Безумный барон – 3

Глава 4

Тюремщикам. Ратмир, сам того не зная, подобрал единственно верное слово. От этого слова в мертвой тишине зала стало еще холоднее. Весь наш героический поход, все пафосное превозмогание — оказалось, мы не спасители мира, а кучка дикарей, случайно набредших на мавзолей давно сдохшей цивилизации и с удивлением разглядывающих инструкцию к самоуничтожению. Началось в колхозе утро.

Первым, как и положено солдату с уставом караульной службы вместо рефлексии, очухался Ратмир. Не задавая философских вопросов, он качнул своей квадратной башкой, будто отгоняя назойливую муху вселенского масштаба, и уставился на меня. Во взгляде читалось не страх, а простое, как удар дубиной, требование: «Приказ, командир?».

Елисей же, напротив, напоминал привидение, которому только что объяснили, что оно умерло в прошлом веке и зря платило за ипотеку. Схватившись за голову, он сидел на земле, дрожа как в лихорадке. Вся его наука, вся стройная картина мира, где магия была великим искусством, только что рассыпалась в пыль.

— Хватит рефлексировать, туристы, — мой голос резанул по ушам, заставив всех вздрогнуть. Все еще холодный и плоский, он, кажется, обрел стальные нотки. — Экскурсия продолжается. Подъем.

Опираясь на меч, который теперь служил мне персональным счетчиком Гейгера и настойчиво щелкал в одном направлении, я двинулся вглубь мертвого зала. Мы обошли расколотый монумент, и взгляд мой уперся в стену за ним. С виду монолитная, она обманывала глаз: мое новое, уродливое, черно-белое «зрение» различало иное. Не камень, а… шов. Тонкую, как паутинка, линию, по которой едва заметно «искрило», словно при плохом контакте. Дверь. Идеально замаскированная, без ручек и замков.

— Елисей, — повернулся я к парню, который все еще сидел на полу, чертя на пыли какие-то формулы. — Хватит косплеить Архимеда. Работа есть.

Он вздрогнул, поднял на меня испуганный, но уже заинтригованный взгляд и, пошатываясь, подошел.

— Что это, Магистр? — прошептал он, вглядываясь в сложнейшую вязь символов. — Я… я не чувствую в них магии. Ни капли. Они… пустые.

— Тогда действуй не как маг, а как техник, — бросил я. — Забудь про «плетения». Представь, что это проводка. Прозвони ее.

Его лицо вытянулось, однако в глазах, где до этого плескался ужас, вспыхнул огонь. Он понял. Я говорил с ним как с равным специалистом. Кивнув, он выставил перед собой посох. Тонкие, как паутинка, нити чистого света, подобно пальцам слепца, начали осторожно ощупывать схему. Елисей замер, прикрыв глаза.

— Центральный узел… перегружен. От него расходятся три основных канала, но два из них… оборваны. Третий… активен, но его сигнал затухает, упираясь в… барьер.

В тот миг, когда его магический щуп коснулся этого барьера, вся вязь на стене вспыхнула багровым, злым светом. Из нее, точно щупальце, вырвался сгусток энергии и ударил прямо в Елисея. Парень вскрикнул и отлетел назад, сбитый невидимой кувалдой. Его посох с сухим треском разлетелся на щепки, а сам он мешком осел на землю. Изо рта пошла пена.

— Система активна. Зафиксирована враждебная реакция на попытку несанкционированного доступа. Эффективность их файрвола — высокая, — бесстрастно сообщила Искра. — Этот юнит выведен из строя. Предлагаю использовать его как источник питания. Он теплый.

— Отставить! — рявкнул я, бросаясь к Елисею.

Арина уже была рядом. Ее ладони вспыхнули золотым светом, окутывая парня. Багровые руны, оставленные ударом на его теле, зашипели и начали таять под ее теплом.

— Это не просто замок, — прошипела она, поднимая на меня злые глаза. — Это ловушка. Она питается магией.

При взгляде на эту дьявольскую схему внутри закипала холодная ярость. Они ждали нас. Знали, что мы придем.

— Ратмир, — я повернулся к воеводе, который уже выставил своих людей в боевой порядок. — Осмотри стену. Не символы. Сам камень. Ищи стыки, трещины, что угодно, что выглядит… неправильно.

Пока Арина приводила в чувство нашего хакера-неудачника, Ратмир, как заправский прораб, принялся простукивать стену рукоятью меча. Его солдаты, следуя примеру, начали ощупывать каждый выступ. А я… я боролся с собой.

Внутренний голод взвыл от восторга. Багровая защита, этот файрвол, была соткана из чистой, концентрированной энергии Пустоты. Она манила, звала, обещала сытость. Искра в руке дрожала, умоляя разрешить ей «поужинать». Соблазн был велик — просто подойти и сожрать эту ловушку, однако цена оказывалась слишком высокой. Снова стать монстром? Нет. Стиснув зубы, я заставил себя думать. Как человек.

— Магистр! Сюда! — голос Ратмира вырвал меня из этой внутренней борьбы.

Он стоял у стены метрах в десяти от двери, указывая на пол. Там, под слоем тысячелетней пыли, виднелась едва заметная плита, отличавшаяся по цвету. На ней был вырезан всего один символ, такой же, как на двери.

— Это не замок, — прохрипел я, и меня осенило. — Это, чтоб его, клемма. Минус. А дверь — это плюс. Они не ждут, что мы будем ломать замок. Они ждут, что мы замкнем цепь.

— Замкнуть? Но чем? — Ратмир непонимающе нахмурился.

Я обернулся к Арине. Она уже стояла рядом, на лице — застывшее понимание. Она тоже все осознала. Ее тепло. Мой холод. Плюс и минус.

— Нам придется сделать это вместе, — произнес я голосом, показавшимся мне чужим.

— Это убьет нас обоих, — прошептала она, не отводя взгляда.

— Может быть. А может, просто будет очень больно, — криво усмехнулся я. — Готова рискнуть?

Вместо ответа она подошла к двери и положила ладонь на центральный символ. Я встал на плиту на полу и, сделав глубокий вдох, коснулся ее свободной рукой.

Мир взорвался болью.

Два оголенных высоковольтных провода, брошенные в ведро с соленой водой. Меня обожгло теплом, ее ударило холодом. Воздух между нами зашипел, но мы держались. Сцепив зубы, глядя друг другу в глаза, мы стали живым кабелем, замыкающим эту дьявольскую цепь.

Багровый файрвол на двери замерцал, а потом с тихим, обиженным щелчком погас. Раздался низкий, глубокий гул, и идеальная стена перед нами беззвучно пошла трещинами. Фрагменты, как части сложнейшей диафрагмы, начали плавно уходить в стороны, открывая проход в абсолютную, бархатную тьму.

Мы рухнули на пол, одновременно отдернув руки. Я тяжело дышал, пытаясь унять дрожь. Арина сидела, обхватив себя руками, вся сотрясаясь от озноба.

В проходе пахло спертым воздухом, вековой пылью и чем-то еще — едва уловимым озоном, как после удара молнии в трансформаторную будку. Рядом, привалившись к стене, пыталась унять дрожь Арина. Наш маленький эксперимент по замыканию цепи прошел успешно, вот только чуть не вышиб из нас обоих последние предохранители. С доселе каменными лицами к нам подбежали Ратмир и его ребята. Игнат, здоровенный верзила, даже протянул Арине флягу с водой, глядя на нее с таким виноватым уважением, будто только что лично спалил ее родовое имение.

Мой же взгляд был прикован к темноте впереди. И голод, до этого отступивший на задний план, снова заскребся изнутри. Не яростно, нет. Спокойно и уверенно, как старый, матерый волк, учуявший запах знакомого логова.

Проход вывел в небольшой, идеально круглый зал. Здесь царила иная тишина: не мертвая, как снаружи, а вязкая. Звук наших шагов не отражался от стен, а тонул, будто мы шли по толстому ковру из ваты. В центре, на невысоком постаменте, парил он. Третий обелиск.

Сотканный из чистой, концентрированной тьмы, он поглощал не только свет, но и звук. Обелиск не просто стоял — он вибрировал, и от этой низкочастотной, едва уловимой вибрации по телу пробегала дрожь, а в зубах начинался неприятный зуд.

— Матерь Богов… — Елисей, которого Ратмир уже успел поставить на ноги, замер на пороге. — Это… это он. «Изначальный Голод». Не артефакт. Его… суть. В чистом виде.

Он был прав. Каждая клетка тела это подтверждала. Не просто «еда» — настоящий шведский стол, накрытый лично для меня. Искушение оказалось настолько сильным, что, лишь вцепившись в рукоять меча до побелевших костяшек, я удержался от рывка вперед — от желания приложиться к этой черной дряни, как наркоман к дозе.

— Носитель… нам нужно это, — прошелестел в голове знакомый, древний и усталый голос Искры. В нем больше не было ни холода, ни бесстрастия — только первобытная, всепоглощающая жажда.

— Знаю, — прошипел я сквозь зубы. — Но сначала — кино.

Не говоря ни слова и проигнорировав предостерегающий рык Ратмира, я пошел вперед. Меч в моей руке тут же ожил. Черные, уродливые вены на клинке вспыхнули тусклым, иссиня-черным светом, пульсируя в такт чему-то, что исходило от обелиска. Мой внутренний зверь не рычал от предвкушения. Он… узнал.

Подойдя вплотную, я протянул руку. Пальцы, сжимавшие холодный металл меча, погрузились в вязкую, холодную, как жидкий азот, субстанцию.

И мир в моей голове взорвался.

На этот раз в сознание ударил не шквал хаотичных эмоций, а один-единственный голос. Спокойный, ровный, исполненный такой ледяной, фанатичной решимости, что от него кровь стыла в жилах. Голос одного из выживших Архитекторов, говорившего не в наши головы — в вечность.

Не хроника. Не отчет. А, чтоб его, манифест.

«Те, кто услышат это, знайте. Мы ошиблись, — голос был лишен эмоций, но каждое слово было высечено из гранита. — Наша попытка запереть Хаос в трех клетках была не мудростью, а трусостью. Мы не решили проблему. Мы лишь отсрочили ее, создав трех монстров вместо одного».

Над черным обелиском вспыхнула голограмма. Но на ней были не битвы богов, а схема — сложная, многомерная диаграмма, показывающая, как три аспекта продолжают свою войну, запертые в клетках Стражей.

«Сдерживание — это путь в никуда. Путь к медленной, мучительной агонии всего сущего, — продолжал голос, и в нем зазвенела сталь. — Ошибка Раскола должна быть исправлена. Радикально. Окончательно».

Однако голод и любопытство аналитика пересилили желание слушать дальше. Обойдя обелиск, я наткнулся на три углубления на его противоположной стороне, идеально повторяющих контуры трех Ключей: меча, скипетра и молота.

— Он не просто вещает, — прохрипел я. — Это… интерактивная лекция.

Услышав меня, Арина подошла и с видимым отвращением протянула руку к углублению в форме скипетра. Как только ее пальцы коснулись тьмы, голограмма сменилась, теперь показывая аспект Тепла — яростный, золотой свет, порождающий бесконечный, раковый рост.

«Мы пытались сохранить баланс, но баланс — это иллюзия! — взревел голос Архитектора. — Тепло, порождающее бесконечный, уродливый рост, — это искажение! Болезнь!»

Арина отдернула руку, будто обожглась. На ее лице отразился ужас осознания. Она смотрела не на голограмму, а на свои руки, из которых сочился едва заметный золотистый свет. На проявление своей болезни.

Я же, не колеблясь, приложил навершие меча к углублению в форме клинка. Картина снова сменилась. Теперь голограмма демонстрировала аспект Порядка: идеальный кристалл, замораживающий все вокруг в мертвый, незыблемый стазис.

«И Порядок, стремящийся к абсолютному, мертвому покою, — такое же искажение! — голос Архитектора был полон презрения. — Это не части единого целого! Это симптомы! И болезнь нужно лечить!»

— Он… он прав, — прошептал Елисей, в его голосе смешались благоговение и ужас. — Это не три силы. Это три стадии одной катастрофы.

Ратмир, до этого молчавший, вдруг шагнул вперед. Не будучи магом, он был солдатом. И он увидел то, чего не заметили мы. Его палец ткнул в третье, пустое углубление — в форме молота.

— А что здесь? — проскрежетал он.

Мы с Ариной переглянулись. Она с отвращением коснулась своей части, я — с холодным расчетом своей. Две силы, два аспекта хлынули в обелиск. И он ответил.

Голограмма вспыхнула в последний раз. На ней была не схема, а… оружие. Мой меч. Вот только показывали его не как ключ, а как инструмент. Идеальный, хирургически точный скальпель.

«Единственный чистый, незамутненный аспект, который не стремится ни к росту, ни к сохранению, — это Пустота! — в голосе Архитектора звучал фанатичный, ледяной восторг. — Голод! Он не созидает и не замораживает. Он просто… обнуляет! Возвращает все к исходному состоянию! К чистому листу, на котором не останется ни болезни, ни ее симптомов!»

В зале повисла мертвая, оглушительная тишина. От этой чудовищной, безупречной в своей логике философии у меня на голове шевелились волосы. Так вот кем они были. Не злодеями. А, чтоб их, санитарами вселенной — радикальными хирургами, решившими, что лучший способ вылечить головную боль — это гильотина. И в их плане все живые существа оказывались не врагами, а просто… опухолью, подлежащей удалению.

«Во имя этой великой цели мы создали Орден, — закончил голос, и в нем прозвучал откровенный, фанатичный триумф. — И мы будем ждать. Ждать того, кто сможет не просто владеть Ключом, но стать им. Ждать Наследника Голода».

Наследника Голода. Два слова, упавшие в мертвую тишину. Бульк — и тишина. Лишь круги по воде, в наших головах превращавшиеся в цунами. Этот театр абсурда был не финалом. Всего лишь аннотацией. Сейчас начнется сама книга.

И она началась. Прежде ровный, голос Архитектора зазвучал иначе. В нем не было ни сомнения, ни злобы — только холодная, несокрушимая убежденность фанатика, который собирается объяснить дикарям, почему их деревню необходимо сжечь дотла.

— Наш путь — не сдерживание. Наш путь — исправление, — каждое слово отпечатывалось в мозгу раскаленным железом. — Единое раскололось на три искажения. И чтобы вылечить пациента, нужно устранить их все. Без остатка.

Голограмма над обелиском снова ожила, но на этот раз показывала не прошлое, а их будущее. В центре трехмерного изображения парили три знакомых нам артефакта: мой черный меч, сияющий золотой скипетр и массивный, сотканный из чистого льда боевой молот.

— Три Ключа. Три раковые опухоли на теле мироздания, — голос Архитектора стал почти гипнотическим. — Их нельзя уничтожить по отдельности. Их нельзя сбалансировать. Их можно лишь… свести воедино.

Черный клинок на голограмме ожил, начав всасывать пространство вокруг себя. Золотой скипетр и ледяной молот, притянутые невидимым магнитом, устремились к нему.

— Безумец! — не выдержал Ратмир. Его голос прозвучал хрипло, как скрежет гравия. Он смотрел на голограмму не как на магию, а как на тактическую карту, и увиденное не укладывалось ни в один устав. — Он хочет столкнуть их! Это же… это взорвет все к чертовой матери!

— Нет, — прошептал Елисей. В отличие от воина, в его лихорадочно блестевших глазах читался не страх, а восторг ученого, наблюдающего за чудовищным, но гениальным экспериментом. — Не столкнуть. Поглотить.

Словно в подтверждение его слов, изображение изменилось. Коснувшись меча, скипетр растворился в потоке золотого света. Молот рассыпался на миллионы кристаллических осколков. Лезвие жадно всосало все это, вспыхнуло, а потом… просто погасло, оставив после себя лишь абсолютную, звенящую пустоту.

— Ключ Пустоты, — в голосе Архитектора прозвучало благоговение. — Он — не просто оружие. Он — катализатор. Единственный инструмент, способный поглотить две другие крайности и вернуть их в первозданное состояние. В ничто.

«Анализ. Предложенная концепция „очищения“ имеет внутреннюю логику, хотя и является деструктивной, — с бесстрастием машины прокомментировала у меня в голове Искра. — Эффективность… теоретически высокая. Мне нравится этот план. Он радикальный».

— Это не очищение! Это геноцид! — выкрикнула Арина. Лицо ее побелело, а в сжатых до хруста кулаках яростно вспыхнул и погас ненавистный ей золотистый свет.

Будто отвечая ей, голос Архитектора стал жестче, холоднее лезвия гильотины.

— Уничтожить всю жизнь. Весь порядок. Стереть эту вселенную, эту неудачную, бракованную попытку. И уже из этого абсолютного, изначального небытия, из тишины, что была до Большого Взрыва, мы, те, кто выживет, найдем способ воссоздать Единую Энергию. Правильно. Без ошибок.

В его словах было не просто безумие — в них была чудовищная, до омерзения стройная логика. Не разрушение ради разрушения, а тотальная зачистка. Откат к заводским настройкам, чтоб его. Форматирование вселенной ради попытки установить новую операционную систему. И все мы, со своими войнами, любовью и честью, были просто битыми файлами, подлежащими удалению.

Эта чудовищная философия породила во мне внутреннюю борьбу. Аналитик восхищался чистотой и масштабом замысла, тогда как маленький, почти задавленный остаток человека внутри выл от ужаса.

И вдруг — холодная, как сквозняк, мысль: а что, если он врет? Что, если это не «очищение», а просто жажда власти, прикрытая красивой философией?

Мой взгляд вцепился в голограмму. Изображение было кристально чистым, однако в тот миг, когда Архитектор произносил слова о «воссоздании», оно на долю секунды дрогнуло. Помеха. Едва заметная рябь, как на воде, в которую бросили камень. Случайность? Или… намеренное искажение?

— Он не уверен, — прошептал я, сам не веря своим словам.

— Что? — обернулась ко мне Арина.

— Он не уверен, что сможет что-то воссоздать, — повторил я громче. — Он говорит «найдем способ». Не «мы сможем». Вся его философия построена на предположении. Он готов уничтожить все сущее ради призрачного шанса!

— Он не хирург, — прорычал Ратмир, и в его глазах вспыхнула чистая, солдатская ярость. — Он игрок, который ставит на кон не свои фишки, а наши жизни!

Голограмма погасла. Запись подошла к концу.

— Мы не злодеи, — прозвучал в последний раз голос Архитектора, и в нем не было ни оправдания, ни сомнения. Только холодная, несокрушимая уверенность хирурга, собирающегося ампутировать прогнившую конечность. — Мы — санитары. И мы очистим эту вселенную от болезни, имя которой — бытие. Даже если для этого придется сжечь самого пациента.

Запись оборвалась. Обелиск снова стал простым куском тьмы. В зале повисла такая тишина, что был слышен стук моего собственного, все еще живого, сердца. И в этой тишине пришло самое страшное осознание. Они не просто хотели нас убить. Они хотели нас стереть, искренне веря, что оказывают этим услугу. И где-то в глубине их безупречного плана, как я только что понял, зияла огромная, черная дыра сомнения. Они сами не знали, что будет после. И это делало их самыми опасными азартными игроками во вселенной.

Не успела тишина стать привычной, как черный обелиск, уже было затихший, снова завибрировал. Голограмма над ним не вспыхнула — она медленно, как восходящее черное солнце, разгорелась вновь. Голос Архитектора, лишенный фанатичного пафоса, теперь звучал тихо, почти доверительно. Будто он не вещал в вечность, а оставлял личное сообщение.

«Но мы — прагматики, — в голосе не было ни тени сомнения, лишь холодный, математический расчет. — Мы понимаем, что любой, даже самый идеальный план, может дать сбой. Стражи могут пасть. Ключи могут быть утеряны».

На голограмме вместо космических схем появилось изображение: древний, покрытый рунами клинок, лежащий в пыли на поле боя. Мой меч. Спящий.

«Ключ Пустоты нельзя уничтожить. Его можно лишь… усыпить. Но его голод вечен. И однажды он найдет способ пробудиться. Он найдет сосуд. Носителя».

В зале воцарилась такая тишина, что в ушах застучала кровь. Все взгляды, до этого прикованные к обелиску, медленно, как по команде, повернулись ко мне. Я ощутил себя бабочкой, приколотой к бархату самой большой и уродливой булавкой.

«Он будет не из нас, — продолжал голос. — Он будет… смертным. Продуктом той самой болезни, которую мы стремимся излечить. Но именно его отчаяние, его жажда жизни станут тем катализатором, что сможет снова запустить механизм».

Голограмма дрогнула, и вместо статичного изображения клинка на ней замелькали рваные, мимолетные кадры: вот мой бой с Волконским, вот Долина Пепла, вот разгромленный кабинет Аристарха. Моя жизнь, прокрученная в бешеной нарезке. Мои победы. Мои триумфы. Все это — лишь этапы чьего-то чудовищного эксперимента.

— Ложь! — выкрикнула Арина, ее голос дрогнул от ярости. Инстинктивно шагнув вперед, она выставила руку, будто пытаясь смахнуть эти образы. — Он сам выбирал свой путь!

— Он станет Наследником Голода, — безразлично ответил голос, игнорируя ее протест.

Я стиснул зубы так, что в ушах зазвенело. Вся моя жизнь, вся борьба, каждое решение, которое я считал своим, — все это вдруг превратилось в фарс. В тщательно срежиссированный спектакль.

«И когда этот день настанет, наша задача, задача Ордена, будет проста, — голос Архитектора снова обрел сталь. — Не сражаться с ним. Наша задача — найти его. Направить. Помочь ему осознать свое истинное предназначение».

В этот момент Ратмир, доселе неподвижный как изваяние, двинулся. Не ко мне — к обелиску. Его лицо превратилось в гранитную маску. В глазах плескалась холодная, солдатская ярость, видевшая не пророчество, а вражеский приказ.

— Хватит, — прорычал он и замахнулся мечом.

— Не надо! — крикнул Елисей, но было уже поздно.

С оглушительным звоном клинок Ратмира ударил по черной поверхности обелиска. Невидимая сила швырнула воеводу назад, как тряпичную куклу, однако его яростный удар стал тем самым «несанкционированным действием», которого система не ожидала.

Голограмма замерцала, пошла помехами. Искаженный голос Архитектора сорвался, и сквозь него прорвался другой, полный злобы и… страха.

«…он не должен знать… контроль… протокол… он не должен…»

Запись оборвалась, но успела выплеснуть последнее: план Ордена. Не стройный манифест, а рваные, панические директивы.

«…создать условия… враги для закалки… союзники для предательства… подтолкнуть к грани… сломать волю…»

Глядя на это, я ощутил, как внутри рождается не пустота, а холодная, звенящая, безжалостная ярость. Они не просто вели меня. Они играли со мной. Считали меня своей ручной, безмозглой марионеткой.

В голове взревела Искра. Не голосом — чистой эмоцией. Яростью порабощенной сущности, только что увидевшей своих тюремщиков.

«Они… управляли… мной? — проскрежетало в моем сознании, и это был голос не машины, а оскорбленного божества. — Они смели… использовать меня?»

— Ты был прав, воевода, — сказал я, и мой голос, лишенный холода, прозвучал в тишине зала, как удар хлыста. — Хватит.

Не дожидаясь восстановления голограммы, я сам шагнул к обелиску. И, вложив в удар всю свою волю, всю свою ненависть, обрушил на него меч.

Мой удар был другим. Я не бился о поверхность — я пронзал ее. Мой голод, моя Пустота, слившись с яростью Искры, вонзились в обелиск, как нож в масло.

Обелиск закричал. Не звуком — волной чистого, концентрированного ужаса, которая заставила всех в зале рухнуть на колени. Голограмма взорвалась, рассыпавшись на миллионы гаснущих искр, а голос Архитектора, прежде чем замолкнуть навсегда, издал последний, полный паники и удивления вопль.

«Ошибка! Аномалия! Носитель… он сопротивляется!..»

Тьма, из которой был соткан обелиск, хлынула не в зал, а в мой меч. Он пожирал ее с жадностью, утоляя не голод, а ярость. Когда все закончилось, я стоял посреди зала, тяжело дыша. Обелиск не исчез — он просто стал серым, безжизненным камнем. Я разорвал их связь. Я сжег их проклятый сценарий.

Я стоял, опираясь на меч. Земля возвращалась под ноги. Не было ни злости, ни отчаяния. Осталась лишь глухая, выпотрошенная пустота марионетки, только что перерезавшей собственные нити.

Я был не просто пешкой в их игре. Я был их главным козырем. Их Мессией. Их последней, самой страшной надеждой.

И я, чтоб его, только что объявил им войну за свое собственное, простое, человеческое право выбирать, кем, черт побери, мне быть.