Белый генерал. Частная война

Глава 11 На костях турецких сабли иззубрим

Эгейское море зимой — не ослепительная лазурь, а темная, густая, словно маслянистая, поверхность. Солнце уже не сыпет золотом со всей мощью, а светит нежарким светом, больше похожим на старое серебро. Оно скользит по гребням, не в силах их прогреть, и рассыпается миллионами холодных блёсток. Ласковая и прозрачная купальня лета превратилась в суровую и величественную стихию. Цвет её — густой сине-зелёный, местами почти графитовый, и только белые буруны от парохода режут ее пополам.

— Паруса по левому борту! — доложил сигнальщик с крыла мостика.

По любезному приглашению капитана, старого грека-фанариота, я частенько стоял вместе с ним на мостике, любуясь морскими красотами. Вот и сейчас он передал мне бинокль:

— Военный корабль, генерал!

— Интересно, чей? — я вглядывался в едва видимые мачты на горизонте и пытался понять, по каким признакам капитан определил «профессию» парусника.

— Вряд ли это корабль повелителя правоверных, — капитан слегка склонил увенчанную феской голову, — скорее, ингилизы.

Так и есть, англичане — по докладу сигнальщика, на мачте развевался белый флаг с красным прямым крестом Святого Георгия. Британцы повернули нам наперерез — они чувствовали и вели себя в Средиземном море как дома. А раз так, нам нужно подготовится к встрече.

За следующий час, пока происходило неспешное сближение, все, кто расслабился и снял турецкие одежды, вернул себе вид османов. Я напялил тюрбан и с сожалением огладил то, во что превратились мои замечательные бакенбарды, известные всей Европе. Ради маскировки в дополнение к бритой голове я покрасил баки хной и заплел в косички, что служило поводом для неисчислимых шуток моего ближнего круга. Но чего не сделаешь ради победы!

Еще издалека английский броневой корвет «Боадицея» поднял сигнал «Лечь в дрейф, принять досмотровую партию» — во всяком случае, наш капитан сбросил скорость и поворачивал пароход боком, готовясь принять шлюпку с британцами.

Командовал ими совсем мальчик, вряд ли двадцати лет, но уже лейтенант — наверное, сынок какого-нибудь лорда Адмиралтейства или как там у них называется. Пристроил папаша ценз зарабатывать, вот его и послали попрактиковаться на мягоньком, на мирном торговом пароходе. Может, это у него вообще первое задание, уж больно он задирал нос и пытался скрыть неуверенность под высокомерием. Во всяком случае, «паломники» его интереса не вызвали, а когда офицер-осетин сунул ему какие-то бумаги, и вовсе поскучнел. Оживился лишь при разговоре с капитаном, сетовавшим на далекий путь в обход Пелопоннеса, через россыпь островов и скал:

— Вам нужен канал через Коринфский перешеек.

— Это долго и дорого, эфенди.

— Мы же прорыли Суэцкий канал, хотя это дольше и дороже! — через губу отрезал бритт и отбыл.

Дождавшись, когда английский баркас или как его там отойдет от парохода подальше, капитан утер вспотевший лоб, расправил усы и с усмешкой заметил мне, поднявшемуся на мостик:

— «Мы прорыли», надо же! Пришли на готовенькое, просто выкупили акции у хедива в удачный момент. А строили канал, как знает весь свет, французы! И на Коринфе тоже собираются французы, да поможет им Николай-Чудотворец, только когда это будет!

В отличие от владычицы морей, австрияки вели себя не столь высокомерно, хотя винтовой фрегат «Радецкий», настигший нас невдалеке от Дурреса, был куда опаснее.

Едва вдали замаячил красно-бело-красный флаг Императорского и Королевского флота, как мы снова кинулись изображать турок, но капитан помрачнел и сказал, что так просто мы не отделаемся, австрийцы куда дотошнее в досмотрах.

— Что же делать?

— Сейчас полдень, — он хитро прищурился на солнце, потом еще хитрее на наши наряды, — значит, время творить зухр.

Для полуденной молитвы мы застелили ковриками весь ют и расселись на них, офицер-осетин, посланный с нами Кундуховым, завел речитатив молитвы. Так нас и застали австрийцы — на коленях, лбами в коврики. Капитан всеми силами показывал, что идея проводить досмотр пришла к венским колбасникам весьма некстати, поскольку его пассажиры — благочестивые паломники, возвращаются в Боснию и Санджак из хаджа в Мекку, и молитва для них священна и обязательна. Но это не помешало офицеру с полутора десятком матросов осмотреть трюмы и кубрки. Наконец, они убрались восвояси, а мы получили возможность разогнуться и размять затекшие ноги.

Ближе к полуночи мы дошли до Бара, но разрешение войти в порт ночью не давали, и пароход встал на рейде, дожидаясь рассвета. Однако, от суматохи нас это не избавило — стоило пароходу бросить якорь, а отряду выбраться на палубу поглазеть на близкий берег, как среди добровольцев возникло замешательство:

— Ты еще здесь откуда? — громко ахнул Дукмасов, удерживая за шкирку темную фигуру.

Фигура молча извивалась, пытаясь вырваться из руки, привычной усмирять норовистых коней, но тщетно.

— Что там еще, Петя? — спустился я с мостика.

— Извольте видеть, юный герой нашелся! — Петя вздернул фигуру и моему взору явился крайне насупленный Николенька.

— Ах ты ж стервец! Я же приказал — в Москву! К маменьке и папеньке!

— Убежал и снова убегу, — уперся гимназист.

— Вот Колобок недоделанный!

Да уж, и куда его теперь? Отправлять с конвоем — так у меня каждый человек на счету, отпускать одного — так он вернется!

— Выпороть тебя, что ли…

— Я дворянин! — вскинулся Николенька.

— О, я тебя, пожалуй, сдам князю Николе на воспитание. Нравы тут суровые, вгонят тебе ума.

— Убегу! — решительно возразил парень.

— Ну да, от горцев по горам бегать самое дело, точно убежишь, — хохотнул Дукмасов.

Действительно, что же с ним делать? Мысли метались между желанием утопить и поиском приемлемого решения.

— Пойдешь с обозом. Малейшее нарушение приказа — прикажу бросить.

Развернулся и ушел спать.

Разгрузку начали поздно, по вине портовых властей, вернее, их отсутствия. Турки уже свалили, черногорцы еще толком не вникли, никто ничего не знает, но все хотят бакшиш. Особенно повылезавшие из всех щелей жучки и контрабандисты, ловившие момент заработать. Спровадив очередного деятеля, приказал выставить на берегу караул из членов отряда и начинать разгрузку, невзирая на местных. Когда на берегу выросла изрядная гора ящиков и тюков, примчался наиглавнейший генерал от таможнерии и заявил, что наше самоуправство остановило работу порта! Я только обвел рукой бухту — одно название, что порт, всего два причала, у которых уже стояли корабли, а мы таскали грузы шлюпками прямо на галечный берег. Собственно город Бар находился в двух верстах, за стенами крепости выше на горе.

Когда градус спора повысился до близкого рукоприкладства, вздрогнула земля. В первый момент я решил, что это от слишком громкого ора, но следом по ушам ударил гром, какой бывает при подрыве мины под крепостной стеной.

Над Баром вставало черное облако и сполохи огня, а мимо нас просвистел и плюхнулся в воду одинокий камешек. Я сразу же принялся прикидывать, что же там такое взорвалось, если добросило осколок до моря.

— Складиште барута… — потрясенно выговорил черногорец, и умчался, позабыв про нас с грузом.

После нескольких минут шока вокруг началось сущее сумасшествие — крики, выстрелы, куда-то скакали меж ближайших холмов, размахивая саблями, четники и гайдуки, на что мистер Иск среагировал странной цитатой:

— Бежали робкие грузины при виде диких кабанов…

Робость демонстрировали турки, суетливо покидавшие остатки древней крепости.

— Да уж, зашли, что называется, с ребятами в бар — вроде бы, еще и не пили!

Я не понял, что этим хотел сказать мистер Икс, но выпить бы точно не помешало. Кажется, от Бара мало что осталось.

Мы закончили перевозку нашего имущества на берег и уселись на ящики слегка передохнуть, как на берег с криками и воплями банда озверевших черногорцев выгнала изрядно помятую толпу. Кого только в ней не было! Среди шаровар и гуней мелькали синие мундиры, фески турок и тюрбаны арнаутов смешались с капами герцеговинцев и шайкачами сербов…

Усач в расшитых золотом сверху донизу одеждах выдернул из толпы двух турок, швырнул их на гальку, выхватил из-за пояса кремневые пистолеты и застрелил обоих! Все произошло настолько быстро, что я даже рот не успел открыть.

Рот я открыл, когда усач, засунув дымящиеся стволы обратно, вытащил здоровенный ханджар и… отрезал убитым носы, прихватив губы с усами!!!

Николеньку затошнило, Дукмасов увел его подальше от этого зрелища.

Усач, грозно скалясь, воздел кровавую добычу, показывая ее товарищам налево и направо, а потом уставился на нас.

— Турци! — ахнул он. — Узми их!

Несколько черногорцев рванулось к нам, а я замер в оторопи — переодеться-то мы не успели! Я даже свои щекобарды не расплел! И хуже всего — оружия при нас почти нет, так, пара пистолетов! И все слова застряли комом в горле — пока нас прислоняли к нашим же ящикам, я выдавил только нечленораздельное мычание.

— Ово е кое-запалио барут! — тыкал в нас ятаганом усач. — Смрт им!

Вот тебе и удача белого генерала, но в следующий миг я понял, что перешел в разряд зрителей…

— Ах ты пичка матерна! — непонятно взревело над берегом. — Мать твою сучью…

Мистер Иск понес черногорцев по таким кочкам, что я даже заслушался, при этом он пересыпал жемчужины российского мата непонятными выражениями вроде «Иди у курац!» или «Дабога те майка препознала у буреку!» и завершил, рявкнув «Пуши курац!», от чего уже оторопел усач.

Его уже дергала за рукав подозрительная персона в потертой шинели студента Московского университета и шапочкой-капицей на густо заросшей длинными волосьями голове. Классический нигилист, насмотрелся на подобный типаж в столицах.

— Харамбаша, ово су руси! Руси!

Когда перспектива лишиться носа (кстати, зачем они их режут?) несколько отдалилась, нигилист обратился к нам на языке родных осин:

— Вы же русские, да?

— Нет, бляха-муха, мы японцы!

— Русские… — расплылся в улыбке псевдостудент.

Нас все равно построили в колонну и довели, как сказал наш доброхот, до самого главного в Баре (вернее, в том, что от него осталось) воеводы.

Кряжистый, вислоусый, загорелый дочерна, увешанный оружием и медалями дед, эдакий черногорский Тарас Бульба, даром что без оселедца, долго разглядывал мою растительность на лице, его глаза, как вспугнутые «пруссаки», метались между мной и моими спутниками.

— Чего смотришь? Показать, что необрезанные? — и мистер Икс моими руками принялся развязывать шаровары.

От публичного позора нас спас все тот же нигилист, нашептавший воеводе на ухо о нашем происхождении.

Воевода сунул мне мозолистую руку:

— Добродошли, руси!

Все окружавшие нас головорезы-носорезы радостно завопили, потрясая в воздухе ятаганами и стреляя из прадедовских пистолетов. Выглянувшее из-за туч солнце заиграло на начищенных до золотого блеска медных пуговицах на их небесного цвета суконных куртках.

Особняк черногорского князя Николая I Негоша в Цетинье, столице Черногории, напоминал дом помещика-малороса средней руки — с двумя флигелями, без внешних финтифлюшек и обязательных для наших дворянских гнезд колонн, он и внутри был образцом скромности или свидетельством малоденежья. Дипломатический салон, где нас принимали, ни размерами, ни убранством не поражал, гоголевские миргородцы такое помещение обязательно окрестили бы «залой». Для меня подобная скромность являлась скорее плюсом, и хозяин оказался ей подстать. Я чуть было не умилился, когда князь вышел нам навстречу в национальном костюме, в капице и с выражением искренней радости на лице. Но первое впечатление очень быстро рассеялось — за его добродушием и наигранной простотой проглядывала прекрасная игра актера.

— Что мне царь не прикажет, я отвечу «Слушаюсь!», — заявил он мне, честно глядя в глаза и старательно делая вид, что встреча со мной и моими, приведенными в божий вид бакенбардами — главное событие его жизни.

Да-да, так я и поверил, то-то нам пришлось войну вступить из-за балканских событий, в которых действия черногорцев сыграли не последнюю роль. Пришлось тонко указать на это пикантное обстоятельство.

Князь развел руками и на прекрасном французском сообщил:

— Генерал, буду с вами откровенен: Монтенегро населена такими беспокойными, свободолюбивыми и мстительными племенами, что достаточно спички, чтобы все вокруг полыхнуло. Обуздание страстей, воинственных инстинктов — задача не из легких. Мои подданные работать в поле и дома не желают, только четовать. Не дашь внешнего врага, тут же вспомнят старые обиды, и прощай с таким трудом завоеванный мир между родами. Народ хотел войны с турком — он ее получил. Имеем прекрасные результаты — и выход к морю, и сердце старой Герцеговины. Теперь поспешай не торопясь: нужно дождаться результатов конгресса в Берлине, который закрепит достижения Сан-Стефано. Еще неделя-другая, и будем праздновать победу. Вы приглашены, отказа не приму.

После этой аудиенции у меня возникло ощущение, что нас собрались водить за нос и задержать насколько возможно в Цетинье. Оно, это подозрение, еще больше укрепилось, когда в выделенный мне для проживания дворцовый флигель проник все тот же волосатый тип-нигилист.

— Иван Дреч, аптекарь, серб по родителям, герцеговинец по духу, — представился он на чистом русском языке. — Учился в российской гимназии, потом обучался медицине, но образования не закончил, ибо события на родине не могли оставить меня безучастным. Вернулся в Мостар, принимал участие в восстании, бежал в Черногорию, возглавлял госпиталь. Ныне держу аптеку. Тысяча извинений за бестактность, но по здравому рассуждению решил оказать вам вспомоществование советом и делом.

Я заинтересовался, заподозрив, что аптекарь — непростая штучка. И оказался прав. Дреч представлял революционное крыло герцеговинского восстания и, как рыба в воде, ориентировался в местных реалиях. Весть о моем скором прибытии всколыхнула все Балканы, меня ждали, на меня надеялись и молились. Так сказал Иван-аптекарь, он же, по его словам — неофициальный консул повстанцев в Цетинье.

— Не верьте князю Николаю, — убеждал меня серб. — В кругу своих сенаторов он открыто заявляет: «теперь, после победы, пошли разговоры о присоединении к нам всей Герцеговины — опаснейшее заблуждение, чреватое самыми скорбными последствиями». Иначе говоря, Негош получил максимум возможного и теперь палец о палец не ударит, чтобы помешать австрийской оккупации. Допускаю, что он даже изгонит беженцев, включая даже тех, кто воевал в его армии в составе в герцеговинских батальонов.

Куропаткин, мой начальник штаба, разделивший со мной флигель, вцепился в Дреча как клещ, чтобы вызнать все подробности и понять, что наш ждет на турецкой территории. Открывшаяся картина удручала. Во-первых, несчастные Босния и Герцеговина после двух с половиной лет непрерывной гражданской войны были совершенно разорены. Православное население частью бежало за границу, частью вырезано или воевало в горах, мусульманское — почти лишено источников пропитания и прячется в городах. Во-вторых, все попытки найти политический компромисс уничтожены оппозицией бегов и аг, не желающих поступиться своим положением. В стране свирепствовали банды башибузуков, отребья из местных мусульман и пришельцев-арнаутов, единственная цель которых — откровенный грабеж и насилие. Примирить магометан и христиан ради противодействия вторжению едва ли возможно, особенно, в Боснии, где повстанцы разбиты, рассеяны и не представляют собой серьезной силы.

— Раньше они действовали с австрийской территории, но теперь все изменилось. Австрияки из друзей превратились во врагов, — с горечью пояснил Иван.

— Они выжали максимум из ситуации, искусственно поддерживая восстание, и теперь пожинают плоды своей хитрой игры, — проницательно заметил Куропаткин. — Получается, что в Боснию нам двигаться нет смысла? Что с Герцеговиной?

— Там все намного лучше, вооруженные отряды готовы действовать, и налицо признаки правильной организации, — загорячился Дреч. — Осенью на повстанческой скупщине мы создали Временное правительство и приняли «Повстанческую программу» — самое радикальное из существующих ныне решений боснийского вопроса.

— Какое же будущее вы уготовили своей стране? — заинтересовался я.

— Конфискация земель бегов и аг, всеобщее избирательное право, скупщина как верховный орган власти, широкая автономия и самоуправление, — с удовольствием перечислил пункты Дреч.

Точно нигилисты!

— А что такого? Нормальная программа, только про нацвопрос забыли.

Никогда царь не поддержит столь революционных преобразований! Нужно что-то более удобоваримое, монархию какую-нибудь…

— Царь твой нас и сейчас не одобряет. Давай о деле думать, а не шкуру неубитого медведя делить. Что там с герцеговинскими батальонами?

Спрашивать не пришлось. Дреч сам завел о них разговор. Картинка вырисовывалась интересной. 10 батальонов, восемь с половиной тысяч герцеговинцев, получивших опыт участия в боевых действиях в составе крупных воинских формирований, стояли лагерем в окрестностях Никшича, в захвате которого принимали активное участие. Вооруженные, худо-бедно обмундированные, с обозами.

— Есть шанс сподвигнуть их на выступление против австрияков? — спросил я в лоб, коль пошел такой откровенный разговор.

— Можно, если объявить, что их поведет сам освободитель Болгарии, — кивнул Иван, но тут же неуверенно добавил: — Вопрос только в их семьях.

— Не будет же князь мстить за их уход? — воскликнул Куропаткин.

— Нет-нет, я о другом. Семьи кормить нужно.

Я довольно рассмеялся.

— Скоро в Бар прибудет целый корабль с продовольствием. Дар одного московского мецената.

— Это меняет дело, — обрадовался Дреч.

Алексей Петрович и я переглянулись. Первоначальный план сводился к совместным действиям с турками и привлечению христиан к борьбе с оккупантами. Теперь направление можно и поменять, сконцентрировавшись на Герцеговине. Пришла пора конкретной штабной работы — разработка маршрута, транспорт, система связи с Баром, пока есть возможность пользоваться его портом, штатное расписание начальственного состава будущей дивизии в Никшиче, благо русских офицеров у нас с собой в достатке.

— Если мы действуем в Герцеговине, то необходимо связаться с Кундуховым и определить ему районом операций всю Боснию, — подсказал мистер Икс. — Также установить контакты с боснийскими сербами, пусть силы копят, партизанят помалу и ждут, когда мы появимся под Сараево.

Идея с Мусой Алхасовичем — более чем дельная. Черкесы сейчас должны быть в Новопазарском санджаке, миновав на конях Македонию. Так и планировалось, что на первом этапе Кундухов возьмет на себя командование турецкими силами в Боснии. В его распоряжении окажется дополнительно 13 тысяч солдат и немного орудий. Как действовать против оккупантов, решать ему. Что же касается боснийских сербов, тут все сложно — их главнокомандующий, полковник сербской армии, сбежал, Временное правительство большей частью арестовано. Похоже, там предстоит начинать все с нуля.

Когда воодушевленный Дреч ушел, а Куропаткин засел за карты, мы с чертовщиной обменялись рядом соображений о характере предстоящей войны. Я прежде всего обратил его внимание на то, что серьезно пересмотрел современный взгляд на действия кавалерии. По-моему мнению, ее использовали совершенно неправильно, ограничивая роль конницы разведкой и преследованием отступающего противника. Наш с казаками рейд на Шипку показал, что куда важнее высокая скорость маневра, возможность быстро перемещать крупные массы войск на большое расстояние.

— Пехота на конях, способная выполнять самостоятельные задачи — это куда лучше, чем сабли подвысь и марш-марш под звуки трубы, — хмыкнул мистер Икс.

Да, но кавалерии не хватает огневой мощи.

— А картечницы? Добавь кавалерии пулеметов, и будет тебе огневая мощь.

Вы уже не первый раз называете картечницы пулеметами. За ними будущее? Угадал? В любом случае, картечницы Гатлинга слишком массивны, чтобы усиливать ими эскадроны. Разве что использовать таковые на десантных лафетах, как у моряков, или возить во вьюках, как горные пушки. Кроме того, характер местности в Боснии и Герцеговине крайне затрудняет действия больших конных соединений.

— Чушь!

— Да как вы…

— Не кипятись, придет время — сам поймешь. Вот скажи, как будет действовать противник, столкнувшись с организованным сопротивлением в горах?

Опираясь на свой опыт антипартизанской войны в Туркестане, я предположил, что австрияки, если они не дураки, постараются первым делом поразить воображение повстанцев. Именно так я делал, чтобы внести в ряды туземцев смятение.

— Жестокая показательная акция? — предположил мистер Икс. — Вполне в духе фрицев. Только предотвратить мы ее не сможем.

Почему?

— Смотри: пойдут они с трех сторон: от Савы, из Хорватии и с Далматинского побережья. Где ждать акции устрашения? Разорваться мы пока не можем. Но в Герцеговине в состоянии сделать так, чтобы у австрияков хорошенько подгорело.

Численно мы сильно уступаем противнику. И артиллерия отсутствует. Полагаться на сложный рельеф местности? В австрийской армии много горных бригад и, соответственно, горных орудий. В открытом противостоянии потерпим поражение.

— Вот только ваших психических атак под барабаны с развернутыми знаменами и не хватало. Засады, уничтожение обозов, перерезание коммуникаций, блокирование гарнизонов в городах, мгновенные уколы повсюду. Ударил — отошел, ударил — отошел! Не давать отсечь себя от гор!

Вы хотите повторить опыт Кавказской войны, лишь сменив сторону? Пример неплох: черкесы, чеченцы долго давали нам прикурить, но я склонен считать, что виною тому стратегические просчеты верховного командования. Австрийцы могут воспользоваться нашим же наработками противостояния с горцами.

— А мы его, этот опыт, как говорил один фантазер во власти, углУбим и расширим.

А если… Я выдал фантастическую идею, генерал дополнил, мы немного поспорили, и в результате родился План. И видит Бог, его масштабность и непредсказуемость вызвала у меня такой восторг, такой прилив энтузиазма, что я немедленно приступил к разработке весенней кампании, хотя имел в данную минуту лишь полторы сотни штыков под своим началом и весьма туманные перспективы исчезнуть из Цетинье.

Черногорцы