Белый генерал. Частная война

Глава 16 Нас ждет, господа, славная пифпафочка!

Герцеговина скрылась за горными цепями, бесконечными каменными волнами, разбегавшимися влево и вправо насколько хватало глаз, за перевалом Иван-Седло, стеречь которое были поставлены далматинцы, изъявившие желание вступить в ряды повстанцев. Удалось собрать из бывших пленных два полнокровных полка, их усилили четами Любибратича, и тем обеспечили защиту освобожденного края на севере — Иван-Седло как оборонительная позиция мало чем уступал Шипке. В Далмацию выступили главные войска под командованием Куропаткина — удержанию за нами побережья придавалось особое значение. Не то чтобы мы рассчитывали наладить снабжение по морю, нет. Австрийский флот не позволит нам такой роскоши. Но наземные операции — совсем другое дело, есть шанс хорошенько врезать австриякам, если они сунутся. А они обязательно сунутся, тут не нужно быть пророком. Далмация была яблоком раздора Дуалистической монархии, на нее претендовали ходившие под венграми хорваты, и теперь они из кожи вон полезут, чтобы доказать обоснованность своих претензий. А Вене придется покрутиться, чтобы отстоять нерушимость Цислейтании. Другими словами, есть шанс, что Загреб в процессе борьбы за побережье крепко повздорит с центральным правительством, что «освободительная» операция сведется к истории о лебеде, раке и щуке, что Боснийское королевство получит столь нужную передышку. Политика, никуда от нее не деться.

— Слаб в коленках твой Куропаткин, не вытянет Далмацию, — припечатал мистер Икс и передразнил подполковника: — Отступаем, отступаем… Тьфу!

Отчего-то моя чертовщина Алексея Николаевича на дух не переносила, хотя я всегда считал, что мой начальник штаба всегда демонстрировал точнейший анализ ситуации, часто в споре со мной — практически всегда — оказывался прав, порой удерживал меня от ненужной авантюры и изыскивал множество способов досадить противнику в обороне. И в личной храбрости ему не откажешь.

— Вот увидишь, провалит дело, — пророчествовал мистер Икс.

Я с ним не был согласен. Да и выбора особого не было. Не мог же я разорваться пополам и одновременно заняться удержанием за нами Далмации и освобождением Боснии. Мистер Икс предложил безумный план, и только мне было под силу его осуществить. Очередная сумасшедшая затея — о, за доставленное удовольствие наблюдать вытянувшиеся лица соратников я поставил бы моему альтер-эго лучшую бутылку шампанского! Жаль, что невозможно.

— Немыслимо! Немогуч! — снова и снова твердили русские и герцеговинцы на совещании на берегу Буны, а я лишь усмехался.

— Вы готовы практически в одиночку отправиться в Боснию и принудить Филипповича к капитуляции? — чуть не кричал Куропаткин. — Это же верная погибель!

Мы с мистером Икс думали иначе. Он мне немного рассказал о будущем, о том, как так называемая Народно-освободительная армия, начав практически с нуля, вышибла гансов и фрицев из Сербии, Хорватии и Боснии. Несмотря на все их техническое превосходство, которого современная австрийская армия лишена. Стихия партизанской войны уже захлестнула всю территорию от Савы до Сараево, оставалось лишь придать ей правильную организацию, научить азам «тайных операций и диверсий» (слова мистера Икс), и в скором времени оккупанты запрутся в городах, боясь высунуть нос в горы. И там на них обрушатся генерал Голод, а ближе к зиме маршал Холод. Все то же самое, что приключилось с Великой армией Наполеона. Пример Дениса Давыдова настолько напрашивался сам собой, что я сопротивлялся недолго. Вообще не сопротивлялся, если честно.

— Нужен лидер, вокруг которого сплотятся даже бывшие враги, и тогда все срастется. Кроме тебя некому. Только китель белый в Мостаре оставь, у нас теперь иная война пойдет, без фасонства перед строем, — не слишком любезно сообщил мне тот, кто титуловал себя генералом армии.

Наш небольшой конный отряд — четники Ковачевича, пара эскадронов из герцеговинских полков, десяток отъявленных сорвиголов из русских офицеров, моя уже устоявшаяся свита и приличный вьючный обоз, тащивший два Гатлинга, боеприпасы и динамит, — спустился с хребта, разделяющего Герцеговину и Боснию, и направился в сторону Фочи. Когда-то давно дорога была проложена копытами лошадей и колесами возов, упиралась она в Дрину, и для удобства торговцев перекинули через нее мост на камне. Сколько он простоял, то неведомо, но арка разрушилась, и ее восстановили деревом. Никому не пришло в голову вернуть все, как было, и пролет в верхней точке моста уже которое десятилетие стлали дубовыми бревнами. Эти черные, грубо отесанные брусья, огню не поддавались. А держащие их каменные фермы сложили на века. Мудиры — и константинопольские засланцы, не знающие ни слова по-боснийски, и туземные беки — считали своим долгом следить за мостом и заставляли райю* тут же менять ненадежный подгнивший фрагмент пролета. И тут пришел я и все разрушил. Можно сказать до основания. Ломать — не строить, динамитные патроны отлично справлялись и с камнем, и с дубом. «Рвем мосты», — сказал мистер Икс. Словосочетание мне понравилось, как и моим спутникам. «Рванули» с энтузиазмом. Щепки и щебенка полетели в стороны — любо-дорого смотреть.

Райя — податное сословие в Османской империи.

Мосты приобретали особое значение: мелкие почти круглый год речушки сейчас, весной, превращались в ревущие потоки, под которыми скрылись все броды. Проселки в долинах и ущельях, как правило, прокладывались вдоль этих петляющих речек, причем то и дело их пересекали и оттого временно стали непроездными. Оставались большие дороги. Убери на них десяток мостов, и до середины лета все армейские перевозки с севера на юг будут полностью парализованы.

Но черед таких мостов придет чуть позже, когда мы под дуге обогнем Сараево и выйдем на коммуникации австрийцев. Взорванный мост через Дрину отсекал дорогу на Мостар, на его восстановление потребуется время, а время в нашем случае решало все.

В Фоче нас принял местный богатей, Дервиш-бег — худощавый молодой человек в расшитом золотом архалуке, весь красный от чалмы до туфель. Несмотря на трагические обстоятельства этой встречи, нависшую угрозу появления оккупантов, мы оказались в роли заезжих знаменитостей — каждый бек или ага посчитал своим долгом нас поприветствовать. Они шли потоком через выделенную мне комнату, входили, устраивались на низком диванчике, молча слушали мои призывы к вооруженному отпору австрийцам, выкуривали трубку и удалялись, освобождая место следующему гостю. Так продолжалось несколько часов. Потом был обед — точнее сказать, пьянка. Многих почтенных эфенди, местных помещиков, утащили слуги, настолько эти боснийские Ноздревы заложили за воротник. Я вынес из этого пиршества без столовых приборов, но с морем ракии лишь одно суждение — не бойцы. Как их пращуры в стародавние времена переметнулись к османам, так и сейчас их неразумные потомки были готовы принять ту власть, которая обеспечит их привилегии.

Беки и аги, полудикие турчаки, как обзывали христиане муслимов, не знали турецкого языка, пили мастику, время года считали по православным праздникам, но себя называли османли, важными господами, хозяевами жизни. Не все, конечно, в Боснии хватало и кметов, поклоняющихся Аллаху. Эти, как правило, с православными и латинами* жили дружно, хотя из их среды нередко выходили отъявленные злодеи, мечтающие поправить свои дела грабежом. К таким башибузукам принадлежал Хаджи Лойа, сумевший завоевать популярность как лидер антиавстрийского сопротивления. Начинал он свою карьеру как странствующий дервиш, потом прославился тем, что не позволил построить православный храм и разоружал сербов. В дальнейшем скатился к откровенному насилию, сколотил банду, был объявлен османскими властями вне закона, скрывался. Его время пришло, когда поползли слухи о том, что султан готов отдать Вене Боснию и Герцеговину. Он бурно агитировал в Сараево, но сбежал из города, когда начался его штурм. Скрывался где-то в районе Рогатицы, к востоку от столицы и в дне конного пути от Фочи. Вот к такому человеку я и собрался наведаться в гости, причем практически в одиночку. Этих фанатиков можно и нужно поражать бесстрашием, только такое они оценят.

Латины — в описываемое время термин «хорват» в Боснии не использовался, только католик или латин.

Через Дервиш-бега удалось договориться о встрече. Меня взялись проводить. Я с небольшим эскортом выехал на рассвете, приказав основному отряду догонять. Достигли подъема на горную плоскость, места, где в небольшом поселении у большой дороги скрывался Хаджи Лойа со своими людьми, ближе к ночи.

— Тамо, — указал в темноту наш провожатый.

Я и сам догадался, что лагерь рядом. В Хадже Лойе сочеталась турецкая беспечность с самонадеянностью горца-бошняка, привыкшего жить с ножа. Мы издали услышали грохот барабанов и завывание зурны — назвать это музыкой язык не поворачивался. Потом нам открылся отблеск множества горящих факелов — приблизившись, мы увидели разношерстную толпу вооруженных людей в красочных, но не первой свежести восточных костюмах. Ни о каком боевом охранении, разумеется, никто не позаботился. Приходи и бери их врасплох! Отчего австрийцы до сих пор с ними не разделались?

Меня подвели к человеку, заподозрить в котором одного из главных организаторов обороны Сараево было невероятно трудно. Он выглядел как нищий, как калика перехожий — драные штаны, из которых торчали босые тощие ноги, на плечах дырявая хламида, волосы спутаны, нечесаная борода напоминала клок сена, в глазах плескалось безумие, в руках длинный посох. Как такая личность, прославившаяся грабежами и насилием, могла сплотить вокруг себя не только мусульман, но и евреев с католиками?

Он долго разглядывал меня, не спеша вступить в беседу. Наконец, разомкнул уста и всего лишь сообщил, что поговорит со мной утром.

Утром так утром, отдохнуть с дороги не помешает, дорога нам выпала изматывающей — то верхом в гору, по камням, по корням деревьев, по вымоинам сухих ручьев, то пешком вниз, держа коня в поводу, спотыкаясь все о те же камни и корни, продираясь сквозь колючий кустарник.

Меня проводили к местной гостинице-хану, своим видом весьма подходящей Хадже Лойе. Большой параллелограмм на грубо отесаных бревнах, с высоченной островерхой крышей, крытой еловой корой, длинной стороной обращенный на улицу, без окон, с единственной большой дверью посередине фасада. Казалось, это хлипкое сооружение, похожее на большой шалаш, мог сдуть порыв ветра. Моих спутников разместили в окружающих хан яслях, но о моих удобствах побеспокоились заранее. В хане отмыли балкон — странный выступ из основного здания — и навалили свежего сена. О ночевке внутри этой грязнейшей гостиницы с единственным общим помещением и черным дымоходом, не могло быть и речи, меня бы попросту загрызли блохи. Ханджи, держатель хана, подал и еду: несколько перемен приготовленной разными способами мелкорубленной баранины и простокваши. Наскоро перекусив, я растянулся на сене и заснул.

Выспался замечательно — бока не отлежал, от укусов не чесался, настроение бодрое. Дело за малым — уговорить Хаджи Лойу действовать в соответствии с моим планом, а не как Аллах на душу положит.

В жизни не встречал большего спорщика! Этот безграмотный дервиш, вообразивший себя великим военачальником, буквально нарывался, чтобы ему и его людям всыпали по первое число. Он грезил о нападениях на австрийский лагерь около Сараево и ни о чем другом не желал слушать.

— Да ты пойми, уважаемый, нет смысла рисковать прямой атакой. Ландверу нужно что-то есть, лошадям требуется ежедневный фураж. Лишите их поставок с севера, и они или уберутся отсюда, или с голоду передохнут, как только вычерпают до дна провиантские магазины. Сожгите все сено в окрестностях Сараево. Убедите селян спрятать подальше запасы зерна. Отгоните стада на пастбища так далеко, где орлы летают. И увидишь, месяца не пройдет, и Филиппович начнет дергаться.

Хаджи Лойа в такой войне не видел чести. Правда, быстро выяснилось, что и нападать на австрияков он не спешил, ссылался на то, что люди не готовы, что нужно подобрать момент — одним словом, складывалось ощущение, что бывший башибузук получал несравненное удовольствие от своего нынешнего положения и рисковать им не хотел. Или попросту представлял собой тип неисправимого болтуна, который всем дает советы и лишь путается под ногами. Он и меня пытался учить.

— Пустышку тянем, — раздраженно буркнул мистер Икс. — Нужно валить отсюда. И провести громкую акцию, чтобы вся Босния узнала.

Вы же сами предлагали не лезть на рожон?

— Понимаешь, Михаил, партизанское дело, оно такое — все время нужен успех. Один, другой, третий… Тогда люди к тебе потянутся, и в других местах запылает, чтобы повторить твой подвиг. Как-то так.

Откуда у генерала армии такие познания в столь специфической войне, как партизанская?

— Устройство гадостей противнику, причем серьезных, способных обеспечить успех наступающему корпусу, — это, можно сказать, моя профессия. Разное со мной приключилось в жизни. Один раз даже штаб со шведскими офицерами захватил.

Со шведскими⁈ Эти-то каким боком в войну полезли?

— Потом как-нибудь расскажу. А пока давай померкуем, как нам австриякам побольнее хвост прищемить.

Венгерские гусары на рысях направлялся в сторону Рогатицы, где по слухам скрывался мятежник Хаджи Лойа. Его было приказано арестовать и доставить в Сараево. Численное преимущество повстанцев не пугало эскадронного командира, сазадоша Лайоша Чамортаньи. Выучка его парней в синих аттилах с желтыми шнурами и их прекрасных лошадей, выращенных на берегах Тисы, позволяла им с легкостью справляться с толпами местных оборванцев, не знавших правильного конного строя и не знакомых со «скифскими приемами» мадьярских гусар. На свою беду он не ведал, что его и полторы сотни гусар ждал я и придуманная мистером Икс засада — ловля на живца.

Звук выстрела заметался пойманной птицей там, где на дорогу выходило ущелье. Лайош с неудовольствием повернул голову вправо, не меняя положения корпуса — высокий воротник с тремя звездами натирал шею.

«Идиоты, — подумал сазадош, определив позицию стрелка по белому дымку на холме. — Слишком далеко. Пугают?»

Он тут же переменил свое мнение и понял, что выстрел был предупреждающим сигналом, когда увидел, как из ложбины у подножья холма выскочила группа всадников. Она начала подъем, двигаясь под углом к вершине. Человек десять, оценил Лайош потенциального противника. В том, что перед ним враги, он не сомневался: над группой качался азиатского вида значок.

В офицере — впрочем, и в его гусарах — тут же проснулся инстинкт охотника. Дичь! Она убегает, ты догоняешь.

— Горнист! — внезапно севшим голосом крикнул Лайош. — Атаку! Марш-марш!

Пропела начищенная до блеска медная труба. Эскадрон как один человек тут же ускорился, перестраиваясь из походной колонны и обнажая оружие. Сердившийся на себя за то, что дал петуха, сазадош обернулся и тут же позабыл обо всем, настолько приятным его глазу показалась открывшаяся картина. Синие мундиры, красные чакчиры, сабли-железорубы, бликующие на солнце — красиво летел эскадрон, как на смотре.

Преследователи быстро сокращали расстояние, разделяющее их с будущей жертвой. Породистые мерины одолели холм, за которым скрылась группа со значком. Вовремя! Удиравшие всадники уже сворачивали в тенистую прохладу ущелья, из которого вырывался небольшой ручей. И среди них мелькнул белый мундир.

«Неужели сам Скобелев?» — похолодел от восторга сазадош.

Слухи о возможном появлении прославленного русского генерала уже ходили в особом корпусе. Эскадронный командир не испугался и нисколько не растерялся. Возможность захватить такую дичь окрыляла.

— Туда! — рявкнул он, указывая саблей на вход в ущелье.

Гусары, сдвоив шеренги, чтобы не лишать себя пространства для маневра в узости горной теснины, ворвались в нее, из-под копыт летели камешки и брызги воды. Дистанция, разделявшая противников, все сокращалась и сокращалась, а стены ущелья впереди смыкались, превращая дефиле, похожее на сырую полутемную воронку, в тропинку, где и двум всадникам не разъехаться. Лайош победно засмеялся — Скобелев и его люди останавливались и разворачивали коней.

Он ошибся — офицер-мадьяр понял это, когда сблизился с человеком в белом мундире настолько, что можно было разглядеть его лицо. Французская фраза «Сдавайтесь, генерал!» застряла в горле. У Скобелева не могло быть бороды, и державший в руках два револьвера русский офицер в явно не генеральском мундире был существенно моложе. Лайош с удивлением впился взглядом в оружие, отметив про себя тонкую гравировку на Смит-Вессонах. Это было последнее, что он увидел перед тем, как обманувший его враг разрядил оба ствола прямо в грудь венгра, в щегольский приталенный мундир, в крученые пуговицы-оливы и в ремень лядунки, отделанный золотым галуном.

Выстрелы Дукмасова из револьверов послужили сигналом. Со склонов ущелья в гусар полетел град пуль — настоящий смертоносный поток. Триста тяжелых винчестеров, из которых нелегко стрелять с седла, но великолепно с подготовленной позиции. Они могли выплюнуть дюжину патронов из магазине и тринадцатый из ствола примерно за полминуты. Мой отряд на короткое мгновение превратился в скорострельную картечницу, сумевшую за короткое мгновение буквально снести весь эскадрон венгерских гусар. Немногие уцелевшие попытались удрать. Наивные, их ждали рогатки, уже расставленные герцеговинцами у выхода из ущелья. Если хватит ума, то сдадутся, нет — у гайдуков найдутся свинцовые аргументы объяснить мадьярам глубину их заблуждений.

Засаду, конечно, организовал мистер Икс, которому я безропотно уступил управление телом, а сам превратился в безмолвного наблюдателя. Генерал был явно в своей стихии. Он учел каждую мелочь, не надеясь на русский авось. Нарезал вооруженным винчестерами солдатам сектора обстрела, расставил их так, чтобы никто не попал, как он объяснил, под «дружеский огонь», чтобы стрельба велась под углом и с разной высоты. Проверил маскировку позиций, довел до каждого его роль. Не забыл про перекрытие ущелья рогатками.

— Точность, внезапность, разбор целей, огневой мешок! Не забудьте, что по мере опустошения магазина центр тяжести винчестера будет смещаться от середины ствола к казенной части, — инструктировал он бойцов. — И берегите вражьих лошадей, ребятушки, они нам еще пригодятся.

Все вышло как по еще не написанному учебнику по тактике партизанской войны, у гусар не было шансов, немногие уцелевшие в этой бойне подняли руки. Мистер Икс приказал начать сбор трофеев и обязательно отложить десяток-другой целых мундиров.

Зачем?

— Пригодятся, — таинственно ответил мистер Икс и отругал Стану Бачевич: — Ты-то куда полезла? Рука же еще не зажила.

Девушка, нарядившаяся как на праздник в расшитую куртку-либаду, и бровью не повела, счастливо мне улыбнулась, покачала замотанной в чалму с выпущенным из-под нее на спину цветастым платком головой. Жадно втянула ноздрями, будто амброзию, пропахший порохом воздух. В здоровой руке она сжимала тяжелый револьвер, за поясом торчал дареный четниками ятаган. Герцеговинская валькирия!

— Ковачевич! — окликнул генерал армии харамбаши. — Отправь своих четников в ближайшие деревни. Пусть скажут людям, что здесь бесхозного добра навалом. Райя любой тряпке будут рады, не говоря уже про сапоги и карабины. Они же разнесут весть о нашей победе.

Авангард 61-й пехотной бригады 4-го корпуса бодро двигался по лесной дороге ускоренным маршем. В его задачу входила деблокада голодающих остатков 20-й дивизии в Добое и доставка им продуктов. Позади осталась нелегкая переправа через Саву у Славонски-Брода, но командование корпуса в Будапеште требовало максимально ускориться, и офицеры гонведа торопили солдат, напирая на благородство цели похода, на спасение комрадов из Трансильвании. Погода радовала — тепло, от скрытой за плотными зарослями ракиты и ольхи реки Укрина веяло прохладой, от частых сосен на склонах невысокой цепи круглых гор — здоровым лесным духом.

Все изменилось в одночасье, никто и охнуть не успел. Словно призрачные тени или огромная стая серых волков, из светло-зеленых кустов у реки и хвойной поросли и деревьев на скатах, с обеих сторон дороги, на полковую колонну молча бросились странные люди в высоких меховых шапках и со страшными кинжалами в руках. Лишь когда они практически одновременно достигли марширующих солдат, раздался жуткий крик-вой-стон. Гик! Черкесский боевой клич, от которого стынет кровь в венах и подкашиваются ноги, страшнее, чем свист пуль. Казалось, он звучал отовсюду — на лесных склонах, в прибрежных кустах, спереди, сзади, слева, справа. Потом пришел черед кинжалов. К венграм в шинелях и узких синих брюках подлетали бородатые горцы в серых черкесках, хватали их за ремень ранца, дергали на себя и били точно в грудь, пробивая ее клинком насквозь. Вырывали его обратно и бросались на новую жертву, даже не успевавшей сорвать с плеча винтовку. Трехбатальонный полк, не считая его нестроевой и обслуживающей части, был вырезан за несколько минут — практически в тишине, без единого выстрела. Спастись удалось немногим, в основном офицерам, кому посчастливилось растолкать конем паникующих солдат и атаковавших черкесов, пробиться к реке — в ее холодных водах нашли они свой шанс уцелеть. Солдат, пытавшихся сбежать за ними, утащили на дно тяжелые ранцы.

— Я вспомнил одну историю времен Кавказской войны, — рассказывал мне Кундухов, когда мы смогли наконец встретиться в лагере между Тузлой и Добоеем. — Дело было в 1850 году, я тогда служил на Линии. Сто сорок грузинских милиционеров и русских солдат князя Кобулова шли по узкой лесной тропинке, и на них из-за деревьев набросились лезгины. Всех перекололи, до единого. На одном теле я насчитал десятки сквозных ран. И заметьте, Михаил Дмитриевич, убитые не были новичками, знали повадки горцев, но никто не выжил. Вот я и подумал: австрийцы кавказской войны не знают, что если кинуться на них всем отрядом из леса? Подготовили засаду, хотя и без вековых деревьев, как на родине, и все прошло как по маслу. Только мы не стали, как лезгины, отрубать у мертвых кисти и головы. Раненых добили, пленных не брали. Минус один полк у 61-й бригады, которую это ужасное происшествие настолько напугало, что она позабыла о походе на Добой. 20-я дивизия капитулировала через несколько дней. Трофеев столько, что не знаю, куда винтовки девать. Хорошо, сербы к нам толпами повалили. Они меня называют русским генералом.

Муса Алхасович довольно огладил свою аккуратную бородку и замер в ожидании комплиментов. Они не замедлили последовать.

— Восхищен вашими успехами, паша! Вы меня явно перещеголяли.

— Как можно⁈ — с пылом воскликнул осетин. — Вы же не просто дивизию расколошматили в пух и прах — целое королевство захватили. И новое, говорят, основали!

— Насчет Боснийского королевства, — тут же перевел я разговор на политику. — Помниться, вы мечтали о новой родине для мухаджиров. Очень рекомендую включиться в процесс государственного строительства. Вы практически контролируете весь северо-восток Боснии. Действуйте как диктатор, как лицо, представляющее новое государственное образование. А потом можно будет подумать и об участии в будущем правительстве.

— Вы так уверены в успехе? Все же силы несоизмеримы.

— Сколько потерь, по-вашему, способна выдержать Австро-Венгрия? Есть порог, за которым откроется пропасть для Дуалистической монархии. Когда зарыдает, оплакивая сгинувших сыновей и отцов, каждой село Венгрии, каждое местечко Трансильвании, каждый городок Словакии — как по-вашему, о чем подумают в Будапеште? Венгры вообще были против оккупации, опасаясь усиления славянства в Империи. Что они предъявят Вене?

Кундухов задумался. Он, как человек образованный, с широким кругозором, неплохо разбирался в европейских делах, понимал, что эта война способна серьезно повлиять на всю систему международных отношений, а не только на внутренние дела Австро-Венгрии.

— Я полагаю, что наши успехи могут серьезно обеспокоить Белград. Кстати, оттуда по вашу душу прибыл человек. Милета Деспотович,полковник сербской армии, командир боснийцев во время восстания.

— Разве его не интернировали в Австрии? — удивился я.

— Как видите, он уже на свободе и даже успел побывать в Сербии. Он заявился ко мне с большим отрядом бывших сербов-граничар.

У меня голова пошла кругом — Белград, граничары, Краина, где они раньше служили, бывший командующий войсками боснийских повстанцев… Я не стал уклоняться от встречи с полковником, и, как оказалось, только прибавил себе головной боли. Деспотович рвался в бой, восторгался моими успехами, обещал золотые горы и отчасти их даже презентовал. Он передал мне большую сумму денег, которую привез из Белграда и которую ему вручил для меня генерал Фадеев, посланец Петербурга. С Ростиславом Андреевичем я был шапочно знаком, знал его как сподвижника Черняева и не слишком доверял его суждениям, деньгам обрадовался, как и отрадному известию о том, что русский кабинет не так безнадежен, как мне казалось, что он втайне все же готов поддержать мои усилия, не допустить оккупации австрийцами Боснии и Герцеговины.

Вот только и сложностей резко прибавилось. В конверте с деньгами обнаружилась записка. В ней Фадеев сообщил мне странное: «Не верьте Деспотовичу, — писал он. — У меня не было иной оказии переслать вам деньги, но он не тот человек, который искренне болеет за ваше дело».

Украдкой посмотрел на полковника, спокойно ожидавшего, когда я закончу изучать письмо из Белграда. Какие сюрпризы от тебя ждать, друже Милета? Чей ты шпион или креатура?

В. Поленов «Наблюдательный пункт (Герцеговинка в засаде)».