Белый генерал. Частная война

Глава 9 Мадам, я вам сказать обязан…

Передо мной на столе лежало вскрытое письмо — фотографическая карточка и лист дорогой плотной бумаги с еле уловимым ароматом миндаля, персика и экзотических цветов. Я, большой ценитель духов и одеколонов, сразу узнал творчество московской компании Ралле. Письмо пришло от юной особы, изображенной на портрете — от 17-летней стройной хрупкой красавицы с чуть припухлым девичьим лицом нежного рисунка.

Послания от дам для меня не новость — целыми сумками доставляла почтовая гоньба, и давно принял за правило отправлять их в корзину, не распечатывая. Но тут был особый случай — на письме красовался вензель семьи великого князя Михаила Николаевича, пожалуй, единственного из всех Романовых, кто вызывал у меня чувство глубокого уважения. Того, кто покончил с Кавказской войной и лично возглавил войска, чтобы добиться коренного перелома на азиатском театре турецкой войны. А сама эпистола была начертана рукой его дочери Анастасии.

Не сказать, что я сильно удивился практически любовным признаниям от внучки Николая I. Увы, мой образ белого генерала на белом коне не только вдохновлял солдат, на которых и был рассчитан, но и сносил голову экзальтированным и впечатлительным барышням, замужним дамам, не говоря уже о мещанках, грезивших в тени фикуса, под тихий свист самовара о яркой любовной связи с благородным воином в сверкающих латах. Вот и до великой княжны добралось это помешательство.

Удивило и насторожило другое. То, что скрывалось за искренними и наивными словами девушки, потрясенной жизненной несправедливостью. К моему великому сожалению, так бывает. Как едко сказал мистер Икс, «жениться по любви не может ни один король».

Великая княжна писала:

'… Мое нежнейшее чувство, генерал, основано на глубоком уважении к вашим ратным подвигам, равно как и на вашей беззаветной храбрости, о которой слагают легенды. Вы рыцарь, я жертва — спасите меня! Я понимаю, что не в ваших силах вытащить меня из того омута, в который меня погружает долг перед семьей, родом и отчизной. Вы служите оружием империи, я же всего лишь ее игрушка. Лишь доброго слова ободрения от вас прошу, оно укрепит меня, даст силы пройти, не уронив себя, сквозь предначертанное.

Меня выдают замуж — за наследного принца Фридриха Мекленбург-Шверинского, не пробудившего во мне ни капли душевного отклика. Его личность пуста, как и его жизнь — тривиальный наследник влиятельного немецкого рода. Его внешность отталкивает — ужасная экзема на лице, астма, залысины, — я не могу смотреть на него без содрогания. Вы скажите: с лица воду не пить. Мне все вокруг только об этом и говорят. Не понимая, что меня, как русскую княжну половецкому хану, отдают за нелюбимого, чтобы купить благорасположение кайзера на ближайших переговорах. Это ужасно! Невыносимо! Не так меня воспитывал отец, которого вечно упрекали при дворе за излишнюю демократичность и своеволие.

Мне послужит хотя бы это утешением — знать, что моего фотографического портрета касается ваша рука. Пробудит ли он когда-либо в вас желание меня увидеть воочию?

Прощайте, сладкая греза моей загубленной юности, не поминайте лихом! Да хранит вас Бог от вражьей пули — берегите себя! С искренней признательностью за то, что вы есть на свете, ваша АМ'.

Я сразу же сел набрасывать максимально любезный ответ великой княжне.

— Чего это ты возбудился, Миша? Замуж выдают без согласия — вся Россия так женится!

«Благорасположение кайзера на ближайших переговорах» — это же совершенное доказательство вашей правоты, генерал! В Петербурге готовятся к мировому конгрессу, ищут любые уловки, чтобы выторговать признание Сан-Стефанского договора. Вильгельм и Бисмарк, этот напыщенный пруссак с тремя волосинами, — вот кто будет играть главную скрипку в оркестре великих держав на будущих переговорах. Остается лишь молиться, чтобы жертва семьи великого князя не оказалась напрасной.

— Не поможет. В Берлине уже все решено.

Я скрипнул зубами и провел ладонью по бритой налысо голове. Не выгорело у мистера Икс с его желанием — мои роскошные щекобарды остались при мне. Зато какую реакцию в нашей теплой компании вызвал вид моей белой лысины на фоне не сошедшего до конца загара на лице! Это нужно видеть! Клавка даже уронил здоровенный медный кофейник. Дукмасов побожился, что три дня к вину не прикоснется!

— Вы решили турком заделаться, Михал Дмитрич⁈

Когда я рассказал о своих планах, шок вырос втрое.

— Но как же ваша карьера, ваше превосходительство⁈

— Я не честолюбец, нет. Мне не жаль службы, я воспитывал себя для служения идеалу. Какому? Вы уже слышали, я говорил о нем. Служение делу объединения славянства!

— В Боснии я вам пригожусь, — тут же откликнулся Узатис. — Я ее исходил, как отцовское поместье, вдоль и поперек.

— И я! — тут же отозвался хорунжий. — Господин генерал, ну что вам стоит написать казачьему начальству, чтобы мне дали льготу? Вам-то не откажут! А со льготой я вольная птица — могу хоть в Боснию, хоть к черту на именины.

— А мне-то что делать? — чуть не заплакал Ваня Кошуба. — Меня никто не отпустит.

— И не нужно тебе, — успокоил я подпоручика. — Незачем жизнь себе ломать.

— Но как же…

— Отставить! Тебе отдельное будет задание — Николеньку в Москву доставить.

— Вот еще глупости! Господа, это подло, пошло, недостойно! — взвился подросток. — Только я расстроился, что войне конец, а тут так подфартило. И вы меня хотите услать⁈

Я лишь головой покрутил. Нашелся Аника-воин на мою голову.

— Клавка! Готовь мне светский сюртук. В Царьград поеду. В мундире нельзя.

Мой драбант застыл как статуя:

— Михал Дмитрич! Вашество! А я⁈

Несколько раз в день от пристани Сан-Стефано отходил пароход австрийского Ллойда и доставлял желающих прямо в сердце Царьграда. Так что моя гранд-авантюра началась вполне буднично — касса, восхождение по трапу, отплытие. В полную неизвестность. Без обозов и фуража. С горстью полуимпериалов в кармане. То, что надо! «Мадам, я вам сказать обязан, я не герой, я не герой…»

В отличие от набившегося ко мне в компанию Дукмасова, я не испытывал никакого волнения от встречи со сбежавшим от меня призом по имени Константинополь, от Босфора, коим вечно восхищались все русские путешественники. Внимательно разглядывал проплывающие берега, прикидывая, как здесь выстроить прибрежную оборону — дымящие вдали английские броненосцы не давали заскучать. И наблюдения эти меня огорчали. Медленно, но верно приходил к мысли, что взять Царьград мы бы смогли, а вот удержать… С этим была проблема — уж больно рельеф местности неподходящий у южного фаса турецкой столицы, со стороны Мраморного моря. Плоский как блин — чтобы такой прикрыть, нужно огромные деньжищи влить в устройство серьезных равелинов и батарей.

— У тебя профессиональная деформация. Впрочем, у меня тоже. Даешь Проливы, даешь Проливы, а что дальше? А главное — зачем? Зерно продавать? Так куда дешевле выстроить нормальные отношения с турками! Дотянутся флотом до Средиземного моря? Штаны порвутся.

Мы заспорили и даже не заметили, что почти на месте, что вот она — Святая София с ее знаменитыми минаретами и та самая картина, от которой все ахали — как зеленоватую зеркальную гладь Босфора резали длинноносые лодки-каюки перевозчиков, а золотой полумесяц над древним храмом, превращенным в мечеть, блестел в лучах заходящего солнца.

Пароход обогнул набережную с мраморными ступенями, вошел в Золотой Рог, остановился у деревянного моста. Недолгая поездка на каюке, и мы высадились на берег Галаты, где тут же попали в руки двух здоровенных турок, жаждавших отнести наш багаж. Они исполнили глубокий «чек-селим», приветствие по-восточному, и зачем-то потащили нас к мосту, хотя я требовал и требовал, сжимая в кармане револьвер, доставить нас в английскую гостиницу наверх, на рю де Пера.

— Англетер, Англетер, — заверяли нас эти разбойники и тащили в противоположную сторону, удерживая наши чемоданы на головах.

Мы окунулись в настоящий мир Востока. Фески, чалмы, тюрбаны… Аромат томившихся на жаровнях кебабов, благовоний и специй, гниющей рыбы и нечистот… Босые оборванцы, носильщики, открытые повозки с дамами, прячущими лица за белой кисеей… Узкие кривые улицы… Толчея, гам, гортанные крики… Нам уступали дорогу — виною тому был Дукмасов в казачьей форме, а не я в штатском платье. В него тыкали пальцами и с испугом причитали: «русс, москоф, черкес-капитан». Самых наглых Петр пугал, хватаясь за кинжал и строя страшные рожи.

Нас привели на маленький вокзальчик, где за небольшую плату мы получили возможность подняться в вагончике из Галаты на Перу. Вот тут-то мы и оценили маневр наших усатых чичероне — нам не пришлось топтать ноги, взбираясь на высокий холм.

Когда мы прибыли на такой же новенький вокзал, с какого уехали, мистера Икса не на шутку изумил паровик в виде движителя фуникулера:

— Как-то я себе иначе турок представлял.

Вы про греков забыли, генерал. Про армян, левантийцев, арабов. И про большую европейскую колонию. Сейчас увидите.

Гран Рю де Пера — совсем другой мир. Вместо глухих фасадов турецких домов, прячущих от чужого взгляда частную жизнь, сомнительных харчевен и толп нищих беженцев на берегу Босфора — огромные окна посольств и отелей, сверкающие витрины магазинов, приветливо распахнутые двери ресторанов и кабаре, афиши с француженками-канканьерками, швейцары в «генеральских» пелеринах, зазывалы, торговцы каштанами со своими жаровнями, разноцветные навесы-маркизы, европейские газеты, изящные экипажи, парижские шляпки и пленительный запах свежей выпечки. Европа-с!

— Какая честь для нас, Ваше Превосходительство! — чуть не растекся по стойке от восторга служащий отеля «Англетер».

Слух о моем прибытии в Царьград разнесся моментально. Утром меня ждал поднос, заполненный приглашениями и визитными карточками с загнутыми верхними углами.* Посольства, газетчики, титулованные гости османской столицы, турецкие паши и даже практикующий врач-венеролог из Берлина — все жаждали меня увидеть. Было бы серьезной ошибкой поддаться соблазну светских визитов, хотя их трудно избежать. Дело прежде всего!

Загнутый правый верхний угол визитки означал запрос на личное свидание, левый — поздравительный визит.

С чего бы начать? С денег?

— С битвы за умы. Пропаганда. Собирай газетчиков и делай заявление. Вот увидишь, деньги сами прибегут.

Хотелось бы верить. Иначе опять придется просить папу, а он прижимист — снега зимой не выпросишь. Но хотя бы повеселимся. Игнатьев, наш главный дипломат в Царьграде, съест на завтрак свой цилиндр!

— Профессиональный риск, — засмеялся мистер Икс, — за это ему и платят. Зато ему не приходится лезть на бруствер под пули. Кстати, кто из вас больше получает?

Конечно, посол. Мне же не выдают на представительские расходы. А было бы неплохо — поить моих «рыцарей» за государев счет!

— Ничего не меняется! — буркнул в сердцах мой внутренний голос.

В самом большом зале Hotel d’Angleterre яблоку негде было упасть от представителей прессы — мистер Икс подбил меня на небывалую газетную конференцию вместо серии интервью.

— Господин генерал! Вы в одиночку выиграли войну. Каким вы видите будущее своей страны?

Осознанно не стал опровергать столь вызывающее утверждение. Сделал вид, что не заметил откровенной лести и ограничился ответом на вопрос:

— Перефразируя слова двух знаменитых моих соотечественников, прошлое России великолепно, настоящее — туманно, а грядущее — иль пусто, иль темно. Мы на пороге великих событий — тут пан или пропал! Европа собралась проводить конгресс? Его нужно собирать здесь, а не в Берлине — в обществе 300 тысяч русских штыков.

— И английских броненосцев! — взвился мистер из «Таймс».

— Я вас разочарую, господин туманный альбион, люди живут на суше, а не в морских пучинах.

— Каковы, по-вашему, перспективы мировой войны? — задал один из важнейших вопросов француз, представлявший сразу несколько газет, в том числе местные.

— Весьма близкие, господа! До тех пор, пока любители сосисок и колбасы будут угрожать славянству, мир не узнает спокойствия!

— Что вы намерены делать? Почему вы в штатском?

— Я намерен отправиться в Боснию и помочь ей не попасть в рабство к венскому шницелю!

Мне тут же подыграл прибывший на встречу с прессой Макгахан, его я позвал по совету мистера Икс:

— Вы уверены, что босняков отдадут на съедение Австро-Венгрии? Как такое вообще возможно? Это турецкие территории!

— Боже! Вы ослепли⁈ Не заметили броненосцев у Принцевых островов? Дарданеллы уже принадлежит Великобритании?

— Но вы же сами намекнули, что корабли не плавают по горам!

— Хищников вокруг Константинополя — как блох на псарне!

— И русские — первые! Это ваши войска стоят так близко, что отсюда можно в бинокль разглядеть бивуаки «москоф», — выкрикнул господин в феске.

— Мы пришли сюда, защищая болгар от страшной участи быть уничтоженными как народ. Мне рассказать вам, сколько я видел разрушенных до основания селений, где вместо вина в подвалах текла кровь? Султан совершил ошибку — он за нее поплатился. Но что же Вена? Зачем ей Босния? Ужель кто-то думает, что ее жителям милее католический крест вместо полумесяца?

— Расскажите это двумстам тысячам беженцев, сбежавшим в Австро-Венгрию от репрессий гражданского конфликта последних двух лет, — не выдержал австрийский журналист.

— Вместо того чтобы болтать, я лучше дам им винтовку и покажу в кого целиться!

— Значит, война продолжается, господин генерал? — улыбнулся Макгахан.

— Я солдат, господа. Война — мой хлеб. Разве позорно быть солдатом? По-моему — это великая честь, я и остаюсь им.

Отменную бомбардировочку я устроил — крепко досталось позициям тайной дипломатии Европы. Еще не вышли газеты с моими откровениями, а наш временно исполняющий обязанности посла граф Игнатьев лично заявился в «Англетер», чтобы передать мне возмущение Главнокомандующего и Петербурга. Вопреки недовольству в верхах, мы славно отобедали, делясь военными впечатлениями и вспоминая общих знакомых. Потом пришел черед принца Рейсса, посланца кайзера — с ним долго ужинали, обмениваясь колкостями, но расстались друзьями. Сэр Генри Лейард, посол Великобритании, был настойчив, и пришлось тащиться к нему на завтрак с морем шампанского и в обществе очаровательных англичанок.

— Я не люблю русских, — заявила мне одна белокурая леди.

— О, мадам, а я люблю красавиц вне зависимости от их национальности, — тут же откликнулся я.

Дамочка смешалась, посчитав, что я выдал изысканный комплимент, и начала строить мне глазки.

Когда мужчины надели смокинги и отправились в курительную комнату, я воздал должное традиции островитян и приналег на отменный портвейн. Ко мне подошел приглашенный в посольство турецкий бригадный генерал со множеством наград на груди и в красной феске. Хищный профиль выдавал в нем уроженца Кавказа.

— Разрешите представиться, бывший генерал-майор русской службы, Муса Алхасович Кундухов!

Глядя в печальные глаза горца с округлой седой бородой, я не знал, как себя вести. История этого осетина наделала в свое время много шума. Он делал блестящую карьеру в русской армии. Участвовал в венгерском походе, в Крымской войне, пулям не кланялся, начальство его ценило. Его не обижали ни с продвижением по службе, ни с наградами — он имел такое же, как у меня, золотое оружие «За храбрость». Когда началось выселение черкесов в Османскую империю, генерал вызвался вывести большую группу осетин-мусульман и неожиданно для всех остался в Турции. Стал пашой, воевал с нами под Карсом, чуть не попал в плен.

Его появление не могло быть случайностью, я понял, что клюнула крупная рыба, и протянул руку.

— Я ценю и уважаю храбрых людей, Муса Алхасович!

На лице генерала промелькнула тень признательности — видимо, он не исключал, что я считаю его предателем и публично оскорблю, не подав руки.

— Благодарю за понимание, Михаил Дмитриевич. Война закончилась, мы больше не враги. И я надеюсь — союзники!

— Союзники?

— Вы собрались в Боснию. Я со своими людьми тоже. Отчего бы нам не объединить усилия? Счастливая случайность нас свела вместе, это знак Аллаха.

Я рассмеялся:

— Мы оба военные, мой дорогой генерал, и прекрасно знаем, что «случайность» есть всего лишь хорошо спланированная операция!

Пришел черед смеяться Кундухову. Без долгих экивоков мы приступили к рекогносцировке, к взаимному прощупыванию.

Как я и предполагал, бригадный генерал представлял серьезных людей из ближайшего окружения султана. Наш диалог не ограничился простым зондажем — как только первый лед был сломан, а карты приоткрыты, мы раскланялись с хозяевами и отправились в турецкую кофейню. Устроились на низких мягких диванах, слуги принесли кальяны, расставили на круглом столике чашки с кофе, стаканы с холодной водой и пахлаву с множеством слоев из тончайшего теста филло. Не отвлекаясь на сладости, мы завели откровенный разговор.

Кундухов не пытался наводить тень на плетень. Уточнив на всякий случай, нет ли у меня желания поступить на службу к турецкому султану и получив ожидаемое «нет», он заверил, что мой благородный порыв по достоинству оценен как при дворе, так и в армейских и патриотических кругах.

— Михаил Дмитриевич, скажите мне откровенно: вы считаете возможным отбить нападение Австро-Венгрии? Турция не готова на еще одну войну. Наши вооруженные силы в полном беспорядке, множество солдат попали в плен, финансы расстроены…

— Войны не будет, — успокоил я осетина.

— Но как же…

— А вот так. Вам объявят, что вы не справляетесь с управлением западными провинциями и просто введут войска. В случае сопротивления местного населения австрияки применят силу, а султану свяжут руки коллективной угрозой великих держав. Больше всего меня возмущает тот факт, что русской армии, находящейся во Фракии и Болгарии, уготована роль пугала в интересах Вены — в деле, задевающим честь и достоинство нашей империи.

— Наглая оккупация Боснии и Герцеговины — не меньшее оскорбление чести моей новой родины. Но, вероятно, нам предложат не только кнут, но и пряник. Территориальные уступки, навязанные нам в Сан-Стефано, — это немыслимо. Диван питает надежды, что великие державы уменьшат русские аппетиты.

Я не стал говорить, что и сам так считаю — Петербург явно занесло в шовинистическом угаре. И теперь, вырвав у турок подписи под трактатом, отхватив кусок не по зубам, наши вожди будут за него биться со всей Европой, не понимая, что скатываются в пропасть.

— Муса Алхасович, вы же не станете утверждать, что Порта готова пожертвовать мусульманами ради того, чтобы сохранить казну?

Кундухов вздохнул:

— В шахматах такая позиция называется цугцванг, — он замялся, колеблясь, и все же решился. — Буду с вами откровенен: австрийский посол уже уведомил Диван и султана о намерениях Вены.

Что и требовалось доказать!

— У тебя еще оставались сомнения? — возмутился мистер Икс.

Всегда есть шанс на ошибку.

— Что же ответил султан австрийцу?

— Он сказал: если каждый посол на приеме во дворце начнет просить для своей страны одну-две османские провинции, от империи скоро ничего не останется.

Мы посмеялись, но то был смех сквозь слезы.

Генерал-осетин продолжил делиться секретной информацией:

— Бошняки да и боснийские сербы готовы сражаться — собственно они и не складывали оружия после того, как христиане подняли восстание еще два года назад. Именно поэтому было решено, что черкесы, как знатоки гверильи, отправятся в Герцеговинский санджак. У губернатора вилайета всего 13 тысяч солдат, все остальные попали в плен под Шипкой. Боснийцы, сербы, хорваты — каждый тянет одеяло на себя. При таких раскладах мы неизбежно проиграем, если не найдем иного выхода, если погрязнем в конфликтах с повстанцами. Вчера вы подарили нам надежду. Только скажите, генерал, что вам нужно, и кроме луны с неба все будет.

— Деньги, оружие и боеприпасы, провиант, надежные бойцы, военно-статистические сведения. В Боснии и Герцеговине проживает более миллиона человек — неужели среди них не найдется полсотни тысяч бойцов? К нам примкнут русские добровольцы — кадровые офицеры, черногорские и сербские четники. Объединив православных и мусульман, можно победить. Нужно победить!

— Я не понимаю, генерал, зачем вам это нужно? Какое вам дело до территориальной целостности Османской империи?

— Немцев не люблю! — ответил я с усмешкой. — А если говорить без дураков, то мой ответ прост: желаю спасти честь Российской империи!

— Понимаю, — задумчиво протянул Кундухов.

Для него, осетина, понятие чести не было отвлеченным понятием. На Кавказе за оскорбление чести убивали.

— А вы, Муса? Что движет вами?

Бригадный генерал замялся с ответом, огладил двумя руками бороду.

— Я ищу для своего народа новую родину, Ак-паша.

В чудесном расположении духа я возвращался в гостиницу. Снова и снова перебирал, как бусинки, фрагменты беседы с Кундуховым. Многое осталось недосказанным, в чем-то мы соврали друг другу. Но в чем-то сумели неплохо навести мосты. Например, я подсказал Мусе идею объявить народный сбор денег на борьбу с неверными, когда официально подтвердится намерение Европы подарить Боснию австриякам. Или выпросить через Рашид-пашу картечницы Гатлинга у египетского хедива — у него таковых аж шесть штук. Или раздобыть частный пароход для перевозки добровольцев в черногорский Бар, нагрузив его максимально возможным количеством винчестеров и хотя бы десятком горных орудий.

— Господин генерал! — обратился ко мне портье. — Наверху вас ожидает русские офицеры. Я не осмелился их задерживать.

— Так поступайте и впредь, — милостиво кивнул я и пошел к лестнице, напевая одну и ту же строфу из оперетты «Перикола» Жака Оффенбаха: «я не герой, я не герой…».

В моих комнатах ожидали Кошуба, Николенька и незнакомый мне вольноопределяющийся со знаками различия военного топографа.

— Ваше превосходительство! Я помню, что вы приказали нам молчать о пропаже бриллиантов, — слегка заикаясь, обратился ко мне бледный и взволнованный Ванечка. — Но это дело, столь же деликатное, сколь же бросающее на нас, на все ваше окружение, тень, заставило меня предпринять тайное расследование. И оно увенчалось успехом. Лучше бы я его не затевал.

Он повесил голову и тяжело задышал.

Я вздрогнул.

— Ну же, подпоручик, имейте мужество, сказав «А», сказать «Б»! Кто?

— Подлый вор из нашей ординарческой семьи, ваше превосходительство. Если бы кто-то указал на него, я бы счел подобное обвинение клеветой и вызвал бы обидчика на дуэль. И вдруг это оказалось истинной правдой.

Великая княжна Анастасия Михайловна. Фото 1878 года.