Безумный барон – 3

Глава 6

За хмырем в дизайнерской маске я шел по коридорам, спроектированным, казалось, каким-то очень депрессивным архитектором с гигантоманией. Ни картин, ни гобеленов, ни даже завалящего горшка с геранью — лишь черный, полированный камень, пожиравший свет, да гнетущая, вязкая тишина. Началось в колхозе утро. Мои спутники, плетущиеся следом, напоминали туристов, которых вместо пятизвездочного отеля привезли на экскурсию в морг.

Наконец наш молчаливый провожатый, Первый Адепт, остановился перед исполинской, круглой дверью. Беззвучно, как в дешевом фантастическом фильме, она ушла в стену, открывая зал, который по задумке был тронным, а на деле оказался… планетарием.

Шагнув внутрь, мы оказались под гигантским кристаллическим куполом вместо потолка. Сквозь него лился холодный, мертвенный свет далеких, незнакомых созвездий, что висели в бархатной черноте острыми, чужими осколками битого стекла. И там, в самом центре зала, на простом, лишенном украшений троне из цельного обсидиана, сидела одинокая фигура.

«Носитель… я помню его, — прошелестел в голове голос Искры, лишенный привычного анализа и холода. В нем звучали лишь узнавание и древняя, почти забытая тоска. — Он был… светом. Что с ним стало?»

Фигура на троне медленно подняла руку и сняла шлем. Я ожидал чего угодно: рогов, щупалец, второй головы. Однако реальность оказалась хуже любых моих ожиданий.

Под шлемом скрывалось лицо. Почти человеческое. Древнее, как сама земля, и донельзя изможденное. Бледная, тонкая, словно старый пергамент, кожа обтягивала череп, а глаза… Глаза — без зрачков, без радужки. Одна лишь холодная, бездонная синева, в которой отражались те самые далекие, мертвые звезды.

— Я ждал вас. — Тихий, почти шепот, его голос в абсолютной тишине прозвучал как удар колокола. Просто… уставший.

Высокий, неестественно худой, он медленно поднялся с трона, двигаясь с какой-то изломанной, болезненной грацией.

— Меня зовут Кассиан, — произнес он, и его взгляд, полный звездной пыли, остановился на мне. — Я — тот, кого вы ищете. Последний из трех.

— Предатель! — вдруг выкрикнула Арина. Голос ее дрожал от сдерживаемой ярости, а вокруг ладоней уже плясали золотистые искорки. — Ты тот, кто бросил свой пост!

Один бездонный взгляд Кассиана заставил ее невольно отшатнуться. Ее жизненная сила не просто съежилась — ее захлестнула невыносимая тоска вечного, неизменного покоя.

— Я не бросал пост, дитя Тепла. Я осознал его бессмысленность, — спокойно ответил он. — Жизнь в ее нынешнем, искаженном виде — лишь боль. Бесконечный, бессмысленный цикл рождения и страдания.

— Хватит философии, — рыкнул Ратмир. Он не боялся, нет. В его взгляде сквозило презрение солдата к дезертиру. — Ты бросил свой пост, пока твой брат сражался. Ты — трус.

Кассиан посмотрел на него, и Ратмир вдруг пошатнулся, схватившись за виски. В его глазах на мгновение отразились тысячи битв, тысячи смертей, свидетелем которых он был. Кассиан не атаковал — он лишь явил ему всю тщету его вечной войны.

— Я — тот, кто хочет прекратить боль, воин. А ты — тот, кто всю жизнь ее приумножает. Кто из нас трус? — он шагнул в нашу сторону, и мы все невольно попятились. От него веяло холодом. Не хищным, как от меня, а абсолютным, могильным холодом вечного покоя.

— Еретик… — прошептал Елисей. В его голосе, помимо страха, пробивалось неуместное научное любопытство. Для него Кассиан был не врагом, а живым, невозможным артефактом.

— Я не еретик. Я — врач. — Кассиан снова посмотрел на меня, и в его звездных глазах отразился не противник, а… коллега. Врач, который смотрит на безнадежно больного пациента и собирается предложить ему единственное, последнее лекарство. — Твой путь привел тебя на развилку, Наследник Голода. Одна дорога ведет к вечной боли. Другая — к вечному покою. Я не предлагаю тебе выбор. Я просто освещаю обе тропы.

Отлично сказано. Прямо туристический гид по преисподней. Одна тропа ведет на костер, другая — в морозильную камеру. Выбор, как говорится, за мной. Глядя на этого древнего, выгоревшего дотла философа, я осознал: мой внутренний зверь впервые за долгое время молчал. Не потому что испугался — потому что слушал. С хищным, внимательным интересом.

— Красиво говоришь, — хрипло отозвался я, делая шаг вперед. — Только слова — это просто слова. Мне нужны факты.

Кассиан на мгновение замер, и в его звездных, бездонных глазах промелькнуло что-то похожее на… одобрение. Он ждал этого.

— Вы, дети Хаоса, привыкли доверять лишь тому, что можно потрогать или проткнуть мечом. Хорошо. Будут вам факты.

Он не взмахнул рукой. Он просто… подумал. И мир вокруг нас снова изменился.

Кристаллический купол над головой подернулся рябью, и мы повисли в пустоте. Перед нами, сменяя друг друга, разворачивались рождение и смерть целого мира: на молодой планете зарождались первые организмы, эволюционировали, пожирая друг друга, разрастались городами-ульями и, наконец, сгорали в огне бессмысленных войн.

— Но… но ведь была и радость! Любовь! Творчество! — выкрикнула Арина, голос ее дрогнул.

В ответ голограмма сфокусировалась на конкретной сцене. Возник город невероятной красоты, полный смеющихся существ и парящих садов. А затем на него обрушилась чума, порожденная их же магией жизни, вышедшей из-под контроля. Смех сменился криками, сады — горами гниющих трупов.

— Мимолетные сбои в программе, — голос Кассиана звучал в наших головах, ровный и бесстрастный. — Аномалии, которые лишь усугубляют страдания, когда они заканчиваются. Статистическая погрешность на фоне океана боли.

— Ложь! — зарычал Ратмир. — Доблесть воина, защищающего свой дом, — это не погрешность!

Изображение на куполе сменилось, явив предков самого Ратмира. Веками они вели бессмысленные войны за один и тот же клочок выжженной земли, умирая в грязи и крови.

— Вот твой прадед, воин, — прокомментировал Кассиан. — Он пал, защищая этот холм. Спустя сто лет его правнук погиб, пытаясь отбить этот же холм обратно. В чем был смысл их боли?

Ратмир пошатнулся. Глядя на карусель бессмысленной резни, он больше не мог скрывать страдание за каменным лицом. Вся его жизнь, вся его вера в честь и жертву только что были названы «статистической погрешностью».

— Это… это не вся правда, — прошептал Елисей. Он не спорил, а скорее пытался найти логическое объяснение, цепляясь за остатки своего мира. — Должен быть… баланс.

— Баланс? — Кассиан впервые позволил себе нечто похожее на усмешку, и от нее по залу пробежал могильный холод. — Баланс — это лишь затишье между двумя приступами агонии.

Вместо войн голограмма явила… порядок. Идеальные, кристаллические структуры медленно расползались по планете, замораживая все на своем пути. Замораживая войны, чуму, саму жизнь.

— Я видел это тысячелетиями. И я понял то, чего не смогли понять Архитекторы. Ошибкой был не Раскол. Ошибкой была сама Жизнь. Этот хаотичный, болезненный процесс, обреченный на вечные страдания.

Он повернулся ко мне, и его звездные глаза, казалось, заглядывали прямо в душу, в ту ледяную пустоту, что поселилась в ней.

«Вечный стазис? — пронеслась в голове холодная, как сквозняк, мысль. — Конечная, просьба освободить вагоны». Это не лечение, а кома. Не решение, а капитуляция. Идеальный порядок — смерть любой системы, ведь равновесие требует динамики, а не статики. В его безупречной, чудовищной логике зиял изъян. Он не был прав. Он просто… устал.

— Моя цель — не уничтожение, — продолжал Кассиан, не ведая о моих мыслях. — Я не варвар, который сжигает библиотеку, чтобы согреться. Моя цель — исправление этой ошибки. Я хочу не убить вселенную. Я хочу ее… вылечить. Погрузить в идеальный, безболезненный, вечный стазис. Состояние абсолютного Порядка и покоя. Где не будет ни боли, ни страха, ни надежды, ни отчаяния. Только… тишина.

Голограмма погасла. Купол вновь явил холодные, безразличные звезды.

Мы стояли в оглушительной тишине, каждый переваривая услышанное. Его логика была чудовищной. Бесчеловечной. Но, черт побери, в ней нашлась своя, уродливая, пугающая убедительность. Он предлагал не ад, а… рай. Рай для тех, кто устал. Для тех, кто больше не хочет чувствовать. И в этот момент я, как никто другой, понял, насколько соблазнительным может быть такое предложение.

Этот древний, выгоревший дотла философ не просто верил в свои слова. Он и был этой верой.

— И какую же роль в этом… театре… ты отводишь мне? — мой голос прозвучал ровно, безэмоционально. — Если Жизнь — болезнь, а твой Порядок — лекарство, то кто тогда я? Инструмент для эвтаназии?

Кассиан медленно развернулся, и в его звездных глазах не было ни угрозы, ни злорадства. Лишь холодный, отстраненный интерес ученого.

— Ты не инструмент, Наследник Голода. Ты — сам процесс. Неизбежный. Необходимый.

Один его шаг — и мир снова изменился. Купол над головой погас, зал утонул в абсолютной, бархатной тьме. И эта пустота отозвалась во мне. Мой внутренний холод, проклятие всей моей жизни, узнал в ней родную стихию.

А потом в этой тьме вспыхнули два огня: яростный, золотой, хаотичный и холодный, синий, идеально ровный.

— Два искажения, — прокомментировал Кассиан из темноты. — Вечно воюющие, вечно порождающие страдания.

— Магистр, не слушайте его! Это яд для ушей! — прорычал Ратмир, делая шаг вперед и выставляя щит, будто пытаясь заслонить меня от этих слов.

Кассиан проигнорировал его. Между двумя огнями возник третий элемент — сгусток абсолютной, всепоглощающей черноты. Мой голод. На голограмме черный клинок начал всасывать и золотое пламя, и синий луч.

— Пустота, — голос Кассиана стал почти благоговейным. — «Изначальный Голод». Это не зло. Это… очищение. Единственная сила, способная вернуть все к исходному состоянию.

— К абсолютному нулю! — выпалил Елисей. В его голосе вместо страха звенел азарт ученого, столкнувшегося с невозможной теоремой. — Но что, если ваш план «перезагрузки» не сработает? Что, если после абсолютного нуля не последует ничего? Вы просчитывали эту вероятность?

— Вероятность неудачи ничтожна по сравнению с гарантированным страданием, которое несет бытие, — безразлично ответил Кассиан, и тьма вокруг нас начала рассеиваться. Он стоял, вытянув перед собой руку, на бледной коже которой мерцали кристаллические узоры. — Но сама по себе Пустота — слепой огонь. Ей нужен… хирург. Тот, кто направит скальпель.

Он посмотрел прямо на меня. Это было предложение. Партнерство.

— Михаил, он лжет! — голос Арины был полон отчаяния, взывая не к логике, а лично ко мне. — Тишина — это не покой, это смерть! Ты сам боролся за жизнь, за свой род! Неужели ты готов предать все это ради… тишины?

Ее слова ударили под дых. И Кассиан это почувствовал.

— Твой род? — усмехнулся он, и голограмма ожила вновь. Вместо войн на куполе замелькали кадры из моей прошлой жизни: офис, бесконечные отчеты, лица политиков на экране, вспышка авиакатастрофы. — Вспомни, аналитик. Твои войны, твоя политика, твои бессмысленные отчеты. Разве это не была та же самая боль, тот же хаос, только в меньшем масштабе?

Я замер, глядя на обрывки своей забытой жизни.

— Я предлагаю тебе не просто покой, — его голос стал почти соблазнительным. — Я предлагаю тебе смысл. Великую цель, которая оправдает все страдания. И твои, и этого мира. Я не хочу забрать у тебя Искру, Наследник. Я хочу научить тебя владеть ей. По-настоящему. Я дам тебе то, чего ты ищешь. Контроль.

«Он предлагает мне клетку, — прозвучал в голове древний, уставший голос Искры. — Другую, более изящную, но все равно клетку. Он хочет не управлять мной, а использовать. Как и Архитектор».

Будто услышав ее, Кассиан обратился прямо ко мне:

— Перестань бороться со своим голодом. Стань им. И я покажу тебе, как превратить этот голод в инструмент созидания нового, идеального мира.

Он замолчал, давая мне время переварить это чудовищное, до омерзения соблазнительное предложение. Мне предлагали не просто спасение от проклятия. Мне предлагали стать богом. Богом, что нажмет на кнопку «удалить мир», искренне веря в свое благодеяние. И самое страшное — какая-то часть меня, уставшая от боли, от борьбы, от вечного голода, хотела… согласиться.

Соблазн. Паршивое, липкое слово из дешевых книжек вдруг обрело вес, вкус и запах. Запах — пыль веков и холод далеких звезд. Вкус — горький шоколад: отвратительно, но хочется еще. Пока я стоял посреди зала, в моей голове шла гражданская война: аналитик спорил с человеком, голод — с остатками совести. И на фоне всего этого балагана Кассиан просто ждал.

— Хватит. — Голос Ратмира, хриплый и резкий, как скрежет металла по камню, разорвал гнетущую тишину. — Мы не будем слушать эту ересь. Магистр, приказ?

В его взгляде застыла отчаянная, почти детская надежда. Надежда на то, что его командир, его чудовище, все еще на его стороне.

Оторвав взгляд от Кассиана, я посмотрел на свой отряд. И понял. Кассиан ошибся. Он видел во мне лишь изолированную переменную, Наследника Голода. Но он не учел их. Мою стаю.

— Раз уж мы у тебя гости, Кассиан, — криво усмехнулся я, и голос прозвучал на удивление твердо, — надеюсь, сервис будет на уровне? А то после такой лекции хотелось бы отдохнуть. И да, никаких окон во вселенную, пожалуйста. У меня от них мигрень.

Кассиан на мгновение замер, и в его звездных глазах промелькнуло удивление. Он ожидал чего угодно — согласия, отказа, атаки. Но не этого. Не сарказма. Не бытовухи. Я обесценил его великую игру.

— Как пожелаешь, — после долгой паузы наконец произнес он с явным разочарованием в голосе. — Первый Адепт проводит вас.

Разместили нас не в камерах — нам выделили целый этаж. Покои оказались вызывающе комфортными: мягкие ковры, кровати с перинами, камины с ровным, синим огнем. На столах — еда и вино. Все, чтобы мы почувствовали себя не пленниками, а почетными гостями. И эта роскошь давила хуже любой тюрьмы.

Нам предоставили полный доступ к их библиотекам и архивам. «Думайте, — сказал на прощание Первый Адепт. — Осознавайте истину».

Так мы и оказались в самой страшной ловушке. В ловушке из мыслей.

Весь следующий день мы бродили по стерильной цитадели. Забыв про сон, Елисей зарылся в архивы; он нашел чертеж артефакта, способного, по его словам, «стабилизировать» реальность, и теперь носился с ним как с писаной торбой, пытаясь понять, почему Архитекторы от него отказались. Ратмир часами молча стоял у оружейной стойки, вперившись в идеальное, никогда не бывшее в бою оружие адептов. Арина же нашла сад под куполом, где среди неживых кристаллических цветов часами пыталась заставить хотя бы один из них завянуть.

Мы не разговаривали. Каждый вел свою войну с пугающе убедительной логикой Кассиана.

Вечером я сидел в кресле у камина. Внутренний голод никуда не делся. Просто затаился, выжидая. Кассиан предложил мне не просто контроль. Он предложил цель.

«Анализ. Предложение объекта „Кассиан“ является логически обоснованным методом для прекращения страданий носителя, — раздался в голове голос Искры. — Эмоциональный протест союзников иррационален».

«Но он лжет, — тут же перебил ее другой, древний, уставший голос. — Покой — это не тишина. Это забвение. Я не хочу снова спать».

Дверь тихо скрипнула, и в комнату вошла Арина. Она села в кресло напротив.

— Каждый раз, когда я тебя касаюсь, чтобы спасти, — начала она без предисловий, — я чувствую, как твой холод высасывает из меня жизнь. А ты — как мое тепло тебя обжигает. Кассиан предлагает прекратить эту пытку. Для нас обоих. Искушение велико, не так ли?

Ее слова покоробили.

— Я…

— Он почти убедил тебя, — продолжила она, и голос ее стал жестким. — Взгляд тебя выдал. Ты устал бороться.

— А ты нет? — хрипло спросил я. — Не устала быть «болезнью», которую нужно вылечить?

— Нет. — В ее глазах на мгновение вспыхнул золотой огонек. — Потому что он мертв. Он и весь его идеальный, стерильный мир. А я — нет. Я чувствую боль, ярость, страх. И я, черт побери, живая.

Она в упор посмотрела на меня, и в ее взгляде не было ни жалости, ни сочувствия. Только вызов.

— Так что ты выберешь, Михаил? Мучительную жизнь или спокойную, идеальную смерть? Потому что, идя за ним, ты выбираешь смерть. Не только для себя, но и для меня.

Я не ответил. Потому что, черт побери, я не знал ответа на этот вопрос. И это пугало меня больше, чем любой голод и любой враг.