Дочь мольфара

Глава 15

— Ай-да! Ай-да! Скоренько!.. — свистящим игривым шёпотом напутствовала Илка. — Уже тута почти!..

Она волокла за собой черноокую подружку, хотя поначалу Агнешка сильно не обрадовалась затее. Но Илку было не унять. Очень уж ей хотелось показать диво-дивное, которое сама видала впервые.

Ради такого случая девушки придумали нарядиться по-особенному. Не в том смысле, чтобы обновить парадные платья, а скорее наоборот. Илка оделась совсем неприметно — в обычную, каждодневную одёжу, в которой хоть огород копай. Да и Агнешка снарядилась ей под стать — в серую телогрейку и старые валенки. Платок выбрала самый, что ни есть, простой — без узоров и цветов, чистая белая шерсть да пух.

— Вот так ещё завернися, — подсказывала ей подруга, потуже закрывая Агнешке лицо.

— Я ж так дыхнуть не смогу! — возмутилась та.

— Потом надышишься! — командовала Илка, вновь скрывая платком выскочивший на минуту Агнешкин нос.

С глазами только ничего нельзя было поделать. Ну, что тут попишешь? Выдают глаза! И брови чёрные, что смоль, — тоже выдают. Косу Агнешки ещё как-то удалось запрятать от взглядов людских подальше, но глаза-то куды спрячешь?..

— Ты не зыркай ни на кого — и никто не приметит. Держи очи к земле, и здравы будем.

— Угу, — будто совунья, угукнула Агнешка из своего кокона.

Ну, вышли. Ну, побрели…

А снегу-то! Снегу намело!..

И продолжало мести, мести. Снег ложился всё уверенней с приходом стужня. Лишь поначалу снежные покрова были робки и прогалечны. Но с каждым днём мир кругом становился белее и как будто бы немного чище.

Световой день укоротился до каких-то часов, а в некоторых домах Боровицы его и вовсе видели теперь только мельком. Вместе с тем крепчал и мороз. Вся природа оповещала о том, что зима настала, и до тёплых деньков ещё ждать и ждать.

Подруги брели по сугробам, доходящих иной раз до колена. Ближе к деревне стали попадаться натоптанные пути. Но девушки всё равно старались держаться чуть в стороне и сходили с дорожки, если слышали приближающуюся повозку.

Так они добрались до церкви. Агнешка глянула на некогда любимое место и убрала взгляд в землю. Не только по настоянию Илки, ей и самой не хотелось долго рассматривать место, где ей давно не рады.

Наконец, впереди показалась рыночная площадь. Вчера Илка увидала тут настоящего учёного медведя. К Боровице пожаловал странствующий табор. Цыгане и привели расчудесного зверя. Деревня всей толпой ходила смотреть на косолапого, танцующего вприсядку.

— И яблоки он ловит ещё — вот так! — Илка показала, как именно мишка ловит яблоки хищной пастью. — Ну, таки чудной! Таки задорный!

Агнешка слушала подругу с необычайным интересом. Умела же Илка завлечь рассказом. А может, дело было вовсе и не в Илкиных способностях к красочному повествованию, а в том, что у Агнешки не стало больше никого, кто бы развлёк её дружеской беседой. Только Илка одна и осталась верным другом, только с ней Агнешка и могла разделить свои печали и радости.

Впрочем, печали она старалась оставлять себе безраздельно. Старалась не жаловаться Илке о том, как скучает по Янко, как тоскует ночами, как, просыпаясь среди ночи, часами не может заснуть и глядит в окно. И болит её сердце сильно-сильно, и спасу никакого от этой боли нет. И даже отец её мольфар не может придумать правильного лекарства против такой болезни.

Но подруге и не нужно было всё это как-то особенно узнавать или объяснять. Ей хватало и своих способностей, чтобы замечать бледность на щеках Агнешки, и чтобы замечать ту же бледность на лице Янко. О последнем вся деревня уже знала. Люди даже привыкнуть успели к его новому состоянию.

Янко как будто бы совсем не стало. Как будто бы он наполовину стёрся в серой печали. Подолгу нигде не появлялся, ни с кем не заговаривал. Шептались, что наведывается он зачем-то в лес. Чего он там забыл?.. Неясно…

И всё это происходило единовременно. Пока другие веселились, кто-то грустил в одиночестве свою собственную, неизбывную грусть.

Но даже среди океана грусти должны существовать светлые проблески. Илка старалась сделать так, чтобы подруга её не ушла окончательно в столь тёмные воды. Вот за тем и придумала она этот поход.

— Но мы только одним глазком! — сразу предупредила Илка. — Туда и немедля обратно ворочаем!

Агнешка кивнула, согласная на «один глазок». Но, конечно, «одним» не обошлось.

Как только девушки очутились на площади, у обеих сразу дух перехватило: толпа, шум, веселье, гуляние — красота! Гармонь надрывается, слышится лихой свист, где-то ругаются, а где-то поют, а посреди толпы — настоящий медведь! Вот такой — большой, косматый, ревущий! И яблоки-то, яблоки как шустро лопает!..

Подруги, слившись с народом, хлопали в ладоши. Агнешка так насмеялась, как давно уже весело ей не было. Никто на девчонок внимания не обращал, слава богу. Всем и медведя с балалайкой хватало. Играть зверь не умел, но притворялся мастерски, как настоящий актёр.

Агнешка задивилась так, что глаза позабыла прятать. Да и к чему скрываться, если всё так ладно складывается?

Народная память зачастую короткая, если её ничем не подогревать. А в Боровице сейчас хватало всяких событий для практикования в сплетнях. Кто-то помер, кто-то в зернь проиграл целую корову, кого-то застукали на чужом сеновале с чужой женой. Жизнь продолжалась. И жить ею было чудесно, несмотря на то что иногда — страшно.

На какое-то время Агнешка совсем позабылась. И платок уже не слишком скрывал её лица, и глаза блестели агатами совершенно неприкрыто, и улыбка сияла червоным смехом.

А меж тем иные глаза неустанно следили за малейшим её движением. Глаза твёрдые и жуткие, глаза непримиримые. Глаза, не ведающие покоя и смирения. Глаза, полные мстительного надрыва.

— Илка!.. — тихонько дёрнула Агнешка подругу за рукав тулупчика. — Илка, идём…

— Да-да! Ещё секундочку!.. — и не подумала двинуться с места Илка.

— Идём, говорю… Не то беды не оберёмся…

Илка всё-таки отвлеклась от представления и мигом прошерстила толпу.

— Идём, — быстро согласилась она.

Подруги нырнули вглубь веселья. Кто их заметит в эдакой суете?.. Никто.

Никто, акромя того, кому очень требовалось заметить. Того, кто всё на свете замечал и ни за что не хотел упустить долгожданного часа.

Спешно-спешно засеменили девушки по снегу, а, выбравшись с площади, вовсе пустились бегом. Летели, как угорелые, хотя гнаться на таком морозе — дело не из лёгких. Они мчали, подгоняемые лютым страхом. И каждая из них знала, что в страхе этом много действительной угрозы.

— Илка, беги домой, — попросила Агнешка. — Тебе тут короче свернуть.

Она почти не задохнулась от бега, в отличие от Илки. Та едва успевала переводить дух и уже спотыкалась.

— Не пойду. Вместе дойдём до Штефана. Мне ничего не сделается, — не согласилась Илка и потянула Агнешку к лесу.

— Илка, слухай, — упрашивала та, — нет уже никого. Сама доберусь.

— Не спорь. Заедно пришли — заедно уйдём.

Они как раз успели пробежать мимо церкви и спуститься под горку. Хотя уже не бежали, а скорее плелись. Илка и шагом-то с трудом еле-еле переставляла ноги. Тело всё будто свинцом тяжёлым налилось, грудину распирало болюче. Делаешь вдох — а воздух почти не идёт, застревает где-то в шее. Но с горки быстро катиться — раз и уже внизу, хоть какая-то передышка.

— Илка, иди домой, — снова взялась уговаривать Агнешка.

Но на сей раз подруга перечить не стала.

Потому что оказалось, что поздно пререкаться.

Прямо на взгорье стоял отец Тодор. Стоял чёрной могильной плитой. Стоял и смотрел на удирающих поганиц, которые осмелились заявиться на деревенский праздник. И за дерзость свою обе должны были поплатиться.

— Бежим! — Агнешка рывком сдёрнула Илку с места.

Если б могла, на горбу бы её понесла — не рассыпалась. Но даже Агнешка при всей своей природной выносливости оказалась не всесильна. Силы покидали и её. Она бежала и тоже постепенно задыхалась. А Илка всё падала, потом снова падала. Агнешка её подымала, опять пускалась бегом.

Если в лес успеть, она знает надёжные места для укрытия. Никто этого леса лучше неё не ведает. А для Агнешки там каждое деревце — родное. Только б с равнины суметь скрыться…

Илка вновь споткнулась, полетела кубарем. Агнешка поймала её, да сама тотчас потеряла равновесие — растянулась в снегу.

А лес — вот он — рукой подать. Уже минуло взгорье, уже камни под ногами всё реже и мельче. Вот же — спасительный лес…

— А ну, стой, гадина! — отец Тодор выдрал Агнешку из сугроба за воротник. — Сейчас тебе худо придётся!

— Не тронь! — заорала Илка.

Она кинулась отскребать непосильный для её возможностей хват, и, конечно, потерпела неудачу. Святой отец толкнул Илку так, что она и охнуть не успела.

Пока одна девушка барахталась в снегу, пытаясь подняться, Тодор принялся колотить вторую, что была явно сильнее. Агнешка брыкалась отчаянно. Священник тащил её куда-то прочь, обратно — к церкви.

Кое-как Агнешка вывернулась из захвата, мазанув по священной морде варежкой. Отец Тодор вмиг озверел. Он бухнулся на колени, а встал уже с корягой наперевес.

Размахнувшись как следует, он намеревался огреть блудницу по спине. Агнешка убегала и не видела, что происходит сзади.

— Ах, ты ж сатанинское отродье! — взревел священник. — На тебе!

В последнюю секунду прямо перед дубиной мелькнула голова Илки. Ветвистая коряга раскроила её прекрасное лицо наискось, а твёрдый сук ударил прямо над ухом, содрав пласт кожи вместе с белыми волосами.

Илка упала замертво.

Широко распахнутыми голубыми глазами она бессмысленно глядела в низкое зимнее небо. А под ней росло и растекалось ярко-алое озерцо.

— Илка! — закричала от горя Агнешка.

Второй удар получился таким, как рассчитывал отец Тодор. С первым он слегка промахнулся, а второй ломанул уже наверняка. Агнешка пала без сознания рядом с подругой. Но, в отличие от Илки, Агнешка ещё дышала.

Отец Тодор бегло оглядел дело рук своих. Перекрестился.

Затем взвалил Агнешку на плечо и спокойным шагом направился вверх по склону.

———————————————

Стужень (или студень) — одно из славянских названий декабря.

Зернь — азартная игра, навроде игры в кости.