Инвестор. Железо войны

Глава 1: ¡Viva Villa!

В оконном стекле вспыхнула гранями маленькая дырочка, от нее звездой разбежались трещины. Никто еще ничего не понял, только в ушах противно свистнуло и раздался шлепок, а Панчо уже валил и накрывал Джонни.

— Снайпер! — заорал Ося, нырнул на пол и перекатился под стену, не дожидаясь второго выстрела.

Ларри скользнул за шкаф, выдернул пистолет, но успел краем глаза охватить сцену:

— Дом напротив! Шестой этаж!

В коридоре тут же затопали башмаки детективов охраны и хлопнула дверь, но всего этого стрелок не видел: он вскочил и кинулся бежать, матерясь на ходу.

А ведь так все хорошо начиналось…

Во-первых, удалось арендовать квартиру в нужном месте — после Черного вторника 1929 года вслед за обвалом рынка рухнул спрос на дорогое жилье, а высоко задиравшие нос биржевые брокеры и тому подобная публика бросились из престижного даунтауна врассыпную, как тараканы. Многие в попытке срезать косты переехали ближе к Гарлему, в Бруклин и даже за Гудзон, в Нью-Джерси.

Конечно, лучше стрелять в объект на улице, но наблюдение подтвердило, что Грандер вел себя замкнуто, почти не выходил, в город выбирался спонтанно, к тому же вокруг него постоянно толклись два-три нанятых охранника. Так что оставалось ловить момент из дома напротив.

Подходящую квартиру снял для Майкла один ловкий парень, даже без оформления договора — управляющий зданием при виде наличных потерял волю и позволил целый месяц кантоваться в жилье, не уведомляя домовладельца. И сам выдал ключ от черного хода, чтобы арендатор мог избежать лишних глаз.

Во-вторых, позиция получилась удачная: на этаж выше цели, в девяноста метрах, через шумный длинный перекресток, из глубины комнаты. Ничего сложного: поставил стол, на него валик, сиди да жди. Не то, чтобы это очень нужно, особенно сейчас, после смерти заказчика, но работу следовало довести до конца, тем более, что слухи о незаконченном деле могли в будущем лечь пятном на репутацию.

В-третьих, удалось побороть кретинскую раму. Стрелять через стекло так себе задача, хоть расстояние небольшое, но все равно есть искажения, да к тому же неизвестно, насколько отклонится пуля. Держать окно постоянно открытым довольно странно даже в не очень холодном нью-йоркском ноябре, не говоря уж о том, что это просто заметно.

Целый день ушел, пока блок с противовесом и подставкой не заработал как следует — раму то перекашивало, то она открывалась не полностью. Это в России или Европе можно подпружинить и мгновенно распахнуть створки, а здесь другая конструкция: вверх-вниз.

Майкл натер полозья воском для гладкости, подобрал вес, в итоге все заработало как надо: выдерни подпорку у противовеса — рама и откроется.

В-четвертых, за несколько вечеров удалось незаметно затащить на лежку не только винтовку, но и несколько банок с керосином, пакетов с едой, питьем и прочими мелочами для относительно комфортного ожидания, вроде туалетной бумаги — бог весть, сколько придется торчать на позиции. За то же время он установил примерный распорядок в квартире напротив, теперь оставалось только не упустить подходящий момент.

В-пятых, пока ждал, отрешился от зависти и злобы. Если все время думать о том, что Грандер родился с серебряной ложкой во рту, что к нему липнут деньги и бабы, что ему все время везет, можно в решающий момент сорваться. В общем-то, так и вышло в первый раз, когда в прицеле показался «золотой мальчик» — Майкл дернул веревку, но неудачно ударился локтем, зашипел, а за эту долю секунды цель пропала.

А вот второй момент, черт бы его побрал, все никак не наступал. В квартиру напротив приходили и уходили люди, курили у окна, пили кофе, делали черт его знает что еще — но нужная голова в прицеле так и не появлялась.

Вместо нее в коридоре лязгнула дверь лифта и раздался громкий голос управляющего:

— Две трети нанимателей съехали, мистер Каннингем!

— Не кричите так, я не глухой! — проворчал начальственный бас. — Что вы предприняли для поиска новых жильцов?

— Дали объявления, убрали квартиры перед осмотром…

— Результаты?

— Никто не появился…

— Плохо работаете! — рявкнул бас. — А ну-ка, покажите мне убранные квартиры. Нет, не эту, вот эту!

В дверь хозяйски ударили костяшками пальцев, и Майкл бесшумно скользнул из комнаты в кухню.

— Но какая разн…

— Открывайте!

Когда в замок вставили ключ, Майкл уже стоял за шкафом, сжимая в руках пистолет. На этаже все остальные квартиры пустовали и оставалось надеяться, что выстрелов никто не услышит.

Дверь скрипнула, снова затараторил управляющий:

— Эту квартиру убирали одной из первых, успела запылиться…

— Безобразие! Уберите снова! И делайте это еженедельно! Откройте следующую!

Щелкнул замок, но Майкл стоял неподвижно до тех пор, пока не уехал лифт и не затихли все звуки. Он вытянул вперед руку, растопырил пальцы — н-да, надо успокоиться, с таким тремором стрелять невозможно.

Сделав несколько гимнастических упражнений с глубоким дыханием, он вернулся к креслу и столу с уложенной на скрученные матрасы винтовкой. И как на зло, стоило только приложиться к прицелу, в окне напротив мелькнула голова Грандера.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Майкл дернул за веревку и, не глядя на падающий вниз противовес, потянул спуск.

И тут же проклял себя за поспешность — раму заколодило, пуля обожгла нижнюю планку, оставив дымящуюся дорожку.

В доме напротив хрустнуло стекло и все фигуры мгновенно исчезли из поля зрения — о следующем выстреле нечего и думать, надо немедленно уносить ноги, не дожидаясь, пока охрана Грандера догадается и прибежит прочесывать здание. Тем более, застрявшую на полпути раму наверняка отлично видно.

Пнув ногой керосиновую банку, Майкл быстро похватал необходимое, мимолетно пожалев, что придется бросить пристрелянную винтовку, зажег спичку и кинул ее в лужу, прикрыв за собой дверь.

Черная лестница вывела его в двор-колодец. Майкл застегнул пальто, поправил шарф и шляпу, спокойно вышел на параллельную улицу, закурил и не спеша двинулся к тому самому шумному перекрестку.

У полицейской машины два человека что-то настойчиво пытались объяснить копу, указывая на полуоткрытое окно шестого этажа, а от парадного входа несся возмущенный бас мистера Каннингема, которого едва не уронили набежавшие детективы.

Майкл культурно выкинул окурок в урну и спустился в сабвей.

Все, что требовал контракт, он сделал. А уж убит Грандер или нет, станет ясно из вечерних газет, но в любом случае, из страны придется смываться — наверняка ищейки уже встают на след. Против судьбы идти трудно, хотя можно упереться и поломать ее, добить Грандера во что бы то ни стало, но какой в этом смысл, если никто больше не заплатит? Значит, надо отсидеться, вернуться после того как волна уляжется, все забудется, и никакого ущерба репутация не понесет.

До вечера он выписал аккредитивы в банке, обменял ваучер на билет в конторе пароходства, забрал саквояж с чемоданом из камеры хранения на Пенсильвания-стейшен и уже перед самым отходом трансатлантика купил вечерние газеты.

Ни одна из них о стрельбе на Манхэттене не сообщала и Майкл решил считать это знаком — раз господь хранит «золотого мальчика», пусть так оно и будет. Тем более что с живым и здоровым Грандером он чуть было не столкнулся в коридоре лайнера.

Панчо накрыл Джонни не раздумывая, а чиркнувшая по голове пуля только добавила Вилье ускорения. В голове шумело от удара, а когда до рта добралась слабая струйка крови, мистер Фрэнк Вилья отключился как тогда, под Монтерреем.

В двенадцать лет Панчо твердо знал, что ему предстоит закончить школу, а потом учительскую семинарию, скажи кто-нибудь, что ему вскоре предстоит стать бойцом Северной дивизии своего полного тезки генерала Вильи — не поверил бы. В самом деле, сын уважаемого в Чиуауа учителя стоял заметно выше детей городских поденщиков, выше того класса поголовно неграмотных пеонов, составлявших армию генерала без малого полностью. Зимой Панчо даже носил ботинки, в то время как большинство его сверстников продолжали бегать босиком.

Конечно, он не принадлежал к местным богачам и спокойно дружил с мальчишками из бедных кварталов — разумеется, с теми, кто ходил в школу, невзирая на трудности. Один из них, Хуан, как только началась восстание против диктатуры Порфирио Диаса, уговаривал Панчо бежать и примкнуть к вождям крестьянских отрядов. Но у Панчо перед глазами стояла будущая карьера на ниве народного образования и он постоянно отказывался.

Ровно до того момента, когда генерал Уэрта совершил переворот и его войска вошли в Чиуауа, преследуя разбитые отряды повстанцев. Когда Панчо вернулся из школы, вместо дома дымилось пепелище, и никого из родных не оставалось в живых — отца и двух братьев расстреляли за «поддержку либералов», а что случилось с женщинами, даже не хотелось думать.

— Что сидишь?

Панчо поднял глаза — над ним на лошади возвышался драгун с недобрым узким лицом, нос да скулы.

— Дом был… — всхлипнул Панчо. — Семья…

— Дом весь вышел! — зло сплюнул всадник. — А сестренка была хороша, да…

Панчо, не помня себя, вскочил и бросился на солдата, но только для того, чтобы получить сапогом в лицо и без памяти рухнуть в смешанную с золой пыль.

В себя он пришел нескоро и долго сидел, молча глядя на остатки улицы — каратели не пощадили никого, и некогда веселая Двадцать девятая превратилась в обезлюдевшие руины. Вечером его забрал Хуан и привел к себе домой. Наутро они продали единственное что осталось у Панчо — ботинки и на крестьянской повозке выбрались из города.

Через два месяца скитаний они прибились к одному из отрядов «генерала Вильи», который только что взял пограничный город Сьюдад-Хуарес, и через Рио-Гранде к повстанцам тут же потекло оружие из Estados Unidos[1].

Северная дивизия славилась быстрыми маршами — почти все ее бойцы ездили верхом и вскоре Хуан и Панчо, служившие посыльными при одном из подразделений, тоже получили по небольшой лошадке. Поначалу было трудно, и Хуан все время посмеивался над «белоручкой», но мало-помалу Панчо выучился чистить, седлать и кормить лошадь, а ко времени взятия Торреона стал отличным наездником.

За Торреоном генерал Вилья взял Сан-Рафаэль, за Сан-Рафаэлем — Сальтийо и двинулся в обход через Паредон, но федералы, как тут называли правительственные силы, выслали навстречу целых шесть тысяч человек. Помеха не так чтобы очень большая, но армия могла выиграть время и понастроить вокруг Монтеррея укреплений.

В перестрелках Панчо и Хуан бывали и раньше, но настоящее боевое крещение они приняли у микроскопического селения Азуфроста. Невысокие горы синели на горизонте и зеленели поближе, лениво встающее солнце освещало равнину с небольшими холмами и проплешинами желтой земли меж зарослей колючего чапараля. Вдоль дороги торчали несколько белых зданий католической миссии и домиков, откуда жители сбежали, едва заслышав о приближении воюющих сторон, а на возвышенности в стороне поблескивала биноклями ставка генерала Вильи. Командиры разглядывали поле сражения, где выдержавшие первый натиск федералы спешно укрепляли батареи.

Мальчишки, оба верхом, стояли чуть ниже, косясь на генерала в ожидании приказов и нервно проверяя, хорошо ли приторочены к седлам одеяла-серапе, затянуты ли ремешки шпор и подпруги. Чтобы перебить тянущее чувство внизу живота и успокоить сердце, которое билось то часто, то медленно, Панчо застегнул до горла видавшую виды полотняную куртку, доставшуюся ему при дележе трофеев в Торреоне, еще раз подогнал ремень карабина и поводья. Рука сама раз за разом пересчитывала тридцать патронов в висевшем через левое плечо бандольере — все для того, чтобы не начать неудержимо болтать, показывая свой страх.

— Бить по дороге! Не дайте им подвезти снаряды! — раздалось с холма.

Смуглый до черноты мексиканец с пиками усов вразлет, весь перепоясанный патронташами, кинул руку к сомбреро и галопом скатился с холма. Через несколько минут пушки вильистов заговорили чаще и громче — орудия Северной дивизии были объектом неустанной заботы генерала и поводом его законной гордости. Он вообще демонстрировал неожиданные подходы и умения для человека с происхождением из пеонов, минимальным образованием и разбойной молодостью — глубокие рейды кавалерии, санитарные поезда, мощная артиллерия…

— Мой генерал! — отсалютовал взмыленный посыльный. — Федералы теснят Ортегу!

— Фелипе, — повернулся к свите командующий, — усильте правый край!

Он еще раз поднес бинокль к глазам и долго глядел на распадок Дельгадо, откуда, согласно замыслу, в тыл федералам должна ударить кавалерия посланного в обход Родольфо Фьерро. Там, за спинами солдат правительственных войск, мобилизованные пеоны вовсю махали лопатами, вгрызаясь в сыпучую мексиканскую землю. Еще немного — и там пролягут траншеи, выбить федералов из которых конники не смогут…

— Огонь на левый фланг, не дайте им вырыть окопы! Черт побери, где Родольфо? Эй, chikos[2], а ну пулей за этим лентяем! Передайте полковнику, чтобы поспешил, иначе упрется в окопы!

Хуан тут же закинул карабин за спину, хлестнул лошадь и радостно завопил, скрываясь в тучах пыли:

— Панчо, за мной!

Панчо замешкался, но тут же поскакал следом, чихая и стараясь придерживать карабин, чтобы не бил по спине. Едва устроив железяку, он вдруг понял, что в обход они не успеют, и заорал Хуану:

— Стой! Стой!

— Чего тебе? — слегка притормозил и дал нагнать себя напарник.

— В обход не успеем, надо наперерез!

— Там же федералы… — оторопел Хуан.

— Проскочим у них под носом!

— Если нас убьют, мы не выполним приказ! — продолжал цепляться Хуан.

— А если мы поскачем в обход, убьют людей Фьерро!

— А пушки?

— Никто не будет стрелять по двум всадникам! — настоял Панчо.

Хуан несколько побледнел, но кивнул и повернул лошадь в сторону распадка.

Справа от них вовсю грохотал бой, с противным вжиком высоко над головой пролетали шрапнельные пули. В центре равнины, над Азуфростой, поднимался столб черного дыма, но федералы крепко держались за стенами миссии Пресвятой Девы Гваделупской, отбивая одну атаку за другой и выкашивая вильистов пулеметами и орудиями.

На поле перед поселком кучами грязного тряпья здесь и там валялись убитые, между ними вспухали фонтанчики пыли, выбитые шальными пулями. Ветерок мотал над равниной пороховую гарь, запахи горячего металла, густеющей на солнце крови и конского пота.

Насчет пушек Панчо не ошибся, в них никто не целился, но скакавшим вдоль атакующих цепей мальчишкам досталось немало перелетов. После каждого взрыва Панчо зажмуривался и открывал глаза только после того, как проходило удивление — надо же, еще жив! Как он ни храбрился, но чем дальше, тем больше наползал страх, ужасно хотелось развернуть коня и кинуться в тыл. Но он не мог потерять лицо перед Хуаном, который отставал, и его приходилось понукать и подбадривать. Панчо держался в седле, убеждая себя, что происходящее вокруг просто страшный сон, что грохот снарядов только чудится, что еще одно мгновение — и он проснется если не в своей кровати в Чиуауа, то на попоне в тыловом лагере.

Они проскочили, несмотря на оглушительную пальбу в их сторону, и перехватили колонну Фьерро как раз на середине распадка, откуда до позиций федералов оставалось не больше двух километров.

По взмаху руки полковника шедшие короткой рысью кавалеристы прибавили ходу и уже через пять минут разворачивались широкой лавой за неготовой позицией засуетившихся федералов. Сквозь ряды конников к полковнику протиснулся худой паренек в дырявой широкополой шляпе, с висевшей на груди медной трубой.

— Давай, Мануэлито! — хищно оскалил зубы Фьерро, выдергивая винтовку из седельной кобуры.

Горнист, ровесник Панчо и Хуана, вдохнул полной грудью и приложил медь к острому индейскому лицу…

Резкий металлический скрежет на секунду перекрыл и стрельбу, и звуки пушек. Некоторые перекрестились, некоторые закусили ремешки шляп или фуражек, но все тронули коней шпорами и двумя шеренгами двинулись вперед, привставая в стременах.

Сердце Панчо ухнуло вниз, оставив в груди звенящую пустоту, но он, не обращая внимания на страх, вместе со всеми послал лошадь вперед.

— В атаку! — скомандовал горнисту полковник.

Снова проскрежетала труба, всадники переходили на галоп под звон сбруи и грохот копыт. Эскадроны понеслись вперед под нарастающий крик:

— ¡Viva Vill a! ¡Viva Villa![3]

Навстречу ударил одинокий пулемет, до слабых позиций федералов оставалось несколько сотен метров, над головой оранжевыми облачками разорвалась шрапнель. Какофония атаки разрасталась, в нее вплелись ржание лошадей, винтовочные и пистолетные выстрелы, крики раненых и умирающих.

Снаряд угодил прямо в центр строя, выбив Фьерро из седла. Он по инерции пролетел вперед, пробежал несколько шагов и упал в пыль, но тут же вскочил и запрыгнул на подведенную другим бойцом лошадь.

— За мной! За мной! — контуженный, но живой полковник размахивал карабином, увлекая своих людей в атаку.

Панчо мчался следом, со злорадством заметив, что федералы дрогнули и обратились в бегство, те же, кто не побежал, падали один за другим под градом выстрелов.

— ¡Viva Villa! — заорал Панчо, воздев вверх винтовку.

Но поддержали его бойцы или нет, уже не услышал. Из-под копыт в небо ударил столб огня, лошадь засеклась, грянулась оземь и следом кубарем свалился Панчо. Пыль забила рот и нос, последнее, что он увидел потухающим взглядом — месиво из крови, кишок и костей, в которое превратилась его лошадь.

Он валялся на санитарной повозке, когда через два дня его нашел посыльный из штаба и передал приказ — немедленно явиться. Панчо с трудом встал и с помощью посыльного добрел через лагерь к стоявшему на путях составу.

К нему сгоняли взятых после очередного боя федералов — по преимуществу, молодых крестьян, которых загребли по мобилизации. Причем воинская повинность действовала избирательно — большинство сдали в армию их хозяева-латифундисты, избавляясь от «ленивых», «строптивых» или «слишком умных». Покрытых копотью и пылью солдат обыскивали и отталкивали к таким же, и они смиренно сбивались в кучу, как стадо овец, понемногу успокаиваясь и усаживаясь на землю. В стороне лежали и стонали раненые, некоторые уже кончились.

Чуть поодаль под винтовками часовых собрали сельских конных полицейских «руралес» и офицеров в некогда синей униформе.

Окно вагона со скрипом опустилось вниз, и генерал отдал короткий приказ:

— Руралес перевешать, офицеров расстрелять.

После чего Вилья выбросил наружу обглоданный маисовый початок, заметил Панчо и сделал приглашающий жест.

Черт его знает, у кого генерал Вилья подрезал салон-вагон, но Панчо, еще слабый после контузии, покачнулся: роскошь буквально ударила его по глазам. Темно-зеленые бархатные портьеры на окнах и темно-зеленая бархатная обивка стен и диванов, золотые кисти и золоченая мебель, хрустальная люстра на потолке и хрустальные бокалы на столе…

Там же стоял видавший виды медный котелок с вареной кукурузой.

— Почему ты не выполнил приказ?

— Мы доставили сообщение, как и было приказано! — слабо возразил Панчо.

Генерал раздул ноздри:

— Шутить со мной вздумал, щенок?

Обалдевший от такого приема Панчо только открыл рот, чтобы оправдаться и рассказать подробности, но генерал вскочил, схватил его за руку и оттащил в угол, подальше от сидевших за столом соратников.

— Не смей мне врать или будешь кормить ворон, как эти! — он злобно махнул рукой в сторону окна, за которым к перекладине деревянной башни водокачки уже пристраивали петли из толстой веревки.

Панчо собрался с тающими силами и твердо ответил:

— Прошу справиться у полковника Фьерро, мы доставили сообщение, и я был с ним в атаке.

— Полковник ранен и без сознания, — почти прошипел генерал, не сводя с него недоверчивых глаз.

— Мы сделали все, что возможно, — стоял на своем Панчо.

— Этого мало, — шевельнул усами генерал, — мои люди должны делать и невозможное!

Он помолчал, отпустил рукав Панчо и выдохнул:

— Ступай, я распоряжусь о тебе.

Пошатываясь, Панчо побрел вдоль состава. От локомотива тянуло угольным дымком, каленым железом и паром, из клубов которого неожиданно появился Хуан — в новенькой форме, которую носили солдаты-федералы, но в сомбреро вместо фуражки и с двумя узкими полосками на рукаве.

— Капрал… — удивленно протянул Панчо. — Когда успел?

— За доставку сообщения полковнику Фьерро!

— А что же ты про меня не сказал?

Хуан только хмыкнул и пожал плечами.

— Я думал, ты мне друг, — внезапно ослабевший Панчо присел на подножку вагона.

— Прежде всего я боец генерала Вильи! И ничего тебе не должен!

Мысль о том, что ему никто ничего не должен, здорово помогла Панчо выжить в следующие несколько лет.

Панчо лежал на кровати в комнате с наглухо задернутыми шторами. Тампон, прижатый к голове, почти перестал напитываться кровью — еще полчаса и можно будет ехать на причал.

— Потом Хуана и меня послали к генералу Сапате, с целым отрядом для верности. Добрались не все, Хуан потерялся, а половина отряда полегла в засаде. А когда я добрался до Сапаты, оказалось, что Хуан попал в плен и выдал наш маршрут…

Джонни неразборчиво выругался под нос.

— Потом… — Панчо попытался приподняться на локте.

— Лежи, лежи, — слегка надавил ему на плечо Ося.

— Потом генерал Вилья поссорился с генералом Каррансой, и нам пришлось воевать со вчерашними союзниками.

— Обычное дело для революции, — хмыкнул Джонни.

— Да уж, — поддержал его тяжелым вздохом Ося.

— Два года боев, до самого поражения при Агуаскальентесе. И не единой царапины, кроме той контузии, да вот сегодня, — усмехнулся Панчо и потрогал тампон.

— А что с Хуаном?

— Не знаю, кажется, его повесили.

— А ты?

— Партизанил до самого конца, до третьего сражения за Сьюдад-Хуарес, когда мы проиграли каррансистам и гринго. Я не хотел покидать Мексику, но все было кончено, Северную дивизию рассеяли, я сумел перебраться через границу, в Штаты…

— Хотел стать богатым человеком? — Ося дружески ткнул кулаком в бок Панчо.

— И это тоже, — страдальчески сморщился однофамилец генерала. — Но прежде всего, у меня в Мексике ничего не осталось. И обратной дороги туда, скорее всего, нет.

— Почему? Богатому человеку везде рады, — удивился Джонни.

Панчо помолчал, словно решая, нужно ли рассказывать все до конца, но все-таки договорил:

— Еще до Сьюдад-Хуареса мне попался узкомордый… Тот, что сестру…

Джонни слегка прижал руку Панчо ладонью.

— Его взял в плен наш разъезд, и тогда я нарушил приказ Вильи доставить языка, я зарезал сукина сына, не дожидаясь, когда его расстреляют или повесят после допроса…

Все помолчали, но Панчо еще не закончил:

— Мне кажется, узкомордый выжил только для того, чтобы я смог отомстить… Так что к югу от Рио-Гранде на меня многие в обиде, если я вернусь, меня, скорее всего, убьют из-за угла.

— Это если ты вернешься под своим именем и начнешь шастать в своих местах, — утешил его Джонни. — Ладно, как там твоя ссадина?

Панчо снял тампон — на ранке уже запеклась корочка, обильно смазанная йодом.

— Пожалуй, я могу ехать.