Инвестор. Железо войны

Глава 19 Крах инженера Г

Тот из психологов или телепатов, кто научит мужчин понимать, чем недовольна молчащая женщина, вознесется на небывалые вершины славы.

Вот что я делаю не так?

Цветы — вся территория поселков и заводов покрыта кустами и цветами, почти весь Палафружель сюда пересадила! Блин, специальных садовников приходится держать в штате! И это не считая обычных букетов.

Подарки? Сколько угодно, но сделать, чтобы Габи приняла их — целая эпопея.

Внимание? Постоянное! Уж телефонные звонки один-два раза в день меня не разорят.

Замуж не зову? Звал, но даже с родителями знакомиться не стала, хотя это ее ни к чему не обязывало.

Интересов не разделяю? Да уж куда больше — школы ни в чем отказа не знают, учебный процесс впереди планеты всей, любые начинания поддерживаю.

Время не провожу вместе? Тут да, маловато. Но что делать, если я все время в Овьедо, она — в Барселоне и оба заняты по самое не могу? Самолет не телефон, гонять ежедневно не получится. А на мое предложение вернуться в Овьедо и возглавить наши школы здесь, Габи ответила сухим отказом — только-только развернулась, едва-едва наладила работу и бросать все?

Отношения держались, но понемногу ушла из них та безоглядность, ради которой и стоит ввязываться, теперь каждое движение приходилось обдумывать — а как воспримет? А не повредит ли?

Помыкавшись, я решился на прямой разговор и в следующий ее прилет выбрал подходящий момент, взял за руки и спросил, глядя прямо в глаза:

— Что у нас не так?

Она аккуратно высвободила кисти, помолчала, а потом задала убийственный вопрос:

— Зачем ты это делаешь?

Мне хватило чувства самосохранения задушить саркастическое «Что из того, что я делаю, зачем?», и я ограничился вопросом «Что именно?»

— Зачем ты покупаешь пушки?

Она скрестила руки под грудью, и я чуть не позабыл, что мы тут вообще делаем.

— Зачем тебе броня?

Ну как зачем… Пришло время одевать недотанк, и заказ отправился к нашим поставщикам в Хихон. А завод в Сестао уже вовсю лил гусеницы и штамповал «строительные каски» из стали Гадфильда. Но откуда этот внезапный пацифизм?

— Ты же знаешь, военное министерство передало мне в управление оружейные и патронный заводы, я так думаю, что этим не ограничится. На днях приедет целая комиссия из Африканской армии…

У Габи дернулись тонкие ноздри и сузились глаза, а я заметил, что она еще красивее, когда злится.

— Ты решил зарабатывать на смерти?

— Я еще никого не убил.

— А куда делся Абехоро?

— Это лучше спросить у него.

В «группу Зорро» меня не взяли, о чем я очень жалел — сильно хотел посмотреть на курощение. Но Панчо, отказавший мне в участии, рассказал, что все прошло тихо и буднично — остановили машину на безлюдном участке, вынули фигуранта и зачитали ему список ближайших родственников с адресами, названиями школ или церквей, куда они ходят, перечислили всю его недвижимость и компании, куда вложены его средства… Вот точно, с кем поведешься — Панчо наверняка набрался этого в Америке, поскольку я о таких методиках ему не рассказывал, хотя и «Крестного отца» смотрел, и в девяностые много подобных историй слышал.

Чтобы подтвердить серьезность намерений, Панчо предложил спалить дом, на что Хосе Мария Абехоро Гонзало отреагировал с пониманием, быстренько собрал вещички и отбыл в эмиграцию. Никого это не удивило — обычное дело, многие так переселялись на время в Латинскую Америку, на Кубу или на Филиппины, делали там состояние, возвращались богатыми и уважаемыми людьми.

— Что-то он слишком быстро уехал…

— Габи, не усложняй. Наверное, у него там подряд или контракт с ограничением по времени.

Слово за слово, сантиметр за сантиметром, я оказался с ней рядом, но ничего еще не закончилось:

— Мне не нравится, что ты за деньгами не видишь главного.

— Вот уж нет! Ты же знаешь, я не гонюсь за прибылью, наоборот, я вкладываю ее в людей.

Она позволила себя поцеловать в щечку, но уточнила:

— Значит, это заказ военного министерства?

Чего я совсем не хотел — так это врать любимой женщине и потому ответил уклончиво:

— Я не могу раскрывать детали, это секрет.

Габи чуть отодвинулась, подобрала ноги на диван и внимательно на меня посмотрела. Будто видела в первый раз, а потом медленно протянула:

— Хорошо… Кажется, я знаю, как ты можешь оправдаться.

Ну вот, что ни делай, а кругом виноват.

На следующий день Габи представила мне одного из своих учителей, каноника Максимилиано Мартинеса. Как ни странно, я уже встречался с ним с подачи монсеньора Луиса-и-Переза, когда дошло до присутствия «Католического действия» на заводах. Толком из этого ничего не получилось — чтобы влиять на рабочих, нужно быть в их гуще, а католических активистов с нужными профессиями набралось полторы калеки. Их мгновенно превратили в объект для постоянных шуточек, большая часть довольно быстро сбежала с заводов, то есть с уловлением душ у ксендзов не заладилось.

— И сколько я не пытался доказать, что вся наша профсоюзная деятельность должна быть прозрачной и бескорыстной, без апологетики собственности, общественного порядка, работодателей или самой Церкви, я не преуспел, иерархи считают иначе, — жаловался Мартинес.

Но если брать ситуацию по всей Испании, на ее фоне провал католической пропаганды в рамках Sociedad Espan'ol de Automoviles y Tractores смотрелся бледно — таких агитаторов могли и на тумаках вынести, не говоря уж о поджогах церквей.

Однако молодой священник принес мне интересный план, как поднять авторитет церкви, заработать очки у властей и сделать реально полезное дело — он предложил профинансировать вакцинацию от турберкулеза! Препарат, который я всю жизнь знал под русским названием БЦЖ, оказывается, уже лет десять существует и называется здесь тоже BCG, в честь создателей — Bacillus Calmette-Guerin.

Но, блин, сколько на это требовалось денег, хотя бы в масштабе Астурии! Вот не будь у Махно проблем с туберкулезом — хрен бы я на это подписался, и не потому, что долго и муторно, а из-за отношения Оси, у которого лишнюю копеечку теперь хрен выпросишь. А ведь еще наверняка появятся местные антипрививочники…

— Патер, как вы намерены убедить людей в необходимости вакцинации? Вы же знаете, рабочие не очень-то вас слушают…

— Очень просто, сын мой, — мягко улыбнулся Мартинес, — если мужчины отвернулись от Церкви, то женщины ее верная опора. Мы же собираемся защитить детей, не так ли?

Интересные расклады поведал каноник — среди мужчин-пролетариев четыре пятых в церковь не ходили, среди их жен пропорция обратная. То есть больше половины семей имела еще и религиозные мотивы для ссор и скандалов…

«Африканцев» во главе с Франко понаехало гораздо больше, чем Крезен, Баррон и Тенадо — человек десять, уже через минуту я потерялся в именах и фамилиях, тем более, что они не совпадали с присланным заранее списком. Недоразумение это свалили на «шпаков, засевших в министерстве», а я просто обращался «капитан», «полковник» или «майор», поскольку все носили форму. Единственным исключением оказался сам Франко — он фрондировал в гражданском костюме, но его-то я знал, как зовут.

А еще он снял с меня обязанность экскурсовода, осточертевшую мне хуже горькой редьки — каждому, кто приезжал на завод, хотелось получить информацию «из первых рук». За последние месяцы, кроме парагвайцев, турок или чиновников из Мадрида, нас посетило до пятнадцати групп. Франко со товарищи поставили рекорд по численности.

Генерал, к моему удивлению, запомнил почти все, что я ему рассказывал при его визите, и теперь уверенно просвещал сослуживцев, воодушевленно перечисляя характеристики двигателя, трансмиссии, мостов и так далее. Мое присутствие свелось к чисто декоративной функции, редкие пояснения не в счет.

Каждый гость счел обязательным залезть в «Атлантико», несколько продвинутых офицеров даже прокатились на них по заводскому двору, прочие же ограничились бибиканьем. За всем этим мальчишеством неодобрительно наблюдали сторожевые псы, за которых я искренне и долго благодарил Франко.

Наибольшее впечатление произвели грузовики с бронированием, и в группе немедленно завязалась по-испански горячая дискуссия о тактике применения «Атлантов» в Марокко. Сошлись на том, что если поставить в кузов пулемет, может, чего и выйдет, но в тыловом обеспечении грузовик — машина незаменимая.

— Как идут дела на оружейных фабриках, сеньор Грандер? — дернул подбородком Франко.

— Мы провели небольшую реконструкцию, модернизировали станочный парк. Я ожидаю, что фабрики смогут удвоить продукцию.

— А что за новое оружие, над которым работает этот ваш немец? Легкий ручной пулемет?

— О, это даже не предсерийные образцы, все на стадии исследований, проверки концепции и отработки идей.

— Было бы интересно посмотреть, как закончите.

— Вы непременно их увидите, сеньор генерал. А сейчас, сеньоры, приглашаю всех на обед!

Небольшой банкет накрыли в «инженерном» зале столовой, куда мы и проследовали — кто же откажется от перспективы на халяву поесть и выпить?

— ¡Arriba España! — возгласил Франко и его поддержали хором.

Офицеры делились впечатлениями, но самый лучший водитель из них, сделавший аж три круга, после первых тостов поднялся с бокалом в руке.

— Друзья, мы забыли, что сеньор Грандер американец, — он сделал многозначительную паузу и гаркнул: — ¡Viva Estados Unidos!

За Соединенные Штаты выпили с не меньшим энтузиазмом.

А вот после обеда я сел в лужу.

В «либертарно-коммунистическом» цеху дела и так шли к логическому завершению, но я не ожидал, что это произойдет так быстро, драматично и в такой неудачный момент.

Когда я провожал «африканцев», из цеха вывалилась возбужденная толпа орущих друг на друга — рожи красные, всклокоченные, еще минута и начнется драка. В воздухе густо реяли испанские матюки, с упоминанием родни спорщиков, всех сельскохозяйственных животных, а также их разнообразных гибридов.

— Как интересно у вас организована работа, — иронично хмыкнул Франко.

Пришлось выкручиваться:

— Новички. Мы всех собираем в один цех для притирки.

— Но зачем???

— Американская организация труда сильно отличается от испанской, тем более у каждого свой опыт, свои представления. Станок непривычен, инструмент не тот, двигатель должен быть дизельным, а лучше выпускать не машины, а мотоциклы и так далее.

— То есть это вроде курса обучения новобранцев? — перевел на знакомые рельсы один из полковников.

— Именно так.

Скандал у цеха тем временем утих, чему немало способствовало появление охраны и дежурных. Разгоряченные спорщики возвращались на рабочие места, но некоторые двинулись к выходу. Я мысленно выдохнул — только драки на глазах у офицеров нам и не хватало.

— Мне кажется, вы даете им слишком много воли, сеньор Грандер.

— Я предпочитаю, чтобы они обожглись сами, сеньор Франко. Знаете, сколько ребенку не говори, что кофейник или чайник горячие, он все равно хочет попробовать сам. А как попробует, больше и говорить не надо.

Вот так закончился эксперимент с анархическим цехом — часть рабочих наотрез отказалась работать с бывшими товарищами, часть в сердцах расплевалась с профсоюзом, часть вообще уволилась. Вот этих было жальче всего — квалифицированные кадры на дороге не валялись.

Новости произвели удручающее впечатление на Хосе-Буэнавентуру, а вот Махно предполагал именно такой исход. Снова и снова на жуткой смеси испанского с французским с вкраплениями русского и суржика он втолковывал Хосе о необходимости организации и дисциплины. В испанском Нестор заметно продвинулся, в основном, благодаря постоянным беседам с Хосе — тот, как маленький почемучка, «хотел все знать» и атаман изложил ему практически всю историю махновщины в виде устного эпоса.

Помимо Хосе, к Нестору тянулась нескончаемая вереница паломников — слух о его прибытии широко разошелся среди активистов и симпатизантов CNT/FAI, и в санаторий практически ежедневно гоняли автобус с завода.

Анархисты имели неприятное свойство при малейшем попустительстве усаживаться на шею, будто так и надо. Стоило два раза отправить «паломников» на автобусе, как следующие попросту начали вымогать у нас транспорт.

Ситуацию исправил, как ни странно, Серхио, давший отлуп Рикардо. Когда тот привел очередную группу «экскурсантов», которым требовалось вот прямо сейчас, немедленно, увидеть Нестора Ивановича, мой секретарь раздраженно буркнул:

— Ну ты прямо король!

Более обидное для анархиста обзывательство придумать трудно, и Рикардо опешил:

— Это почему?

— А когда в Средние века правители со свитой путешествовали, они очень любили останавливаться на месяц-другой в гостях у вассалов или в монастырях, — ехидно ответил мой секретарь. — И жили там за чужой счет, и так из года в год, словно им обязаны были. Отчего и появилась формула «Моя любезность не должна превращаться в повинность».

Рикардо хмыкнул — так-то он парень вежливый, но с точки зрения активистов, буржуи должны рабочему классу, как земля колхозу. Но аппетиты поумерил, а мы, со своей стороны, сделали рейсы регулярными — утром туда, вечером оттуда. Все равно в санаторий грузы возить надо.

Кроме субботы — в субботу я ездил к Махно сам, в компании Галины и Лены. Девочка училась в школе, мама при ней, жить в санатории не очень удобно, а так я привозил, а на следующий день они уезжали на автобусе. Можно было поселить всю семью Махно вместе, в Овьедо, но там нет горного воздуха.

Регулярное, усиленное и разнообразное питание, чего Махно был лишен в Париже, отсутствие стресса из-за необходимости поисков заработка, комфорт и относительное высокогорье буквально преобразили Нестора: в последний раз я застал его за гимнастикой на турнике. Жилистое тело со шрамами от сабельных ударов или пулевых ран, сухие мышцы в сочетании с отросшей шевелюрой и появившимся в глазах блеском — наверное, таким и был Махно в годы Гражданской.

К алкоголю, как ни странно, Нестор оказался вполне равнодушен, причем присутствие или отсутствие Галины на это не влияло. А вот Хосе, как настоящий испанец, не мыслил себе трапезу без вина. Ну и я его поддерживал, как говорится, «только для запаха»: своей дури и так хватает.

Сегодня Нестор излагал военную организацию махновщины:

— Мы должны были до зубов вооружиться сами и вооружить все население. Ведь наш главный враг, государственная власть, могла вооруженно обрушиться на нас, чтобы лишить прав на самостоятельную жизнь.

Он взъерошил волосы и рубанул воздух рукой, но опомнился — не на митинге, агитировать не нужно.

— Мы, члены наспех сколоченной организации, собрались в Гуляй-Поле и постановили создавать вооруженные силы труда, без которых ему не справиться со своими многочисленными врагами. В каждом селе взялись за создание вольных батальонов, а я с группой наиболее преданных товарищей, передвигался по уезду для оказания помощи.

Так и выросла махновская структура: всеобщее вооружение народа, территориальные части и ударное ядро. Хосе даже записывал в книжечку, но сильно заспорил с Махно, когда рассказ коснулся обучения. Дескать, каждый анархист настолько сознателен и предан делу революции, что его учить — только портить, в решающий час все, как один… Ну и тому подобная чушь.

— Власть не только вооружена, власть для использования оружия против трудящихся имеет специально обученных людей, армию, жандармов и полицию. Мы должны поэтому знать, как держать в руках оружие, чтобы ответить ей тем же.

— И кто же их будет учить? Те же полицейские или военные?

— В самом Гуляй-Поле нашлись люди из бедных крестьян, имевшие за собой серьезную военную подготовку. Они выводили вооруженную молодежь из села в поле и обучали стрельбе, маневрам и прочему.

Ну вот и шанс еще раз капнуть на мозги:

— Хосе, я же говорил вам, что военный — такая же профессия, как и другие. Вы же не поставите необученного человека слесарничать? И тем более нельзя ставить необученного в массовом производстве. Вам, если вы хотите чего-то добиться, необходимо учиться военному делу настоящим образом.

— Профессии нужны там, где что-то производится! — запальчиво возразил Хосе, резко повернувшись ко мне. — А военные ничего не производят!

— Смерть, Хосе. Они производят смерть. И побеждает тот, кто производит ее больше и лучше.

Как ни странно, этот демагогический образ заставил Хосе задуматься.

— Война быстро учит, но лучше готовиться заранее, — поддержал меня Махно.

— Да где же ее взять? — вскинул руки Хосе. — Может, куда в Латинскую Америку…

Он помолчал, а потом, хитро улыбаясь, предложил мне:

— Никарагуа! Там генерал Сандино бьет ваших!

— Каких это «наших»?

— Американцев! — торжествующе засмеялся Хосе.

Эпопею выпихивания из Никарагуа оккупационных американских войск я отслеживал по газетам, основные события вроде бы завершились и на горизонте замаячило соглашение о примирении сторон. Но два фактора ставили крест на этом направлении: уже прозвучавшее имя командующего Национальной гвардии Анастасио Сомосы и малярийные болота. Но практика, как верно говорил Махно, нужна, и я знал, где можно отличиться.

— Хосе, если вы соберете тысячу человек, как краснорубашечников Гарибальди, я обещаю вооружить их и доставить туда, где они смогут защищать слабых и драться против империализма. Только отбирайте с умом, на войне нужнее драчуны, а не активисты.

Махно в дополнение рассказал о своих товарищах — кто стал бойцом, командиром, кто не смог и занимался делами Культпросвета Повстанческой армии. А Хосе, кажется, вовсю крутил эту новую для него мысль — научиться воевать за чужой счет, и только слушал, без своих обычных восклицаний и вопросов.

Выдернуть его из задумчивости удалось только на обратном пути — да, Хосе тоже считал, что буржуи должны по жизни и поездки на «Испано-сюизе» принимал без какой-либо благодарности.

— Скажите, Хосе, а почему ваши товарищи так настроены против участия в выборах?

— Выборы это фикция, а мы за прямое действие!

— Но вот Махно не только участвовал в выборах, он сам создавал Советы…

— Да, товарищ Нестор рассказывал, Но Кортесы не Советы, это буржуазная говорильня, а не орган трудящихся! Мы же делаем революцию на площадях, а не в мягких креслах депутатов!

Такое впечатление, что вирус «испанки», шарахнувшей по миру лет десять с небольшим назад, был вовсе не гриппом — люди заразились фанатизмом. Неважно, каким — правым или левым, что фашисты, что коммунисты, что анархисты или националисты не приемлют иных мнений и склоняются к простым решениям типа «Нет человека — нет проблемы». И это пугало меня больше, чем внутренние противоречия в разношерстном лагере сторонников республики.

— Но сейчас вам легче, чем при короле или Ривере?

— Да, конечно. Свобода агитации, амнистия, отделение церкви от государства…

— А вам не кажется, что правые выиграют следующие выборы?

Хосе возмущенно принялся излагать причины, по которым этого никогда не произойдет — революционный народ, сила трудящихся и все такое. Излагал он довольно долго, но машину тряхнуло на повороте, Хосе клацнул зубами и замолчал. Впереди отчетливо хмыкнул Ларри — похоже, он заложил резкий вираж специально.

— Вы думаете, что расклад сохранится?

— Тха, — выговорил непонятное Хосе, сосредоточенно определяя, насколько сильно прикушен язык.

— Но церковь ведь против республики, да?

Хосе предпочел кивнуть.

— А республика дала право голоса женщинам, — вкрадчиво продолжил я.

Филиппику о правах и свободах Хосе не произнес — видимо, все-таки сильно прикусил.

— Это несколько миллионов избирателей, в подавляющем большинстве католички, — выдал я полученную от каноника информацию. — Патеры охмурят женщин, женщины проголосуют за «католические» партии, весь расклад псу под хвост. И совершенно демократическим образом консерваторы, правые и монархисты вернутся к власти, чтобы задушить реформы…

Не знаю, промолчал он из-за языка или оттого, что задумался, но я надеялся на последнее. Миллион не голосующих сторонников CNT — это колоссальная сила, если бы не догматические закидоны, все могло пойти иначе.

Тяжело с ними, с Цезарем и то проще — ему все эти команды «ко мне-место-апорт» вообще не вперлись, но он снисходительно их выполнял. Типа «Давай я лучше волка загрызу! Нет волка? Ну ладно, давай сидеть-лежать-рядом…» Такое впечатление, что он умнее многих.

Под конец недели Сурин выкатил танк. Настоящий. С броней и даже пушкой, но пока деревянной. Алексей сиял, как начищенный пятак, но слегка поблек, когда я озвучил цифру — сто двадцать-сто тридцать машин в год. «Скока-скока?» — читалось на его круглом лице. Прикинул я так — Советский Союз поставил Испании то ли триста, то ли триста пятьдесят танков, у нас впереди четыре года, часть продадим, вот и получится адекватное количество.

На радостях я облазал всю машину и чуть ли не целовал броню, но как всегда в самый неподходящий момент до меня дозвонился Панчо из Барселоны:

— Срочно приезжай, по телефону говорить не буду.

Блин, что там стряслось? Пожар, наводнение, мятеж?

Рванул на аэродром как был, в заводском. Промелькнули мимо только-только сданный «Дом пионеров» и стройка теплоэлектростанции, куда тянули пути для вагонов с углем, с нами напросился лететь Сева — чтобы от неба не отвыкнуть, и через несколько часов мы сели уже не в Эль Прате, а северней, на заводской полосе вдоль той самой речки Льобрегат.

Встречали меня радостный Белл и насупленный Панчо. Ларри привычно занял место водителя, Панчо сел ко мне, а остальные отправились на его машине.

— Что случилось?

— Ночью пытались украсть документы из КБ. Охрана хотела задержать, похитители открыли огонь.

— Блин…

— Обоих застрелили, у нас потери один убитый и один раненый.

— Кто, неизвестно?

— Предварительно коммунисты.

Мать моя женщина… А этим-то что потребовалось? Испанской компартии мои разработки ни к чему, значит… значит Коминтерн или советская разведка. Но у них и так «режим наибольшего благоприятствования»! Нахрен они полезли ночью?

В раздражении накропал длиннющую телеграмму в Париж, где высказал Кочеку все, что я о таких методах думаю, и чуть не сорвался на Белла. А то что он ходит веселый, когда тут такие дела!

— Jefe, у нас готов прототип, завтра начинаем пробежки и подлеты.

А вот это здорово, возьму Габи на аэродром — кино и рестораны ее не очень интересуют, а в здешнем театре уже я зверею, слишком уж провинциально.

Прототип в широких «лаптях» подрагивал обшивкой из перкаля, а рядом изнылся Сева — пустите да пустите за штурвал! Будь это У-2, я бы, может, и согласился, но в летчики-испытатели Севе пока рановато. В качестве утешения посадил его за радиостанцию — Белл ухитрился впихнуть передатчик на прототип. Как по мне, то зря, пилоту сейчас надо на машине сосредоточится.

Самолет гляделся несуразно, наверное, из-за обтекателей шасси, но рулил по взлетке исправно, через полчаса Белл дал команду на взлет. Счастливый Сева в наушниках репетовал ее в микрофон и «недокобра» двинулась на старт.

Габи зачарованно смотрела, как сделанная ее учениками машина разбегается, отрывается от земли и кружит над аэродромом. Сева вывел переговоры на динамик и мы вслушивались в доклады пилота — все отлично!

Когда самолет сел, докатился до нас и замер, Белл удовлетворенно заметил:

— С пулеметами все нормально, дальше будем пробовать с макетом пушки.

— Пушки? — Габи повернулась ко мне окаменевшим лицом.

— Это же истребитель, — попытался я придержать ее за локоть, но она вырвала руку.

— Заказ военного министерства? — почти зашипела она. — На самолет заказа не было! Ты все мне врал!

Развернулась и пошла прочь, не слушая моих криков.

Первый полет отмечали в тесном кругу, но для меня он прошел как в тумане, а к вечеру я банально напился. Утром трещала голова, а слегка бледный Панчо пытался всунуть мне в руки листок, отпечатанный на машинке.

— Что это? — потер я висок.

— Это передает радиостанция Севильи.

«…свершилось великое предательство Испании, предписанное масонскими ложами и Московским Кремлем… страна ослабла телом и духом, поддавшись разлагающим и разъедающим силам политического сепаратизма и марксистского коммунизма… армия как железная ось, поддерживающая тело нации… последний оплот общества, которое рушится…»

Я поднял мутный взгляд на Панчо.

— В Севилье мятеж, в Мадриде бои.

Мать моя женщина, а у меня ничегошеньки не готово…

Конец второй книги.