Белый генерал. Частная война

Глава 7 За царем служба не пропадет

Горный Студенец, царская Ставка, 4 октября 1877 года

Главная квартира располагалась в турецком доме и в пустопорожнем саде при нем, где качались на ветру три чахлых яблони и стояла четырехугольная палатка Государя. Если погода позволяла, завтраки и обеды накрывали на свежем воздухе, в тени и под защитой высокой каменной ограды. Там же все, кто был занят делами, и те, кто просто слонялся от скуки, работали с бумагами и бесконечно пили чай, а также судачили, интриговали, подсиживали недругов, оказывали протекцию ближним — одним словом, жили привычной светской жизнью, в которую война вносила некий животный элемент. Обычная история для спаянных мужских компаний, вырвавшихся на свободу — в данном случае, из оков скучной петербургской повседневности.

Так было, но поступившие в последний месяц новости сбили едва-едва налаженное течение жизни после переноса царской квартиры из-под Плевны в Горный Студенец. Все началось со Скобелева 2-го, и, как телега, вылетевшая из дорожной колеи, Ставка заскакала по кочкам — хорошо если не под откос. Русские войска за Балканами — главный штаб взвыл от непосильной нагрузки, выдумывая на ходу инструкции на любой случай жизни. Отряд Скобелева движется на Царьград! Час от часу не легче, чтобы ему икалось!

Больше всех возмущался Гурко, человек скорее военный, чем свитский. Ему было обещано командование кавалерией, которую намеревались отправить для деблокады Шипки. Теперь же смысла в этом не было никакого — Скобелев своей авантюрой превратил вчера желанный приз в смеющегося призрака, в упущенную возможности отличиться. Генерал исходил желчью:

— Сперва Михаил Дмитриевич подбил нас на штурм плевенских укреплений, а теперь и вовсе перевернул все с ног на голову.

С ним трудно было не согласиться — у всех возникло ощущение эквилибристики, хождения на руках. В считанные дни все изменилось настолько, что ум за разум заходил. Куда легче было принять досадный инцидент, случившийся 8 сентября, когда Шафкет-паша легко прошел в Плевну с пополнением и обозом продовольствия, чем известие о боях Скобелева на подступах к Царьграду тремя неделями позже. В первом случае все можно было списать на обычную русскую безалаберность, но вот во втором… О, во втором можно было только ругаться на языке извозчиков. А тут еще новость о победе на Кавказе*. Все смешалось в Главной квартире.

Авлияр-Аладжинское сражение — разгром анатолийской армии Мухтар-Паши в Западной Армении, коренной перелом в войне на Кавказе.

Телеграмму с азиатского театра генералам, склонявшим Скобелева на все лады, вынес лично император. Он вышел из своей палатки, держа в руках бланк в отставленной руке, с тем редким выражением на лице, которое бывает у людей, в силу обстоятельств застигнутых нечаянной радостью в то время, когда их мучает насморк. Еще две-три недели назад Государь, раздавленный третьей Плевной и больной, не верил в возможность смелых и удачных действий. Сегодня ему пришлось не просто переменить точку зрения, а принять новую реальность, как превращаются в другого человека, сменив домашний халат на фрак.

— Ведь победа, господа? — неуверенно промолвил он, кутаясь в шинель.

Все радостно закричали, потребовали шампанского, чтобы выпить за здоровье наместника на Кавказе, великого князя Михаила Николаевича, и за генерала Лорис-Меликова. На красные из-за не прошедшей лихорадки глаза царя навернулись слезы.

— Михаилу непременно Георгия 1-й степени и чин генерал-фельдмаршала, — сообщил он, расправившись с «Мадам Клико». — Но что нам делать со Скобелевым?

Вечно невозмутимый Непокойчицкий — за глаза эту его черту прозвали «старческой апатичностью» — затрясся, изменяя себе:

— Без приказа! Страшная авантюра! Нет ему прощения!

— Но мировая пресса его превозносит, — напомнил главную сложность царь. — В русских газетах белому генералу поют осанну, сравнивая с Роландом.

— Этак договорятся до того, что он в одиночку войну выиграл, — буркнул Гурко.

— Он специально таскает за собой журналистов, спаивает их, чтобы они его прославляли, — ядовито бубнил начальник штаба.

Выглянувший из дома телеграфист закричал, прерывая потоки праведного свитского гнева:

— Сообщение от главнокомандующего! Его высочество доносит: «Осман-паша вышел всеми силами из Плевны и устремился на Софийское шоссе. Это прорыв».

Единодушный возглас крайней тревоги заметался по саду. Побледневший Александр схватил Гурко за рукав мундира:

— Иосиф Владимирович, что бы сделал Скобелев на нашем месте?

Генерал, всегда державший себя так, что казался выше других, поморщился при имени соперника и твердо заявил:

— Сейчас или никогда, Ваше Величество! Мы получим все, что нам нужно!

— Что вы имеете в виду?

— Не теряя ни секунды, занять плевенские укрепления и всеми силами кавалерии вцепиться в загривок Осман-паше!

К полуночи пришли известия, что турецкая армия рассеяна в долинах и ущельях, ведущих к форту Горный Дубняк. Сам Осман-паша, раненый осколком в левую ногу, укрылся с малыми силами в этой крепости. После бессонной ночи и полного опустошения запасов шампанского в Главной квартире — еще одно возбуждающе-прекрасное сообщение: по телеграфу передали, что турки просят перемирия. Оно пришло напрямую из Константинополя, ибо прямая телеграфная связь с Фракией почему-то отсутствовала. Тогда еще никто не знал, что отряд Скобелева практически под ноль поснимал все провода, до которых смог дотянуться.

Генерал Гурко получил от царя личную благодарность за отличный совет и был представлен к очередном ордену, как и многие другие, счастливо оказавшиеся поблизости от персоны монарха. Вопрос о награждении беспокойного генерала Скобелева 2-го было решено отложить до менее напряженных времен.

Перемирие⁈ Демаркационная линия⁈ Отвести войска к западу, в район городка Чорлю⁈ Бросив наши великолепные укрепления?

Они там, в Ставке, с ума посходили? Скорее сюда 14-ю дивизию, и захватим славянский Рим! Вот же она, мечта православного мира, руку только протяни!

Но нет, решено договариваться с турками. Я чувствовал, что на моих глазах совершается чудовищная ошибка. А еще — что мне плюнули в душу, разбили в прах надежды, лишили славы, в конце концов!

Да, я всегда искал и буду искать личной славы и не вижу в этом ничего дурного — для военного это столь же нормально, как для монаха поиск тишины и спокойствия. Тот, кто надел армейский мундир и лишь тянет лямку службы, не ту профессию себе выбрал. Пожалуйте в счетоводы!

Почему-то во мне крепла уверенность, что решение все остановить исходило не из Главной квартиры, а из Петербурга. От одного старичка, который, казалось, боялся собственной тени. Не имея к армии и флота никакого отношения, он умудрялся регулярно вмешиваться и одергивать зарвавшихся, как он считал, вояк. И ладно бы в мирное время, но когда идет война… «Что скажет Европа?» — всего лишь одним этим вопросом, заданным сухим брюзжащим тоном, старичок мог убрать наших каперов из Средиземного моря или остановить войско, готовое подарить стране безоговорочную победу.

— Никак Горчакова вспомнил? — с оттенком брезгливости уточнил мистер Икс.

Конечно, о нем. О дипломате нашем главном. О том, кто живет призраками, а не реальностью. Все грезятся ему то антирусские коалиции времен Крымской, то английские броненосцы в Проливах. Будто «бульдоги» осмелятся прорваться вопреки международному праву в Босфор и нам угрожать.

— Англичанам на договора плевать! Однако на суше сейчас у Лондона нет союзников, которые будут за него воевать. И времени в обрез. А если в Петербурге этого не понимают, то это «хуже, чем преступление, это ошибка», как сказал один умный человек.

Я тоже так считаю. Оттого и тоска на сердце. Бывают в истории моменты, когда грешно быть слишком осторожным.

— Зря я надеялся, что наш бросок на Стамбул все круто поменяет, все движется по заданной траектории.

Так что же будет?

— Не хочу спешить с выводами, — мне показалось, что впервые мой внутренний голос звучал неуверенно. — Мне кажется, большим начальникам надо осмыслить произошедшее. А нам — набраться терпения и подождать. Ну и отдохнуть заодно.

Просто отдохнуть? Ну нет, это не по-нашему. Будем кутить!

Меня всегда тянуло к военной молодежи, а она, в свою очередь, — обстрелянная, понюхавшая пороху, а не какие-то «фазаны»* — не брезговала моей компанией. В свободный от боев час собирались в моей tent-abre**, веселились, устраивали розыгрыши и непременно распивали охлажденную бутылочку-другую уникального шампанского, как из-под земли появлявшуюся на столе. Ни у кого не было такого божественного напитка — спасибо дядюшке-благодетелю, имевшему собственное шато и обо мне не забывавшему. Так было и под Плевной, и в Адрианополе, и под Чаталджи.

Фазан — в русской армии со времен Кавказской войны так называли франтов из столицы, прибывших в действующие войска в расчете на легкое повышение или орден.

Tent-abre — военная палатка, открытая с двух сторон.

Когда смолкли пушки и мы перебрались в Чорлю, кутеж обрел свежее дыхание. Из памяти улетучились ночевки вповалку в землянках и случайных сараях, атаки «кавалерии» и «серой пехоты»*, одна банка консервов на десять человек и заплесневелый сухарь, крики раненых, гниющие трупы… Не прошло и нескольких дней, как ушлые греки и левантийцы пооткрывали множество кафе и ресторанов. Из турецкой столицы примчались жрицы любви и французские певички — офицеры вдарились в загул, полуимпериалы полились золотым дождем на узкие улочки городка, его военный комендант с ума сходил, урезонивая особо отличившихся. Больше всего ему доставалось от Дукмасова. Бравого казачину вечно тянуло на подвиги.

«Кавалерия» и «серая пехота» — тараканы и вши на армейском жаргоне тех лет

— Петр Архипович! — отчитывал я этого непоседу во время очередных посиделок в выделенном мне доме, за столом, заставленным пивными и винными бутылками, недоеденными кебабами и блюдами с фруктами, коринкой и орехами. — Опять на тебя жалоба! Непотребно ругался на улице…

Я хитро прищурился и цапнул горсть отменного миндаля. Колол его «ключами от города Адрианополь» — здоровенной железякой, которую мне вручили еще 11 сентября. Мистер Икс долго смеялся и утверждал, что «ключи», в смысле, ключ, были приобретены у старьевщика на главном базаре. Наверное, он был прав, но для колки орехов вещь оказалась незаменимой.

— А что я? — заюлил Дукмасов. — Ну посидели с приятелями в кафе-шантане, выпили, понятно, вышли на улицу… А тут эти француженки: Cher cosaque, mon ami! Donnez moi seulement un napoleon! Ну, я и дал им Наполеона! По-нашему, по-станичному.

— Ах ты ж обезьяна азиатская! А ну как прикажу посадить тебя в клетку и отправить на Дон!

Ординарец повесил буйную головушку и потянулся за портером. Его вечный соперник, Узатис, победно ухмыльнулся. Алексей в мирные дни оказался поспокойнее. Доверил ему ведение хозяйства нашей компании, и нужно признать, у него неплохо получалось воплощать мое пожелание устраивать стол «погастрономичнее». Вот только счета выходили «астрономичнее», жалования генеральского на все про все уже не хватало. А что поделать? За моим столом кого только не было — не только мои «рыцари», но и куча залетного народа. Двери скобелевского бивуака всегда нараспашку, у меня любой — от прапорщика до генерала — чувствовал себя как дома, и все на равной ноге.

— Ну будет тебе, Дукмасов, — сразу же сменил я гнев на милость. — Не хмурься, лучше спой мой любимый романс.

Петя тут же затянул:

Мадам, я вам сказать обязан

Я не герой, я не герой,

При том же я любовью связан

Совсем с другой, совсем с другой…

Сидевшие за столом офицеры подпевали.

— Ах, любовь! — восторженно воскликнул Ванечка Кошуба и запунцовел как девица на выданье.

— Военному следует избегать порядочных женщин! — огорошил я юношу.

— Как же ж можно-с⁈

— А вот так! Семья и служба, постоянный риск быть убитым несовместимы.

Сидевший рядом Макгахан засмеялся, прикрывая рот рукой:

— Чему вы учите, Михаил Дмитриевич, подрастающее поколение? Хотите лишить его идеалов?

Журналист был счастливо женат на русской даме и имел право защищать семейные ценности. В отличие от меня — разведенного перед самой войной.

— Идеал русского военного, Макгахан, скрывается не под женской юбкой, а в куда более высоких эмпиреях.

— За Богом молитва, за царем служба не пропадет? — спросил, почесав бороду, Дукмасов.

Узатис скептически хмыкнул.

Я не стал его одергивать.

— Широкий славянский союз — вот мой идеал!

— Позвольте, вы защищаете идеи панславизма господ Хомякова и Аксакова? — встрепенулся Немирович-Данченко и подлил Макгахангу местного лафита, сам же наш военный очеркист хмельного избегал.

— Я рисую себе в будущем вольный союз славянских племен. Полнейшая автономия у каждого, одно только общее — войска, монеты и таможенная система. В остальном живи как хочешь и управляйся внутри у себя как можешь. Польшу немцам отдали — это Вениамин, проданный братьями в рабство. Смотреть нужно в оба, как бы подобного не случилось на Балканах, как бы здесь при помощи Австрии широко не разлилось католичество. Оно захватит все и всех, и в первом спорном вопросе славяне южные пойдут против северных, и будет эта братоубийственная война торжеством всякой немецкой челяди.

Мои откровения вызвали вспышку недоумения. Не готовы мои «рыцари» и приятели-журналисты к столь серьезным обобщениям. Поспешил сменить тему.

— Не пригласить ли нам мадмуазелей Аннет и Жанет? Пусть развлекут нас кафе-шантанным лицедейством. Сходи, Ваня, приведи дам.

Кошуба вскочил из-за стола и прытко побежал исполнять приказание. Грезы грезами, но юности свойственно увлекаться бульварными певичками. С его внешностью он вполне мог рассчитывать на значительную скидку от них и даже утверждать, что гусары денег не берут.

К нашему несказанному удивлению, подпоручик приволок к нам не дам легкого чтения, а мальчишку, года на три его младше, оборванного, грязного, тощего как глиста, в румынском мундире.

— Это что за чудо-юдо⁈ Где дамы?

Ваня смущенно хихикнул:

— Это Николенька!

— Видим, что не Жанет, — захохотал Дукмасов. — Где ты его выцепил?

— Он сам ко мне обратился. Гимназист. Из Москвы.

— Раз наш, то следует его сперва накормить, — тут же откликнулся я, зачерпнув из блюда очередную порцию орехов. — Ишь отощал! Круковский! Молодца отмыть да за стол усадить. А ты, Ваня, поведай нам, как оказался здесь сей вьюнош со взором горящим.

История, поведанная Кошубой, напоминала приключенческий роман. 15-летний гимназист, воодушевленный борьбой сербов, сбежал из дома и без паспорта сумел добраться сперва до Галиции, а следом и до Румынии. Тут, как назло, восстание в Боснии закончилось, и беглец превратился в… учителя русского языка у старообрядцев. Потом наша война с турками, Коленька поступает вольноопределяющимся в румынскую армию, страдает от царивших в ней порядков, голодает, а узнав о нашем прорыве за Балканы, бросается вдогонку. Как он добрался сквозь военные патрули и заставы до Чорлю, о том история умалчивает. Шустрик.

— Что же мне с тобой делать? — спросил я, глядя, как вихрастый и конопатый бывший «учитель», а ныне дезертир уписывает за обе щеки дары греческой кухни, которые подтащил Клавка.

— К себе взять! — уверенно ответил мальчик с набитым ртом.

— А если дам денег и отправлю домой?

— Сбегу! — отбросил в сторону салфетку Коленька.

— Тебе же учиться нужно, полный курс школьного образования получить.

— В гимназии не учат, как быть Скобелевым!

От неожиданности я не рассчитал силы и слишком сильно долбанул ключом по ореху. Осколки полетели в стороны как шрапнель.

Дни вынужденного безделья тянулись и тянулись. Русская армия, не особо торопясь, пересекла Балканы и преспокойно занимала обширную территорию к востоку от Адрианополя. В Сан-Стефано, курортном местечке на берегу Мраморного моря, начались переговоры о будущем мире. Турки, согласно условиям перемирия, очистили укрепления за Карасу и заняли вторую оборонительную линию за рекой Ташлы-дере. Заниматься мне стало решительно нечем. Только и оставалось, что проводить рекогносцировки брошенных турецких редутов — на всякий случай, вдруг придется штурмовать — и совершать двух-трехчасовые конные прогулки.

Прекращение огня вызвало не только наплыв «вспомогательных» женских батальонов, как окрестил мистер Икс дам полусвета, но и возвращение беженцев из Константинополя. Получив от русского командования заверения в безопасности жизни и имущества, турки потянулись в свои селения. И вот тут-то вылезла беда откуда не ждали — беженцы, перед тем как удрать, знатно пощипали соседей. Теперь, когда турки отправились домой, на дорогах и в деревнях регулярно вспыхивали конфликты. Болгары, пережив вспышку насилия в лесах и виноградниках, бросались к своим соседям-обидчикам, рвали из рук и с телег вещи, принадлежавшие, как они утверждали, им. Понять кто у кого что украл было совершенно невозможно. Стоило очутиться на месте бытовой свары, все начинали апеллировать ко мне в надежде на защиту и справедливость.

Во время очередной прогулки я со своим эскортом из «рыцарей» и казаков-конвойцев натолкнулся на сцену, выбивающуюся из привычного ряда. У коляски вполне приличного вида на земле валялась парочка турок в европейском платье, вернее в том, что от него осталось. Оба были избиты, их лица хранили отметины от каменьев и комков земли, которыми их продолжала «награждать» большая толпа женщин. В момент нашего появления одному из них размозжили голову. Готов!

— Спасите! — взывал к нам по-французски уцелевший господин, вертевшийся ужом на земле. — Пощады, генерал! Аман, аман!

— Кто вы такой? — спросил я, подав казакам знак, чтобы утихомирили толпу. Донцы оттеснили ее конями.

— Меня зовут Амед-Юнус-бей. Вы же Ак-паша?

— Да, я генерал Скобелев.

— Мой дом в Эдирне удостоился чести принять вас под своей крышей.

Я вспомнил роскошный палаццо с зеркалами и мраморными залами и не мог не удивиться превратностям судьбы. Такому эфенди полагалось заседать в Диване, а не валяться в пыли и сверкать свежими синяками.

— Благодарю за гостеприимство, — вежливо отозвался я. — Сожалею, что застал вас в столь плачевном состоянии.

— Да ты послушай, о чем люди кричат! — одернул меня внутренний голос.

Понимал я по-болгарски от силы серединку на половинку, но даже то, что разобрал, заставили мои волосы встать дыбом. Спасенный от толпы рассвирепевших баб никаким не турком не был. Грек-ренегат, принявший ислам, он оказался предводителем большой банды башибузуков, наводившей страх и ужас в Адрианопольском вилайете. «Батак! Батак!» — кричали женщины, размазывая слезы по лицу.

Я вспомнил это название. Об этом городе, о его трагедии мне поведал Макгахан.

— Суд! Полевой суд! К стенке его! — не унималась «моя чертовщина».

— Эфенди, вы замешаны в турецких расправах над мирным населением? Отвечайте мне только правду, иначе, клянусь, вас повесят на первом же дереве.

— Вы не имеете права творить суд над гражданским лицом! — заегозил ренегат.

— Я Скобелев!

— Обещайте мне сохранить жизнь! — закричал Амед-Юнус-бей, хватаясь за мое стремя. — Я очень богат! Мое золото станет вашим.

Жалкий червяк, он был смел, когда за ними стояли арнауты-головорезы, а сейчас дрожал даже при виде женщин — вдов тех, кого он и его приятели убили из прихоти, из куража.

— Уберите от меня это ничтожество! — резко бросил я ординарцам.

Просвистела нагайка Дукмасова. Амед-Юнус-бей со стоном повалился в пыль.

— Господин генерал, — окликнул меня Узатис. — Зачем вам мараться? Предоставьте мне уладить это дело.

— Что вы имеете в виду, Алексей? — уперся я взглядом в своего «рыцаря», так и не расставшегося с черногорским нарядом.

— Все просто! Отведу его в ближайший лесочек и… Думаю, у казаков найдется крепкая веревка. А в Чорлю, боюсь, этот мерзавец найдет способ выкрутиться.

— Ну хоть так! — мрачно откликнулся мистер Икс. — Нет человека — нет проблемы.

Я заколебался, но Узатис настоял.

— Черт с вами! — сдался я и, развернув коня, поскакал домой.

Алексей остался. Через час он догнал нас, на его лице блуждала странная мечтательная улыбка.

Мы возвращались чудесной дорогой, петлявшей вдоль побережья Мраморного моря, любовались его голубыми ласковыми водами, черными кипарисами, украшавшими пейзаж. В таком месте не хотелось думать ни о войне, ни о смерти. И все же я украдкой оглядывался на Узатиса, ждал, что он скажет хоть какие-то слова.

— Смотрите! Смотрите! — привлек мое внимание голос Кошубы. Подпоручик указывал на сиреневую дымку горизонта.

Я всмотрелся.

Из дальних далей все отчетливее проступали очертания военных кораблей. Броненосцы! Это могли быть только англичане.

Людвиг Рубелли фон Штурмфест. Английская эскадра в Мраморном море