчик, проникшись серьезностью ситуации, беспрекословно последовал за подпоручиком. Я принялся расспрашивать Алексеева, и он мне много рассказал интересного про боснийские расклады. Несколько его историй подсказали, что трудностей нас ждет немало — от прихотей природы до застарелых конфликтов, уходящих корнями в глубь веков. Горцы, с ними всегда сложно.

Раздался стук.

Я вздрогнул. Алексеев немедленно сместился к двери так, чтобы вошедший в номер человек его сразу не увидел.

Зашел Узатис — со своей обычной легкой, чуть насмешливой улыбкой на красивом лице. Протянул мне руку. Я не пошевелился, лишь пристально смотрел ему в глаза. В них мелькнуло понимание, улыбка превратилась в наглую, или мне так показалось.

— Узатис, — нарушил я тишину. — Все мои представления к наградам подписаны, крест ждет вас в канцелярии Главного штаба. Верните мой, что я вам одолжил на время.

Не говоря ни слова и все также продолжая улыбаться, Алексей отцепил белый крестик от красного суконного жилета. Сделал шаг в сторону, положил крест на стол и, развернувшись, стремительно вышел из комнаты. Даже мазнув взглядом по Алексееву, он не притормозил, не поздоровался. Исчез также внезапно, как появился в моей жизни.

Я громко выдохнул.

— Вот так все просто? — не удержался Прокопий Андроникович от вопроса.

— Да. Было да прошло.

— Отчего ж вы не желаете подать в суд?

— Я не готов делать публичного скандала. Срам!

С шумом в комнату ввалился Дукмасов, заполнив собой, казалось, все пространство. Ощутимо повеяло пивным духом. Хорунжий был весел и болтал без умолку:

— Чего это Алексей по лестнице скатился, будто его вол рогом в крестец саданул? Ой, что было вчера, что было… Прихожу в театр послушать хор французских шансоньеток. Выступает одна — страшная, худая, в зеленых шелках. Ну других тут и не водится… Она спела, меня из ложи окликают знакомые офицеры. Так эта гусыня решила, что ее на бис зовут. Вышла, раскланялась, ушла. Мне снова из ложи: Дукмасов, Дукмасов! Та снова на сцену… Чего вы такие невеселые?

— Познакомься, Петр, наш новый товарищ, — прервал я монолог загулявшего казака. — И вот еще что. Извини!

— За что? — отшатнулся Дукмасов. — Я что-то опять натворил?

— Ты — нет, — отмахнулся я. — Просто извини. За мысли.

— Тьфу ты! — успокоился Петр и оглянулся на Алексеева. — Джонку пьешь, волонтер?

Главнокомандующий дал разрешение на посещение Константинополя офицерами в штатском, и вслед на разведчиком ко мне потек ручеек из желавших записаться в добровольцы. Одним из первых, кого я увидел, оказался мой бывший начальник штаба Алексей Николаевич Куропаткин. Незаменимый человек, без его рассудительной и спокойной манеры управляться с отрядом любой численности я чувствовал себя как без рук.

— Отпуск дали по ранению, — сообщил мне подполковник. — Зацепило меня, когда Осман-пашу из Нижнего Дубняка выбивали. Возьмете к себе? Говорят, климат в Боснии отлично подходит для залечивания ран.

Я обеспокоенно посмотрел на палочку в его руке. Подполковник понял мой взгляд, отложил ее в сторону и прошелся по комнате.

Меня не подкупила его демонстрация.

— Тяжело нам будет, дорогой мой. Горы, быстрые реки, тяжелые переходы…

— Когда меня останавливали трудности?

— Тогда, как говорят турки, дюз догру! Только вперед!

Мы обнялись, и Алексей Николаевич активно включился в работу. Мы принялись лихорадочно планировать маршруты движения, составлять списки того, что нужно просить у турок, проводить расчеты потребного числа вьючных лошадей. Основная нагрузка легла на Куропаткина, он буквально зарылся в карты, а мне постоянно приходилось отвлекаться на разные встречи, собеседования и пустую болтовню с влиятельными персонами. Но руку на пульсе держал, и Алексей Николаевич следовал моим указаниям, хотя и корректировал их с точки зрения выполнимости.

Сухопутный маршрут через Болгарию, Македонию и Албанию был, по здравому рассуждению, отвергнут. Во-первых, нас могли не пропустить русские войска — такие сигналы поступали из Главного штаба. Во-вторых, зимой через горную местность особо не разгонишься, а нам следовало поспешать. Если верить прессе, подготовка к Берлинскому конгрессу шла полным ходом, а я принял решение отправляться в поход в первый же день его работы — раньше просто не успевали по объективным причинам.

Оставался лишь морской путь, до Бара, который по условиям Сан-Стефанского мира должен перейти в руки черногорцев. Какая там нынче обстановка, трудно сказать — сведения все время друг другу противоречили. То ли город-порт осаждали горцы, то ли они договорились с турецким гарнизоном и сейчас обсуждались условия передачи старинной крепости. В любом случае, особого выбора не было — только Бар, да и то нас могли попытаться перехватить австрийцы, их патрульные корабли на Адриатике. Тайны из нашей экспедиции я не делал, заявил о себе громко — так требовали обстоятельства. Но теперь нас могли ждать неприятные неожиданности, австрийцы не дураки, я бы на их месте точно сделал бы все для того, чтобы нас не пропустить. Соответственно, нужна была легенда прикрытия, что-то такое, что могло бы запутать наши следы, вывести из-под пригляда австрийских шпионов. Этим по моему поручению занимался Алексеев, принятый в нашу команду после того, как о нем навел справки где только можно. Бывший вольноопределяющийся характеризовался всеми в высшей степени положительно — не только его начальством, но и боевыми офицерами, кому довелось с ним столкнуться. Очень удачное приобретение — в этом мы с мистером Икс сходились во мнениях.

Попутно на меня не прекращались нападки со стороны русского правительства и верховного командования.

— Ваши действия, генерал, не согласуются с общими видами нашего кабинета на европейскую политику, — твердил мне каждый раз при встрече граф Игнатьев с таким извиняющимся лицом, что и первоклассник бы понял: он полностью на моей стороне.

Меня поддержала и вся патриотическая общественность России — от комитетов помощи славянам до частных лиц. Особо впечатлила одна персона, выходец из московского купечества, некто Михаил Хлудов. Тот еще авантюрист оказался — натура безудержная, бесшабашная, кутила, филантроп, кладезь пороков и добродетелей. Вечно он искал приключений — то в Бухаре, то в Афганистане, то на Балканах. Его ко мне притащил Дукмасов, с которым москвич… чуть не подрался по пьяной лавочке в ресторане. Узнав, чей ординарец хорунжий, купчина тут же расхотел жаловаться на своего обидчика и взмолился, чтобы нас познакомили.

— Я тайно вывез из Москвы генерала Черняева, чтобы он смог возглавить сербскую армию! Как до этого доставил домой из Туркестана двух тигров, — хвастал Мишка, сверкая глазами с сумасшедшинкой. — В Белграде меня знают как отца родного.

Именно «Мишка», а не Михаил Алексеевич — только так мне хотелось к нему обращаться. Уж больно горяч и непоседлив был мой визави. Но, конечно, приличия я соблюдал, хотя так и тянуло брякнуть: как же ты тигров на Черняева променял!

Мануфактурист-миллионщик не унимался:

— В лагерь турецкий в одиночку прокрался и притащил языка! Мне за это Георгия дали. А за поход в Афганистан — Владимира IV степени. Вы же любите, генерал, храбрых? Я — такой! А еще щедрый! Лазареты лекарствами за свой счет снабжал! Берите меня с собой — не прогадаете!

— Он без тормозов! — заволновалась «моя чертовщина». — Неизвестно, что выкинуть может.

Я и сам видел, что нам не по пути. Храбрость храбростью, но по приказу, а не когда шлея под хвост попадет.

— В вашей отваге, уважаемый Михаил Алексеевич, я не сомневаюсь, но есть обстоятельства, против которых я бессилен. Есть некоторые договоренности с турками… — напускал я туману. — Ну вы сами понимаете…

Хлудов все себе домыслил, ничего больше и придумывать не пришлось. На его лице отразилась напряженная работа разума — вернее, игра фантазии, — он горестно вздохнул и… выписал чек на большую сумму.

— Могу еще чем-то помочь?

— Можете. Мне нужен корабль, который якобы доставит меня на Адриатику. Причем, его фрахт нужно обставить так, чтобы весь Царьград об этом узнал.

Купчина наморщил лоб, снова погрузился в фантазии, но оказался не так безнадежен.

— Вы хотите запутать возможных наблюдателей, я угадал?

Я серьезно кивнул.

— Загрузите корабль продуктами для беженцев из Герцеговины, которые бедствует в Черногории…

— А под мешки парочку орудий, да? И ящики с патронами! — разошелся «Мишка».

— А вот этого не нужно!

— Почему⁈

— Давайте сообразим, как все будет. Пароход отплывает из Царьграда, по пути его перехватывают австрийцы, доставляют к себе в порт, перетряхивают от киля до клотика и — ничего не находят. Вот тут-то и настанет ваш час! Европейская пресса с вашей подачи забурлит: подлые австрияки желают заморить голодом несчастных беженцев, хотя кричат о том, что действуют в Боснии и Герцеговине исключительно ради них. Сорвана благороднейшая миссия милосердия!

— Ооо! — забавно выпятил Хлудов вперед густую растительность на лице. — Считайте, что пароход уже отправляется!

— И снова вы поторопились. Я дам знать, когда настанет час.

— Не сомневайтесь во мне! — «Мишка» вскочил и энергично потряс мне руку.

Миллионщик не подвел. К нужному дню пароход стоял под парами на рейде Босфора. На него даже взошел некий бритоголовый «генерал» с большими бакенбардами, видный издалека благодаря белому мундиру. Но ни я, ни мой отряд из полутора сотен офицеров на корабль не грузился — мы, ряженые в турецкие наряды, отплыли на сутки раньше на неприметном суденышке, зафрахтованном через Кундухова, под видом паломников, спешивших в Мекку. Еще один корабль с оружием уже ушел вперед — ему предстояла перегрузка на итальянское судно в порту Бари.

На сложных перевозках, способных запутать самого опытного наблюдателя, я не экономил, средства позволяли. Как сказал мистер Икс, «когда продаешь войну, можешь не мелочиться и смело выкатывать счет со многими нулями». И угадал: поток пожертвований со всех концов света — не только из России, но из Дамаска и САСШ — превзошел наши самые смелые ожидания. Деньги пришли даже от великого князя Михаила вместе с напутственным письмом от АМ, как я теперь называл про себя Анастасию Михайловну. Наша переписка не прекращалась: поздравил ее с наступающим Рождеством, она в ответ прислала отцовский чек и образок с пожеланием беречь себя в Боснии.

Россия праздновала, Россия гуляла — настал Мясоед, светское общество танцевало до упада на балах и объедалось деликатесами, а Берлине открылся конгресс. По словам «моей чертовщины» у нас был месяц до рокового дня, когда мир узнает об очередном унижении Отчизны. Еще месяц, а то и больше уйдет у австрийцев, чтобы подготовиться к вторжению. Времени у меня в обрез — я даже не исключал, что не успею подготовить любителям шницеля, штруделя и Штрауса достойную встречу.

— Придется импровизировать, Миша, – успокаивал меня мистер Икс.

Пароходные шлицы шлепали по студеной воде Мраморного моря, промозглый январский ветер трепал за кормой турецкий флаг, а в воздухе пахло йодом, угольным дымом и опасностью — авантюрой, смертельным риском и предвкушением новых испытаний. За спиной остались блага цивилизации Гран Рю де Пера, впереди ждали горы, разбойники, башибузуки, боснийские и герцеговинские повстанцы, австрийские пули, бивуаки, трудные марши, внезапные озарения полководца и удача белого генерала. Вызов судьбе, вызов царю, вызов всему миру! Все то, без чего жизнь казалось бы пустой, а душа дряхлела.

Пальцы крепко сомкнулись на посеченным морем и временем планшире, губы зашептали как молитву:

И не сомкну очей в дремоте,

И не ослабну пред борьбой.

Не брошу плуга, раб ленивый,

Не отойду я от него,

Покуда не прорежу нивы,

Господь, для сева твоего.

— Давай без мракобесия!

— Что бы вы понимали! Это стихи Хомякова!

— Да хоть папы римского. Только вперед, господин генерал! – голос мистера Икс был полон оптимизма.

Конец XIX века, Галатский мост. Вид с Перы.