Брак по расчету, или Истинных не выбирают

Глава 9

Дверь распахнулась, и я увидела бабушку. Седую, сильно постаревшую, но всё-таки живую! На протяжении нескольких секунд она молча разглядывала меня, а потом усмехнулась:

— Явилась — не запылилась.

А из моих глаз хлынули слёзы. Я так и стояла, держась за перила, не решаясь ни обнять бабушку, ни даже коснуться ее рукой. Я боялась, что стоит мне только тронуть ее, как она исчезнет, растворится в воздухе, и всё это окажется не более, чем миражом.

— Чего стоишь? — шикнула бабушка. — Заходи в дом. Всех соседей переполошишь.

Я переступила через порог и словно попала в детство. Дом внутри был прежним — таким, каким я помнила его. Обитые дешевым ситцем стены, сплетенная из лозы мебель, кресло-качалка у окна. Стопка старых книг на комоде, большие пяльца у стены.

Но когда глаза привыкли к полумраку, сердце пронзила острая жалость. Здесь на всём стояла печать увядания и разрухи. Дом нуждался в ремонте, а мебель — в замене. И заправленная в пяльцы некогда белоснежная ткань давно покрылась пылью и пожелтела.

Мы прошли на кухню, и бабушка поставила на плиту пузатый медный чайник. Когда я последний раз была здесь, вся кухонная утварь была начищена до блеска, теперь же на ней застыла зеленоватая пленка — патина.

— Мне сказали, что ты умерла, — я шмыгнула носом и потянулась за платком.

— Достань из серванта хлеб и варенье, — велела бабушка. Мои слова она предпочла оставить без комментариев.

Я послушно достала хлеб и глиняный горшочек с земляничным вареньем. Хлеб был мягким, пшеничным, с какими-то травами, и я вспомнила, как в детстве каждое утро бегала за ним в булочную месье Трюваля, что находилась на противоположном конце улицы Зеленщиков.

— А мама? — спохватилась я. — Мама знает, что ты жива?

— А чего бы ей не знать? — откликнулась бабушка.

— Но как же так? — всё это не укладывалось у меня в голове. — Отец говорил, у тебя случился сердечный приступ. А мама плакала.

Бабушка заварила травяной чай, нарезала хлеб, достала из ледника масло.

— Кто кому надобен, тот тому и памятен. Князь и княгиня Деламар — птицы слишком высокого полета, чтобы помнить о какой-то сумасшедшей старухе.

— И мама ни разу не приезжала к тебе с тех пор?

— Ну, отчего же? Однажды приезжала. Деньги привозила — целый кошель.

— Ты не взяла, — догадалась я.

Бабушка хмыкнула:

— На что мне они?

Я обвела взглядом темные стены кухни, и она сразу поняла, о чём я думала.

— Что, небогато житье? А мне и так ладно.

В детстве, когда я проводила тут целые месяцы, у домика бабушки всё время толпился народ. Она была известна на всё герцогство, а то и на всю Верландию, и чтобы сделать ей заказ на вышивку, люди приезжали издалека. И в обмен на расшитые ею рушники и скатерти привозили кто деньги, кто продукты, кто нужные в хозяйстве ткани.

Бабушка подслеповато прищурилась, и я поняла, почему теперь у нее не было заказчиков. И она, снова будто прочитав мои мысли, кивнула:

— Слепой курице — всё пшеница. Но-но, не куксись! Вышивать я, и правда, не могу, но в остальном себя обихаживаю. Да что мы всё обо мне да обо мне? Ты-то как тут оказалась? И почему одна? Неужто до сих пор не замужем? Я полагала, ты давно уже какая-нибудь герцогиня, а то и принцесса.

О титулах она говорила безо всякого придыхания, скорее с насмешкой. А вот мне о них совсем не хотелось говорить. Особенно сейчас.

— Я погощу у тебя недельку-другую, хорошо? Как думаешь, если я вышью что-нибудь, это можно будет продать?

У меня были с собой деньги, но это были деньги отца, и я знала, что бабушка откажется их принять.

— А отец знает, что ты здесь? — бабушка нахмурилась.

Я не стала врать и покачала головой. Но даже если бы князь Деламар лично приехал, чтобы увезти меня домой, я нашла бы, что ему сказать. Отец панически боялся скандалов, и если бы я пригрозила, что расскажу о бабушке докучливым газетчикам, он позволил бы мне здесь остаться — разумеется, инкогнито.

Напившись чаю, мы вернулись в гостиную. Я подошла к пяльцам, провела рукой по тонкой ткани, на которой были всего несколько стежков.

— Ты разве не разучилась вышивать? — с сомнением спросила бабушка.

О нет, я часто практиковалась! И хотя матушка полагала, что благородная барышня должна вышивать не крестиком (такое подходит только девицам из народа), а исключительно гладью, мои пальцы помнили всё, чему их научили в детстве.

— Красная нить — для оберега от измен. Зеленая — для финансового благополучия. Фиолетовая — для успехов в учебе. Так?

Бабушка кивнула, и на бледных губах ее промелькнула улыбка.

— Спать тут, на диване, будешь. Из твоей прежней комнаты пыль неделю выметать нужно. Да ты на ту кроватку уже и не поместишься.

Я поцеловала ее в морщинистую щеку и побежала к мосту, чтобы заплатить вознице и предупредить его, что я не поеду в Аньер. А потом не поленилась и прогулялась до конца улицы Зеленщиков.

Булочная месье Трюваля была на прежнем месте, и за большим прилавком стоял сам хозяин. Я поприветствовала его, но он, конечно, меня не узнал, и мне пришлось назвать себя. Он долго разглядывал меня, а потом прослезился.

— Ну, надо же — мадемуазель Диана! А ведь я знал тебя совсем малышкой! В какую же красавицу ты превратилась!

Я купила свежего хлеба, мягких, пахнущих ванилью круассанов и горячий (только из печи!) пирог с мясом и домашним сыром. Гулять так гулять! Месье Трюваль упаковал всё в большой бумажный пакет, и когда я уже выходила из булочной, сказал:

— Мадам Фонтане читала нам твои письма, и мы всё гадали, когда же ты сама приедешь сюда.

Я закусила губу, чтобы сдержать слёзы. И долго бродила по улицам, прежде чем вернулась в бабушкин дом.

Я никогда не писала ей писем. Я была уверена, что мне было уже некому писать. А она нуждалась во мне — моя старенькая бабушка, всегда старавшаяся казаться сильной и независимой.

Интересно, догадывались ли соседи, что эти письма она писала себе сама? И при мысли о том, что догадывались и за ее спиной посмеивались над ней, мое сердце сжалось. В этот момент я ненавидела князя Деламар.